Марго в роговых очках

Мы не говорили, что в последние двадцать пять лет жизни этой дамы она радикально изменилась. Стоит извиниться, но из-за однообразия и скучности ее календаря мы просто опускали некоторые биографичные моменты. А между тем режим быта ее с молодых лет радикально изменился. Читатели, приготовьтесь. Вы услышите неожиданный поворот.
Поехали. Каждый день Маргарита Николаевна просыпалась в шесть утра. Тут же долго слезно молилась Богородице, считая, что исключительно Она поймет ее ужасную беду. Только Безгрешная может оценить, как, почему и надолго ли можно свалиться бездну греха. После гигиены двигала в церковь. (Именно! Вы не ослышались!) С 8 до 10 работала там. Потом спешила на работу (библиотека-то находилась в двух шагах. И открывалась в 10 часов) После работы опять же - храм: вечерняя служба. Суббота и воскресенье - целиком отданы Богу. Благодушный читатель наверно спросит, о каком церковном бреде пишут авторы? Известный факт: это ж колдунья! И не важно, что "добрые" намерения имела по жертвенности за другого. С бесами якшалась, даже метла была. Простил ли Господь или нет, мы сейчас не имеем информации. С каких добрых дней она стала прикасаться ко Кресту, а потом и к Чаше, мы тоже не знаем. Но только с некоторых пор ее регулярно можно было видеть со скрещенными на груди руками с глуповатым отрешенным лицом, семенящей, чтобы принять тело Христово. Она видела этих личностей у себя в квартире. Именно: кота и его друга. Врачи смело бы сказали: так, понятно - оно самое, на букву "Ш". И как-то она смирилась и уже жила с ними в нейтралитете, хотя ловкое зрение давало ей видеть и личностей других, иного сорта.

Церквушка была захолустная. В каком-то спальном районе Питера. Знаем ее склонность. Из всех ярких возможностей всегда выбирала не самые шикарные углы. В этот угол она приходила раньше всех, молилась у главных икон, била долу поклоны, потом хватала свое оружие - отвертку и тряпку - и с остервенением и умелостью с колокольчиков подсвечника бросалась вычищать воск. Священник появлялся, спрашивал охрану:
- В приходе кто-то есть?
- Рита, как всегда.
Шел в верхний ярус, улыбался себе улыбочкой.

Собственно, ее имя - все, что о ней могли сказать. Когда она первым образом появилась в храме, ее спросили, и она представилась: "Я - Маргарита". Каждую воскресную литургию эту Маргариту можно было увидеть в очереди на получение Тела Христова. Со скрещенными запястьями она подходила к священнику, который заносил над ней золотую ложку, она открывала рот - он засовывал ей хлеб смоченный Великой Кровью. Она жевала, рука ее рисовала по воздуху крест. Отходила закусить просфорой, снова брала свое оружье и возвращалась к обязанностям. Причащали ее под именем ее самой. Ведь в Святцах известны две святых: гречанка Маргарита Гунаронуло, которую коммунисты схватили в храме и расстреляли. (Говорят, она вступилась за белого офицера.) И Маргарита Закачурина, инокиня-портниха, расстрелянная в 37-ом теми же товарищами.
Глядя на нашу подопеченную, тоже хотелось сказать: "Святая же!" А не расстреливают, потому что время пока мягче."

В обычной борьбе литургии оружье ее состояло из двух предметов: скребок и ветошь. Скребком она счищала воск, а ветошью стирала помаду и слюни с икон. Пока текла служба, хозяйка скребка успевала и отстоять, и пройтись по всем подсвечникам, и содержать в чистоте стекла образов, когда к ним плыла очередь слюнявых лобзающих. Позже нашей Маргарите доверили еще одну "повинность": На причастии она разливала святую воду и раздавала освященный хлеб. Вот такой поворот.

Обычное состояние покоя: она стояла в углу храма, увлеченно смотрела куда-то на иконостас перед алтарем, один за одним дарила челу крестное знамение. Женщины в храме находятся слева (где Богоматерь). И она стояла слева. Сосредоточенный на иконостасе взгляд,  лишенный эмоций. Пружина, сжатая вовнутрь. Ничего нельзя было сказать о том, что она чувствует или думает. Днем - библиотекарь. Вечером - диакониса. Платок  ее головы был серого цвета. А на нем теми же нитками что и на шапке Мастера торчала вышивка: М и крестик.

Что в личных ее молитвах - мы тоже не знаем. Из боли и уважения к силе духа этой женщины автор не осмелился залезть в в индивидуальный духовный мир. Хотя предполагает, что об отсрочке затопления города на Неве, к примеру. Очевидно, молилась не только за себя. А может и не за себя  вовсе.
Проклятие долголетия посетило ее наглым образом. Будто выдали билет на долгий сеанс покаяния, чтоб было время осознать грехи. С ним же она чувствовала и намек на прощение этих грехов (или хотя бы одного греха!)
Красота ее не ушла до конца. Хотя и морщины, и изъяны теперь проявились, и на лице все обвисло. Даже в старости по некоторым женщинам можно сказать: "Как хороша она была в молодости, какой красотой Бог одаривал эту несчастную!" Маргарита  как специально уродовала себя! Часто она одевала убивающие ее изящество очки из толстой оправы. Она чувствовала болезненную исцеляющую пользу от самобичевания, которому радовалась, когда этими очками и ужасной старушечьей шерстяной жилеткой превращала себя в безвкусную старуху. Впрочем, со скребком и тряпкой она смотрелась очень обаятельно комично, как персонаж детской сказки из театра юного зрителя.

Духовник у Маргариты Николаевны был один, который отличался немногословностью. Звали его Романом! Сама для себя Марго иронично замечала: "Сначала я вложила в Роман душу, а потом и меня Роман пожалел и исповедовал". Из этих слов, люди делали вывод, что прихожанка была связана с каким-то творчеством. Вот с каким - не ясно. Священник этого имени игумен Роман - вероятно, знал о ней многое, но за скрежетом терпеливых скул держал, никого из прихожан не дразня ненужной информацией. Хотя самостоятельно, может, и спрашивал разрешений у высшего духовенства на некоторые таинства по поводу этой дамы.

О своей прошлой жизни дама не рассказывала ничего. Работники о ней знали мало. Говорили, вроде бы, вдова. Клирос, духовенство - тоже старались не общаться, переглядывались между собой с единодушным пониманием общего секрета. Сама виновница внимания парировала: "Вы же не священники. А на исповеди я все рассказала... Не утаила." Правда, дополняла, что в первое время, церковь не пускала ее, что ворота сами запирались как перед Марией Египетской. Что, только когда она постелила ковер из слез, двери медленно неохотно открылись. И она вошла  на ковер крови Христовой.

И после этого вторжения много лет подряд она не пропускала ни одной воскресной и праздничной службы. Не важно, в каком состоянии находилась! В болезни и не в болезни. Простил ее Бог до конца? Повторюсь: мы не знаем. А рвение ее было велико. Одно проклятие с ней оставалось однозначно. Приходя домой, она заставала там клетчатого небритого коротыжку с костью в кармане и ужасного черного кота, умевшего говорить нагло и льстиво. Реальность и осязаемость этих организмов тоже оставим на понимание и проницательность мудрого читателя.