Детство Тани

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ДЕТЕЙ


– Тетя Таня, расскажите, как вы с моей мамой в старину жили, – просила много лет назад белокурая Лена, дочь моей двоюродной сестры.

 – Мам, расскажи, как ты была маленькая, – не раз обращалась ко мне с просьбой и моя дочь.

Я охотно вспоминала то один эпизод из своего детства, то другой, а потом подумала: «Почему бы не записать все это? Может быть, кому-нибудь еще, кроме моих близких, будет интересно прочитать о жизни ничем не примечательной девочки из рабочей семьи?»

Так родилась эта незамысловатая книга. Конечно, современным детям трудно представить себе, как можно обходиться без компьютеров и мобильных телефонов, кроссовок и дискотек. Многое из написанного здесь покажется им смешным и наивным. Но тем и интересно прошлое, что оно отличается от настоящего, что его уже нет, и никогда не будет.

Пусть кусочек моего прошлого останется на страницах этой книги. Надеюсь, что тот, кто взял ее в руки, прочитает текст от начала до конца, где-то улыбнувшись, где-то взгрустнув. Для этого она и была написана.

Несмотря на то, что все фамилии, упомянутые в книге (за исключением фамилий известных людей и еще одной), придуманы мной, действующие лица наверняка узнают себя. Все описанные события реальны.



ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ


Многие выдающиеся люди сначала стали знаменитыми, а потом написали мемуары. Я, руководствуясь исключительно женской логикой, решила сделать наоборот – написать воспоминания о своем детстве и с их помощью прославиться.

В самый разгар работы над книгой я прочитала у Бернарда Вербера: «Отсутствие мыслей. Скудость воображения. Отсюда биографии и автобиографии. Писатели, неспособные изобрести мир, могут описывать только свой мир…»

«Как точно сказано! – подумала я. – Хорошо, что ко мне это не относится. Я же не писатель. Это подтвердят все мои знакомые».

Вдохновившись таким образом, я принялась вспоминать с удвоенной силой.

Конечно, жаль, что в моей скромной биографии нет потрясающих исторических фактов, о которых знал бы весь мир. Например, меня не целовал в животик президент, как мальчика Никиту (Москва, Красная площадь, начало XXI в.)  Да и вообще, кто-то скажет: «Мое детство было в тысячу раз интереснее!»

Что ж, рада за всех, у кого было и есть интересное и счастливое детство. С удовольствием почитаю о нем.

А пока предлагаю заинтересованным лицам познакомиться с моими сумбурными воспоминаниями. Это рассказ о смешной и глупенькой девочке по имени Я, притаившейся в душе самой обычной школьницы Тани, юной гражданки Советского Союза.


ГЛАВА 1

ГДЕ КРЫША ДОМА МОЕГО?


Я родилась в середине прошлого века.

Звучит, конечно, ужасно! Это из-за выражения «прошлый век», ведь оно подразумевает что-то древнее-древнее.

Лучше так:

Я родилась в середине XX века. Через несколько месяцев умер Сталин, и вся страна оплакивала эту потерю. Моя мама тоже горько рыдала вместе со всеми и искренне не знала, как жить дальше.

Наверное, в то время с ее молоком и передалась мне неуверенность в завтрашнем дне, что было нехарактерно для социалистического общества, а также чрезмерная слезливость. Плакала я всегда тихо и по самым разным поводам. Поэтому мама часто говорила: «У Тани глаза на мокром месте». От этой фразы мне становилось еще обидней, и я ревела уже во весь голос и совсем безутешно.

Впрочем, чего еще ожидать от малышки, выросшей на стихотворении «Наша Таня громко плачет»? Я слышала его с пеленок, а когда научилась говорить, с удовольствием декламировала сама. Возможно, так был заложен определенный стереотип поведения.

Может быть, с подобных детских стихотворений и начинается зомбирование личности, о котором так много говорят сегодня?

Когда на экраны кинотеатров вышел фильм «Карнавальная ночь», всем сразу полюбилась песенка про Танечку:

Ах, Таня-Таня-Танечка,
С ней случай был такой –
Служила наша Танечка
В столовой заводской.
Работница питания
Приставлена к борщам,
На Танечку внимания
Никто не обращал.

Судя по этой песне, повзрослевшую Таню ожидала тоже незавидная участь.

Мое детство и юность до семнадцати лет прошли на тихой рабочей окраине города Новокузнецка. Сейчас эту часть Куйбышевского района называют дальнее Куйбышево. Хотя я никуда не уезжала и постоянно жила в одном доме, по документам получается, что родилась я по одному адресу, а получила паспорт в шестнадцать лет, имея совсем другой адрес.

Как это объяснить? Да запросто! В годы моего детства, как, впрочем, и в настоящее время, наши чиновники любили совершать, мягко говоря, странные поступки, последствия которых потом сами же и ликвидировали. Очевидно, в этом и заключается их работа.

Сначала кому-то из них пришло в голову назвать переулок, где мы жили, и находящуюся рядом улицу одним, очень популярным тогда именем – Челюскина. Почтальоны порой не могли понять, куда нести открытку или письмо, ведь очень часто, подписывая конверт, мы не уточняем, где живет адресат – на проспекте, на улице или в переулке. Возникала жуткая путаница!

Наверное, по требованию разгневанных почтальонов и было принято решение о переименовании.

И вот, когда я уже училась в школе, переулок Челюскина неожиданно для всех стал называться «Артёмовский». К своему стыду, я до сих пор не знаю, что это был за человек. Скорее всего, какой-нибудь революционер (я историю КПСС не очень любила, точнее, очень не любила).

Пришлось нам и нашим соседям срочно ставить в паспорт штамп о прописке по новому адресу. А прописка в то время имела очень большое значение. Даже в одной из песен говорилось:

В Москве, в отдаленном районе,
Двенадцатый дом от угла,
Красивая девушка Тоня
Согласно прописке жила.

Если бы девушка жила без прописки, нарушая закон, разве воспел бы ее поэт? Никогда! 

Итак, наш переулок Артемовский одним концом упирался в железнодорожную насыпь, где по рельсам постоянно сновали паровозы и тепловозы, и несколько раз в день проезжали длиннющие товарные составы. На открытых платформах на завод везли доски и другие стройматериалы, в высоких вагонах – уголь, руду или известняк, а в огромных цистернах, покрытых жирной копотью, плескались нефтепродукты. На стенках вагонов проступали таинственные белые цифры и буквы, но часто присутствовала еще и неразборчивая надпись, сделанная от руки мелом. Каждый паровоз, тянувший за собой «товарняк», нещадно дымил, громко гудел и стучал колесами. Когда состав въезжал на железнодорожный мост, протянувшийся над рекой, грохот становился еще сильнее, правда, мы, детвора, мало обращали на это внимание, только иногда развлекались, считая вагоны.

Подниматься на насыпь и ходить по рельсам вообще-то запрещалось. Об этом нам твердили родители, об этом кричал часовой, охранявший мост – объект особого стратегического назначения. Он демонстративно поправлял ружье, висевшее у него на плече, и сурово грозил нам пальцем.   

Но запретный плод, как известно, сладок. Отойдя подальше, «куда пуля не долетит», мы все равно прыгали по шпалам, искали красивые камешки или срывали бледно-желтые цветы «собачки», которые росли на покрытом угольной пылью склоне. Там же цеплялись корнями за каменистую землю чахлые кустики «огуречной» травки. Если размять в пальцах ее округлые листочки, можно почувствовать запах, отдаленно напоминающий запах огурца!

Спустившись с насыпи, мы оказывались в густых зарослях конопли. В них мальчишки обычно устраивали штаб, когда играли в войну. В то время название этого растения не было связано с определенным антисоциальным явлением и произносилось без какого-либо подтекста.

Иногда, пока охранник сидел в своей будке и пил чай, мы пытались незаметно пробраться под мост, чтобы поиграть в партизан, закладывающих взрывчатку под опоры моста. Тогда в кинотеатрах часто показывали кинофильмы о войне, в которых «наши» лихо пускали под откос вражеские эшелоны. Эта игра, как правило, пресекалась сердитым окриком часового, который всегда звучал как гром среди ясного неба, и мы испуганно разбегались из-под моста в разные стороны, словно тараканы.

Заводская ветка соединялась с более крупной железнодорожной линией, ведущей на вокзал. Проходящие по ней темно-зеленые электрички и пассажирские поезда выглядели гораздо романтичнее товарных составов. Казалось, что их колеса выстукивают ритмичную мелодию, а пассажиры, мелькающие в окошках с белыми шторками, вызывали легкую зависть. Поезда дальнего следования приносили с собой «ветер странствий» и будоражили душу. Глядя на них, мне хотелось уехать куда-нибудь далеко-далеко, например, в Москву. Это был предел ребяческих мечтаний.

Боковая граница переулка шла по реке Абе – АбУшке, как мы ее называли. Когда-то вода в ней была чистая и прозрачная, а рыбу можно было ловить любыми подручными средствами, даже собственными штанами. Об этом рассказывал мой отец, мальчишкой приехавший в наш город. Моей маме еще посчастливилось полоскать белье в Абушке, о чем свидетельствует старая, маленькая фотография.

К моменту моего рождения бедная Абушка превратилась в сточную канаву, куда сбрасывали разную гадость заводы, шахты, автобазы и все, кому не лень. Поэтому вода в реке была черная-черная с радужными разводами от мазутных пятен. Впрочем, это не мешало местной пацанве стоять по колено в воде с самодельными удочками. Самым упорным доставалась добыча – заморенная, вонючая рыбка неизвестной «породы», которую даже кошка не ела.

Только весной, в половодье, Абушка вспоминала, что она все-таки река. Тогда она сильно разливалась, снося деревянные мосты и заливая огороды. Мы, ребятишки, могли подолгу стоять на высоком берегу, наблюдая, как по мутной светло-коричневой воде плывут льдины и льдинки, доски и ящики, ветки деревьев и вывороченные с корнем кусты, а порой и дохлая собака или кошка.

Противоположная сторона нашего переулка подходила близко к улице Челюскина, где уже наблюдались зачаточные признаки цивилизации: заасфальтированная дорога с редкими автомобилями, пятиэтажные жилые дома с балконами, магазины, кафе-столовая, баня с парикмахерской и буфетом, где царил стойкий запах мужского одеколона и фруктового сиропа. Честно говоря, из-за газировки с двойным сиропом я и ходила в баню.

На этой же улице находилась двухэтажная школа № 90, в которой я проучилась десять лет.

Сегодня моя родная школа страдает из-за отсутствия достаточного количества учеников. Мало ребятишек рождается и живет здесь. Как в вымирающей деревне.

Когда я пошла в первый класс, этот район, действительно, напоминал деревню. Тротуары вдоль дороги были старые, деревянные, с подгнившими досками, между которыми пробивались помятые стебельки травы. Иногда на тротуар забредали куры, жившие в кособоких сарайчиках рядом с двухэтажными деревянными домами.

По таким же деревянным тротуарам ходил и мой будущий муж в г. Осинники.

Так как он не собирается писать мемуары, я позволю себе рассказать один случай из его детства.

Любопытно, что его, Владимира, в семье звали Воля. Волькой звали и главного героя в моей любимой книжке «Старик Хоттабыч». Я перечитывала ее много раз и всегда удивлялась: «Какое странное имя! Я не знаю ни одного мальчика с таким именем. Вот бы познакомиться с Волькой!»

Через много лет мое желание исполнилось.

Так вот, шел как-то раз маленький Воля по тротуару вдоль улицы Кирова, топал ножками в парусиновых туфельках по гладким доскам. Вдруг видит малыш под ногами слово какое-то из трех букв мелом написано. Посмотрел – словно сфотографировал, а потом точнехонько воспроизвел его на выкрашенной масляной краской стене туалета в коммунальной квартире. Смышленый был ребенок, как губка впитывал все новое. Недаром потом кандидатом технических наук стал.

Увидели жильцы незамысловатое граффити в собственном туалете, дар речи потеряли.

- Кто же это сделал?! – придя в себя, возмущенно вопрошали они друг друга.

- Я! – гордо сказал Воля в ожидании похвалы. – Это я написал!

Вы можете сказать, что ничего удивительного в этой истории нет. Точно такой же или почти такой же случай произошел с вашим другом или с другом вашего знакомого.

Правильно! Самое страшное и заключается в том, что эта история ТИПИЧНА для России-матушки.


Наши соседи по переулку были самыми разными людьми. Они отличались и образованием, и степенью зажиточности, и отношением к горячительным напиткам. Жили они тоже по-разному.

Особенно мне нравился просторный и добротный дом Алехиных. Его пожилая хозяйка, делившая кров с сыном и невесткой, была моей крестной. Тогда я даже не знала ее имя. Просто – бабушка Алехина. Невысокого роста, полная, она ходила, с трудом передвигая больные ноги. Я так и запомнила ее, аккуратно одетую, в белом платочке и в фартуке, из кармана которого она часто извлекала ириски «Кис-Кис» или другие конфеты, чтобы угостить меня. Хотя бабушка обычно ворчала на ребят, прыгающих у нее под окнами: «Сиг'ают и сиг'ают!», в ее словах не было злости, они звучали, скорее, как жалоба. 

Я любила бывать в этом доме – светлом и солнечном, в котором царил строгий порядок и вкусно пахло борщом, пирогами или булочками. Даже двор, густо заросший нежной и душистой ромашкой, внушал мне какой-то трепет. А высокое, резное крыльцо, где я иногда играла? А бабушкин сундук, заклеенный изнутри цветными картинками и застеленный ярким лоскутным ковриком? Я не говорю уже о часах с кукушкой.

…Как-то раз мама пригласила меня к Алехиным с определенной целью – посмотреть на новые настенные часы. Я такие никогда не видела – не простые ходики, а часы с кукушкой. Как оказалось в дальнейшем, это был довольно опрометчивый поступок с маминой стороны.

Часы висели в кухне на стене, напротив входной двери. Я разглядывала их с порога, даже не смея приблизиться к диковинному предмету. Верх корпуса представлял собой грубую копию картины Шишкина «Утро в сосновом бору» с медведицей и медвежатами. Висящие на цепочке блестящие гирьки были выполнены в виде сосновых шишек, а в небольшом окошке за закрытыми ставнями обитала та самая кукушка.

Когда я увидела эту волшебную (а какую же еще?) птичку, живущую в часах и умеющую четко произносить «Ку-ку!», я была потрясена. Наверное, так же были потрясены папуасы Новой Гвинеи, когда Миклухо Маклай подарил им кусочки красной ткани и стеклянные бусы.

Я стояла столбом, возможно, даже открыв от удивления рот, и зачарованно слушала чудный кукушкин голос. Так как я уже умела считать, я заодно проверяла, правильно ли отсчитывает время умная птица, не сбилась ли она.

Быстро сообразив, что максимально насладиться кукуканьем можно ровно в полдень (полночь, по понятным причинам, исключалась), я упросила маму на следующий день в указанное время опять пойти к Алехиным. Мама отвела меня, но ей пришлось долго извиняться перед хозяевами за непрошеный визит. Зато я с удовлетворением констатировала, что птичка и на этот раз не ошиблась.

Чем бы я ни занималась в этот день, мои мысли то и дело возвращались к кукушке. Как она открывает дверцу? Откуда она знает, сколько раз нужно прокуковать? Эти вопросы не давали мне спокойно жить и требовали ответа.

Наступило завтра. Когда стрелки нашего будильника уже приближались к цифре 12, мама с ужасом увидела, что я деловито обуваюсь у двери, чтобы вновь «посмотреть на кукушку».

Напрасно пыталась она отговорить меня. Я твердо стояла на своем. Тогда мама категорически отказалась сопровождать меня, надеясь на то, что я не решусь одна идти к соседям. Но кукушка влекла меня к себе с такой силой, что я все-таки пошла.

Преодолевая невообразимый страх, я открыла чужую, хотя и знакомую, калитку, поднялась по ступеням крыльца и толкнула входную дверь. Дверь была заперта. Наверное, хозяева куда-то ушли. А может быть, Алехины, предвидя мое третье пришествие, просто закрылись изнутри.

Чтобы раз и навсегда покончить с этими походами, мама поведала мне жуткую историю о том, что кукушка нечаянно выпала из своего окошка и разбилась вдребезги.

- И починить ее невозможно! – решительно сказала мама.
 

Хочется сделать небольшое лирическое отступление.

В 1970 г. к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина  появилось много анекдотов на эту тему. Был и анекдот про юбилейные часы, выпущенные одним заводом на базе часов с кукушкой. Там открывались дверцы, выезжал Ленин на броневике и, снимая кепку, говорил: «Ку-ку, товарищи!»

Здорово придумано, правда? Я бы с удовольствием купила себе такие часы.

Иногда в гости к бабушке Алехиной приезжал из города еще один сын. Он приезжал на автомобиле! Мне кажется, это была «Победа». Она стояла в нашем переулке, вся такая сверкающая, так дивно пахнущая бензином, а мы, малышня, осторожно трогали ее, гладили и заглядывали через стекло внутрь. У нас и в мыслях не было поцарапать или еще как-нибудь испортить машину. Наоборот, мы аккуратно стирали отпечатки пальцев, оставленные грязными ручонками на блестящей поверхности.

Нам повезло – бабушкин сын оказался очень добрым и любящим детей человеком. Каждый раз, когда он собирался уезжать, мы тихо стояли в стороне. Наконец самый смелый из нас просил:

- Дядь, прокати!

- Залезайте!

И мы, шесть или семь мальчишек и девчонок, каким-то образом размещались в крошечном салоне. Никаких гаишников в нашем районе не было, водитель это прекрасно знал. Он смело вез нас сначала по улице Челюскина, потом через центр Куйбышева – улицу 1 Мая, сворачивал на улицу Димитрова и высаживал на противоположном от нашего дома берегу Абушки, недалеко от железнодорожного моста. Поездка длилась минут пятнадцать, но нам она казалась сказочным путешествием.

- Спасибо! До свидания! Приезжайте еще! – на прощание благодарили мы водителя и, неимоверно счастливые, перебегали через узкий деревянный мостик, поднимались на довольно крутой берег и оказывались вновь в родном переулке.

Наверное, с тех пор я полюбила запах бензина и выхлопных газов.

За домом Алехиных стоял дом семьи А. Их дети – Ольга и Вовка – входили в нашу дворовую компанию, поэтому я часто навещала их и видела, как они живут.

Хозяйка дома – Тётя (так называла ее моя мама) присматривала за очень старенькой бабушкой, поросенком, нутриями, собакой и огородом. Кроме того, как и большинство обитателей частного сектора, они держали кур и кого-то еще – гусей или кроликов.

Мать Ольги и Вовки, тетя Лена – молодая и очень симпатичная женщина – работала на машзаводе и помогала свекрови по хозяйству. Тетя Лена запомнилась мне в длинной черной юбке до пят, серой телогрейке, голова замотана плотным, темным платком. Она возвращается из столовой и везет на саночках бак с пищевыми отходами («помоями») для поросенка. А ведь ей тогда было «слегка за двадцать».

Когда дети подросли, тетя Лена устроилась работать кассиром в аптеку.

Отец ребятишек, дядя Леня, работал на железной дороге машинистом электровоза. Он ходил с небольшим чемоданчиком, в форме и фуражке, как у летчика. Я почему-то его побаивалась, хотя он совсем не обращал на меня внимания.

Рядом с домом у них стоял просторный металлический гараж, а в нем –  зеленый мотоцикл с коляской.

Мы любили играть между гаражом и домом Алехиных. Вдоль наружной стены дома тянулась завалинка – нехитрое, сделанное из досок утепление с землей внутри. На завалинке можно было отлично сидеть, как на скамейке. Там мы и располагались всей компанией. Играли в «испорченный телефон», в «садовника» или в «булавочку». Сидя на завалинке, наряжали и кормили кукол. Часто Ольга, еще не научившаяся читать, приносила свои книжки, а я с удовольствием читала их вслух. Так, например, был прочитан «Маленький принц» А. де-Сент Экзюпери.

Белобрысый Вовка, Ольгин брат, был очень забавным малышом. Однажды он потребовал, чтобы бабушка пришила карманы ко всем его штанам. Наверное, видел карманы на девчачьих платьях и захотел такие же. В другой раз Вовка, плача, пожаловался:

- У Ольги вон как много подъюжек! А у меня так нет ни одного дъюжка!

К Тёте из города приезжали в гости взрослые дочери. У одной из них был сынишка лет четырех – Саша. Когда его спрашивали:

- Саша, кем ты будешь, когда вырастешь?

Он всегда отвечал одинаково:

- Клоуном.

И представьте себе – Саша вырос, перебрался в Москву и действительно стал клоуном. Вместе с женой, тоже циркачкой, и детьми он много путешествует, часто живет и работает за границей.

Я иногда вспоминаю того четырехлетнего малыша и удивляюсь точности его прогноза. Кстати, когда мне в том же возрасте задавали аналогичный вопрос, я говорила, что буду мамой.

Параллельно нашему огороду располагался дом Ивановых. У них был небольшой сад, где росли ранетки-дички и яблоньки-полукультурки. Высокий забор отделял сад от улицы. В тени деревьев был вкопан столик и две скамеечки. Иногда мы просили разрешения поиграть в саду. Девочкам обычно разрешали, мальчишкам – нет. Я приносила свою любимую настольную игру «Лесная почта», и мы часами сидели и бросали кубик, передвигали разноцветные фишки по яркому картонному полю, доставляя корреспонденцию лесному зверью. Мальчишки, оставшиеся за забором, с завистью смотрели на нас, иногда выкрикивая что-нибудь обидное.

Однажды Ивановы не могли по какой-то причине попасть в дом. Наверное, захлопнули дверь, а ключи взять забыли. Так как я была очень худенькая, кто-то предложил просунуть меня через форточку, чтобы я открыла английский замок изнутри.

Я без труда протиснулась через небольшой проем, благополучно опустилась на подоконник в спальне. В доме царил полумрак – все окна были зашторены. Пока я шла через две комнаты и кухню к двери, я просто кожей чувствовала враждебность, исходящую от настороженно замершей мебели, вещей и даже от стен. Неужели вор-домушник чувствует то же самое, забравшись в чужую квартиру или дом?

Когда я распахнула входную дверь и вышла на крыльцо, все начали меня хвалить – и обрадованные Ивановы, и с нетерпением ожидавшая меня мама, и любопытные соседи, собравшиеся, чтобы обсудить это маленькое происшествие. Признаюсь, мне было очень приятно, и я на миг почувствовала себя героем.

У Ивановых жил рыжий песик Тузик, всегда дружелюбно вилявший лохматым хвостом. Как-то раз пьяные мужики в шутку напоили его водкой или пивом. Он пошел к ручью, чтобы утолить жажду, и утонул, бедняжка. Хотя я была ребенком, с недоумением спрашивала маму: «Зачем они это сделали? С какой целью?» Думаю, они не предполагали, что их веселая затея кончится так печально. Может быть, потом они и сами сокрушались о содеянном, но, к сожалению, «жизнь невозможно повернуть назад» и «ничего уже исправить нельзя», как пела когда-то А.Б. Пугачева.

Я всегда хотела иметь такой же дом, как у бабушки Алехиной – с высоким крыльцом и ступеньками. А длинное, приземистое строение, в котором обосновались мы и еще две семьи, мне не нравилось – три разномастных дома, пристроенных друг к другу.

Мы жили в средней части. За одной стеной выясняли отношения наши соседи Тащины, за другой – Пешетовы.

Дядя Миша Тащин – худощавый, невысокий и недалекий работяга, из всех развлечений предпочитал выпивку и в такие моменты строжился над женой и сыном Вовкой. Не знаю почему, но ко мне он всегда относился хорошо.

Однажды он угостил меня репкой из собственного огорода. Желтенькая и твердая репка мне очень понравилась. Я с удовольствием сгрызла ее, после чего «наехала» на маму – почему у нас в огороде не растет такая вкуснятина?

В другой раз он дал мне так много гороха, что я до самого верха заполнила сладкими горошинами свою розовую сумочку, которую обычно брала с собой, отправляясь с мамой в магазин. Хотя у нас тоже произрастал горох, но дядин Мишин казался мне слаще!

Когда я научилась вязать, и мне потребовались длинные спицы, именно дядя Миша сделал их для меня у себя на работе. Между прочим, я пользуюсь ими до сих пор.

Несмотря на то, что Вовка Тащин был всего года на четыре моложе меня, мне иногда приходилось присматривать за ним. Впервые это произошло, когда он еще не умел ходить. Его мать, тетя Тася, куда-то ушла, оставив меня наедине с малышом.

Вовка сидел на кровати и пытался надеть на гладкий деревянный стержень разноцветные колечки пирамидки, а я должна была следить, чтобы он не упал на пол. Помню, мне очень хотелось тоже поиграть Вовкиной пирамидкой, но я не могла себе это позволить, так как находилась «при исполнении».

Зато потом, когда ребенок немного подрос, я отвела душу. У Вовки были игрушки, которых не было у меня, и я подолгу складывала цветные картинки из Вовкиных кубиков или играла с ним в войну, стреляя из его ружья с красным прикладом или из черного, холодного на ощупь пистолета.

Тетя Тася, молодая, но необразованная женщина, работавшая уборщицей, часто смешила нас. Например, пересказывая фильм «Отверженные», она называла девочку Козетту Газетой. Нашему черному коту Вадику она дала кличку «Оладик». Иногда она забывала придуманное ею второе кошачье имя и кричала, подзывая кота: «Блин! Блин!»

Тогда это слово имело только одно значение – тонкая лепешка из жидкого теста, испеченная на сковороде (С.И. Ожегов).

Семейство Пешетовых с их тремя детьми порой нарушало тишину и покой, царившие в переулке. То старший сын Валерка натворит что-нибудь, то Витька нахулиганит, а то и сам глава семейства «в состоянии алкогольного опьянения» дебош устроит. Они часто включали проигрыватель, так что я через стену запросто слушала их пластинки. «Как тебе служится? С кем тебе дружится, мой молчаливый солдат?» – подпевала я, находясь в своей комнате.

Дочка Пешетовых – русоволосая и конопатая Галька, которую все мальчишки дразнили: «Рыжая!» – была моей постоянной партнершей по играм. Правда, настоящей дружбы между нами не наблюдалось – Галька и училась плоховато, и вела себя грубовато. Иногда мы ссорились с ней, но тут же мирились и очень много времени проводили вместе – катались на велосипедах, играли в «трёши» ее или моим мячом, просто носились по переулку сломя голову, и Галька при этом почему-то всегда громко и заливисто визжала.

(Вы, наверное, удивляетесь, почему я пишу не Галя, а Галька, не Витя, а Витька? Дело в том, что именно так, без церемоний, называли ребятишек их родители, точно так и они сами обращались друг к другу. Так называли друзей, соседей, одноклассников. Даже в книгах встречались Мишки, Женьки, Вольки и т.д.)   

Признаюсь, я чуть-чуть завидовала своей соседке.

Во-первых, она могла сколько угодно качаться на качелях, которые ей сделал отец – мастер на все руки, работавший в локомотивном депо. А у меня был только гамак. Так как я в нем жила каждое лето – ела, спала, читала книжки, играла в куклы – веревки, из которых он был сплетен, в конце концов, не выдержали и перетерлись в нескольких местах. Мама его выбросила без сожаления, потому что ей не нравился мой образ жизни между небом и землей.

Во-вторых, Гальке покупали готовые платья в магазине. Они казались мне гораздо красивее моих платьев, сшитых дома мамой. Правда, когда я высказала маме свои претензии, она купила мне сразу два платья. Нужно сказать, что они сидели на мне гораздо хуже, чем платья «от кутюр».

В-третьих, когда мы стали подростками, оказалось, что у Гальки прекрасная фигура со всеми необходимыми выпуклостями и округлостями, а я была длинной, тощей и плоской, как доска. Тогда я и представить себе не могла, что «выпуклости» тоже можно купить (сейчас это делается легко), и немного комплексовала по этому поводу.

Галька не раз говорила, что родилась она с черными волосами, и в доказательство показывала цветной фотопортрет. Я не верила ей и смеялась:

- Ну, ты и вруша! Так не бывает! А волосы на фотографии просто раскрасили черным карандашом.

Оказывается, друзья, на свете все бывает.

Моя собственная дочь родилась с черными, густыми волосами, которые красиво загибались на концах, как у Николеньки (или Пети?) Ростова в фильме «Война и мир» Сергея Бондарчука. К моему величайшему огорчению, они постепенно выпали, а на смену им выросли светлые и абсолютно прямые волосики.

Теперь я верю всему, что мне говорят.

Однажды я даже поверила зачуханному мужичку, который вошел в мой рабочий кабинет, назвался знакомым моего мужа и рассказал, как много хорошего он сделал для него. В частности, как привозил мясо с Алтая в голодные 90-е годы. Потом он попросил пятьдесят рублей на ремонт автомобиля, как нарочно, сломавшегося пять минут назад.

Так как приведенные им факты соответствовали действительности – Мъясo! Ja-ja! (нем.) – я просто не могла отплатить неблагодарностью этому человеку, вдруг оказавшемуся в столь трудном положении.

- У меня только сто рублей, - виновато сказала я, извлекая купюру из кошелька.

- Это еще лучше! – мужичок стремительно выхватил у меня денежку, радостно сверкнув глазами. – Я сейчас принесу сдачу.

Лишь через десять минут «чары развеялись» и до меня дошло, что это был простой мошенник.

Заканчивая эту главу, хочу сказать, что в детстве я многого не понимала. Я не понимала, что Алехины – украинцы, а работящее семейство А. – белорусы. Оказывается, рядом с ними жила еврейка Сара, чей дом утопал в цветах. Дядя Миша Тащин был татарин, а курившая папиросы Галькина мать – цыганка. В одной из развалюх за ручьем жила бабка Вятская. Все ее так звали, хотя фамилия у нее была Мирофанова. Откуда была родом тетя Лена, я не знаю, но она говорила вместо «покупает» – «покупат», вместо «знает» – «знат».

Вот такой интернационал.

Мои родители старались со всеми поддерживать нормальные соседские отношения. Общительная мама сразу завела себе подруг, таких же молодых домохозяек. Нашла она и наставниц постарше, к которым не стеснялась обращаться за советом.

А кто еще мог помочь в трудную минуту?


ГЛАВА 2

МОИ РОДИТЕЛИ


Листаю старый альбом. На слегка пожелтевшей фотографии мама с подружками по общежитию. Все в беретах, с одинаково уложенными волосами и с очень серьезными лицами. Всем лет по девятнадцать. Подписано: г. Сталинск (так раньше назывался Новокузнецк).

А родилась мама в Калужской области. Во время Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) ее родная деревня была оккупирована фашистскими войсками. Немецкие солдаты, жившие некоторое время и в мамином доме, жалели голодных ребятишек, ругали Сталина за плохие дороги, за нищету в многодетных русских семьях и называли его свиньей.

Потом наши войска освободили деревню, но через какое-то время она вновь была занята фашистами. Теперь они не казались добренькими. Они безжалостно расстреливали и жестоко убивали людей, громили и поджигали дома. Когда советские войска опять прогнали немцев, из Москвы пришел приказ о немедленной эвакуации детей и подростков из опасного района.

Так моя мама с двумя младшими братьями оказалась в Сибири.

Мой папа прибыл в Сталинск еще до войны. Раньше он жил на станции Узловая Тульской области со своими старшими братьями, отцом (т.е. моим дедом) и его сестрой, заменившей детям рано умершую мать.

Мой дед решил обосноваться именно в Узловой, потому что ему понравилось это красивейшее место, где он хотел приобрести землю и построить большой дом, как сказали бы сейчас, родовое гнездо. В тех краях находилась и Ясная Поляна, где жил Л.Н. Толстой. Кстати, мой дед с ним встречался и беседовал.

Купив несколько гектаров земли, дед и его сыновья, работая с утра до вечера, сложили из кирпича просторный дом и добротные хозяйственные постройки. Кирпич они делали сами. Сами, закатав штаны, ногами месили глину, сами обжигали кирпичи в специальной печке. Вот и решила советская власть, что мой дед – владелец кирпичного завода. За это его репрессировали и отобрали имущество, а по сути – уничтожили морально и физически, сослав в далекий таежный край. Здесь, в Сибири, вскоре были арестованы и сгинули в сталинских лагерях двое его сыновей, здесь умер и он сам, не справившись с тяжелой болезнью – раком пищевода.

А кирпичный дом моего деда стоит до сих пор. В советские времена в нем жили пять семей. Почему? По какому праву?

Из-за отъезда и последовавших за ним невзгод мой отец не смог получить не только высшее, но и нормальное среднее образование. И все-таки это был всесторонне развитый, эрудированный и начитанный человек. Он собрал прекрасную библиотеку, насчитывающую около трех тысяч томов, причем старался покупать книги, которые читал еще в детстве, живя в отцовском доме.

Отец серьезно интересовался судьбами выдающихся людей – ученых, писателей, поэтов. На протяжении всей жизни он и сам писал очень искренние стихи, заметки, вел дневник, а в молодости занимался живописью, обучаясь заочно на курсах при Всесоюзном Доме Народного Творчества им. Н.К. Крупской (отделение рисунка и живописи) в Москве.

Я помню его – высокого, черноволосого красавца, стоящего перед мольбертом с кистью в руке и папиросой во рту. Он то подойдет поближе, пристально всматриваясь в холст, то отойдет подальше и разглядывает полотно, склонив голову набок. Мама ворчит, потому что в комнате накурено, а рубашка и брюки отца испачканы краской. Я кручусь тут же. Перебираю кисти, под руководством отца осторожно выдавливаю на стеклянную палитру краску из тюбиков, переставляю бутылочки с лаками и растворителями.

Однажды мама дала мне веник и попросила подмести пол в комнате. Я все сделала, но неохотно и поэтому недостаточно хорошо. Когда мама спросила:

- Что же ты, Таня, так плохо подмела?

Я быстро ответила:

- Это только набросок.

Вот что значит иметь отца-художника!

Я никогда не слышала, чтобы мой отец ругался матом, как некоторые наши соседи. В нашем доме не было ни скандалов, ни пьяных драк. Более того, я часто удивлялась, почему папа с мамой разговаривают шепотом и почему мне запрещают рассказывать кому бы то ни было о том, что я слышала дома. И только с наступлением хрущевской «оттепели» мои родители заговорили во весь голос. Хотя известие о сносе памятника Сталину перед Дворцом культуры им. Дзержинского пришедший с работы отец все-таки прошептал маме на ухо.

Мама тогда не поверила:

- Не может быть!

- Ребята говорят.

- Я сейчас сбегаю, посмотрю.

Естественно, я упросила маму взять меня с собой.

Обычно перед Дворцом культуры слева и справа на высоких постаментах стояли Ленин и Сталин, протягивая руки прямо в светлое будущее. И вот теперь я издали увидела, что один постамент пуст. Сталина, действительно, не было. Несколько человек растерянно топтались поблизости, ничего не понимая.

Не все же знали, что партия и правительство приступили к политике десталинизации, в результате которой наш город из Сталинска превратился в Новокузнецк. 

У нас дома часто собирались гости. К их приходу отец обязательно готовил свое коронное блюдо – целый противень картошки, запеченной в духовке. Она получалась золотистой, мягкой и очень вкусной.

На стол обычно ставились соленые огурцы, квашеная капуста с луком и растительным маслом, порезанная на кусочки соленая селедка, колбаса и рыбные консервы в томатном соусе. Не помню, чтобы мама делала сложные салаты со сметаной. О существовании майонеза мы узнали лишь после поездки в Москву.

Похоже, в то время хозяева не зацикливались на деликатесах, а больше были озабочены тем, чтобы имелась закуска к водочке.

Если кто-то из гостей появлялся в нашем доме впервые, то, разглядывая висевшие на стенах копии картин, сделанные моим отцом, обязательно останавливался перед натюрмортом Ивана Хруцкого «Цветы и плоды», где на одной из груш была нарисована муха в натуральную величину. Как правило, гость думал, что она живая и махал рукой, пытаясь ее согнать. При этом окружающие смеялись, а отец довольно улыбался.

Когда к нам приходили мои одноклассницы или школьные друзья моей сестры Вали, они обязательно брали почитать какую-нибудь книгу из нашей домашней библиотеки. Чаще всего, мы эту книгу больше не видели или она возвращалась на полку испорченная – залитая чернилами, изрисованная маленьким ребенком или с вырванными страницами. Отец в таких случаях сердился, ругался и категорически запрещал нам раздавать книги. Мы, естественно, нарушали его запрет. А зря! Много хороших книг навсегда исчезло из нашего дома.

Конечно, у отца, как и у всех людей, были свои недостатки.

Например, в молодости он любил выпить. Если выпивал изрядно, то жутко ревновал маму. Однажды он забрался на чердак с топором, поджидая придуманного им маминого любовника. Но даже такой драматический момент выглядел в исполнении отца как-то очень тихо и интеллигентно.

Не так давно мамин брат дядя Володя признался, что, когда он гостил у нас, отец часто отправлял его с трехлитровым бидоном за пивом, причем тайком от мамы приказывал выливать туда четушку (0,25 л) водки. Выпив такого пива, мужчины вмиг пьянели, чем несказанно удивляли маму.

«Что ж за мужики пошли такие слабые?» - недоумевала она.

Справедливости ради нужно сказать, что постепенно отец бросил и курить, и пить, позволяя себе лишь бокал шампанского по праздникам.

Если мама, уходя из дома на пять минут, задерживалась на часок – а она любила поболтать с соседками – отец обижался на нее и мог три дня с ней не разговаривать. При этом он лежал на диване, отказывался от еды и пил только чай.

Любил отец и поспорить. В такие моменты он всегда горячился, размахивал руками и, доказывая свою правоту, использовал самый веский, с его точки зрения, аргумент: «Я тебе говорю!»

Однажды у него на работе (а работал он машинистом паровоза на Кузнецком металлургическом комбинате) произошла авария. В чем она заключалась, я не знаю, но отец тогда говорил маме, что, если его уволят, он запросто может устроиться в школу учителем рисования, так как документ о специальном образовании у него есть.

Я сразу представила папу, входящего в наш галдящий и жужжащий класс с журналом и указкой в руках, и мне стало так его жалко…

Моя мама хорошо понимала отца. Даже если он был неправ, она старалась не спорить с ним и нас с сестрой учила поступать так же. К сожалению, в молодости я не слишком прислушивалась к маминым словам и часто пыталась переубедить отца, считая, что истина дороже всего.

Теперь несколько слов о маме.

Сначала она была домохозяйкой, хотя до замужества работала в швейной мастерской. Мама занималась детьми, домом и огородом, а также ухаживала за домашними животными. В разное время мы держали кроликов, козу, собаку и кур. Кроме того, в доме постоянно жили кот или кошка с котятами. Тем не менее, мама находила время и для походов в кино, и для чтения книг, и для посещения курсов машинной вышивки. До сих пор в шкафу лежат отдельной стопкой ее работы – вышитые гладью салфетки с розами, белоснежные ажурные дорожки, тюлевые накидушки на подушки с атласными гроздьями винограда и т.д.

Когда я училась в пятом классе, на уроке домоводства мы должны были шить ночную сорочку с круглым вырезом и цельнокроеными рукавами. Мама купила для этой цели обычную белую ткань, которая мне совершенно не понравилась – я-то хотела цветную. Тогда я еще не знала, что она задумала украсить вышивкой горловину и рукава моей сорочки. Мне кажется, она просто хотела похвастаться перед учительницей: «Вот как я умею!»

Широкая узорчатая кайма, вышитая на машинке синими шелковыми нитками, получилась очень красивой. Мне оставалось лишь прошить боковые швы и обработать низ сорочки.

На уроке я с гордостью продемонстрировала свое изделие, но учительница, Лия Петровна, была недовольна. Она долго крутила сорочку в руках, выворачивала ее наизнанку и придирчиво разглядывала швы. Наконец, она сказала:

- Кому я должна ставить оценку – тебе или маме?

Пока мама не работала, она принимала активное участие в жизни школы. Как член родительского комитета она помогала организовывать и проводить различные школьные мероприятия. Однажды она даже вела в нашем классе кружок вышивки, на занятия которого ходила и я. Как будто дома не могла научиться!

Один раз у нас собрались Валины одноклассницы, чтобы выпустить сатирическую стенгазету. Мама предложила назвать ее «Шприц» и придумала стишок:

Шприц – орудие сатиры,
Колет остро, братцы.
Все, кого мы здесь заденем,
Чур, не обижаться!

Да, с поэзией у мамы всегда было не очень гладко. Тем не менее, газета вышла именно с таким названием и с таким четверостишием в качестве эпиграфа.

Сегодня отца уже нет в живых, а мама продолжает удивлять нас своей неугомонностью. То она к празднику напечет лебедей с изящно изогнутыми шеями, то смастерит из пустой бутылочки из-под шампуня затейливый подсвечник.

Накануне 80-летия она написала свои собственные воспоминания «По волнам моей памяти», позаимствовав название у композитора Давида Тухманова. Совсем недавно, летом, мама разукрасила на даче печь. Нарисованные гуашью бабочки и крупные, яркие цветы – маки, подсолнухи, ландыши – получились просто замечательно! Особенно если учесть, что стенной, точнее, печной живописью она занялась впервые.

Наступающий 2007 год – год Кабана – мы встречали, поставив в центре стола вылепленного из соленого теста и высушенного в духовке толстенького, ушастого розового поросенка с забавным хвостиком.

Нет нужды говорить, что сделала его мама.


Наш засыпной домишко был неказист снаружи, но довольно уютен внутри.

Я уже говорила, что на стенах висели копии известных картин. На диванных полочках лежали вышитые мамой салфетки, на столе и на этажерке – дорожки, а на комоде – накомодник. Там же, на комоде, в изящных высоких подцветочниках из темно-коричневого стекла красовались искусственные цветы, стояло зеркало в позолоченной раме, фигурные флакончики из-под духов в виде черной и белой кисок, а также несколько шкатулок.

Мои родители, особенно отец, очень любили шкатулки. Шкатулки были самые разные – квадратные и полукруглые, выложенные ракушками, деревянные и пластмассовые, старинные и современные. В них хранились документы и отцовские медали, мамины заколки и булавки, старые открытки и письма. До настоящего времени дожили только две шкатулки – круглая, из светло-зеленой пластмассы, с красно-розовыми цветами на крышке и по бокам (ручная роспись) и строгая шкатулка прямоугольной формы из пластмассы красного цвета.

В большой эмалированной кастрюле, стоящей у окна на табурете, рос модный в то время фикус. Его гладкие темно-зеленые листья отлично собирали пыль, которую я периодически стирала влажной тряпочкой, стараясь не повредить растение.

На полу лежали домотканые разноцветные половички. Кстати, почти такие же полосатые половички продаются и сейчас. Правда, они небольшого размера и сотканы из толстых цветных нитей, а в наших половиках, широких и длинных, использовались узкие полоски материи, на которые мама рвала старые платья.

После долгих усилий средствам массовой информации все-таки удалось убедить наше семейство в том, что салфеточками и слониками (кисками) окружают себя только мещане – люди с мелкими интересами и узким кругозором, а фикус – символ мещанства – просто позорит дом советского гражданина.

Так как мама не хотела ничего выбрасывать, а согласилась лишь убрать подальше вышеназванные предметы, мы поняли, как прочно укоренилась мещанская психология в ее сознании. Мама «сдала» только фикус.

Для меня самым заманчивым в доме был новенький книжный шкаф, на полках которого в два ряда стояли книги. Я открывала стеклянные дверцы и попадала в совершенно другой мир, который активно стремилась познать. В семь лет я зачитывалась сказками, в десять – путешествовала вместе с героями Ж. Верна, в пятнадцать – восхищалась дедуктивным методом Шерлока Холмса. Я читала все подряд и часто приставала к отцу: «Пап, что мне еще почитать?»

Сейчас мне самой странно, что я заставляла себя читать до конца книги, которые мне совсем не нравились. Например, толстенные тома Фенимора Купера – «Пионер», «Зверобой», «Следопыт» и «Последний из могикан» казались мне очень скучными. Из этих книг я помню только забавные имена, например, Кожаный Чулок, Ястребиный Коготь, да еще то, что индейцы цепляли к копьям скальпы поверженных ими бледнолицых врагов.

Были у нас в доме и музыкальные инструменты. В ящике комода хранилась блестящая немецкая губная гармошка, а на двух гвоздиках на стене висели округлая мандолина и треугольная балалайка.

Мандолина принадлежала моему отцу. Еще до женитьбы он хвастался перед мамой, что умеет на ней играть. После женитьбы, как ни упрашивала мама отца сыграть что-нибудь, он так и не извлек из своей мандолины ни одного порядочного звука. Вскоре он вообще разломал ее и сделал из обломков шкатулку с круглой крышкой. Вопрос о музицировании отпал сам собой.

Я, верная дочь своего отца, не имея абсолютно никакого музыкального слуха, со слезами на глазах умоляла родителей купить мне пианино или скрипку. Я клялась, что буду ходить в музыкальную школу и научусь играть, чтобы исполнять по нотам различные произведения советских композиторов, в частности, песни из многочисленных песенников, которые имелись у нас дома.

Вместо пианино мне подарили игрушечный рояль, а скрипку чуть было не купили. К счастью, в магазине не оказалось детских инструментов. А то пришлось бы вбивать еще один гвоздик.

Сейчас я могу признаться, почему я хотела иметь скрипку. Дело в том, что на одном школьном концерте выступала девочка Ира, которая жила недалеко от нас. Она стояла на сцене такая нарядная и так сосредоточенно водила смычком! Я не могу сказать, хорошо она играла или нет, но зал аплодировал, а она кланялась. Кроме того, я часто встречала Иру на улице, когда она шла с черным футляром в музыкальную школу, небрежно помахивая большой нотной папкой с завязками. Она казалась очень самостоятельной, независимой и уверенной в себе. Мне захотелось стать такой же, как она. А для этого требовалась скрипка.

Замену настоящего пианино игрушечным роялем я приняла спокойно. Главное, что я могла подойти к инструменту, с достоинством поднять крышку, красиво взмахнуть руками и нежно прикоснуться к черно-белым клавишам. Иногда, в зависимости от настроения, я резко била по ним, извлекая бессмысленные, сумбурные звуки. При этом я энергично трясла головой, раскачивалась на стульчике то взад, то вперед, короче, вкладывала в игру всю свою душу.

Вскоре мне это надоело и захотелось самой сочинять и исполнять песни. Я брала маленький томик стихов Мусы Джалиля «Моабитская тетрадь», открывала любую страницу. Помню, как, беспорядочно перебирая клавиши, с чувством пела стихотворение «Дороги».


Интересно, что когда рояль попадал в руки моего двоюродного брата Юры, который умел хорошо играть на баяне, то происходило чудо. Юра мог запросто, без нот, воспроизвести любую мелодию, причем игрушечный инструмент звучал как настоящий. Во всяком случае, так мне казалось.

Почему-то не сохранилось в памяти, куда делся мой прекрасный рояль, кому мы его отдали.

Но о чем это я?

По-моему, я описывала интерьер нашего дома.

На стене в большой комнате висело огромное зеркало. Маленькой девочкой я любила перед ним крутиться, разглядывая себя во весь рост. Особенно мне нравилось смотреть в зеркало, проезжая мимо него на трехколесном велосипеде. Я просто не могла налюбоваться собой: трикотажный костюмчик – синие штанишки и яркая, пестрая кофточка, да к тому же красные ботинки и красный велосипед. Разве не красиво? Я каталась кругами по комнате и пела во весь голос:

Наш паровоз, вперед лети!
В коммуне остановка.
Другого нет у нас пути,
В руках у нас винтовка.

Эта песня была мне очень близка и понятна, потому что паровозы я видела каждый день, часто засыпала и просыпалась под паровозный гудок. Игрушечное ружье мне тоже приходилось держать в руках, а остальное меня не интересовало.

Забегая вперед, скажу, что постепенно наше жилище осовременилось. Вместо книжного шкафа, куда уже не помещались книги, отец смастерил высокие стеллажи, лампочки оделись в новомодные узкие плафоны (желтый и розовый), с дивана сняли вышитые мамой чехлы, а со стен – папины картины. В доме появилась бытовая техника – стиральная машина «Белка» и холодильник «Кузбасс», на который поставили телевизор «Старт». Потом отец купил фотоаппарат «Зенит» и заказал через Посылторг катушечный магнитофон «Айдас» и гитару.

Над родительской кроватью теперь красовался новенький персидский ковер, выигранный мамой в лотерею. Мне кажется, это событие заслуживает более подробного рассказа.

В то время существовала денежно-вещевая лотерея с замечательными призами – можно было выиграть даже автомобиль. Но нам не везло. Из года в год мы упорно покупали билеты по 30 копеек, но выигрывали 1 рубль или какую-нибудь ерунду.

Что же можно было купить на 1 рубль? Тогда коробок спичек стоил 1 копейку, 12-листовая тетрадь – 2 копейки, школьные учебники – 50-70 копеек, а художественная книга для взрослых – 90 копеек или чуть больше рубля. Самое дешевое мороженое стоило 7 копеек.

В тот памятный день мама покупала что-то на рынке. У продавщицы не было сдачи, и она буквально навязала маме лотерейный билет. Мама возмущалась и требовала деньги, но продавец настояла на своем.

Когда папа проверял «лотерейку» по тиражной таблице в газете, он был заранее уверен, что билет ничего не выиграет. Бегло просмотрев столбики цифр, отец небрежно отбросил в сторону и газету, и лотерейный билет:

- Даже рубля не выиграл.

Мамин брат дядя Володя, который был у нас в гостях, решил проверить еще раз:

- Как ничего не выиграл? Выиграл! Персидский ковер за 61 рубль!

Все ужасно обрадовались, вскочили со своих мест и окружили дядю Володю. Каждый стремился заглянуть в газету и лично сверить номер билета с напечатанным там выигрышным номером. Мы галдели и веселились. Даже отец, забыв про свой конфуз, смеясь, вновь и вновь повторял, с каким разочарованием он выбросил лотерейный билет. Хорошо, что не разорвал!

Но окончательно мы поверили в выигрыш только тогда, когда принесли ковер домой и повесили на стену. Мягкий и пушистый, он источал чудесный запах и радовал глаз. Правда, мы пришли к общему мнению, что простенький орнамент на бордовом фоне мог бы быть и посимпатичнее. Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят.

На ковер приходили полюбоваться соседи, и мама, как заправский экскурсовод в музее, каждому рассказывала вышеописанную историю.

Мы с сестрой занимали отдельную комнату. Когда мы подросли, и нам потребовалось больше места, родители пожертвовали своей спальней. Отец сломал стенку-перегородку, в результате чего увеличилась площадь детской, а родительскую кровать поставили в «зал».

В нашей комнате было все необходимое для труда и отдыха. Там стоял диван, с которого, как я уже говорила, сняли мамины чехлы. Под ними оказалась потертая обивка из черного дерматина. Тогда диван обтянули новой тканью и сделали его поменьше, убрав сверху деревянное обрамление с полочками и заменив два круглых боковых валика на их четвертинки. Модернизированный диван выглядел как новый.

Стену над диваном украшала большая карта Кемеровской области. Я иногда развлекалась, выискивая на ней смешные названия рек и населенных пунктов. Рядом с диваном на открытых полках радовали глаз разноцветные корешки книг, на подоконнике выстроилась моя коллекция кактусов всех размеров, а на этажерке с учебниками и радиоприемником стоял белый и гладкий бюст Владимира Маяковского. Его купила мама по просьбе отца, которому требовался натурщик для выполнения очередного задания, когда он «учился на художника».

Ножная машинка, выполненная в виде стола и накрытая скатертью, использовалась для приготовления уроков. Она находилась перед окном, вид из которого постоянно отвлекал меня. Наблюдать, кто куда пошел, было гораздо интереснее, чем решать задачи. Я подолгу сидела за столом, но это совсем не значило, что я выполняла домашнее задание.

Не одна я такая. Знаю, что Владимир Высоцкий мог писать стихи, только если стол стоял у стены.

Мама не раз выговаривала отцу, что у всех есть ставни на окнах, а у нас нет. Как хорошо – закрыл ставни и ночью спи спокойно! И никто не сможет забраться в дом через окно, когда хозяева отсутствуют. В конце концов, это украшение и для окна, и для дома!

Сдался отец и приступил к работе.

В один прекрасный день возвращаюсь я из школы и вижу на окне, выходящем на улицу – это как раз окно моей комнаты – мощные, толстенные ставни, похожие на ворота средневековой крепости. Зато раскрашены как – загляденье! Цв;та лазурного неба, которое невозможно увидеть в нашем городе, с темно-синей широкой полоской, бегущей по краю в сопровождении тонкой белой линии. Сразу видно, не простой маляр красил, а художник.

Остается добавить, что закрывали мы их всего пару раз. То ли в конструкции обнаружился изъян, то ли просто лень было.


ГЛАВА 3

НАЧНЕМ С ПЛОХОГО


Я не знаю, первые это воспоминания или нет, но они объединены в отдельную группу, потому что все они довольно неприятные. Вот одно из них:

Сколько же мне было лет? Пять? Семь? Мама ведет меня за руку. Темнеет. Под ногами скрипит снег.

- Куда мы идем? – спрашиваю я.

- Умерла бабушка Кружихина, - тихо говорит мама.

Мы проходим по узкому проулку, сворачиваем на неширокую дорогу, поднимаемся на пригорок. Мимо страшного, темного дома Лешиных мне хочется проскользнуть быстро и незаметно. Уж очень сердитый дед живет в этом доме. Он всегда злится и кричит на ребятишек, если они играют поблизости.

В небольшом розовом доме Кружихиных я бывала очень редко (хотя мама дружила с его хозяйкой тетей Любой), потому что два сына Кружихиных вызывали во мне некоторые опасения – один казался мне совсем взрослым парнем, а от второго, подростка, можно было ожидать какого-нибудь подвоха.

В комнате полно людей: печальные женщины в платках, мужчины с суровыми лицами. Замирая от страха, я стою у гроба и стараюсь смотреть в пол. Потом все-таки осмеливаюсь поднять глаза и вижу перед собой ноги покойницы. Хорошо, что не лицо. Мне кажется, что, если я посмотрю ей в лицо, она обязательно схватит меня и куда-то утащит.

Кстати, выбранной в детстве тактикой я пользовалась всю свою жизнь. Никогда не смотрела покойнику в лицо, только на ноги. Правда, если была без очков, можно было смотреть в любом направлении – все равно ничего не видела.

В комнате очень жарко. Не знаю, от духоты или от страха мне стало дурно. Когда мы вышли на крыльцо, я с удовольствием вдохнула чистый, холодный воздух, а, взглянув на яркие звезды на темно-синем небе, ощутила такую радость бытия!

Сейчас по нашему местному телевидению иногда выступает пожилой мужчина из городской администрации. Он отвечает за обеспечение города водой и теплом. Это младший сын Кружихиных, тот самый подросток из моего детства.

Когда я вижу его, я чувствую себя древним динозавром, прожившим много-много лет. Подумать только! Я стояла у гроба его бабушки…

P.S. Пока я писала свою книгу, должность г-на Кружихина сократили, а его самого пересадили в другое кресло. Теперь сфера его деятельности – спорт.


Еще парочка мрачных воспоминаний.

В пятилетнем возрасте я попала в больницу с диагнозом геморрагический васкулит. От малейшего надавливания у меня на теле (в основном, на руках и ногах) появлялись синяки. Часто болели ноги, я уставала и просилась на руки. Мама считала, что мне просто было лень ходить. Она и сейчас порой упрекает меня: «Тебя до пяти лет на руках носили».

А ведь расстояния приходилось преодолевать немалые. Например, пешком ходили в гости к родственникам, которые жили на улице Лазо. Шли от железнодорожного моста по насыпи в сторону вокзала. Мимо проносились поезда, в основном товарные, везущие уголь. Тогда мы отворачивались от состава и закрывали голову руками, чтобы угольная пыль не попала в глаза и как можно меньше ее набилось в волосы. В такие моменты я страшно боялась, что из вагона будет торчать какая-нибудь железка или проволока, которая зацепит мое платье и затащит меня под колеса.

Почему мы шли «по линии», как мы это называли, а не по тротуару, как все люди? Почему не ехали на трамвае или на автобусе, хотя остановка была недалеко от дома? Экономили три копейки (цена трамвайного билета)?

Нет! Просто считалось, что так быстрее.

Интересно, куда же мы так спешили?

Кажется, я отклонилась от темы.

Итак, я в больнице. Палата на пять человек: три девочки и два мальчика. Несмотря на такое количество детей, чувствую себя очень одиноко. Из личных вещей у меня только белый мешочек для передач, который специально сшила мама и розовыми нитками вышила на нем мое имя. Этот мешочек жив до сих пор. Его размеры примерно 15 х 20 см. Маленький! А тогда, наполненный, он казался мне большим и тяжелым. Но даже этот мешочек у меня отобрала женщина в белом халате и унесла в холодильник в конце коридора.

За окном темное (зимнее?) утро. Тусклая лампочка под потолком светит плохо и как-то тоскливо, будто из последних сил. Входит врач. Начинается обход. Девочка лет четырех, лежащая на кровати напротив меня, подзывает врача:

- Смотрите, что у меня есть.

Она поднимает подушку, и я вижу большого белого червя. Это глист. Он живой и извивается, а девочка снова накрывает его подушкой. Мне становится страшно и противно. Как и почему он выбрался из этой малютки? А она ни пикнула, ни вскрикнула среди ночи, лишь терпеливо ждала до утра. Очевидно, такое случилось с ней не в первый раз.

Чтобы скрасить мое пребывание вдали от дома, родители купили мне большую куклу. Ее звали Нина. Нинино тельце было сшито из розовой материи и туго набито ватой. Целлулоидная голова смотрела на меня неподвижными голубыми глазами с нарисованными коричневой краской ресницами.

Теперь я была не одна! Я обнимала Нину и крепко прижимала ее к себе, когда мне становилось страшно. Я умывала ее по утрам и несла с собой в столовую, где мы с ней вдвоем давились противной манной кашей, которую давали на завтрак (возможно, столовой не было, и мы давились кашей в палате).

К сожалению, Нина радовала меня совсем недолго.

Один из мальчиков, лежавших в нашей палате, разбил моей кукле голову.

Этот ребенок, ничем не примечательный, отличался от других детей только тем, что каждый раз, когда ему ставили укол, он плакал и кричал: «Два не надо!» После того, как он искалечил мою любимую Нину, я с тайным злорадством наблюдала за его мучениями.

Сейчас я уже не помню его имя. Скорее всего, его звали Вовка. Тогда было много хулиганистых мальчишек, названных в честь кучерявого Володи Ульянова (Ленина).

Кстати, в моем окружении постоянно присутствовали мужчины с таким именем. Более того, многих звали Владимир Михайлович! Открывает счет Вовка Тащин, за ним следует внук бабки Вятской. Владимиры Михайловичи встречались на моем жизненном по двое или по трое одновременно. Один из них стал моим мужем.

И еще немного о Ленине.

Я уже училась в институте. Моя сестра ждала мужа из армии. Валю мучил вопрос: Где они будут жить, когда он вернется? Опять придется снимать квартиру?

Сестре не терпелось заглянуть в будущее.

В то время Ванга еще была жива и здорова, но недосягаема в своей Болгарии. Других ясновидящих и предсказателей мы не знали. Поэтому мы решили устроить спиритический сеанс, т.е. вызвать дух какого-нибудь умного человека, чтобы задать ему свой вопрос и, естественно, получить ответ. Самым умным в нашей стране на тот момент считался Владимир Ильич Ленин.

Все необходимое для гадания у нас имелось – легкое блюдце и лист картона с расположенными полукругом буквами в алфавитном порядке.

- Дух Владимира Ильича Ленина, приди и поговори с нами! –  каким-то загробным голосом произнесла я.

Я взяла инициативу в свои руки, потому что мне уже приходилось общаться с духами. Однажды мы с подружками пытались беседовать с русскими поэтами. На наш призыв откликнулся только А.С. Пушкин, который довольно грубо попросил нас оставить его в покое.

Как ни странно, дух вождя мирового пролетариата сразу явился и выразил желание пообщаться.

Валя, явно волнуясь (все-таки разговаривает с самим Лениным!), задала свой вопрос и получила пространный, невразумительный ответ, из которого, однако, следовало, что у нее будет собственная квартира.

О чем еще говорить с Лениным, мы не представляли. Тогда я, просто так, сказала:

- Знаете, Владимир Ильич, мне часто приходится конспектировать ваши работы, а там так много непонятного!

Я приготовилась ко всему. Я ожидала, что Ленин начнет издеваться по этому поводу, посылать в мой адрес какие-нибудь обидные слова. При жизни он часто поступал так со своими оппонентами. 

Но дух вождя был краток:

- Пусть молодость тебе поможет!

На этом спиритический сеанс закончился.

Валя недоумевала:

- Собственная квартира? Да откуда она возьмется?

Представьте себе, Владимир Ильич не ошибся. Вскоре моя сестра как молодой специалист (т.е. выпускник вуза, работающий менее двух лет) получила от завода квартиру. Да и я иногда в трудную минуту словно заклинание повторяла мудрые слова вождя.

Очень жаль, что современная молодежь не знает Ленина так хорошо, как знали мы. Песни, на которых мы выросли, вызывают сегодня только смех. Например:

Ленин всегда живой!
Ленин всегда с тобой
В горе, в надежде и в радости.
Ленин в твоей судьбе,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!

Зря смеетесь, ребята! Еще неизвестно, какие песни запоете вы лет через двадцать.

Ох, как далеко меня занесло!

Итак, голова куклы распалась на две половинки. Случайно это получилось, или Вовка сделал это нарочно, неважно. Главное, что горю моему не было предела. Совсем новая кукла, единственное родное мне существо в серой больничной палате!

Потом папа, конечно, склеил голову несчастной Нине, но на этом ее мучения не закончились.

После моего выхода из больницы у нас в доме появился шприц с иголками разных размеров, и я принялась усиленно «лечить» своих кукол. Нине доставалось больше всех. Я готовила «лекарство» - подкрашивала воду фиолетовыми чернилами или синим химическим карандашом – и, выбрав самую большую иголку, безжалостно вонзала ее в мягкое, ватное тело. С целлулоидными куклами так здорово не получалось – гнулись иголки.

Через некоторое время, когда все иглы сломались, розовое куклино тело покрылось безобразными разводами. Напрасно мама пыталась отстирать их, ничего у нее не вышло. Так Нина и доживала свой век с измазанной клеем головой и серо-буро-малиновой «кожей».

Вообще, мои игрушки – это отдельная песня. О них позже. А сейчас – второе мрачное воспоминание из обещанной ранее парочки.

Естественно, оно тоже связано с больницей. Если быть точнее, это не одно воспоминание, их несколько, но они отличаются друг от друга лишь незначительными деталями, поэтому сливаются в памяти в один эпизод.

Холодное зимнее утро. Темно и хочется спать. Мама ведет меня, закутанную в шаль (или везет на саночках, завернутую в одеяло). Мы направляемся в больницу, чтобы сдать кровь на анализ (выдернуть зуб). Чувствую себя ужасно – нос не дышит, болит горло (зуб).

В больнице всегда много народу. Долго стоим (сидим) в очереди. От страха сжимаюсь в комочек и ощущаю себя колобком, которому хочется закатиться куда-нибудь в уголок, под стул, чтобы никто-никто не нашел. Немного греет душу то, что после меня тоже есть страдальцы. Когда я выйду из проклятого кабинета, свободная от страха ожидания (от боли), они еще будут париться (мерзнуть) в темном (ярко освещенном) коридоре.

Позднее, став школьницей и узнав о Зое Космодемьянской, в таких ситуациях всегда мысленно стыдила себя за трусость: «Зою вон как пытали и даже повесили! Она все терпела! А что же я?»

Довольно простой прием, но очень эффективный.

Неожиданно выяснилось, что автором этого замечательного текста является мама. Правда, имя героической девушки с годами стерлось из ее памяти.

- Галину вон как пытали! – недавно произнесла она «те самые» магические слова, успокаивая мою дочь, идущую на прием к стоматологу.

Не будем винить мою старенькую маму. Ведь даже целая страна порой не помнит имен своих героев.

Наконец-то все позади. Ноги сами несут меня из больницы, причем всегда в одно место – в небольшой магазин, где за стеклянной витриной высятся закрученные в спираль горы шоколада с коровами и кофейными зернами на обертках. В глазах рябит от множества белочек, белых медведей и мишек косолапых на конфетных фантиках, а всевозможные пирожные, поблескивая кремовыми цветами, вызывают у меня обильное слюноотделение.

Я знаю, что мама, в награду за все страдания, готова купить мне любую сладость. Но мои желания скромны, и я ограничиваюсь ромовой бабой с изюмом и маленькой шоколадкой (пирожным «корзиночка» с цветами или грибочками).

Между прочим, ромовые бабы в том магазине были всегда свежие и необыкновенно вкусные, обильно пропитанные ромом снизу и покрытые толстым слоем липкой глазури сверху. Удивительно, но с тех пор мне ни разу не попадались такие замечательные «бабы». Сколько бы я их ни покупала, это были убогие, засушенные «бабенки» с потрескавшейся и местами облупленной глазурью на макушке. Почему так?

На этом грустная часть моей дошкольной биографии заканчивается. Конечно, еще будут серые пятнышки на моем розовом детстве, но они совсем не портят общую картину.


ГЛАВА 4

СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО


Прочитав это название, кто-то недоверчиво или презрительно ухмыльнется: «Неужели?»

Да, таково мое ощущение – ощущение радости и счастья. Я уже говорила, что запросы у меня скромные. Я и в жизни могу довольствоваться «ромовой бабой», образно говоря.

Конечно, меня не возили отдыхать на море, у меня не было детского педального автомобиля, который мне очень хотелось тогда иметь, и все-таки я была счастлива. Даже ребятишки, с которыми я играла, замечали, что царившая в нашей семье атмосфера и методы воспитания отличаются от того, что видели они в своих семьях.

Однажды я спросила десятилетнего Вовку Тащина:

- Почему ты такого маленького роста?

Шмыгнув носом, он сказал:

- Тебя бы били каждый день по голове, и ты бы не выросла.

К счастью, родители меня не били вообще, что подтверждает и мой рост – 172 см.

Хочу признаться – мое детство прошло на коленях, вернее, на четвереньках. Что бы я ни делала, во что бы ни играла, я всегда располагалась на полу. Поэтому кожа на коленках и локтях была у меня грубая, как у слона. Даже в студенчестве, готовясь к экзаменам, усаживалась на ковер, а вокруг раскладывала учебники и конспекты. И потом, пока позволяло зрение, любила читать газеты и журналы, сидя на полу, расстелив их перед собой.

Но одного пола для игры мало. Нужен еще уголок. У меня он располагался за печкой. Звучит не очень хорошо, но на самом деле он находился в комнате, и в нем было светло, тепло и очень уютно. Здесь, например, я строила из костяшек домино тюрьму для мух, предварительно безжалостно оторвав им крылья. Так как костяшек было маловато, камеры получались без крыши, поэтому мухи то и дело пытались бежать, но я находила их в тюремных лабиринтах и возвращала на место. Игра заканчивалась, когда мухи все-таки разбегались или погибали, раздавленные моими неловкими, маленькими пальчиками.

Из этого уголка я отправлялась путешествовать со всей своей кукольной «семьей». Мои «дети» были самого разного размера – от семисантиметрового пупсика Оли до полуметровой Нины. Помню также Марину, Наташу, Риту и младенца в кружевном «конверте». Две последние куклы заметно отличались от остальных красотой и качеством, потому что были сделаны в Германии (в ГДР).   

Время от времени мне покупали нового «ребенка», а старого – с поломанной ручкой или ножкой – выбрасывали. Кстати, последнюю куклу Лену я купила, будучи старшеклассницей. Мама не хотела ехать со мной в город, в универмаг. Говорила, что все будут смеяться – такая большая девочка и выбирает себе куклу. Тем не менее, в моей «семье» появилась высокая, модная Лена с обесцвеченными волосами, а старенькая Нина со склеенной головой ушла на пенсию.

Непременное условие путешествия – все должны ехать, неважно на чем. 

Транспортная колонна состояла, как правило, из деревянной розовой тележки на колесиках из-под строительного конструктора, за которой следовал грузовой красно-синий автомобиль – точная копия настоящего. У него даже открывались дверцы и вращались крошечные дверные ручки из блестящего металла.

Далее шли целлулоидные животные – прекрасная, стройная лошадка темно-коричневого цвета, желтый верблюд с двумя горбами и очень красивая серая уточка с сине-зелеными перышками. Иногда я запрягала даже шахматных коней в самодельные бумажные тележки с катушками ниток вместо колес.

Нужно сказать, что мои игрушки из целлулоида были очень изящными и похожими на настоящих животных. Пришедшие им на смену игрушки 70-90-х гг. часто выглядели довольно грубо и имели неестественную расцветку. Например, моей маленькой дочке пришлось общаться с ярко-оранжевым медвежонком, мышью голубого цвета и бледно-зеленой кошкой.

Современные импортные игрушки – это просто фантастика! Они настолько хороши, что сама бы охотно в них поиграла.

Неужели уже впадаю в детство? 

С собой в путешествие я обязательно брала кукольную одежду, желательно теплую, и одеяла, потому что мы непременно попадали под дождь, в наводнение и т.д. Всех нужно было спасать, обо всех заботиться – переодевать, кормить, лечить, укладывать спать. Порой мама звала меня обедать, а мне было некогда, так как с куклами случалось очередное ЧП.

Кстати, я недавно узнала, что девочка всего на год старше меня, но из немецкой семьи, жившей в нашем районе, тогда имела лишь одну фабричную куклу, остальные были самодельные. Каждый раз, когда ей хотелось поиграть, она спрашивала маму: «Можно мне взять куклу?»

Хорошо, что сейчас эта выросшая девочка живет в Германии. Надеюсь, у ее внуков сегодня достаточно красивых игрушек.

Моя мама, тоже многого лишенная в детстве, с удовольствием наверстывала упущенное. Стоило мне только предложить:

- Давай шить одежду для кукол.

Мама сразу открывала швейную машинку и доставала разноцветные лоскутки, которых было превеликое множество. Дело в том, что моему отцу на работе выдавали «обтирочные концы». Это были отходы швейных фабрик. Обрезки ткани были совершенно новые и такие красивые, что отец приносил понемногу домой. Были и свои собственные лоскутки, так как мама любила шить. Она обшивала и одевала и себя, и нас с сестрой. Поэтому у моих кукол было и постельное белье с пододеяльником, отделанным кружевами, и суконное одеяльце с атласной аппликацией и разнообразная одежда. Когда я стала постарше, начала сама шить и вязать маленькие беретики, сарафанчики, юбочки и так далее.

А какая мебель была у моих кукол! Ее подарили дядя Митя (папин брат) и его жена тетя Нина в один из моих Дней рождения. Я помню огромную запечатанную коробку. Кто-то раскрывает ее, а я сгораю от нетерпения – что там?

В коробке была деревянная, покрытая коричневым лаком, игрушечная мебель. Причем, все предметы как настоящие. У буфета открываются дверки с круглыми ручками, в шкафу для одежды висит аккуратная маленькая вешалка-плечики, а внизу выдвигается ящик для обуви! Мебельный гарнитур состоял из кровати, двух кресел, круглого стола, дивана, шкафа и буфета. А мои родители подарили мне игрушечное трюмо. Полный комплект!

Потом я еще выпросила у мамы малюсенький телефонный аппарат, который ставила на кукольный стол. Он был черный и блестящий с маленьким металлическим диском. Когда я крутила диск, раздавался слабый звоночек, даже не звоночек, а просто треньканье. Но этого было достаточно, чтобы кукла Марина сняла и поднесла к уху крошечную трубку, соединенную с аппаратом прочной красной ниткой. 

Что самое интересное – у дяди Мити в семье на тот момент было пятеро детей, от мала до велика, тетя Нина не работала. Если я не ошибаюсь, их дети такой красивой мебели не имели.

Несомненно, это был роскошный подарок!

А в Новый год рядом с елкой я увидела не менее роскошный кукольный дом. Он был сделан из фанеры, с красной крышей и стенами, темно-зелеными снаружи и желтыми в крапинку внутри. Окна украшали резные наличники и розовые шелковые шторки! Передняя стена раскрывалась полностью, как гаражные ворота, и можно было ставить в дом мебель, и вообще играть. Над этой стеной-воротами висели часы, у которых крутились стрелки!

Мне хотелось самой превратиться в куклу и пожить в этом замечательном доме. Если бы мне тогда было года два, я бы это непременно осуществила. Ведь присвоила же себе моя дочь кукольную коляску. Она каталась в ней до тех пор, пока не порвалось сиденье из искусственной кожи, не рассчитанное на ее пухлую попку.

«Если я не могу забраться в дом, пусть это сделает кошка», - решила я.

Бедная Мурка! Ей пришлось провести какое-то время в заточении, просовывая лапки в окна и жалобно мяукая. Затем в доме поселилась кукольная семья.

Вы уже догадались, что архитектором и строителем этого уникального дома был мой отец. Выпиливал лобзиком, клеил, прибивал, красил, а я ни о чем не подозревала. Когда это все делалось? По ночам?

Сегодня кукольный дом – дом Барби – можно купить в любом магазине. Но это просто холодная розовая пластмасса. А дом из моего детства, с такой любовью сделанный отцом и запомнившийся мне во всех деталях, и сейчас пробуждает во мне самые теплые чувства.

Каждый год под елкой появлялось еще одно чудо – игрушечный Дед Мороз в желтом тулупе и валенках, с серебристой от снега бородой. В одной руке он держал самую настоящую палку, а в другой – сатиновый синий мешок в белую полоску. Мешок был наполнен чем-то мягким. Конечно, это должен быть новогодний подарок! Однажды я не выдержала и осторожно вытащила мешок из сжатой в кулак рукавицы Деда. С трепетом заглянула в него. Увы! Там лежала обычная вата. Было немного обидно, поэтому я положила в мешок две шоколадные конфеты, которые вскоре сама же и съела.

Наслушавшись и начитавшись сказок, я считала, что елочные игрушки по ночам оживают и путешествуют с ветки на ветку, а к утру возвращаются на свои места и замирают.

Я подолгу разглядывала на елке маленького Деда Мороза из серебристого стекла и такую же Снегурочку. Крутила в руках крошечный синий заварочный чайник с желтенькими цветочками на пузатом боку и изящным носиком. Гладила блестящий, лихо закрученный пионерский горн. Да, несомненно, такие «настоящие» игрушки могут оживать.

Кстати, они сохранились до сих пор. Мы и сегодня любуемся ими. Тонкая работа!

Но вот наступает 2001 год – ХХI век. Я стою в магазине перед витриной с елочными игрушками. Кроме шаров, покупать, практически, нечего. Замечаю что-то розовое и неказистое – то ли шкатулка какая-то, то ли домик? Смотрю на ценник: «Фонарик».

По-моему, комментарии излишни.

Человеческая память сохраняет не только предметы и события из далекого прошлого, но и запахи. Я хорошо помню их, причем не в чистом виде, а «в контексте», т.е. запомнилась вся ситуация, связанная с тем или иным запахом, и даже мои чувства и переживания.

…Мама протягивает мне красивую квадратную коробку желтого цвета с надписью «Мойдодыр» и говорит, что, может быть, теперь я буду чаще чистить зубы и умываться. Похоже, я не очень любила эти процедуры.

В коробке лежат, каждый в своем углублении, четыре предмета, один из которых – зубной порошок в круглой коробочке. Но я не обращаю на него внимания, т.к. руки мои тянутся к фигурному мылу – душистой, розовой куколке. Замирая от восторга, я рассматриваю ее и нюхаю, глубоко вдыхая чудесный аромат. Вдоволь наигравшись и нанюхавшись, начала использовать мыло по назначению. Изо дня в день с грустью наблюдала, как постепенно исчезает моя куколка – вот стерся носик, а вот уже и глазок нет. Жалко!

Наверное, я была чересчур впечатлительным ребенком. Во всяком случае, моим родителям нравилось видеть восторг в моих глазах, и они не уставали меня удивлять.

Не могу не описать ковер, который висел над моей кроватью.

Я уверена, он существовал в единственном экземпляре, потому что нарисовал его мой отец. По сути, это было большое полотно размером 1,5 х 2 м. В центре сидела и грустила на камне Васнецовская Аленушка, а по краям ковра шла кайма шириной сантиметров двадцать. Она напоминала киноленту, в которой каждый кадр представлял собой сюжет из какой-нибудь сказки. Здесь были Гуси-лебеди, Иван-царевич на сером волке, Колобок, Коза с Козлятами, Медведь с Машенькой в коробе, Лисица и Журавль с кувшином, Лягушка-путешественница и еще много-много других сказочных персонажей.

Как я любила, проснувшись утром, разглядывать эти знакомые картинки! Я сочиняла новые сказки, помещала изображенных на ковре героев в какие-то невероятные условия, отправляла их в неведомые страны, на другие планеты. Короче, фантазировала вволю.

Между прочим, моя любимая сказочная фантазия была довольно примитивной и сводилась к… сладостям.

Всем известна сказка о том, как мужик нашел боб, посадил его (как вариант – горошина закатилась в щель в полу), а он вырос до неба. Мужик залез на небо, увидел домик, у которого стены сделаны из блинов и обмазаны маслицем, печка сложена из творога и т.д. Короче, наелся мужик вдоволь!

Меня такое положение вещей не устраивало. Если уж строить дом, то он должен быть по-настоящему вкусным! Например, стены сложены из пастилы, печка – из мармелада и шоколадом обмазана, открываешь кран – оттуда газировка льется. Открываешь другой…

Не буду описывать подробно – слюнки текут.

Естественно, я тоже попыталась вырастить «лестницу на небо» и бросала в щель между половицами горошину (боб не пролезал). Но она никак не хотела прорастать. Возможно, тогда я и поняла, что сказка – это одно, а реальная жизнь – совсем другое.

У меня было много любимых игрушек. Одна из них – ручная швейная машинка на деревянной подставке. Она шила петельчатым швом, который легко распускался, если дернуть за ниточку. Мне нравилось вышивать цветы или свое имя на куске ткани, но еще больше мне нравилось закрывать машинку футляром вишневого цвета, защелкивать замочек и носить ее из комнаты в комнату за специальную ручку на верху футляра. Я изгибалась под тяжестью машинки и поэтому чувствовала себя настоящей мамой.

Как только я научилась писать, во мне проснулась страсть к исписыванию бумаги (что я с удовольствием делаю и сейчас). Я брала толстые литературные журналы – «Сибирские огни», «Нева» и другие, которых было довольно много в нашем доме, и перьевой ручкой или простым карандашом писала и рисовала что-то на полях.

Там, где было много свободного места, часто рисовала такую картинку. Большой дом с садом, огородом, клумбой и водоемом. Все плодовые деревья плодоносят, на ровненьких грядках растут овощи, на клумбе буйно цветут цветы, в водоеме плавают утки или лебеди. Рядом с домом скамейка, качели, гамак и автомобиль. По извилистым дорожкам ходят члены семейства: дети с сачком для ловли бабочек, скакалкой или с мячом. Взрослые с лопатой или с граблями. И все это обнесено высоким, сплошным забором с большими воротами. Между прочим, забор рисовать было труднее всего и не очень интересно. Но я упорно делала это, иначе моя картина казалась мне незавершенной.

Неплохая информация к размышлению. Думаю, психологи уже потирают руки, собираясь вынести свой вердикт.

Я очень любила рисовать, слушая радио. Помню радиопостановки «Городок в табакерке», «Приключения Травки» и другие. При этом мне хотелось, чтобы из радиоприемника случайно выпал один из маленьких человечков, сидящих внутри, а я бы с ним потом играла, как с живой куклой. Я даже пыталась заглянуть в нашу старенькую «Балтику» через круглые дырочки в задней стенке радиоприемника в надежде увидеть там кого-нибудь.

Часто я читала то, что было напечатано в журналах, вычеркивая при этом лишние, на мой взгляд, слова. Это очень интересная игра «в редактора». Через много лет я заразила ею и мою дочь, которая иногда так обрабатывала цветными маркерами страницы «Комсомольской правды», что на газету просто страшно было смотреть.

Полагаю, что следствие этой игры – лаконичный стиль повествования, характерный для меня. (Дорогие читатели! Если вы устали от моего затянутого и нудного повествования, можете спокойно «вычеркнуть», т.е. пропустить скучные места).

А теперь несколько слов о том, чем меня кормили.

В самом раннем детстве каждый прием пищи доставлял мне огромную радость, поэтому, когда мама звала меня кушать, я оглашала дом звонким криком:

- Тикаля-я-ям!

Что это означало, не знал никто – ни мама, ни папа, ни я сама. Зато аппетит у меня тогда был очень хороший, и примерно до четырех лет я была красивым, упитанным ребенком, что подтверждается фотографиями. Болезнь, о которой я уже писала, сильно изменила мою внешность – я превратилась в высокую, худенькую девочку. Как говорила моя мама – соплёй перешибешь. Глядя на меня, люди думали, что меня не кормят вообще.

Со временем у меня выработался рефлекс – как только мама приходила из магазина, я тут же ныряла в сумку с покупками и обязательно извлекала оттуда что-нибудь вкусненькое. Это могла быть халва в красивой жестяной баночке, кусок шоколадного масла в плотной коричневой бумаге, сливовый компот в стеклянной банке или картонная коробка с замороженными ягодами и фруктами.

Нужно сказать, что леденцы и конфеты-драже, а также яблочное повидло в доме не переводились и лакомством не считались. Шоколадные конфеты покупались по праздникам, мандарины – по самым важным праздникам, которыми являлись Новый год и выборы. В другое время их просто не было в свободной продаже. А когда я болела и отказывалась от еды, мама кормила меня китайскими консервированными ананасами.

Часто покупали батон с изюмом, тульские пряники с повидлом и мороженое, которое я летом ела обязательно на улице, чтобы все видели. Наверное, так я делилась радостью с окружающими.

Вообще, мои тогдашние пристрастия в еде были довольно разнообразны. Я любила сырое тесто, с удовольствием грызла брикет фруктового чая или киселя, ненавидела вафли и просто обожала докторскую колбасу и сливочный ирис в плитках. Я съедала «дрыгалку» в холодце, но оставляла мясо, могла за один раз сжевать целую коробку кукурузных хлопьев. Необыкновенно вкусными казались мне горох, бобы, брюква или репка с грядки, а повседневная еда в виде супов, каш и т.п. для меня не существовала.

Чтобы я проглотила хоть немного супа, мама наливала его в причудливо изогнутую плошку и клала туда маленький кусочек сливочного масла. Когда масло начинало таять и вокруг него образовывалось ярко-желтое пятно, я ловила это маленькое солнышко ложкой и быстро отправляла в рот. Мама делала вид, что ничего не понимает:

- Где же масло? Неужели я забыла положить его в тарелку?

И добавляла еще один маленький кусочек, который я так же быстро проглатывала. Мне нравилось водить маму за нос. Увлеченная этим занятием, я не замечала, как съедала почти весь суп.

Но и мама не раз обманывала меня. Она сама рассказывала.

Я тогда была совсем маленькая, даже говорила плохо. По какой-то причине я часто просыпалась среди ночи и просила пить.

- Тяю! Тяю! – кричала я на весь дом.

Мама вставала, наливала в стакан кипяченой воды, добавляла сахар и несла «чай» в комнату, где я спала.

Я смотрела на стакан сонными глазами и отталкивала его.

- Мало! – говорила я.

Мама выходила из комнаты, стояла немного за дверью, потом возвращалась ко мне с тем же стаканом.

Я пробовала «чай» и опять отталкивала его.

- Несладкий!

Мама проделывала трюк со стаканом еще раз. Только после этого я выпивала всю воду и, довольная, засыпала до утра.

Однажды, когда я уже училась в школе, наш класс отправили на флюорографию. Врач, молодой и веселый, всех девочек называл одинаково – Нинка. Девчонки хихикали.

Подошла моя очередь, и я, обнаженная до пояса, смущаясь, встала на положенное место. Весельчак в белом халате, поправляя мою стойку в аппарате, сказал:

- А ты, Нинка, как будто из концлагеря.

«Дурак!» - подумала я.

Но, похоже, он был прав. Вскоре мои родители всерьез решили откормить меня. Помню, как мама спрашивала:

- Если я приготовлю антрекот, ты будешь его кушать?

А мне, что антрекот, что антрекошка, все равно. Вот банку вареной сгущенки я бы съела!

Естественно, что такая любовь к сладкому до добра меня не довела. Однажды я объелась шоколадным маслом, а потом в течение почти двадцати лет не могла даже слышать о нем – меня сразу тошнило. Постепенно развилась самая настоящая аллергия на сладкое, так что теперь приходится ограничивать потребление сахара.

Так какой же напрашивается вывод?

Любите горькое, господа!


Заканчивая главу с таким замечательным названием, хочу описать еще один эпизод из моего дошкольного детства.

Солнечный летний день. Я бегаю по полянке, покрытой травой и какими-то цветочками, и ловлю бабочек новым, только что купленным сачком. Бабочек так много, что они сами лезут в сачок. Когда я опускаюсь на травку, чтобы немного передохнуть, бабочки начинают садиться на мои туфли, панамку, платье. Я их сгоняю, и они взлетают, взмахивая крылышками.

Мне очень весело, и я смеюсь от счастья…
 

ГЛАВА 5

ЗДОРОВЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ


Да разве это жизнь, если просыпались зимой в остывшем за ночь доме и умывались ледяной водой из-под крана? Кроме того, «удобства» находились во дворе. Деревянный туалет, насквозь продуваемый ветром зимой и источавший жуткое зловоние летом, принадлежал нашей семье и соседской. Им также пользовались и прохожие, кому приспичивало. Поэтому дверь иногда оказывалась сорванной с петель и не хотела закрываться, а газета, повешенная на гвоздик вместо туалетной бумаги, исчезала в известном направлении.

А сколько детских страхов было связано с этим небольшим строением! «Вдруг там уже кто-то есть?», «Вдруг кто-то попытается войти, когда я там?», «Вдруг меня видно через щели?» и много еще разных «вдруг».

Я не случайно уделила так много внимания нашему туалету. В течение ряда лет, когда я уже была взрослой, он снился мне в ночных кошмарах. Вот я не могу пристроить сорванную с петель дверь, и она все падает и падает, вот я роняю туфли в выгребную яму. Или самое страшное – все деревянное сооружение медленно клонится и хочет упасть под откос.

Догадываюсь, что сказал бы по этому поводу вездесущий доктор Курпатов.

Жить в таком частном доме, как наш, маме не нравилось. Ей хотелось иметь благоустроенное жилье с горячей и холодной водой, с канализацией и центральным отоплением. Маме надоело топить печь, выносить золу, постоянно греть воду для мытья посуды и стирки белья.

Если на улице трещали морозы, окна, несмотря на двойные рамы, покрывались льдом, в доме промерзали углы, а пол был очень холодный. Если шел сильный дождь, с потолка кое-где капало, так что приходилось подставлять тазики и чашки. Мама постоянно возмущалась, что мы живем в таких условиях, и выговаривала отцу за то, что он не интересуется, как движется на работе его очередь на получение квартиры.

Зато ребятишкам в частном секторе некогда было скучать. Развлечений хватало и зимой, и летом.

Довольно важную роль в жизни окрестной детворы играла водная артерия под названием «ручей». По сути это была, всего-навсего, сточная вода, грязная, а иногда и вонючая. Она вытекала из широкой трубы, проходившей под железнодорожной насыпью. Как вода попадала в трубу, я не знала, так как ходить «за линию» мне было раз и навсегда запрещено. 

Ручей весело бежал мимо огородов и помоек и впадал в Абушку. Летом он заметно мелел, так что становилось видно песчаное дно, а его берега зарастали травой и «камышами», над которыми порхали бабочки и стрекозы. Не смолкая, стрекотали кузнечики. Хорошо!

Мальчишки обычно строили на ручье запруду, пускали кораблики или, разбившись на две команды, бросали в воду камни, стараясь посильнее забрызгать противника. Девчонки лепили из глины пирожки, купали кукол или просто скакали с берега на берег там, где позволяла ширина ручья.

Часто проводились совместные экологические мероприятия по очистке русла ручья. Мы убирали со дна ветки, проволоку, разбитые банки и бутылки, раня при этом до крови руки и ноги. До сих пор у меня остался шрам на левой руке у основания большого пальца. Порезавшись о кусок стекла, я прибежала, окровавленная, домой, но не дала маме ни обработать рану, ни расправить вывороченную кожу, и она приросла как попало. 

Из этого же ручья брали воду на полив огородов. Прекрасно помню, как ходила за водой среди кочанов капусты, огромные листья которой были густо засыпаны дустом – от гусениц. Потом этот канцероген запретили использовать. Но я к тому времени уже вдоволь надышалась ядовитым веществом.

Почему людям разрешали пользоваться этим гадким порошком? Он свободно продавался в магазине, стоил копейки и был, практически, в каждом доме.

Если у кошки заводились блохи, а они обязательно заводились, их уничтожали, посыпая животное дустом.

Я обычно держала бедную кошечку на руках. Хотя кошка была завернута в старую наволочку, вырываясь, она стряхивала с себя отраву прямо мне под нос. После такой обработки кошку купали, но она сопротивлялась и царапалась, убегала и забивалась в труднодоступное для нас место, где окончательно вылизывала себя сама. Как только несчастное животное выживало после этого? А может быть, именно поэтому кошки и менялись у нас так часто?

Дуст также применялся для борьбы с тараканами, живущими под полом. Иногда по ночам они выползали из своего подземелья, чтобы отведать кошачьей еды. Это были огромные, почти черные тараканы, плоские и прямоугольной формы. Я их жутко боялась. Если неожиданно включали свет, они разбегались с явно слышимым шорохом. Утром отдельные особи обнаруживались в стеклянных банках, куда они залезли ночью, но откуда потом не смогли выбраться. Ни одна хозяйка не смирилась бы с такими «домашними животными», поэтому травили их постоянно.

Мама огорчалась, когда разбивался медицинский термометр, но разрешала мне играть с серебристыми шариками ртути. Я долго катала их пальчиком по полу, пока они не проваливались в щель между половицами. Там они медленно испарялись, отравляя воздух в нашем доме, и никого это не волновало. И после этого мы еще хотим, чтобы у нас были хорошие зубы и густые волосы!

Правда, мама ругала меня, когда я жевала вар (битум), лизала серые от грязи сосульки или бродила по помойкам в поисках осколка чайной чашки или блюдца с красивым рисунком. А осколок требовался для того, чтобы сделать «секретик», который потом можно было бы показывать подружкам.

Всем детям запрещалось есть ягоду «бзднику» (народное название растения семейства пасленовых). Она росла на кустике, напоминающем деревце, и была двух видов – черная и желтая, или «виноградная». Последняя встречалась реже и считалась у ребят деликатесом. Часто маленькие гурманы настойчиво раздвигали пыльные заросли на обочине дороги в поисках именно этого лакомства. Что касается меня, я предпочитала черную.

Категорически нельзя было гладить чужих кошек, возможно, болеющих лишаем, и долго качаться в гамаке на солнце.

А я все равно жевала и лизала, бродила и ела, гладила и качалась. Кстати, гамак пару раз обрывался, один раз срывались Галькины качели, на которые мы усаживались вдвоем. Так что, чувство полета мне знакомо. К счастью, приземлялась я всегда удачно.

Неудачной была моя первая встреча с пчелой.

У нас в огороде рос лук-батун. Причудливые белые шарики, возвышавшиеся над тугими зелеными стрелами, всегда привлекали мое внимание. На одном из шариков я заметила копошащуюся в пыльце пчелу и решила ее поймать. Я спокойно накрыла насекомое ладошкой и сжала пальчики в кулачок. Пчела не сопротивлялась. Она просто ужалила меня так, что я заорала во весь голос и бросилась в дом. Большой палец, а вслед за ним и вся кисть горели огнем и распухали на глазах.

С тех пор меня неоднократно кусали пчелы, и реакция организма была всегда одинаковой – сильный отек, не проходящий несколько дней, и жгучая боль. Поэтому я и мед не люблю.

А однажды меня до слез испугал наш задиристый петух. Его даже мама побаивалась, потому что он клевал ее в ногу. Но, несмотря на скверный характер, Петьку не лишали свободы, и он по-хозяйски гулял, где ему вздумается.

Тихим летним утром я вышла на крыльцо, чтобы съесть там мой любимый бутерброд с маслом и сахаром (я часто начинала с этого свой день). Но тут ко мне подошел петух и начал довольно нагло меня разглядывать, наклоняя голову то вправо, то влево. Он ни капельки меня не боялся. Опешив, я тоже смотрела на него.

Решив со мной не церемониться, Петька взмахнул крыльями, оторвался от земли и быстро выхватил из моих рук кусок хлеба. Он прижал его к земле широко растопыренными пальцами ноги и спокойно склевал, предварительно раскрошив на мелкие кусочки. От страха и обиды я зарыдала. Было очень жалко бутерброд – ведь я еще ни разу от него не откусила!

До сих пор помню этот абсолютно осмысленный взгляд маленьких темных глаз. А еще говорят: «Куриные мозги!»

Не только животные обижали меня, но и соседские мальчишки. Я была совсем маленькая и многого не понимала. Вот они и пользовались этим.

Однажды в сильный мороз кто-то предложил мне лизнуть металлическую ручку нашей входной двери. Я лизнула. Язык прилип. Еле-еле отодрала его.

Осенью старшие ребята жгли костры и уговаривали меня прыгнуть через огонь. Я этого не сделала лишь потому, что помнила сказку о Снегурочке, которая растаяла после такого же прыжка.

Почему не переводятся шкодливые мальчишки? Вот и моей дочери досталось. Сын моей двоюродной сестры, гостивший у нас на даче, завел малышку в огромный муравейник в лесу, а потом прилепил к ее длинным волосам жевательную резинку, так что пришлось выстригать целую прядь. Больше мы его в гости не приглашали.


Если говорить о действительно здоровом образе жизни, нужно отметить, что в нашем доме имелись лыжи, коньки, санки, велосипеды, различные мячи, скакалки, шашки, шахматы и домино. Санки были двух видов: обычные, низкие, для катания с горы и высокие, финские, из кованого металлического прута, с завитушками и длинной ручкой сзади – для прогулок.

Несмотря на наличие зимнего спортинвентаря, я предпочитала кататься с ледяной горки на картонке. Обычно возвращалась с прогулки с ног до головы в снегу, а иногда и в твердых снежных катышках. Их невозможно было оторвать от одежды, хотя мама и пыталась это сделать с помощью веника.

Кататься на коньках я так и не научилась, потому что мама купила ботинки большого размера, на Валину ногу. Я все-таки выходила в них пару раз на улицу, но по тому льду, который нашелся рядом с домом, кататься в них не смогла. 

Несколько раз мы с мамой сопровождали Валю на каток, расположенный во дворе пятиэтажного дома на ул. Челюскина. Вечером там собиралось много молодежи. Каток был освещен прожекторами и, мне кажется, там даже играла музыка.

Лыжи обновлялись по мере того, как мы росли. С этим не было проблем. Иногда я каталась на лыжах с мамой. Мы уходили на дальний огород за ручьем, где у нас летом росла картошка. Мама прокладывала лыжню по целине, а я следовала за ней или каталась с горы. Хорошо, что не нужно было никуда ехать. Вышли из дома – покатались. Надоело – вернулись домой.

Обычно мы выходили на лыжную прогулку вечером, когда уже стемнело. Мне кажется, что мама стеснялась и не хотела, чтобы ее видели соседки. А, может быть, только к вечеру у нее появлялось свободное время.

Доступными по цене были и велосипеды.

Вместо детского трехколесного велика мне купили подростковый «Школьник». Как я радовалась, глядя на это сверкающее, пахнущее смазкой чудо салатового цвета с красными полосками! Особенно приводили меня в восторг мягкое сиденье, которое почему-то называли беседкой, хрипловатый звонок, прикрепленный к рулю, и маленькая кожаная сумочка с гаечными ключами. Тогда же я узнала новое для меня слово «ниппель».

Вале купили взрослый, женский велосипед без рамы. Он был гораздо скромнее моего – простого коричневого цвета, зато с красивой защитной сеткой на заднем колесе (чтобы платье велосипедистки случайно не запуталось в спицах).

Моя мама, между прочим, единственная из всех мам на переулке, тоже захотела научиться кататься на велосипеде. Всем переулком наблюдали, как она, съезжая с небольшой горки, обязательно врезалась в чью-нибудь ограду. Потом она все-таки научилась правильно рулить и крутить педали, и мы даже ездили на велосипедах «по линии» в гости к тете Нине и дяде Мите. Отважные были, однако!

Каталась я и на настоящем спортивном велосипеде. На нем ездил мой двоюродный брат Юра. Велосипед развивал бешеную скорость, когда я скатывалась с горы. Но меня пугало не это, а истошный крик Юры: «Тормози! Тормози!»

И все-таки, не обращая внимания на этот крик, я направлялась к улице Челюскина, где был новый, ровный асфальт. Там я обязательно встречала ребят из нашего класса или из параллельного, катающихся на велосипедах. Я проезжала мимо них на таком крутом велике, а они с завистью смотрели мне вслед.

Тогда никому и в голову не приходило, что велосипед могут отобрать у ребенка средь бела дня, как это иногда происходит сегодня.

Вообще, мы, ребятишки, постоянно двигались. По-моему, не было такого ребенка, который не умел бы кувыркаться вперед и назад, делать «свечку» или «мостик». Мы изгибались, подражая гимнастам, строили «пирамиды». Моя кузина Наташа лихо делала «колесо», заранее прикинув, хватит ли свободного места для переворота. Бывало, что мы просто скакали на панцирной сетке кровати, как на батуте. Абсолютно все девчонки прыгали через скакалку, крутили хулахуп (обруч).

Взрослые тоже не сидели без движения. Мама, пока не провели водопровод, носила на коромысле по два ведра воды черт знает откуда. А тяжелые сумки с продуктами? Ведь поблизости магазинов не было. Кроме того, приходилось перетаскивать ведрами уголь – целую машину – с дороги в специально отведенное для него место.

Весной вскапывали землю в огороде, летом ежедневно поливали посадки, осенью убирали урожай, таскали на себе мешки с картошкой. 

Между прочим, однажды, копая огород, мы нашли несколько старинных монет. «Очевидно, какой-то богатый купец спрятал в этом месте клад», - решили мы и принялись орудовать лопатами еще усерднее.

Но, увы! Сокровища мы так и не отыскали. А те монеты я храню до сих пор.

Я тоже принимала посильное участие во всех делах. У меня была своя лопата с толстой короткой ручкой и заклепками. Отец говорил, что она трофейная, немецкая. Она мне очень нравилась. С помощью этой саперной лопаты я расчищала от снега крыльцо и дорожки, строила ледяные горки и крепости, делала в огороде маленькую грядку, чтобы посадить там свои собственные огурцы.

Еще ребенком я воткнула в землю на берегу ручья веточку тополя и регулярно поливала ее. Мои усилия не пропали даром. Из веточки выросло большое дерево, в тени которого было очень хорошо играть летом.

Когда мы держали кур, я часто помогала маме рвать для них траву, но еще чаще отлынивала от этого скучного занятия. Зато с удовольствием ходила в курятник собирать яички, которые они снесли. Любила спускаться в погреб, лазила на чердак. И что я там забыла?

Иногда, но тоже не часто, я мыла в доме пол и крыльцо. Однажды мама сказала мне, что соседка Галька моет свое крыльцо чаще, значит, и женихи к ней чаще будут ходить. Есть такая примета. Я приняла это к сведению.

Все-таки трудовое воспитание имело место. И это правильно!


ГЛАВА 6

ЧТО ТАКОЕ ДЕМОНСТРАЦИЯ?


Могу смело утверждать, что дети моего поколения помнят настоящий весенний праздник – 1 Мая. В этот день все выходили на улицу нарядные и веселые. Да и погода была как на заказ – тепло и солнечно. Даже в нашем переулке уже появлялась первая трава, подсыхала грязь, и ребятишки, надев купленные к празднику и так вкусно пахнущие кожей туфли или ботинки, прыгали по островкам сухой земли, стараясь не испачкать обновку.

Кроме разноцветных шаров, мне обычно покупали красный флажок, на котором золотой краской было написано: «Миру – мир!» Так как места на флажке явно не хватало, буквы стояли очень плотно друг к другу. Возможно, и тире отсутствовало. Поэтому я, пятилетняя, читала так: «Мирумир!» Но это слово мне совершенно не нравилось, и я стала читать по-другому, делая паузу: «Мир умир!» Так было немного понятнее, потому что напоминало знакомую дразнилку: «Соня-засоня».

И только в первом классе до меня дошло, где нужно ставить пробел. Правда, смысл написанного еще долго оставался неясным.

Кстати, моя сестра в детстве, слушая песню «Ах, Самара-городок», полагала, что надо петь: «Ах, сама рагородок», т.е. такая шустрая и боевая особа женского пола. А почему бы и нет? Ведь дальше говорилось: «Беспокойная я, успокой ты меня!»

А моя маленькая дочь, засыпавшая под песню «Спят усталые игрушки», однажды все-таки спросила:

- А что значит слово «спяту»?

Получается, что слово «сталые» было ей абсолютно понятно.

Наследственное это у нас, что ли?

Пожалуй, нет! Когда в русском языке появилось английское слово «пуловер», оно всем показалось странным и ненормальным. Его быстренько переделали в «полувер», т.е. не совсем «вер», а только наполовину, как «ботинок» и «полуботинок». К тому же, в русском языке уже было похожее слово – старовер, почему бы не быть полуверу? Между прочим, отдельные личности и сегодня называют сей предмет одежды неправильно. А вот с кедами, вошедшими в наш обиход примерно в то же время, разобрались довольно быстро, хотя сначала говорили «кеты».

О чем это я? Ах, да! О демонстрации…

Помню, как однажды в детстве наблюдала демонстрацию в эпицентре праздника, напротив трибуны, которая специально сооружалась на проспекте Металлургов. На трибуне, возвышаясь над всеми, находились самые коммунистические коммунисты нашего города. Они должны были просто стоять и смотреть, время от времени помахивая рукой своим знакомым, которых замечали в толпе. А к трибуне подтягивались быстрым шагом или даже бегом колонны по шесть человек в ряд. Их задача была более сложной – ровненько пройти перед трибуной, чтобы произвести хорошее впечатление.

- Да здравствуют советские машиностроители! – гремело с трибуны.

- Ура-а-а-а! – дружно или не очень отзывались колонны.

- Слава советским шахтерам! – произносил зычный голос.
 
- Ура! – неизбежно следовал отклик. А что еще могли произнести простые советские люди?

Вдоль улицы плотно прижались друг к другу несколько грузовиков, отгораживая марширующие колонны демонстрантов от неорганизованных народных масс. В кузове каждой машины было полно детей. Родители затолкали их туда, чтобы они могли лучше видеть красочное шоу.

Я тоже стояла там, притиснутая к деревянному борту грузовика. Нужно было смотреть вперед на то, что происходило перед трибуной, а я постоянно поворачивалась назад, боясь потерять в толпе папу с мамой.

Прошло много-много лет, и мы повели нашу малышку-дочь в приехавший в наш город зверинец. Клетки с животными располагались на площади по кругу, а в центре была огромная лужа после дождя. В этой луже пили воду и чистили перышки воробьи.

Вместо того, чтобы смотреть на живых зверей, которых она раньше видела только на картинке – тигра, волка, медведя и других, наша дочь уставилась на воробьев. Просто глаз с них не сводила!

Да, яблочко от яблони недалеко падает…


Чаще всего мы праздновали Первое мая в родном переулке. Кто вставал пораньше, мог наблюдать шествие трудящихся и школьников Куйбышевского района «в город». (Чем не лондонское Сити?)

Зрелище было великолепное: парни и девушки в ярких национальных костюмах всех 15 союзных республик, спортсмены, пионеры. И кругом бумажные цветы, красные флаги, разноцветные воздушные шары.

«Май! Мир! Труд!» – читали мы на многочисленных транспарантах. В колоннах изредка мелькали портреты основоположников марксизма-ленинизма и видных политических деятелей. Обязательно присутствовал гармонист, вокруг которого кучковались плясуны и частушечники.

Во главе каждой колонны обычно медленно двигался автомобиль, закрытый щитами и задрапированный красной тканью. Он вез название предприятия или школы, написанное огромными буквами. Еще один грузовичок с опущенными бортами находился в середине колонны. На нем отплясывали танцоры в костюмах, делали упражнения гимнасты и акробаты или, наоборот, замирали в различных позах, подобно статуям, «сталевары», «комбайнеры» и другие рабочие, символизирующие ТРУД.

Любители поспать наблюдали более скромную картину – возвращение растрепанных колонн из Cити в Куйбышево. И хотя флаги уже не развевались, воздушные шарики полопались, а усталый гармонист вместо задорных частушек играл что-нибудь тягучее и печальное: «Из-за острова на стрежень» или «По диким степям Забайкалья», атмосфера праздника все-таки сохранялась.

Иногда в небе появлялся летящий низко серебристый самолет, один вид которого приводил в восторг и детей, и взрослых. Тогда все задирали головы, махали руками, а дети непременно громко кричали:

Самолет, самолет,
Ты возьми меня в полет!
А в полете пусто –
Выросла капуста.

Самолет разбрасывал листовки-поздравления, которые читались и передавались из рук в руки.

Это уже потом, в 70-80 годы, на демонстрацию ходили из-под палки, без всякого желания. Многие, как сознательные, так и несознательные трудящиеся, игнорировали это политическое мероприятие, несмотря на то, что потом им приходилось писать объяснительные записки на имя директора. Кроме того, их могли наказать – лишить премии или объявить выговор.

В десятом классе я тоже не пошла на демонстрацию 7 ноября. Для детей поясняю, что демонстрация устраивалась еще и в этот день, когда отмечалась очередная годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Сейчас такого праздника нет.

Так как я не захотела идти («позориться!») в валенках, а решила пощеголять в новых зимних сапожках, мама запретила мне выходить из дома в таком виде. Она знала наверняка, что сапоги на искусственном меху не смогут защитить меня от мороза, и я опять простужусь и заболею ангиной. Как видите, никакой политической подоплеки здесь не было.

В объяснительной, которую потребовала написать классная руководительница, я сказала, что не явилась ввиду отсутствия теплой обуви. Не знаю, читал ли кто-нибудь мою объяснительную записку или нет, поверил ли тому, что в ней было написано, или нет, но никаких последствий мой аполитичный поступок не имел.

Постепенно сам процесс «демонстрирования» превратился в пустую формальность.

- Та-а-а-к, – сверяясь со списком, говорил ответственный товарищ. – Техотдел несет два флага и пять членов политбюро.

Естественно, речь шла не о живых членах политбюро, а об их портретах в рамках, прикрепленных к палкам, чтобы удобнее было держать в руках.

Техотдел в количестве шести человек лихорадочно решал, кто понесет два из семи «предметов», которые, в соответствии с чьим-то замыслом, должны были украсить скромную колонну инженерно-технических работников. Добровольцы, конечно же, не находились. Поэтому тихонечко ставили один «предмет» в уголок и благополучно забывали его там или незаметно для ответственного товарища возвращали лишнее «украшение колонны» в общую кучу, из которой оно только что было извлечено.

После шествия все флаги и транспаранты как попало бросались в кузов машины, а участники демонстрации в спешке расходились по домам.

И даже погода испортилась. Чаще всего Первомай бывал сырым и холодным, иногда даже шел снег. Праздника не стало.

Почему это произошло?

Кто-то скажет: «Просто надоело ходить два раза в год на демонстрации, где не было ничего нового: одни и те же шары, портреты, флаги и призывы». 

Возможно, и так. Но мне кажется, любой праздник должен быть семейным. А у нас получалось, что жена идет со своими коллегами в одной колонне, муж – в другой, а ребенок-школьник – в третьей.

В свою очередь, праздничное настроение в семье во многом зависит от женщины – матери и хозяйки дома.

Во времена моего детства большинство женщин не работало. Поэтому у них была возможность заранее подготовиться к празднику – купить обновки, прибрать в доме, напечь пирогов и наготовить вкусной еды. В день праздника мама отдыхала вместе со всеми.

А для работающей женщины праздник – это, зачастую, дополнительный свободный день, когда можно выполнить какую-либо работу по дому, на которую раньше не хватило времени. Если же хозяйка захочет создать праздничную атмосферу в доме, ей, бедняге, придется трудиться и трудиться.

Вот и пошли женщины по линии наименьшего сопротивления. Потому и превратились некоторые праздники в простую формальность.

Короче, шерше ля фам! – Ищите женщину!


ГЛАВА 7

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ


Для кого-то школьные годы, как в песне, чудесные. А для меня – самый мрачный период в жизни, потому что на смену абсолютной свободе и моему любимому «хочу» пришло звонкое и прочное, словно леска, «надо».

Единственные светлые воспоминания о том времени связаны с покупками новой школьной формы к началу учебного года, приятно пахнущего портфеля, учебников, которые я пролистывала и частично прочитывала еще летом, тетрадок и прочих канцтоваров. Но и эта радость была подпорчена мыслью о неприятных моментах, ожидающих меня в связи с посещением школы.

В первом классе – это раннее вставание по утрам, долгая дорога в школу и обратно мимо злых собак и толстого Вани-дурачка, постоянно стоявшего на обочине дороги рядом со своим домом. Он все время переминался с ноги на ногу и глупо улыбался. Мне почему-то казалось, что в его большой и больной голове зреют коварные планы в отношении меня. Например, если бы ему дали палку, он бы непременно меня ударил, или если бы я хоть на секунду потеряла бдительность и подошла к нему поближе, он схватил бы меня за руку своей огромной лапищей, так что никто потом не смог бы разжать его пальцы.

Удивительно, но точно такой же дурачок стоял во дворе дома моей кузины Наташи на улице Энтузиастов. Под деревом, где было его место, даже трава не росла – он вытаптывал ее ногами.

Иногда мне встречался невысокий мужичок с провалившимся носом. Каждый раз он пристально смотрел на меня. Наверное, потому, что от страха я сама пялилась на него во все глаза, как кролик на удава.

А местные хулиганы, обязательно кричавшие что-нибудь вслед, а порой и кидавшиеся в меня камнями?

А тяжелый портфель, оттягивающий руку, в то время как другая рука была занята мешочком со второй обувью и еще одним, совсем маленьким мешочком с чернильницей? У школьного крыльца стояло длинное, узкое корыто с водой, где ребятишки мыли свою обувь с помощью тряпки, намотанной на палку. Ведь в частном секторе асфальт отсутствовал, и приходилось шлепать по грязи и лужам. Чтобы аккуратно и чисто вымыть ботинки, требовалась третья рука, которой, увы, не было.

«Разве это проблемы?» - удивится кто-нибудь.

Да, для меня это были самые настоящие проблемы. Я переживала и расстраивалась из-за любого пустяка, и моя слабая нервная система каждый раз испытывала неслабый стресс.

Вы спросите, почему же мама, не работавшая в то время, не провожала меня в школу? (Она отвела меня только на перекличку и на занятия первого сентября.) Я тоже спросила. Тем более что мою дочь мама водила в школу и встречала после уроков целый год, хотя школа находилась в пяти минутах ходьбы от дома. 

Знаете, что сказала мама?

- Молодая была, глупая!

Перечисляю дальше отрицательные моменты: незнакомый (и часто агрессивный) детский коллектив, необходимость покупать еду в битком набитом школьниками маленьком буфете, боязнь потерять деньги, опоздать на урок, получить двойку, не найти пальто в раздевалке и много-много других страхов.

Остановлюсь подробнее на школьной раздевалке.

Ученики вешали свою одежду в узкие шкафчики без дверок. Я обычно приходила рано и оставляла свое пальто, например, в шкафчике у окна, стараясь запомнить его номер. Так как шкафчиков было недостаточно, ребята, пришедшие позже, вешали свою одежду на мое пальто. Иногда пальто перевешивали в другое место или просто бросали на пол, оборвав вешалку. Дежурная тетя, как правило, ничего не видела.

Думаете, в центральных школах не было такого безобразия? Еще как было! Когда моей кузине Наташе сшили в ателье красивое зимнее пальто с меховым воротником, кто-то в школьной раздевалке изрезал его лезвием бритвы.

Часто из карманов пропадало все, что там находилось – забытые монетки, рукавички, носовые платки и т.д.

К тому же, с самого начала моей школьной жизни я оказалась за одной партой с мальчиком Витей, который сильно заикался. Когда Витя отвечал, он крепко держался руками за парту. Выговаривать слова ему было очень трудно, поэтому наша парта ходила ходуном. Он даже двигал ее вместе со мной. Ученики хихикали, а мне было стыдно, как будто смеялись надо мной. Я даже маме жаловалась, что не хочу сидеть с Витей.

Сама учеба давалась мне легко. Еще до школы я научилась читать и писать печатными буквами, имела довольно значительный для первоклашки багаж знаний.

Именно поэтому Анна Николаевна – моя первая учительница – иногда усаживала меня за свой стол и заставляла читать всему классу книжку. А сама уходила по делам. Она, по-видимому, полагала, что детишки будут тихо сидеть и слушать.

Не тут-то было! Мальчишки даже по партам бегали, а шум в классе стоял такой, что я свой собственный голос не слышала. Тем не менее, я продолжала читать, упорно выполняя задание учительницы.

И после этого я пошла в педагогический институт?!

В такие трудные для меня моменты рядом часто оказывался мальчик по имени Толя. Он учился в нашем классе вместе с сестрой-двойняшкой Ниной (Заметили? Опять Нина!) Толя был немного озорным, но добрым и справедливым.

Однако получилось так, что летом, после грозы, он играл с мальчишками в парке и наступил на оборванный ветром электрический провод. Во второй класс Нина пришла уже одна…

Вообще мне везло на двойняшек. Среди моих одноклассников были Юра и Галя Крепелковы. Юра очень хорошо рисовал. Однажды на перемене он нарисовал мелом на доске коня. Учительница, пришедшая на урок, сказала, что такого красавца даже стирать жалко.

В девятом классе у нас появились новые ученики, среди которых оказались две сестрички-близняшки Люба и Надя Кронины. Когда они были вместе, мы легко различали, кто есть кто. Но, если встречали одну из сестер, обязательно ошибались, называя ее не тем именем.

В пединституте на факультете иностранных языков студентка Нина (похоже, популярное было имя) из моей группы сказала, что у нее есть сестра-близнец Света. С ней я тоже потом познакомилась и не раз путала ее с Ниной.

Позже встретились две пары взрослых братьев-близнецов – по месту работы и по месту жительства. 


Анна Николаевна была строгой учительницей. Когда она сердилась, ее выпуклые из-за больной щитовидки светлые глаза метали молнии. Но и на похвалу Анна Николаевна не скупилась. Прохаживаясь по классу и заглядывая в тетрадки старательно скрипящих перьями учеников, она говорила:

- Молодца! И ты тоже молодца!

Честно говоря, пару раз и я приносила домой плохие оценки. Когда проходили ударение, я получила тройку, потому что, выполняя домашнее задание, написала: ЗИна, зИма, учЕбник, учЕник. Ведь слова-то почти одинаковые, значит и ударение можно ставить одинаково. Чтобы нехорошая оценка не портила мне тетрадь, я, немного поколебавшись, вырвала злополучный листок и уничтожила его, возможно, сожгла в печке. Надеялась, что никто ни о чем не догадается.

О, святая простота!

А во время словарного диктанта в классе я сделала две ошибки, написав «эксковатор» и «космонафт». Как сказала Анна Николаевна на следующем уроке во время работы над ошибками, хорошие ученики долго думали, как написать слово «экскаватор», и решили, что оно пишется через «о». Плохие ученики не задумывались и сразу написали «а». Действительно, так оно и было. Что касается слова «космонавт», мне и сейчас хочется писать его с буквой «ф», как это делает молодежь в интернете.

Нужно сказать, что почерк у меня был ужасный.

Во-первых, несмотря на то, что уже существовали авторучки, первоклашек заставляли пользоваться перьевыми ручками, чтобы выработался правильный нажим при написании букв. Писать такими ручками вообще довольно неудобно – перышко цепляется за бумагу. Да еще к нему постоянно прилипали откуда-то взявшиеся ворсинки и волоски, из-за которых размазывались чернила. Чернила долго не высыхали, и их приходилось промокать специальной промокашкой, которая вкладывалась в каждую тетрадь. Также нужно было следить, чтобы после обмакивания пера в чернила, они не капнули бы на тетрадный лист. Это называлось «посадить кляксу». Если в детской книжке художнику требовалось изобразить неряху и двоечника, его рисовали с чернильными пятнами на лице и на руках, а его тетради были усеяны кляксами. Таким я запомнила мальчика на открытке со стихами: «У неряхи Гришки жили-были книжки…»

Во-вторых, у меня никак не получались как прописные, так и строчные буквы «к», «з» и «р». Анна Николаевна постоянно писала в моей тетради красными чернилами «показы» в начале строки, а я дома быстренько заполняла пустые строчки этими же буквами, но в своем, авторском исполнении, как я привыкла их писать. Учительнице это не нравилось, и после очередной проверки тетрадей она снова писала для меня «показы», а я сердилась – «Что ей надо?» - и снова изображала «р», почти лежащую на боку, «З» с огромной и кривой головой и неуклюжую «к», которую и сейчас пишу некрасиво.

Когда за мной закрепилась репутация хорошей ученицы, учителя стали загружать меня различными поручениями. Самым противным был выпуск стенных газет к праздничным датам. Хорошо рисовать я не умела, а мне предлагали, например, изобразить розовощекую мордашку малыша с обертки от гематогена. Это было задание классной руководительницы – Нины (!!!) Григорьевны – в пятом классе ко Дню здоровья. В качестве образца она протянула хорошо знакомую мне (ведь я любила лакомиться гематогеном) желтую обертку.

Мой отец, к которому я пришла со своей бедой, сказал об учительнице просто: «Она с ума сошла!» Потом взял кисти и акварельные краски и нарисовал на листе ватмана эту пышущую здоровьем рожицу. Получилось похоже и очень красиво. Учительница была в восторге.

Может быть, она и рассчитывала на моего отца?

А начинала я свою общественную карьеру с санитарки в первом классе. Проверяла у всех чистоту рук перед началом занятий и носила в белой сумочке с красным крестиком бинт и кусочек ваты. Мама специально сшила для меня эту сумочку и такую же нарукавную повязку. Я стояла в дверях, а входящие в класс ребята показывали мне свои руки, часто покрытые цыпками. Если они были недостаточно чистые, ученик не допускался к уроку и бежал в туалет отмывать грязь. Естественно, не я принимала такое суровое решение. Это делала Анна Николаевна, стоявшая рядом со мной.

Когда дети привыкли приходить в школу с чистыми руками, должность санитарки упразднили.

Начиная, по-моему, с пятого класса, всех ребятишек заставляли посещать хор. Делалось это так: дежурными учителями перекрывались два имевшихся в школе выхода. Если кто-то все-таки пытался выйти, должен был объяснить, почему он не идет на репетицию хора.

Хорошо, что хор функционировал не постоянно, а только перед смотром художественной самодеятельности. На этот период у меня была заготовлена веская причина – ангина. Даже если бы врач посмотрел мое горло, он сказал бы, что оно нездоровое, потому что из-за хронического тонзиллита мои гланды были всегда рыхлые и немного увеличены.

Правда, несколько раз я все-таки посещала хор.

Руководитель хора с баяном сначала разделил ребят по голосам. Он заставлял каждого пропеть пару строчек из известной песни про белых медведей, которые трутся спиной о земную ось. После этого он отправлял учащихся либо налево - первые голоса, либо направо - вторые голоса.

Как ни странно, я попала «направо», хотя надеялась, что вообще не пройду прослушивание.

После нескольких репетиций мы даже где-то выступали, но не думаю, что мой тихий голосок украсил песню, которую мы исполняли.

В старших классах у меня выработалось стойкое отвращение к общественной работе. Но приходилось ее выполнять – я была комсомолкой. Постоянные заседания актива после уроков, посещение каких-то собраний, проведение различных мероприятий, подведение итогов смотров, участие в конкурсах, КВНах и т.д.

Справедливости ради следует сказать, что довольно часто эти мероприятия были действительно интересными и занимательными. К ним серьезно готовился весь класс, и все желающие могли блеснуть своими талантами или эрудицией.

Иногда мероприятие проводилось только на бумаге.

Например, решили в школе организовать шахматный турнир. С мальчишками проблем не было, а вот девочки, как оказалось, не очень увлекались этим видом спорта. От нашего класса уговорили поучаствовать меня, хотя я предупреждала, что умею только передвигать фигуры.

В назначенный день после уроков я пришла в пионерскую комнату, где должна была состояться игра. Меня сопровождала «группа поддержки», куда входили несколько мальчиков из нашего класса. Они не столько болели за меня, сколько следили, чтобы я не сбежала. Короче, пригнали они меня и усадили за стол.

Моей соперницей оказалась девочка младше меня.

«А вдруг она хорошо играет? Мне будет стыдно, если она выиграет», - думала я, склонившись над шахматной доской.

Но выход все-таки был.

Сделав несколько ходов, я предложила ничью. Девочка жутко обрадовалась, согласилась и мы разошлись по домам счастливые – победила дружба.

На следующий день я опять сидела за столом в пионерской комнате. На сей раз мне предстояло сразиться с девочкой из старшего класса. Я немного волновалась, но опять-таки намеревалась использовать вчерашний тактический прием – предложить ничью.

К счастью, моя соперница не явилась и ей засчитали поражение.

Получив победное очко таким простым способом, я забеспокоилась. А если и остальные участницы турнира не явятся? Тогда по количеству очков я окажусь победителем. Но, во-первых, это будет нечестно, а во-вторых, мне, возможно, придется участвовать в районном или городском турнире и играть по-настоящему. Кошмар!

Проанализировав таким образом ситуацию, я решила проигнорировать оставшиеся партии, т.е. добровольно прекратила борьбу за титул чемпионки школы по шахматам.

Чем закончился этот турнир, я не помню. Давно дело было, пожалуй, в 7 или 8 классе.

По праздникам для малышей в школе устраивались утренники, а для ребят постарше – вечера. На утренник обычно приглашались родители, а ученики выступали перед ними – читали стихи, пели песни, танцевали и т.д. Иногда утренник проводился на чужой территории – в локомотивном депо у шефов. Наша школа называлась железнодорожной, и многие родители работали на железной дороге.

Однажды, накануне 8 Марта, наша учительница Анна Николаевна начала готовить нас к гастрольному туру. Мне она приказала выучить наизусть рассказ Н. Носова «Сахарница». Я, конечно же, выполнила приказ, хотя рассказ был довольно длинный. 

И вот привели нас в депо – огромный цех с грязной стеклянной крышей, какими-то станками, механизмами и рельсами под ногами. Был обеденный перерыв, и все рабочие собрались посмотреть наше выступление. Кто-то еще дожевывал булку, кто-то разговаривал и смеялся, а самые сознательные громко шикали на них, требуя тишины. 

Сначала шел литературный монтаж – обязательный атрибут любого детского концерта. Все «артисты», выстроившись в одну линию, по очереди декламировали стихи – каждый по одному четверостишию. Понятно, что стихи посвящались мамам. Потом начались сольные выступления.

Когда объявили мой номер, я вышла из шеренги одноклассников на шаг вперед, как нас учили, и начала рассказывать про эту чертову сахарницу. Я старалась говорить громко, но получалось тихо. Я знала, что меня никто не слышит, что мои слова бесследно растворяются в шуме, стоявшем в помещении, но стойко рассказала все до конца, испытывая и отчаяние, и обиду за свой бесполезный труд.

Интересно, что думала Анна Николаевна, давая такое задание девочке с тихим голосом? Или она надеялась, что в цехе установят микрофон?

23 февраля в школу приглашались отцы. Нужно сказать, что мой отец не был ни на одном родительском собрании ни у моей сестры, ни у меня. Но вдруг Анна Николаевна говорит нам, что мы подпишем поздравительные открытки и будем вручать их папам на утреннике, который пройдет в торжественной обстановке в актовом зале.

На мое приглашение посетить школу отец, естественно, ответил отказом. Помню, как горько я рыдала тогда: «Кому же я вручу свою открытку? Кому?!» Для меня это было самое настоящее горе, и, наверное, отец почувствовал это. А может быть, мама уговорила его пойти, не знаю. Но когда я со сцены (мы уже выступали) увидела в зале его недовольную физиономию, я была счастлива.

Родители, помните! Порой то, что кажется вам пустяком, для ребенка может иметь огромное значение.

В старших классах 23 февраля обычно проводился классный час с участием героев-фронтовиков или просто военных. Однажды на такой классный час пригласили отца нашей одноклассницы Тани С. Раньше он имел какое-то отношение к авиации, о чем с упоением и рассказывал нам целый урок.

Каково же было мое удивление, когда Таня призналась подружкам, что ее отец – дальтоник! Как это обнаружилось?  Отец уезжал на курорт, и Таня попросила его привезти ей купальник. Только обязательно красный!

Купальник, который привез отец, был ярко-зеленым.

- Я же просила красный! – расстроенно повторяла Таня.

- А это какой? Это красный и есть, - стоял на своем отец.

Дальтоник и авиация. Значит, и такое возможно.

Вернемся к школьным праздникам. На Новый год родители обязательно делали мне и сестре костюмы – каждому свой или один на двоих, так как мы ходили на елку в разные дни. Костюмы чаще всего были «идейные», поэтому всегда получали призы и приглашения на городскую елку, где тоже не оставались без призов и подарков.

Конечно, мы наряжались и снежинками, и лисичками, но это не так интересно. То ли дело – костюм кукурузы! Ведь благодаря Никите Сергеевичу Хрущеву кукуруза стала самым популярным растением в нашей стране.

Проволочный каркас в виде большого початка кукурузы обклеивался плотной тканью и на нем отец масляными красками мастерски вырисовывал кукурузные зернышки. Сбоку к початку приделывались зеленые листья. Этот початок надевали на меня, и я, плотно прижав руки к туловищу, должна была веселиться (?!) на новогоднем празднике.

Видела ли я игрушки на елке через узкие прорези для глаз? Разглядела ли сказочные костюмы одноклассников, в которых они появлялись в школе только один раз в году? Участвовала ли в играх и конкурсах, проводимых Дедом Морозом и Снегурочкой? Боюсь, что на все вопросы будет дан отрицательный ответ.

Когда ребятам предложили встать вокруг елки и взяться за руки, чтобы «водить хоровод», я чуть не заплакала от отчаяния. Хорошо, что стоящие рядом дети не растерялись и взяли меня, кукурузу, за листья. Так я и топталась, ничего не видя вокруг себя и совершенно не ориентируясь в пространстве.

Сельскохозяйственная тематика не давала покоя моим родителям. На смену кукурузе пришел костюм «Урожай».

Из красного сатина мама сшила прямое платье-мешок (его длина доходила мне до колен) с дырками для рук. Наверное, я упросила родителей освободить мне руки. На ткань наклеивались бумажные золотые колосья, опять же мастерски нарисованные отцом. На голову надевалась картонная корона из множества колосьев – верхушка снопа, что ли? В этом костюме я чувствовала себя гораздо свободнее, правда, корона была великовата и все время сползала с головы, так что приходилось постоянно ее поправлять.

Но самым крутым был костюм «Кремль». В нем мучилась моя сестра Валя. На нее надевалась – только не падайте! – Спасская башня с курантами на груди и звездочкой на голове (руки, естественно, плотно прижаты к телу). В звездочку была вмонтирована лампочка от фонарика, а в кармашке Валиного платья лежала батарейка. Представляете, звездочка горела! 

Нет нужды говорить, что этому костюму достались самые главные призы на всех елках в городе.

Это сейчас в магазинах продаются замечательные карнавальные костюмы для детей. Они могут быть и с лампочками, и с музыкой. А много лет назад костюмы делались дома, из самого дешевого материала – марли или бумаги. Конечно, они выглядели примитивно и смешно по сравнению с современными новогодними костюмами, сшитыми мастерами на фабрике.

Когда мы с сестрой немного повзрослели, то отказались надевать «политически выдержанные» костюмы. Своего рода диссиденты! Потом уже у Вали был костюм «Шахматы». Очень красивое платье – черный верх и черно-белая, в клетку, пышная юбка с шахматными фигурами, как вы уже догадались, мастерски нарисованными отцом. На голове – картонная корона из шахматных фигур. Отец и здесь использовал золотистую краску для отделки. Получилось здорово!

В старших классах новогодних костюмов у ребят почти не было. Но мы с девчонками решили, что так неинтересно, нет особой атмосферы карнавала. Поэтому мы договорились сделать себе какие-нибудь несложные костюмы.

Появиться на новогоднем вечере в костюме Белоснежки предложила моя школьная подруга Оля, с которой я дружила несколько лет и о которой расскажу немного позже. Мы, недолго думая, нарядились во все белое – туфли, гольфы, платье, банты на голове – и прицепили на грудь эмблему – семь гномов. Костюм был довольно простой, хотя пышное платье с блестящим лифом из шелка и оборочками мама шила для меня специально.

На следующий год я увидела в каком-то журнале литовский костюм. Он мне очень понравился. Особенно интересно выглядел затейливый фартучек с аппликацией и резными краями. Конечно, опять на помощь пришла мама.   

Литовский костюм в то время был совсем не популярен. Все предпочитали украинский или белорусский костюмы из-за красочного венка из цветов и разноцветных лент. А меня почему-то потянуло не к братьям-славянам, а на запад.

Дорогие читатели! Вы уже заметили, что на протяжении всей книги я запросто путешествую во времени, перемещаясь из прошлого в настоящее и наоборот. Сейчас я сделаю еще один скачок и вернусь в наши дни.

Мама, сидя перед ноутбуком, знакомится с моими воспоминаниями. Прочитав вышеприведенный текст о новогодних костюмах, она поворачивается ко мне.

- А почему ты не описала костюм «Дружба народов»? – она выжидающе смотрит на меня поверх очков.

- О-о-о! – от восхищения у меня даже перехватывает дыхание. – Был еще костюм «Дружба народов»?

- А как же! – самодовольно говорит мама.

Поудобнее устроившись в компьютерном кресле, она начинает рассказывать:

- Отец нарисовал на ватмане две руки – черную и белую, встретившиеся в крепком рукопожатии. На запястье черной руки еще болтались обрывки колониальных цепей.

- Наверное, ты склеила их из серебряной бумаги, - предполагаю я.

- Не помню! – честно признается мама. – Но отлично помню, что Дед Мороз и Снегурочка всячески привлекали внимание детей к ребенку в таком актуальном костюме. Они предлагали «Дружбе народов» то рассказать стихотворение, то спеть песенку. В конце концов, когда потребовалось станцевать какой-то танец и несчастную «Дружбу народов» опять вызвали к елке, она заплакала.

- «Дружба народов» плачет! – зашумели дети. - «Дружба народов» плачет!

Вот так!

А что касается настоящей дружбы народов, то я сразу вспомнила, как отец, придя с работы, рассказывал маме, что сейчас любая семья может взять на воспитание ребенка из очень бедной африканской страны Конго. Я тогда уже умела читать и с ужасом смотрела в журналах на фотографии скелетообразных кучерявых детей, страдающих от голода.

- Таня, а если бы у тебя был темнокожий братик? – однажды спросила мама.

«Какой еще братик?! – возмущенно подумала я. – Я же мечтала об обезьянке!»

Действительно, после просмотра художественных фильмов «Необыкновенный город» и «Полосатый рейс» я жутко хотела обезьянку – маленькую, кривоногую, одетую в штанишки и кофточку. Я водила бы ее за ручку, т.е. за лапку, учила бы кушать ложкой суп и укладывала бы спать, нежно гладя по заросшей шерстью голове.

Наверное, другие девочки мечтали о малышах, а я…


Вообще, оглядываясь назад, я вижу, что иногда противопоставляла себя коллективу.

Например, в первом классе на переменах нас заставляли играть в «ручеек». Дети вставали парами, брались за руки и поднимали их вверх, а кто-то один проходил по этому туннелю и, разбивая пару, выбирал того, кто ему нравится. Потом вставал с ним, взявшись за руки.

Так вот, во время этой игры меня всегда выбирали мальчишки-двоечники и хулиганы. Я не хотела стоять в паре с ними, поэтому вообще отказывалась играть в «ручеек». Для этого тоже требовалась смелость, так как ученики должны были и на перемене подчиняться учительнице. 

Помню, как Валя ябедничала маме: «Весь класс играет, а Таня стоит у окна одна, как дура».

В седьмом классе уроки рисования у нас вел учитель по фамилии Балиновский. У него были пышные длинные волосы, как у настоящего художника, и ряд странностей в поведении.

Если ему не нравилось, как класс приветствовал его в начале урока, он заставлял нас стоять все сорок пять минут. Если ученик вел себя тихо и незаметно садился на свое место, Балиновский ничего не говорил. Но если присаживался шалун или болтун, учитель кричал во весь голос: «Встать!»

Часто он коверкал слова, произнося вместо «обезьянка» – «облезянка» и т.д. Это выглядело глупо и совсем по-детски.

Возможно, Балиновский интуитивно чувствовал, что нас нужно наказывать с целью профилактики, когда мы еще ничего не успели натворить.

Но мы все равно действовали с опережением!

Привожу пример. Мы учились во вторую смену. Зимой в классе быстро становилось темно, и учитель щелкал выключателем, чтобы включить свет. А лампочки не горят! Просто наши мальчики на перемене их немного вывернули. Учитель посылал за электриком, который, как правило, отсутствовал на своем рабочем месте. Пока ходили туда-сюда, пока разбирались, в чем дело, звенел звонок.

Урок был сорван, чего мы и добивались.

Собираясь на урок рисования, я брала с собой что-нибудь почитать – вдруг у учителя опять будет плохое настроение и он нас «поставит». Однажды я притащила в школу толстенную книгу «Щит и меч», которую как раз читала дома. Остроумные ребята сразу же окрестили ее «Библией». Все поворачивались в мою сторону, хихикали, а потом в классе поднялся такой шум, что я не на шутку испугалась, как бы наш художник не выгнал меня с урока как зачинщика всего этого безобразия.

Так вот, учил нас как-то Балиновский рисовать афишу Кемеровской филармонии. Кроме надписи, нужно было изобразить вертикально стоящую крышку рояля и под ней клавиши. Раскрашивали мы эти афиши дома акварельными красками. На следующем уроке Балиновский вызывал каждого ученика с альбомом к доске и выставлял оценку, демонстрируя его афишу классу и издевательски комментируя ее.

Я, сидя за партой, пришла в ужас, потому что у всех рисунки были черно-белые, а я раскрасила свою афишу в коричнево-розовые тона. Я уже представляла себе, как учитель будет ругать меня, и заранее сгорала со стыда.

Но произошло обратное – Балиновский не ругал меня, а хвалил. Оказывается, я – единственная в классе – творчески подошла к заданию, а не бездумно скопировала предложенный им вариант.

У советских школьников была одна чУдная забава – военно-патриотическая игра «Зарница». Она проводилась зимой, на природе. Накануне игры распределялись роли, назначались командиры, санитары, связисты и т.д. Предполагалось наличие у детей оружия (понятно, что игрушечного), лыж и сшитых из белой ткани маскхалатов (маскировочных халатов).

Так как меня обычно назначали редактором фронтовой газеты «Боевой листок», я не стремилась принимать участие в этой игре. Поэтому я даже не знаю, кто с кем воевал – красные с зелеными или голубые с розовыми. Ход военных действий тоже описать не могу.

Зато сейчас, спустя столько лет, я хочу открыть страшную тайну, хочу обнародовать настоящую причину моего дезертирства. Не могла же я воевать без оружия! А ведь еще маленькой девочкой просила я маму купить мне ружье или пистолет, как у соседа Вовки. Нет, не купила!

- Ты же девочка. Зачем тебе ружье? – удивлялась мама.

А зачем девочкам военно-патриотическая игра?


Повествование о школьных годах было бы неполным, если бы я не рассказала о школьной подруге.

В течение многих лет я дружила с девочкой Олей, живущей со своей бабушкой в небольшом деревянном доме недалеко от школы. Ее мама жила отдельно в городской квартире и работала парикмахером.

Оля хорошо училась и вела себя вполне самостоятельно – помогала бабушке по хозяйству, сама шила себе школьные платья, водилась с маленькой племянницей. Создавалось впечатление, что Оля умеет абсолютно все. Она хорошо пела и даже выступала на школьных вечерах.

Когда появился новый хит «Костер на снегу», Оля и еще три девочки из нашего класса решили спеть его на вечере. Они репетировали на сцене в актовом зале, а я почему-то наблюдала за репетицией, сидя в первом ряду.

Мелодия новой песни не очень хорошо запомнилась девчонкам, поэтому в некоторых местах они пели неправильно. Я это сразу заметила и сказала им об этом. Тогда Оля говорит мне:

- А ты знаешь, как петь?

- Да.

- Научи нас!

Мои скромные вокальные данные и врожденная стыдливость не позволяли мне спеть во весь голос. Я, конечно, напела правильную мелодию, только… Оле на ушко. Она, в свою очередь, спела девчонкам. И песня зазвучала как надо!

Все были очень рады, а Оля в порыве благодарности даже предложила мне стать музыкальным режиссером их квартета.

Однажды мы с Олей приехали по делам в город, а когда хотели вернуться домой в Куйбышево, оказалось, что трамваи не ходят из-за сильного мороза. И мы пошли пешком по трамвайным рельсам. Уже стемнело, мы очень устали и замерзли, но находились еще далеко от дома. Оля всю дорогу шутила и подбадривала меня:

- Подожди, скоро откроется второе дыхание.

И оно действительно открылось. Когда мы подходили к железнодорожному мосту, мы уже не чувствовали холода и веселились от души.

В десятом классе у Оли появился самый настоящий бойфренд, с которым она регулярно встречалась. Иногда она делилась со мной некоторыми подробностями их свиданий. Мне было как-то неудобно выслушивать ее откровения, но я делала непроницаемое лицо и понимающе кивала головой.

На выпускной бал Оля заявилась с красивой, взрослой прической (наверное, мама делала) и в сопровождении своего друга в костюме и в белой водолазке.

Остается только добавить, что, когда Оля родила сына, мы с подружками, бывшими одноклассницами, навестили ее в роддоме. Оля, высунувшись из окна палаты на третьем этаже, пыталась что-то сказать нам, но мы почти ничего не расслышали. Вдруг одна девочка из нашей компании громко крикнула:

- Мы все тебе завидуем!

Оля счастливо засмеялась, а я даже опешила. Зачем говорить за всех? Я, например, ничуть не завидовала ей. Я училась в институте и ни за что бы не променяла студенческую жизнь на раннее материнство. Впрочем, каждому свое.

Интересно, как сложилась дальнейшая Олина судьба?

Моя вторая подруга Таня пришла в наш класс, когда из трех восьмых классов сделали два.

Она сразу понравилась мне – скромная, спокойная и красивая девочка, которая не только хорошо училась, но и серьезно занималась лыжами. Ее отец работал председателем спортивного общества «Локомотив». Таня жила в городе, на ул. Циолковского, и каждый день ездила на трамвае в школу.

В десятом классе и наша семья перебралась в Центральный район города, на улицу Кирова. Мы с Таней сдружились еще больше, часто бывали друг у друга дома, вместе загорали на пляже и готовились к вступительным экзаменам в институт. 

Если рассматривать нашу дружбу с Олей, то можно сказать, что Оля была несомненным лидером, а я прислушивалась к ее мнению, потому что чувствовала в ней сильную личность.

Зато дружба с Таней была совсем другой. Здесь я оказывала на Таню огромное влияние. Я сагитировала ее поехать в Томск, поступать в университет на юридический факультет. Мне очень хотелось стать экспертом-криминалистом, как Зиночка Кибрит из сериала «Следствие ведут знатоки». Баламутка!

В приемной комиссии нам честно сказали, что шансы у нас нулевые, так как зачисляют только парней, а девушкам необходим стаж работы в милиции. Мы долго сидели в университетском парке, а потом гуляли по городу. Вечером мы сели в поезд и, к великой радости наших родителей, вернулись домой.

С Таней мы общались в течение ряда лет после окончания школы, несмотря на то, что я училась в пединституте, а она работала кассиром на вокзале. Мы вместе ездили отдыхать к морю, в Анапу, часто созванивались по телефону и встречались. К сожалению, институтские друзья стали занимать все мое свободное время. У меня появились новые интересы, новые знакомства. То же самое и у нее.

Как-то раз, специально встретившись с Таней, мы долго гуляли по улицам, вспоминали школу, одноклассников и учителей. Потом однажды она помогла купить билет на поезд. Была еще пара телефонных звонков. Вот, пожалуй, и все.
 

Завершая главу «Школьные годы», хочу сказать, что наша школа на рабочей окраине была не самой плохой в городе. В свое время там учился бывший ректор СМИ (ныне СибГИУ) Н.В. Толстогузов.

Многие выпускники этой школы получили высшее образование, а некоторые стали доцентами и профессорами, кандидатами и докторами наук.   

Заведующий одной из кафедр СибГИУ С.Г. Коротков считает, что благодаря нашему Куйбышевскому детству мы получили хорошую закалку в самом начале жизни, прошли своеобразную школу выживания. Это очень помогло нам в дальнейшем.


ГЛАВА 8

ОКТЯБРЯТА – БУДУЩИЕ ПИОНЕРЫ!
ПИОНЕР – ВСЕМ РЕБЯТАМ ПРИМЕР!
ЕСЛИ ТЕБЕ КОМСОМОЛЕЦ ИМЯ,
ИМЯ КРЕПИ ДЕЛАМИ СВОИМИ!


Среди старых открыток, которые хранит моя мама, есть одна, адресованная мне, первокласснице. Ее подарила пионерка Света из пятого класса – наша вожатая – в день, когда нас принимали в октябрята. Для тех, кто не знает, объясняю.

Начиная с 1917 года, самым главным праздником в нашей стране был день 7 Ноября (25 октября по старому стилю). В этот день произошла Великая Октябрьская социалистическая революция. Отсюда и название – октябрята, т.е. внучата революционеров и их идейные наследники.

Вступление в ряды октябрят – очень важный и торжественный момент в жизни первоклашек. Даже шалуны и непоседы стояли нарядные, вытянувшись в струнку, и прилежно повторяли вместе со всеми:

Октябрята – дружные ребята.
Только тех, кто любит труд,
Октябрятами зовут.

А когда вожатые прикрепляли к парадной форме пятиконечную звездочку, у меня, например, от волнения полыхали щеки и громко стучало сердце.

Хорошо помню, с какой гордостью я шла в школу на следующий день. Мне казалось, что все прохожие смотрят на звездочку у меня на груди. Правда, меня немного расстроило то, что у всех ребят звездочки были металлические, а у меня – пластмассовая, похожая на рубиновую, с черно-белой фотографией кудрявого Володи Ульянова (Ленина) в центре. Потом мама меня успокоила, объяснив, что моя звездочка лучше и стоит дороже.

Начались октябрятские будни.

Весь класс разделили на группы – «звездочки», по пять человек в каждой, назначили командиров. На уроках пения разучивали соответствующие песни:

Звездочка наша прекрасная,
Звездочка ясная, красная!
На солнце сверкай,
Лучами играй
И нам свети в пути!

В классе на стене появился лист ватмана с изображением ракеты, самолета, поезда, автомобиля и черепахи. Каждую неделю подводились итоги соревнования среди «звездочек». Лучшая летела на ракете, а худшая тащилась на черепахе. Эффект был потрясающий!

Постепенно ко всему привыкли. Кто-то сломал свою звездочку, кто-то потерял, кому-то просто надоело цеплять ее к форме, и все с нетерпением принялись ждать приема в пионеры.

Это происходило в третьем классе. Первыми становились пионерами те, кто хорошо учился, а потом и все остальные, даже двоечники.

Подготовка к этому событию была серьезная: покупали или шили пионерскую форму, учились ходить строем, отдавать салют, заучивали слова пионерской клятвы и песни «Взвейтесь кострами, синие ночи» - пионерского гимна.

Сама церемония проходила очень торжественно. Звучали слова: «Равнение на знамя! Внести знамя!» Под барабанную дробь в зал вносили знамя дружины, все присутствующие пионеры замирали, отдавая салют. А когда вступающим в пионеры ребятам повязывали красный галстук – символ принадлежности к многомиллионной пионерской организации, символ крови, пролитой нашими дедами и отцами в борьбе за правое дело – и произносилась клятва: «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…», опять от волнения полыхали щеки, а сердце было готово выскочить наружу.

Конечно, пионеры были покруче октябрят. Они выбирали себе командиров, звеньевых, совет дружины и совет отряда с соответствующими председателями, носили красные галстуки на шее, нашивки-шпалы на рукавах и пилотки на голове, били в барабаны, дудели в горны, устраивали регулярные заседания и слеты. Они даже имели свою газету - «Пионерскую правду».

Жизнь в пионерской организации бурлила, как вода в котелке над походным костром, вокруг которого пелись песни:

Эх, картошка! Объеденье!
Пионеров идеал.
Тот не знает наслажденья,
Кто картошки не едал.

Вооруженные картофельными идеалами, мы жили, «как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия». В свободное от занятий время участвовали в субботниках и воскресниках, ездили в колхоз убирать урожай, собирали макулатуру и металлолом, причем среди собранных нами железяк обязательно оказывались чугунные крышки от канализационных колодцев, а среди старых газет – какая-нибудь хорошая, ценная книга.

Это не пустые слова. Мне довелось пройти по улице после того, как по ней прошли пионеры в поисках металлолома.

В первом классе нас повели на экскурсию за город. Мы встали парами, взялись за руки и пошли по улице Челюскина. Я шла в паре с миниатюрной, беловолосой девочкой Галей. Шли молча, и вдруг я замечаю, что мою руку больше не сжимает Галина рука, что Гали рядом нет. Ее вообще нигде нет! Колонна остановилась. Естественно, все посмотрели назад. Там, прямо из асфальта торчала Галина белая макушка. Оказывается, девочка не заметила открытый люк водосточного или какого-то еще колодца и смело шагнула в него. Хорошо, что колодец был неглубокий, и ребенок не сломал ни руку, ни ногу.

Галю извлекли из колодца, и колонна двинулась дальше.

С тех пор, где бы я ни шла, предпочитаю смотреть себе под ноги, а не глазеть по сторонам.

Возможно, современные дети даже не представляют, что значит «собирать металлолом».

А это и значит, что нужно ходить по улицам и подбирать всякие железки или спрашивать у горожан, нет ли у них в хозяйстве лишней чугунной болванки.

Хорошо, что рядом с нашей школой были частные дома. Мы сразу отправлялись туда. Тем более что некоторые ребята из нашего класса жили в этом районе и прекрасно ориентировались на местности. Они приводили нас к нужным людям, которые отдавали, чаше всего, спинки или панцирные сетки от старых кроватей. Обрадованные, мы облепляли свою добычу со всех сторон, как муравьи, и тащили к школе. За школой складывали металлолом в кучу, каждый класс – в свою. Потом грузовая машина увозила его на завод, где иногда проводилась показательная «пионерская» плавка.

Однажды шли мы, несколько девчонок, по улице Челюскина и внимательно смотрели себе под ноги, чтобы не пропустить какой-нибудь гвоздь или проволоку. Одна из девочек, Оля Ш., грустно рассказывала, что у них в семье сейчас совсем нет денег, мама не знает, чем кормить троих детей. Вдруг Оля вскрикнула, нагнулась и подняла лежащую прямо у ее ног пятидесятирублевую купюру (для сравнения: я уже говорила, что персидский ковер стоил шестьдесят один рубль).

- Я нашла!  – Оля радостно показала нам банкноту.

И тогда мы, пионерки и будущие комсомолки, дружно решили, что это Бог послал спасение от голода Олиной семье.


И еще одно замечание по поводу песен, которые мы разучивали в школе. В то время военно-кровавая тема была очень популярна. Например, в песне о Щорсе были строчки:

Голова обвязана, кровь на рукаве,
След кровавый стелется по сырой траве.

От песни «Варшавянка» так и веет агрессией, насилием и вообще волосы дыбом встают:

Нам ненавистны тиранов хоромы,
Цепи народа-страдальца мы чтим.
Кровью народной залитые троны
Кровью мы наших врагов обагрим!
На бой кровавый, святой и правый
Марш, марш вперед, рабочий народ.

Часто поэты-песенники выбирали трагический конец для своих героев.

Не было школьника, который не знал бы песню «Там, вдали за рекой»:

И без страха отряд поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой вдруг поник головой –
Комсомольское сердце пробито.

Или песня о юном барабанщике:

Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо…

Погиб наш юный барабанщик,
Но песня о нем не умрет.

А всем известная «Гренада»?

Я видел: над трупом склонилась луна
И мертвые губы шепнули: «Грена…»

Кошмар! Какие-то музыкальные ужастики. А дети распевали их во время праздников! Что касается меня, могу сказать, что слова я заучивала механически, половину строчек не понимала или понимала по-своему. И слава Богу!

К седьмому классу пионерский галстук становился довольно потрепанным, а у некоторых ребят совсем превращался в тряпку. Многие мальчишки, особенно второгодники, у которых над верхней губой уже пробивались усики, просто стеснялись его носить и на строгий вопрос учителя:

- Почему ты без галстука?

Отвечали:

- Дома забыл.

А впереди уже маячил комсомол.

Комсомольской организации было мало нашей бесплатной работы в выходные дни и после уроков, поэтому она придумала членские взносы – пусть небольшие, но деньги, которые каждый комсомолец ежемесячно просил у родителей и отдавал комсоргу класса. За это в специальной книжечке, которая называлась комсомольский билет, ставился штамп «Уплачено».

Если комсомолец по какой-то причине или без причины не платил членские взносы, его ругали и стыдили на комсомольском собрании, объявляли выговор и могли (страшно сказать!) даже исключить из рядов ВЛКСМ. Кстати, так сокращенно назывался Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи – комсомол.

Вступить в комсомол оказалось совсем не просто. Во-первых, требовался возраст 14 лет, во-вторых, хорошая учеба и активное участие в общественной жизни. В-третьих, утверждали кандидатуру будущего комсомольца после собеседования в вышестоящей организации – райкоме комсомола.

Больше всего мы боялись последнего этапа. Старшие товарищи предупреждали нас, что там могут задавать самые разные вопросы, начиная с вопроса: «В чем заключается принцип демократического централизма?», и заканчивая вопросом о количестве членов в коммунистической партии Уганды.

Действительно, молодые люди, сидевшие за столом в одном из кабинетов райкома комсомола, смотрели на нас тяжелым, пронзающим насквозь взглядом, как чекисты на врагов народа, так что и без барабанной дроби полыхали щеки и взволнованно стучало сердце.

И вот мы прошли через все испытания и с гордостью нацепили на школьную форму комсомольский значок в виде развивающегося красного знамени с профилем В.И. Ленина. Отныне у нас стало больше общественных поручений, различных обязанностей и меньше свободного времени.

В нашем классе над доской висел лозунг: «Кто, если не ты? Когда, если не теперь?» (в правильности знаков препинания не уверена). Перед уроком математики или физики какой-нибудь оболтус подходил к хорошему комсомольцу и просил списать домашнее задание. Чтобы не получить отказ, он молча указывал на лозунг над доской. Деваться было некуда.

Комсомольская жизнь в школе и вне ее строилась по принципу – Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!»

Да, впереди маячила партия…


Р.S. А знаете, что было написано в той открытке, которую я получила в первом классе от вожатой Светы? Сохраняю орфографию:

Таня!

Поздравляю тебя с днем СТУПЛЕНИЯ ОКТЯБРЯТ!

(Следует читать: Поздравляю тебя с днем вступления в октябрята!)

В связи с этим у меня вопрос: Почему ступление начиналось в первом классе, а не еще раньше, в детском саду?


Р.Р.S. Вы можете спросить:

- А кто заставлял так жить?

Отвечаю.

Никто не заставлял. Наши родители, старшие братья и сестры прошли этот путь – от октябрят до комсомольцев. Мы даже не представляли, что можно жить по-другому. 

Например, в детской книге А. Мусатова «Стожары» есть эпизод, где мать-колхозница говорит сыну, окончившему шестой класс:

- Пора и к комсомолу льнуть.

А глагол «льнуть» означает: 1. Прижиматься нежно, всем телом. 2. Стремиться сблизиться с кем-нибудь из чувства любви или ради выгоды.

Действительно, среди молодежи было немало тех, кто «льнул» к комсомолу именно ради выгоды. Что касается меня, я стала комсомолкой просто потому, что «пора» было это делать.

P.P.P.S. Только что смотрела по телевизору концерт, посвященный Дню рождения комсомола. Выступали дети в белых рубашках, черных брючках, в красных галстуках и пилотках. Боже, как это ярко, празднично и красиво! А песни, которые они пели, были прекрасны. «Взвейтесь кострами, синие ночи!» и другие показались мне такими звонкими, искренними, трогательными и настоящими! Заключительную песню в исполнении И. Кобзона о том, что комсомол – это юность моя, это память моя, это гордость моя, я слушала почти со слезами на глазах.

Думаю, пора нашей школе вспомнить старые традиции, переработать их с учетом современных тенденций и создать нечто абсолютно новое, объединяющее всех детей и подростков.


ГЛАВА 9

ДЕВОЧКА МЛАДШЕГО ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА


В нашей семье воспитанием детей занималась, в основном, мама. Изредка к этому увлекательному процессу подключался и отец. Хотя педагоги говорят, что родители воспитывают детей ежедневно и ежечасно своим собственным поведением и образом жизни, иногда все-таки требуются специальные усилия со стороны родителей.

Вот и мой отец находил время, чтобы позаниматься со мной и сестрой изобразительным искусством. У нас были новенькие альбомы и остро заточенные карандаши. Только линейкой и ластиком нам запрещалось пользоваться. Отец утверждал, что настоящему художнику они не нужны.

Сначала мы учились правильно держать карандаш, проводить прямые линии, делить отрезки на равные части, наносить штриховку. Постепенно мы перешли к орнаментам и узорам, которые нужно было раскрашивать акварельными красками. Дальше шел рисунок с натуры. Помню, как срисовывали цветок, росший в жестяной банке из-под яблочного повидла.

Наверное, у Вали получалось лучше, чем у меня, потому что именно ее отправили в кружок ИЗО. Он находился в городском Дворце пионеров, до которого приходилось добираться на трамвае. Валя съездила на занятия несколько раз и больше не захотела становиться художником. Даже наши домашние занятия прекратились. Похоже, отец обиделся.

Интересно, что по этой же методике, изложенной в «Школе изобразительного искусства», я занималась со своей дочерью. Только мы не дошли до рисунка с натуры, а бросили все еще раньше.

Уроки актерского мастерства давала мама. Она же была костюмером. Запомнилась сценка, которую мы с сестрой разыгрывали перед гостями.

Я выступала в роли лисы: огненного цвета юбка с оборкой, оранжевая, в мелкий цветочек блузка, настоящая плетеная корзиночка в руках. На голове – маска лисы и платочек, а к юбке прикреплен на проволочном каркасе оранжевый ватный хвост с белым кончиком. Волк тоже был в маске и в соответствующем костюме. Звери вели не очень складный диалог:

Волк: Как твои, Лиса, дела?
Лиса: На базаре я была.
Волк: Что ж ты так устала?
Лиса: Уточек считала.
Волк: Сколько было?
Лиса: Семь с восьмой.
Волк: А осталось?
Лиса: Ни одной!
Волк: Где же эти утки?
Лиса: У меня в желудке!
      А где ты был?
Волк: На рынке.
Лиса: Что купил?
Волк: Свининки.
Лиса: Сколько взяли?
Волк: Шерсти клок, да ободрали правый бок.
      И к тому же, в драке          
      Оторвали хвост собаки!

И волк показывал всем свой оторванный хвост. Зрители оглушительно хлопали, а артисты раскланивались и уходили со сцены.


Не думаю, что обо мне можно сказать, что я росла работящей девочкой, настоящей маминой помощницей.

Вот отправила меня однажды мама за хлебом. Как раз и соседской девочке Гале нужно было в магазин. Пошли мы вместе. А на обратном пути попали под дождь. Вместо того, чтобы переждать летний ливень, мы весело шлепали по лужам, разбрызгивая воду во все стороны. Хлеб лежал в сетке-авоське, которая болталась почти у земли. Мы, конечно, вымокли насквозь, а бедная булка хлеба не только промокла, но и покрылась коркой грязи. Пришлось отдать ее курочкам.

К счастью, я не помню, что сказала мама, которой не только пришлось занимать хлеб у соседей, но и стирать мое промокшее платье, мыть и сушить мои сандалии, а также быстренько согреть меня, чтобы я потом не заболела ангиной.

Кстати об ангине. Испробовав все известные ей методы лечения этого заболевания, мама решилась на отчаянный шаг. Она повела меня к бабушке, чтобы та заговорила зловредный недуг.

Это сейчас развелось огромное число экстрасенсов, которые даже устраивают битвы в телеэфире. А тогда мы и слова-то такого не знали – экстрасенс. А люди, которые этим занимались, скрывали свои способности.

Бабушка-знахарка, которую звали Ильинична, была знакомой тети Нины. Она приняла нас в своей скромной квартирке, посадила меня на стул и начала что-то шептать.

Так как мама провела со мной предварительную беседу, из которой я извлекла только, что смеяться ни в коем случае нельзя, я сидела смирно. Ильинична добросовестно сделала все, что нужно.

Не знаю, отблагодарила ее мама как-нибудь или нет, но «лечение» не помогло. Может быть, потому, что я в него не верила. 


Я уже отмечала, что в нашем доме было достаточно книг, но мне требовалось еще больше. Именно поэтому я записалась в районную детскую библиотеку. Она находилась довольно далеко от дома, поэтому книги для меня брала мама, когда ходила за покупками в магазин. Обычно она приносила какие-нибудь сказки. Когда я перечитала все имевшиеся в библиотеке сказки народов мира, мама сказала, что теперь я сама должна выбирать себе книги для чтения.

Мой первый поход в библиотеку оказался не очень удачным. Я пришла рано. Перед закрытой дверью в тесном помещении уже толпились мальчишки и девчонки. Ждать пришлось долго. Когда дверь открылась, ребячьим потоком меня прибило к какому-то стеллажу, где я и выбрала две книжки. Дома оказалось, что обе книги – одного автора, В. Драгунского: «Денискины рассказы» и «Старый мореход». Первая сразу же вошла в список моих самых любимых книг, где уже находились «Приключения Незнайки и его друзей», «Незнайка в Солнечном городе», «Старик Хоттабыч», «Школьная парта» и «Мишка, Серега и я». Их я читала и перечитывала много раз.

Забавно, но те же самые книги с удовольствием читала и моя дочь. Получается, что они выдержали испытание временем, и их смело можно назвать классическими произведениями. По крайней мере, в пределах нашей семьи.

Книгу «Мишка, Серега и я» мы купили, когда я училась в третьем (или в пятом?) классе. В ней есть эпизод, где главные герои, мальчишки-восьмиклассники, идут в кафе. Я тоже бывала в кафе на улице Челюскина. Небольшое, узкое помещение с грязными столиками и прилавком, где моя мама покупала мясной фарш и еще какие-то полуфабрикаты, совсем не походило на описание кафе, приведенное в книге: стильный интерьер, музыка, официанты.

«Как же так? – думала я. – Не могут два таких разных места называться одним и тем же словом. Значит, в книге речь идет не о кафЕ, а о каком-то кАфе».

Так и читала я любимую книжку, мысленно произнося каждый раз обычное слово «кафе» необычным образом.


Когда в продаже появились первые приличные телевизоры, мы сразу же купили такой для себя. Это был не какой-нибудь «КВН» с крошечным экраном, а вполне нормальный «Старт-3». К тому времени мы уже заимели холодильник. На него и поставили чудо-ящик.

Никто из наших ближайших соседей не мог похвастаться таким приобретением, поэтому к нам в дом потянулись любопытные. Сначала – мальчишки всех возрастов, которые смотрели телевизор, сидя на полу. Потом пошли взрослые. Они приносили с собой табуреты и стулья, так что комната превращалась в небольшой, битком набитый кинозал. Когда все расходились по домам, на полу оставались кожурки от семечек и сбитые половики. Мама, чертыхаясь, наводила порядок, клятвенно обещая сама себе больше не пускать никого в дом. Но наступал следующий вечер, и все повторялось.

Особой популярностью пользовались фильмы про шпионов типа «Орел 101» или «Подвиг разведчика».

Не знаю, как долго это продолжалось, но мама не отменила киносеанс, даже когда я лежала на диване больная, с высоченной температурой. Зрителей это не волновало. А каково было мне?

Вскоре телевизорами обзавелись все семьи, и на крышах домов выросли разномастные телеантенны. Но научно-технический прогресс не стоял на месте – на смену черно-белому телевидению пришло цветное.

Чтобы идти в ногу со временем, кто-то из моих родителей купил специальную пленку, которая крепилась к экрану телевизора и делала изображение слегка цветным. Верхняя часть пленки была голубой, нижняя – зеленой, а средняя – красно-розовой.

Когда по телевизору показывали природу, мы радовались как дети – и небо голубое, и трава зеленая. Но когда выступал какой-нибудь оратор с голубыми, как у Мальвины, волосами, красной физиономией и зеленой шеей, нам это почему-то не нравилось.

А так как ораторы на телевидении появлялись чаще, чем природа, на семейном совете решили пленку просто выбросить. Если честно, она только мешала смотреть.

Сейчас вспоминаю, с каким нетерпением мы ждали любимые телепередачи: «Голубой огонек» с Мировым и Новицким, Аркадием Райкиным и молодым Кобзоном, кабачок «Тринадцать стульев», все выпуски которого запоминались в деталях – шутки, песни, платья, прически, интерьер. На фоне бесконечных университетов марксизма-ленинизма, занимавших б;льшую часть эфирного времени, эти развлекательные программы выглядели по-настоящему праздничными и веселыми.

Страстное желание узнать, какого цвета платья носят модные пани из Кабачка, и заставило нас через несколько лет купить цветной телевизор.


Изредка в нашем переулке раздавался звон колокольчика. Это приезжал старьевщик – суровый пожилой мужчина, сидящий на телеге с тряпьем. Я его боялась, потому что он сильно размахивал кнутом, погоняя доходягу-лошадку. Мне казалось, что старьевщик очень злой. Но, несмотря на это, я выпрашивала у мамы старое зимнее пальто или ватную телогрейку и тащила их «злодею». Взамен он давал какую-нибудь игрушку – дешевую, но забавную.

Интересно, от какой организации он работал? Или это был частный предприниматель?

Летом я часто играла в нашем огороде, где сама сложила из кирпичей маленькую печку. Топила ее дровами-щепками, которые специально собирала в огороде и в сарае и везла в кузове своего грузовика. Я кипятила воду в игрушечном чайнике из алюминия, заваривала смородиновым листом и с удовольствием пила этот чай. Для кукол я варила суп из морковной ботвы, кашу из песка и тому подобное. Деловито хлопотала у печки – поднимала крышку кастрюльки, помешивала и раскладывала по тарелкам еду.

Мне очень нравилось мыть посуду после обеда. Я прикрепила к стене, на некотором расстоянии от земли, консервную банку, в донышке которой пробила гвоздем несколько отверстий. Под банкой выкопала ямку и застелила ее щепочками. На щепочки я ставила грязную посуду, а в банку лила воду. Под этим душем посуда отмывалась, а сточная вода стекала в ямку.

Вообще, я любила копать землю. Обязательно делала погреб, куда ставила свои игрушечные соленья и варенья – грибы-поганки, засоленные в баночках из-под диафильмов, стеклянные пузырьки из-под пенициллина с вареньем из ягод той самой бздники, о которой я уже упоминала раньше. Туда же закладывала на хранение картофельные балаболки – это были «арбузы».

Самое смешное, что в жизни я ни разу не воспользовалась опытом консервирования, полученным в детстве. Я вообще не люблю готовить!

Так что же печка?

Однажды утром, войдя в огород, я увидела, что моя печка разрушена, причем, кирпичи не просто разбросаны по огороду, но еще и разломаны на части.

Кто это натворил? Кому она мешала?

Тут же крутился соседский мальчишка Вовка Тащин, которого каждый день били по голове.

- Это ты сделал? – спросила я, чуть не плача.

- Я, - нагло ухмыляясь, ответил он.

- Зачем?

- Просто так!

Уж какая я была тихоня, но тут не выдержала. Во-первых, как он посмел войти в чужой огород? Что ему там делать? Во-вторых, как можно было сломать «просто так» такую прекрасную печку?

Я подскочила к Вовке. Рядом с ним на земле лежал двухколесный велосипед. Я жаждала мести. Двумя ногами прыгнув на колесо, я ожесточенно топталась по спицам, стараясь посильнее их согнуть.

- Что ты делаешь? Это не мой велик, я только взял покататься! – кричал растерянно Вовка. – Мне попадет!

- Так тебе и надо!

Пробежав по второму колесу, я бросилась в дом и закрыла дверь на засов. В висках стучало, колени дрожали, но зло было наказано.

Между прочим, этот Вовка, когда вырос, попал в тюрьму.

Вывод: Нельзя бить детей каждый день, тем более, по голове.

Оказывается, их нужно просто таскать за волосы. Тогда волосы будут прочными и не выпадут в старости. Это я прочитала недавно в газете.


Осенью мы копали картошку в Сосновке и поймали в поле крота. Он был совсем небольшой, с черной, блестящей шкуркой, слепыми глазками-бусинками и с очень большими для его роста, сильными передними лапами.

Я везла его домой на груди под курткой. Пока мы ехали в автобусе, он всю дорогу царапал меня своими острыми коготками. Дома я показала крота ребятишкам.

Мы знали, что кроты живут под землей, поэтому насыпали полное ведро земли и закопали в нее зверька. Но он почему-то все время вылезал на поверхность, а мы его опять закапывали. Наутро бедный крот умер.

Мы с ребятишками положили его в какую-то коробочку и похоронили за огородами. На могилке поставили небольшой деревянный крест, сделанный из щепочек. Чья-то бабка засекла нас, разломала крест и разрушила могилу, еще и наорав на нас.

А что мы сделали плохого? Мы думали, что так положено хоронить всех, кого любишь, кого жалко терять.

Я описывала этот эпизод из детства и испытывала глубокое сожаление. Зачем мы увезли крота в город?

Теперь я знаю, что кроты должны получать пищу каждые два часа. Голодание в течение четырех часов ведет к гибели. А пищу они добывают, роя многокилометровые ходы под землей. Питаются кроты, в основном, дождевыми червями и личинками насекомых.

Конечно, наш крот в ведре был обречен.

Досадно, что взрослые не остановили нас тогда.


Чем больше углубляюсь в воспоминания, тем больше появляется в моей книге грустных и даже страшных эпизодов.

Мы просыпаемся среди ночи от громкого стука в окно. Кто-то кричит:

- Вставайте, пожар!

Ничего не понимая, быстро и кое-как одеваемся – на улице зима. Выбегаем из дома и видим, что вокруг очень светло, слышен какой-то гул и жуткий треск. Присоединяемся к кучке людей, наблюдающих за пожаром.

Горит дом на противоположном берегу ручья. Не дом, а хибара, прилепившаяся к такой же убогой засыпной развалюхе. Там живет Маруська Кистякова с сыном. Трудно сказать, сколько ей лет. Всегда в кирзовых сапогах, серой, выцветшей телогрейке и темной юбке, на голове – серый платок. Ругается матом как мужик, пьет водку вместе с сыном, а под юбкой носит брюки, заправленные в сапоги. Я даже не знаю, какие у нее волосы, и ни разу не видела, как она улыбается.

Маруська ходит вокруг горящего дома и, громко ругаясь, вытаскивает из него то, что уцелело. Кто-то обливает водой недалеко стоящий недавно построенный дом, чтобы не дай Бог, не загорелся и он. Остальные просто стоят и смотрят, изредка обмениваясь репликами.

Хотя мы находимся в безопасности, мне становится страшно. Вдруг когда-нибудь загорится и сгорит дотла наш дом? От страха или от холода дрожу всем телом, зуб на зуб не попадает. Мама замечает мое состояние и уводит нас с сестрой домой. Мы раздеваемся и ложимся спать.

А где теперь спать бедолаге Маруське и ее сыну?


В десять лет я сочинила свое первое стихотворение. Проснувшись однажды летом, я долго валялась в постели. Сами собой родились строки:

Была я в зоопарке с папой,
Зверей мне папа показал.
Там кенгуру махала лапой,
Ну а верблюд на нас плевал
И, к сожалению, попал.

Дальше шло описание различных зверей, а заканчивалось стихотворение такими строчками:

Павлина, даже носорога
И волка видели с лисой.
Всех посмотрели мы немного,
Ну а теперь пора домой.

Сияя от радости, я бросилась к маме. Но мама, выслушав меня, спокойно сказала:

- Это Агния Барто написала.

- Да нет же, мама! Я только что лежала и придумывала, подбирала слова и рифмы, - убеждала я маму.

Но мама мне так и не поверила. Видно, я много врала тогда. Хотя сейчас мама называет другую причину – уж очень хорошее было стихотворение! Не могла девочка так складно сочинить!

А вот и могла!

Большое значение в оттачивании моего поэтического дара имела игра в буриме. Мы часто играли в нее всей семьей.

Для тех, кто не знает, что это за игра, поясняю. Сначала придумываются рифмованные слова, а потом играющие быстро сочиняют стихотворение целиком, каждый свое. У нас выигрывал не тот, кто придумывал стишок первым, а тот, чье стихотворение (обычно из двенадцати строк) было признано лучшим.

Самые безнадежные, а потому смешные стихи получались у мамы. Например:

Угнал грузовик
Емеля-кастрюля,
Прожег половик –
Вот это пилюля!

Что еще натворил Емеля, я уже не помню.

Мы с отцом сочиняли не лучше. Вот начало одного моего стихотворения:

Мы купили зеркало,
А на нем – песочек.
Зеркало-коверкало
Поставили в горшочек.

Каждый раз после игры некоторое время хранили листочки с нашими стихами, и все вместе смеялись, перечитывая их.

Всей семьей мы не только занимались поэзией, но и устраивали музыкальные вечера. Вернее, не вечера, а посиделки. Да и устраивались они сами собой, когда в доме отключали электричество.

В темноте мы садились на диван и начинали петь. Пели папины и мамины любимые песни. Из папиных песен помню «Мой костер в тумане светит» и украинскую песню «Эй, дывчина, шумэт г'ай», а мама любила «В низенькой светелке огонек горит», «Живет моя отрада в высоком терему».

По названиям видно, что даже мамины песни связаны с квартирным вопросом, который волновал ее в то время.

Пели, конечно, как могли, но старались и знали слова всех песен. Я, например, еще и представляла себе то, о чем пела – и молодую пряху с русой косой, и гаснущие искры костра.

Удивительно, но тогда никто не нервничал и не переживал из-за отсутствия электричества. Есть оно – хорошо, нет его – тоже хорошо! Научиться бы сейчас так реагировать!


Сегодня в каждой книжке, даже детской, есть страницы о любви. Чтобы не отставать от них, я решила рассказать о своей первой влюбленности.

Я училась тогда в третьем классе, а он – наш сосед Сережа Компотов, очень симпатичный мальчик – в пятом. Мне казалось, что он похож на киношных героев того времени – на отважного пятнадцатилетнего капитана или на Тимура, собравшего вокруг себя команду пионеров, чтобы совершать хорошие поступки. (Как же так получилось, что в семнадцать лет моим любимым литературным героем стал этот мошенник и авантюрист Остап Бендер? Сама не пойму!)

Я считала Сережу таким же смелым и честным.

Когда он с компанией мальчишек появлялся на улице, я прилипала к окну и не сводила с него глаз, а мое сердце замирало от счастья. Потом я решила, что нужно все-таки действовать, нужно хотя бы заговорить с ним.

Однажды я стояла на крыльце, а он шел мимо. Собрав всю свою смелость, я небрежно произнесла первое, что пришло мне в голову:

- Сережка, у тебя есть лишняя тетрадка в клеточку?

- Нет, только в линейку.

- А-а-а, - разочарованно протянула я. – В линейку у меня у самой есть.

Разочарование было настолько сильным, что от моей влюбленности не осталось и следа.

Через какое-то время Компотовы получили квартиру в городе и уехали. Вот такая короткая лав-стори.


В свой десятый День рождения я проснулась и увидела на стуле возле кровати яркий, оранжевый в цветочек домашний халатик с красивыми шестиугольными пуговицами. Рядом на полу стояли оранжевые тапочки с белой опушкой. Халат втайне от меня сшила мама. Тогда я еще не знала, зачем. Я думала, это просто подарок.

Через день или два мама сложила халатик и тапочки в сумку, положила туда зубную щетку и мыло, что-то еще, и рано-рано утром мы пошли… в больницу. Оказывается, мне должны были делать операцию – вырезать гланды, так как я часто болела ангиной.

Всю дорогу я умоляла маму не ходить туда, вернуться. Я клялась, что откажусь от мороженого, буду пить мед с маслом, лизать горячую поварешку и делать все-все-все, чтобы не болеть. Но мама все-таки привела меня в санпропускник.

Как я не хотела ложиться в больницу! Я вцепилась в мамину руку, и никакая сила на свете не смогла бы оторвать меня от нее.

Вдруг открывается дверь, ведущая в отделение, и в санпропускник входит врач. Засунув руки в карманы халата и виновато наклонив голову, он что-то говорит маме. Я улавливаю только одно: «Извините, так получилось, мест в отделении нет. Приходите через неделю».

Я не верила своим ушам. Сейчас я свободна? Нужно подойти сюда же через неделю?

Нет уж, дудки! Больше меня туда никто не заманит!

Я прыгала от счастья и почти бегом неслась домой. Мама, по-моему, тоже тихо радовалась, едва поспевая за мной.

Именно тогда я впервые подумала, что Боженька все-таки есть, что он все видит и слышит. Так иногда говорила мама, когда я не хотела ее слушаться. А я-то, глупая, не верила!

Да, школьное атеистическое воспитание не выдержало конкуренции с реальной жизнью.


Когда я училась в третьем или в четвертом классе, в моду вошла «французская» стрижка. Мои одноклассницы одна за другой лишались косичек с бантиками. Мне тоже захотелось от них избавиться. Тем более что расчесываться и заплетаться я не любила.

Обычно мама сама периодически стригла мои редкие волосы, просто укорачивала их. Но сделать модельную стрижку она была не в силах. Поэтому мы отправились в парикмахерскую.
 
Смена имиджа – стресс для каждой женщины.

Я тоже волновалась, причем заволновалась еще больше, когда увидела, что меня будет стричь мужчина. Да к тому же глухонемой!

Он что-то мычал, показывая на лист с названием стрижек. А мне хотелось скорее убежать за дверь, где стояла мама. Наконец я кое-как сообразила, что нужно сделать, и ткнула пальцем в слово «французская».

Новая прическа мне не понравилась. Волосы непривычно свешивались на лицо и мешали при чтении и письме. Приходилось заправлять их за уши, но они там не держались, так как были слишком короткие.

И зачем французы придумали такую стрижку?

Первого августа сего года, в теленовостях показали сюжет об одной парикмахерской, где из-за сильной жары «девушки» работают обнаженными по пояс. Вот уж где клиентам суждено испытать настоящий стресс!


Мама всегда мечтала, чтобы мы с Валей научились играть на баяне или на каком-нибудь «простеньком» музыкальном инструменте (пианино и скрипка сюда не относятся). Так как мы не оправдали ее надежд, через много лет мама перенесла свою мечту на внучек, которым она дарила свирели, дудочки и игрушечные гармошки. Кстати, тоже бесполезно!

Когда в нашем доме появилась семиструнная гитара, оказалось, что мама умеет извлекать из нее ряд мелодий: «Шумел камыш, деревья гнулись», «Бедная девица, горем убитая» и некоторые другие. Немедленно приобрели «Самоучитель игры на гитаре», чтобы все желающие могли научиться играть по всем правилам.

Вообще, в нашей семье преобладал научный подход к любому вопросу.

Если отец захотел научиться играть в шахматы, сразу покупались соответствующие книги, которые он тщательно штудировал. Как-то так получалось, что и нам с сестрой, и маме тоже становилось интересно, и мы тоже заглядывали в эти книги. В результате, дружно, все вместе постигали азы шахматной игры.

Когда мы приобрели занимательную книжку «Фокусы на клубной сцене», абсолютно все члены нашей семьи начали развивать ловкость рук и разучивать самые легкие фокусы. Потом демонстрировали их гостям. Помню, как, вооружившись кусками бельевой веревки, мы лихо развязывали «завязанные» узлы, шустро снимали с веревки кольца и делали из «разрезанной» веревки целую.

Поразительно, с каким энтузиазмом мы брались за все новое!

Кто-то предложил завести аквариум с рыбками. Быстро купили стеклянную емкость, заполнили ее водой и красивыми водорослями, на дне разместили песок, камни и морские раковины. Помню, как мы с мамой ходили за рыбками к тем, у кого аквариум уже был. Летом на болоте ловили и сушили дафний – корм для рыбок.

Самое неприятное – чистка стенок аквариума бритвенным лезвием, вставленным в карандаш, и замена воды – выпало на долю отца. Я же с удовольствием наблюдала за жизнью рыбок – барбусов, скалярий, меченосцев. Соседские ребятишки приходили смотреть на рыбок, а я, показывая их, щеголяла мудреными названиями – гуппи, данио рерио, гурами.

Вот и за гитару взялись дружно, всей семьей. Правда, вскоре отец покинул наши стройные ряды, дезертировал. Не давалась ему нотная грамота! Печальный опыт с мандолиной свидетельствовал о том, что «давить» на отца не следует.

Мне тоже эта затея сразу не понравилась. Прижимать струны пальцами было трудно и больно. Ноты и аккорды никак не хотели запоминаться и воспроизводиться.

Но начало одной песни мама все-таки научила меня играть.

О, черт! Забыла какой.

Все-таки нужно было раньше браться за воспоминания. Пока они еще были.


ГЛАВА 10

НАТАША


Часто к нам в гости приезжало еще одно дружное семейство – мамин брат дядя Володя с женой тетей Надей и дочерью Наташей (я уже упоминала о ней).

Дядя Володя, который не отличался густой растительностью на голове, рассказывал, что когда он познакомился с тетей Надей, то, увидев ее кудрявые волосы, обрадовался – дети будут кудрявые. Но впоследствии оказалось, что без завивки волосы у тети Нади были абсолютно прямыми. Тем не менее, у Наташи выросла очень красивая, длинная и толстая коса, которую она обрезала, уже учась в институте. 

В детстве Наташа была очень своенравной девочкой и время от времени демонстрировала свой характер. 

Однажды, когда она осталась у нас ночевать, это и случилось. Мама стала укладывать Наташу спать (ей тогда было, если не ошибаюсь, года четыре), а Наташа не ложится: «Хочу в свою кроватку». Села на стул и сидит. Мама и уговаривала ее, и объясняла, что кроватка далеко, ночью до нее не доехать – трамваи не ходят. А Наташа твердит одно: «Хочу в свою кроватку!»

Мама рассердилась и говорит:

- Ну и сиди, а мы будем спать!

Выключила свет и улеглась, а Наташа просидела всю ночь на стуле. Во всяком случае, так сказала мне мама, наверное, чтобы я тоже лишний раз не капризничала.

Наташа всегда хорошо одевалась – то вьетнамские бриджи, то какой-то импортный купальник, то нарядное платье. Она жила в центре города, недалеко от универмага и других магазинов, где ей и покупали одежду.

Как-то раз летом Наташа гостила у нас. Мы уже были школьницами. Решили мы пойти к Абушке искать змей в камнях на берегу. Конечно, никаких змей мы не нашли и просто скакали по камням. Наташа прыгнула на большой плоский камень у самой воды, а он возьми да перевернись. Я смотрю, а Наташа уже в воде, только голова и плечи торчат. Я протягиваю ей руку, чтобы помочь выбраться, а она: «Я сама».

Честно говоря, тогда мне стало страшно. Я знала, что и в Абушке можно утонуть. Один раз из реки вытащили мертвого мальчика лет восьми. Он лежал, скрючившись, на берегу, весь черный от грязи, в черной одежде, и только костяшки сжатых в кулачок пальцев были белыми. Взрослые и дети молча стояли вокруг. Жуткая картина.

Когда Наташа выбралась на берег, она была похожа на негра, а ее красивое платье превратилось в пропитанную мазутом тряпку. Мама, увидев нас, схватилась за сердце, а потом за горячую воду с мылом – отмывать Наташу.

Зимой нас, как правило, тянуло на ручей, покрытый тонкой коркой льда. Конечно, лед проваливался под нашей тяжестью, и мы оказывались в воде по колено. Иногда мы теряли при этом рукавицы, которые, намокнув, шли ко дну, как Титаник. Представляю, что чувствовала моя мама, снимая с нас замерзшую одежду и выливая грязную воду из валенок.

А однажды мы с Наташей наелись фасоли. Это была декоративная фасоль, вьющаяся у крыльца наших соседей. Сколько стручков мы съели, я не помню, но отравились по-настоящему, до рвоты. Мама металась от меня к Наташе и от Наташи ко мне, не зная, что делать. Хорошо, что к хозяйке этой фасоли приехала в гости сестра-врачиха. Она-то и помогла маме реанимировать нас.

Да, маме нужно было иметь крепкие нервы, чтобы пережить все это.

Впрочем, «на выезде» мы тоже не теряли времени даром. Находясь в Сосновке, где наши родители на картофельном поле боролись с сорняками, мы с Наташей решили соорудить небольшой костер из соломы. В результате загорелся огромный стог сена. К счастью, его быстро потушили. Вот уж досталось нам тогда!

А ведь мы были нормальными девочками и хорошо учились. Так что говорить о мальчишках-двоечниках? Может быть, у них тоже все безобразия получаются нечаянно, без всякого злого умысла?

С появлением у нас в доме нового и красивого магнитофона круг наших развлечений расширился. Имевшийся в комплекте микрофон позволял записывать свой голос на пленку.

Однажды мы с Наташей не спали всю ночь, разыгрывая перед микрофоном сцены из кинофильма «Неуловимые мстители». Приходилось озвучивать сразу несколько ролей. Выдумывая диалоги на ходу, мы часто путали слова, говорили совсем не то, что надо. В конце концов, мы перепутали роли и уже не знали, кто кого играет и озвучивает. Нам было невероятно смешно. Мы даже не заметили, что наступило утро. Тогда мы вышли на улицу встречать рассвет и бродили в тишине по пустынному, спящему переулку.

К нашему огорчению, родители, прослушав ночную запись, даже не улыбнулись. Странные эти взрослые!

Не только Наташа любила гостить у нас, но и я с удовольствием приезжала к дяде Володе и тете Наде. Они жили в самом центре города, на проспекте Энтузиастов. Мне нравилась их уютная квартира с коврами и ковровыми дорожками, красивой мебелью, посудой и многочисленными аквариумами самых разных форм и размеров.

У Наташи в комнате стоял настоящий письменный стол с элегантной настольной лампой под зеленым абажуром. Еще у нее жил самый настоящий живой ежик. Правда, играть с ним можно было, только надев брезентовые рукавицы – верхонки. По ночам ежик вел активный образ жизни – шуршал газетами и топал лапками по половицам, а днем спал, свернувшись клубочком за батареей. Но все равно, это было необыкновенно.

Необыкновенными казались мне также наши игры и прогулки. Когда мы играли на крыльце какого-то банка, расположенного недалеко от Наташиного дома, я все время боялась, что вот сейчас кто-нибудь из сотрудников банка выйдет и прогонит нас оттуда. Удивляло и то, что кругом асфальт и много нарядных людей и автомобилей.

Представляю, что чувствовала Агафья Лыкова, впервые приехав из тайги в город!

Нужно сказать, что, навещая Наташу и ее родителей, мы с мамой преследовали еще одну, корыстную цель. Мы ехали, чтобы помыться.

А что? Дело житейское, как говорил мудрый Карлсон.

Действительно, те водные процедуры, которые мы выполняли дома, вряд ли можно назвать полноценным мытьем. Хотя летом в жару мы спокойно мылись в огороде, где отец построил душевую кабину, а зимой грели воду и мылись за занавеской в кухне, этого было недостаточно. Иногда приходилось ходить в баню, что мне совсем не нравилось. Поэтому изредка мы совершали омовение в гостях.

Тетя Надя набирала полную ванну горячей воды, щедро лила в нее запашистый, зеленый «Бадузан», постепенно покрывающий невесомой пеной всю водную поверхность, и мы с Наташей и с игрушками погружались в это великолепие. Плескались до тех пор, пока не остывала вода. Потом наскоро мылись и выходили к столу, на котором уже стояли вкуснейшие крошечные рулетики с вареньем – «пальчики» или что-нибудь еще, только что испеченное тетей Надей.

Возвращаться домой не хотелось. Не хотелось уезжать от приветливых хозяев этого дома, от большого игрушечного младенца Игорька и от книг, которых не было в нашей домашней библиотеке. Не хотелось расставаться с двоюродной сестренкой, с которой мы так здорово проводили время.

Кстати, о книгах. Когда Наташе было года три или четыре, ей купили красивую большую книгу, которая называлась, насколько я помню, «Английские народные стихи, баллады и песни», в переводе С. Маршака.

Дети любят хвастаться новыми вещами, вот и Наташа привезла свою книгу к нам. Я листала и читала ее (в пять лет я уже умела читать) весь день – она мне тоже очень понравилась. Наверное, это было так явно написано на моей мордашке, что тетя Надя решила подарить ее мне. Наташа никак не хотела расставаться с книгой, ревмя ревела. А я сияла от счастья, прижав к груди драгоценный подарок.

В течение многих лет я читала эту замечательную книгу. Знала наизусть почти все стихи, запомнила на всю жизнь яркие рисунки. 

Как видите, запомнила и то, как горько плакала Наташа.

Когда Наташе купили четвероного друга, я готова была навсегда поселиться в их квартире.

Бим – французская болонка – оказался очень забавным. Когда дядя Володя брал в руки балалайку (Не наша ли это была балалайка?), он садился и, задрав голову, начинал «петь». Скулил тоненько и жалобно, прикрывая глаза, хотя в это время исполнялась веселая песенка «Светит месяц».

Чтобы сделать шоу более зрелищным, дядя Володя наряжался грузином – надевал шапочку и маску с усами и с огромным, орлиным носом. Смотреть на это без смеха было невозможно, но мы сдерживались, чтобы не обидеть лохматого артиста Бимку.

Сейчас Наталья Владимировна – молодая бабушка, помогает дочери, той самой Лене из моего предисловия для детей, воспитывать маленького Артема. Кроме работы, у нее много разнообразных увлечений, среди которых можно выделить садоводство и цветоводство, а также многолетние занятия аэробикой и флористикой.
Мы хоть и не часто, но подолгу болтаем с ней по телефону, а летом периодически встречаемся, потому что наши дачные участки расположены почти рядом.
Я искренне благодарна судьбе за то, что на протяжении всех этих лет она не разлучила нас с Наташей, и мы сумели сохранить теплые, по-настоящему родственные отношения.


ГЛАВА 11

ПОДРОСТОК


Сколько себя помню, всегда что-то коллекционировала.

В раннем детстве это были фантики от конфет и обертки от шоколадок, потом – цветные фотографии животных, детей и артистов.  Одновременно собирала значки и марки.

Удивительно, но одна коллекция дожила до сегодняшнего дня. Два потертых кляссера с марками.

Не помню, кому пришла в голову идея собирать марки, но покупала их мама, а я лишь сортировала, расставляла и рассматривала. Как у настоящего филателиста, у меня были специальный пинцет и лупа, которыми я никогда не пользовалась. Нет, вру! С помощью лупы я находила в пальчике занозу, которую потом вытаскивала пинцетом. Им же я, повзрослевшая, выщипывала брови.

Первоначально моя подборка марок называлась «Растения и животные», вернее, «Флора и фауна». Но мама, оказавшись в магазине «Филателист», не жалея денег, покупала марки, совсем не относящиеся к моей узкой тематике.

Постепенно моя коллекция пополнилась полуголыми папуасами с барабанами и копьями, которых с натяжкой еще можно было отнести к фауне, танцорами в национальных костюмах, марками с изображением парусников, дымящихся вулканов и покрытых снегом горных вершин, просто красивыми марками, которые произвели на маму неизгладимое впечатление. Пришлось срочно объединять эти марки под более широким названием – «Природа и прочее».

Надеюсь, что когда-нибудь они станут раритетом, и мои правнуки будут гордиться тем, что обладают коллекцией столетней давности, которую при желании можно продать за большие деньги.

Кстати, о деньгах. Их я тоже стремилась коллекционировать, т.е. копить.

У нас на комоде стоял купленный мамой на рынке уродливый розовый ботинок из гипса – копилка для всей семьи. А мне хотелось иметь свои, индивидуальные сбережения. Поэтому для меня купили замечательный деревянный грибок с яркой росписью, покрытой блестящим лаком. В шляпке находилась узкая прорезь, куда я регулярно опускала монетки, выпрашивая их у родителей.

Но почему-то шляпка легко снималась, так что можно было запросто вытряхнуть все содержимое копилки. Что я и делала каждый день.

Пришлось отцу намертво приклеить шляпку к ножке, чтобы лишить меня легкого доступа к финансам. Но я-то знала: Per aspera ad astra (лат.) – Через тернии к звездам. И все равно упорно трясла копилку, перевернув ее вверх ногами, чтобы высыпать все до одной монетки. Хорошо, что мне это быстро надоело, и деньги, действительно, стали копиться.

А как открыли копилку, когда она наполнилась, не помню. Наверное, разрубили топором. Отец всегда действовал решительно.

Хотя я росла очень стеснительной и боязливой девочкой, однажды мне пришлось одной ходить в детскую поликлинику на физиолечение. В то время мама уже работала, и сопровождать меня было некому. А лечиться было необходимо, потому что из-за кошачьей царапины на запястье правой руки у меня воспалился подмышечный лимфатический узел. Сама царапина покраснела и слегка загноилась. Чтобы не смущать окружающих, я забинтовала руку и пошла на первую процедуру.

Очередь в физиокабинет состояла, в основном, из бабушек с внуками. Бабушки восседали на стульях, стоящих вдоль стены короткого коридорчика, а больные внуки носились по узкому проходу.

Мне ничего не оставалось делать, как встать у свободной стены. Возвышаясь над бегающей малышней, я чувствовала себя Гулливером среди лилипутов. Кроме того, сидящие напротив бабули открыто разглядывали меня, сверля глазами, отчего я застыла в неудобной позе, сжав здоровой рукой забинтованную руку.

Очередь двигалась медленно, стоять пришлось довольно долго. Я переминалась с ноги на ногу, но руки оставались в том же положении. В конце концов, одна бабуля не выдержала и говорит с сочувствием:

- Девочка, а что, у тебя ручка совсем не работает?

- Да нет, работает, - удивилась я и подвигала во все стороны рукой.

Бабуля разочарованно отвернулась. Остальные тоже явно потеряли ко мне интерес. Зато я вздохнула свободно.

Неужели это типично для всех бабушек? Вместо того, чтобы просто спросить: «Что случилось с твоей рукой?», бабуля предположила самое плохое, что у меня рука не работает вообще.

Точно так же мыслит моя мама. Сплошные фантазии, причем одна страшнее другой. А потом давление поднимается…

Однажды, когда я училась уже в седьмом классе, очередная ангина загнала меня в постель. С температурой около 40 оС я лежала полутрупом, отказываясь от еды и питья.

Был вечер, и мама, надев зимнее пальто, куда-то ушла. Вскоре она вернулась и сразу подошла ко мне. Я безучастно наблюдала, как мама расстегивает пальто, достает что-то из-за пазухи и кладет рядом со мной на кровать. Я смотрю на маленький, серый комочек и тут до меня доходит, что это живой ЩЕНОК! Забыв о своей болезни, я бросилась к щенку.

Арнольд – мы сразу прозвали его Ариком – был похож и на болонку, и на дворнягу. Толстый и лохматый, над глазами темная с проседью челка. Очень забавный.

Сначала его основным занятием было делать лужицы, потом – грызть все подряд. Он сам нашел себе убежище под кроватью, где лежали какие-то старые вещи. Превратив все это в кучу тряпья, он стаскивал туда то, что считал нужным.

Например, хочет Валя утром обуться, а шнурков в ботинках нет. Где искать? Конечно, у Арика под кроватью. Правда, от шнурков остались одни огрызки.

Собачьи зубки были такие крепкие, что одолели даже прочный переплет детской энциклопедии. Пострадало и еще несколько книг, стоявших на нижней полке.

Вскоре Арик переключился на наши ноги. Больше всех доставалось мне, потому что родителей он боялся, а меня считал сестренкой или подружкой по играм. Приходилось спасаться от него, вскакивая на стул или табурет.

Так как я не готовилась к появлению щенка и не прочитала ни одной книги по собаководству, я не знала, что его нужно обучать и воспитывать, поэтому и ходила с искусанными ногами.

Подозреваю, что отец специально игнорировал собачонку, потому что не раз говорил:

- Разве это собака? Вот у меня была собака!

(Я расскажу о ней позже).

Когда весной наступили теплые дни, и земля просохла, Арик начал свободно бегать по улице, звонко лая и пытаясь покусать редких прохожих. Пришлось нам посадить его на цепь.

- Собаке не место в доме! – сказала мама и выселила бедного песика в огород.

Мы решили, что Арнольд будет жить в летней душевой кабине, где имелся небольшой предбанник-раздевалка.

Там, под скамеечкой и нашел приют наш песик. Я сделала для него мягкую постель, но все равно мне казалось, что ему одному очень плохо. В прохладную погоду, когда шел дождь, я брала куртку, шла к Арику и закутывала его в эту куртку. Я держала его у себя на коленях, хотя он был большой и толстый. Наверное, я просто играла с ним, как с живой куклой.

Потом мы с мамой уехали в Москву, а Арик остался с папой и Валей. Когда мы вернулись, моего любимца уже не было. Оказалось, что пес заболел, и его пришлось сдать в ветлечебницу на усыпление.

Может быть, события развивались не совсем так, как я думаю, но мне запомнился именно этот трагический финал.

К сожалению, нашей семье пришлось пережить и более страшную трагедию. Я тогда училась в пятом классе, Валя – в десятом. В то время мы жили втроем, а отец лежал в больнице. Я совсем не помню, чем он болел.

В доме топилась печь. Мама устроила стирку и кипятила белье в большом баке. Снимая бак с плиты, она не удержала его и опрокинула на себя. Кипяток вылился маме на ноги ниже колен.

Когда приехала «Скорая», мама сидела на полу, вытянув ноги, и прикладывала к ним мокрое белье, чтобы уменьшить жар. Валя плакала. Я стояла, прижавшись к стене. В голове билась мысль: «Зачем Валя плачет? Это уже произошло. Что толку плакать?»

Маму увезли, и мы с сестрой остались одни. Сколько дней или недель мы жили вдвоем, я даже не представляю. Кто ходил в магазин и ходил ли вообще, чем мы питались, кто топил печь – ничего не помню. Осталось в памяти только, как варили какую-то кашу на воде в металлической чашке. Возможно, это был брикет пшеничной или гречневой каши (полуфабрикаты всегда покупались про запас и лежали в столе). Один раз приезжала тетя Надя. Все нас жалели, даже классная руководительница спрашивала, как мы живем одни. Я сказала, что нормально.

Потом в школу прибежал кто-то из соседских ребятишек:

- Таня, иди скорей домой. Твой отец из больницы пришел, а ключей у него нет.

И вот я сворачиваю в наш проулок и вижу отца, стоящего у ограды. Он кажется мне похудевшим, изможденным и каким-то старым, потому что у него появились седые волосы. Я не испытываю никакой радости оттого, что вернулся отец, что наконец-то мы не одни.

Я просто разучилась радоваться.

К счастью, дети быстро забывают плохое. Я тоже постаралась вычеркнуть из памяти эти печальные события, но кое-что все-таки сохранилось.

Я уже говорила, что одними из первых в нашем переулке мы приобрели магнитофон. Чтобы музыкой наслаждались соседи и прохожие, мы открывали окно, ставили магнитофон на подоконник, и врубали максимальную громкость.

Чаще всего слушали, естественно, Владимира Высоцкого. Почти все его песни знали наизусть. Были у нас и катушки с песнями других авторов, но их фамилии не указывались на пленке и тогда остались неизвестными. Потом, когда авторская песня зазвучала по телевидению, я с огромным интересом смотрела на исполнителей, чьи песни знала с детства. А когда эти артисты, уже известные всей стране, приехали выступать в наш город, я была просто возмущена неимоверно высокой ценой билетов на их концерт.

Отец очень любил слушать старинные песни и романсы в исполнении Александра Вертинского, Петра Лещенко, Ивана Козловского, Изабеллы Юрьевой. Все эти записи он приносил с работы – «брал у ребят».

Постепенно у него накапливались катушки с записями, сделанными им самим с телевизора – фрагменты «Голубых огоньков», шлягеры в исполнении Валерия Ободзинского, Владимира Макарова и других советских певцов.

Мы с сестрой не слушали то, что записывал отец, так как предпочитали зарубежную эстраду. Мама регулярно покупала музыкальный журнал «Кругозор» с гибкими пластинками, откуда мы и получали кое-какую информацию. Например, в «Кругозоре» я впервые увидела и услышала Демиса Руссоса, Э. Хампердинка и др.

В то время все девчонки имели песенники – толстые тетрадки с текстами песен и наклеенными яркими картинками, которые они вырезали из журналов.

Завели себе такие тетрадки и мы с Галькой. Так как слова песен записывались на слух, в текстах иногда встречались забавные «опечатки».

К примеру, моя подружка считала, что нужно петь:

Ходят девушки в кино,
Знают девушки одно:
Уносить свои детали им придется все равно.

Или:

В мае все случается,
Сердце молча мается.
Кораблям и золушкам
Нынче не до сна.


Я от души смеялась, потому что вместо «деталей» девушки должны были уносить свои гитары, а не могли уснуть не «корабли», а короли. Впрочем, последняя ошибка легко объяснялась наличием еще одной песни о бессоннице: «Кораблям не спится в порту…»
 

Я всегда была любознательным ребенком, а в подростковом возрасте эта черта моего характера проявилась с особой силой.

Вы не поверите, но, пользуясь инструкциями, приведенными в «Детской энциклопедии», я пыталась смастерить телескоп. Увеличительные стекла дал отец, а корпус я сделала из тонкого картона. Правда, эти стекла увеличивали недостаточно, поэтому у меня получился не телескоп, а подзорная труба.

С ее помощью я могла разглядывать прохожих за окном, а также четко видела людей, поднимающихся по дороге в гору на редаковское кладбище. Это довольно далеко. Невооруженным глазом люди тоже были видны, но в виде точек.

Чаще всего я рассматривала из своей комнаты усадьбу Петровых. Их двор был окружен высоким забором и охранялся огромной овчаркой. Мы с ними практически не общались.

Сам Петров постоянно ходил в картузе. Такие картузы носили обычно кулаки и вредители в кинофильмах. Поэтому еще в детстве мне казалось, что и Петров замешан в каком-то заговоре, и если я буду за ним следить, то, возможно, раскрою его коварные планы. Подзорная труба облегчала мою задачу.

Наблюдать за чужой жизнью оказалось очень интересно. На моих глазах дочь Петровых Лиля выходила замуж, вынашивала ребенка и катала его потом в коляске. 

Вскоре отец купил полевой бинокль. Стало видно гораздо лучше!

Сейчас я стараюсь по вечерам задергивать шторы на окнах – вдруг в соседнем доме живет любознательный подросток…


Вот и наступило время, когда мною стал интересоваться противоположный пол. Меня это удивляло, потому что я не была ни красавицей, ни спортсменкой, ни болтушкой и не хохотушкой. Наверное, мальчишек привлекали хорошие оценки в моем дневнике.

Открывая учебник, пролежавший всю перемену на парте, я натыкалась на сложенный вдвое тетрадный листок со стихами о любви и нарисованным ручкой цветком. Кстати, я так и не знаю, кто вложил его в мой учебник. Иногда на уроке мне передавали с задней парты записку с предложением дружить. Я ее выбрасывала, оставляя без ответа, так как на задних партах обычно сидели второгодники. Один раз записку пытались передать через посыльного, подкараулившего меня после уроков. Я даже не взяла ее. Мальчишки без комплексов пытались заговорить со мной напрямую, без посредников.

Но на все попытки установить контакт я отвечала молчанием. Потому что предпочитала сама выбирать для себя друга. Правда, в школе я его так и не выбрала.

Каждый год седьмого июля мы отмечали праздник Ивана Купалы. Как и положено в этот день, мальчишки и девчонки обливали друг друга водой. Старались обливаться теплой водой, которая с утра стояла в ведрах и бачках на солнцепеке. Вооружившись банками, бидонами и ковшами, мы подкарауливали в засаде жертву и обрушивали на нее весь свой стратегический запас.

Получилось так, что я спряталась в каком-то закоулке вместе с В.М. № 2. Поглощенная ожиданием условного противника, я осторожно выглядывала из-за угла и совсем не заметила, как Вовка приблизился ко мне и нежно поцеловал в щечку.

- Дурак! – возмутилась я и убежала домой.

Надеюсь, мама не упадет в обморок, когда прочитает эти строчки.

С тех пор я стала проявлять бдительность и не позволяла лицам мужского пола приближаться ко мне ближе, чем на метр. Как полицейские в США, у которых нарушение этой дистанции посторонним человеком считается нападением на полицейского.

Сейчас я вполне понимаю Вовку. Потерять голову из-за длинноногой блондинки – это нормально.

Однажды летом мама съездила в универмаг и купила мне бледно-розовый китайский свитер с вышивкой на груди. Было довольно жарко, но я очень хотела пойти гулять в этом свитере, чтобы покрасоваться в нем на улице.

Вышла я в своей обновке, встала на виду, у дома Алехиных, и смотрю по сторонам. Как нарочно, никого нет! А солнце печет, да и стоять надоело, пришлось вернуться домой.

На такой поступок способна только блондинка!

К сожалению, после стирки вышивка полиняла, и я носила свой свитер только дома. Значит, и в то время у нас продавали некачественные китайские товары.


Моя мама считает, что большинство известных в нашей стране людей либо родились в ее родной деревне, либо жили в ее общежитии на кирзаводе. Кирзавод – это кирпичный завод, располагавшийся за локомотивным депо, и прилегающая к нему территория с жилыми домами.

Вот, допустим, видит мама по телевизору репортаж из Парижа, который ведет журналист-международник по фамилии, скажем, Павлов. Она тут же говорит:

- У нас в деревне Павловы жили. Он и похож на них. А не Марьин ли это сын?

Если послушать мою маму, то окажется, что кирзавод был инкубатором, плодившим талантливых людей для кино, театра и эстрады. Трудно сказать, права мама или нет, но вот один пример.

Где-то в 1967 г. приехал к нам в город на гастроли Кемеровский театр оперетты. Его спектакли мы видели по телевизору и знали в лицо и по фамилии многих артистов. Особенно нам нравилась Любовь Фролова, исполнявшая главные роли в «Летучей мыши» и других музыкальных спектаклях. Видя эту красивую, яркую женщину, мама всегда говорила:

- Она ходила в наше общежитие. Ее все звали Любка-артистка. Надо же, и правда артисткой стала.

Мы хихикали: «Мама в своем репертуаре».

Однажды вечером мама объявила, что идет в театр.

Дело было летом. Жаркий вечер незаметно превратился в прохладную ночь, а наша мама все не возвращалась. Мы с сестрой не на шутку испугались. Отец сидел сердитый: он всегда сердился, если мама где-то задерживалась.

И вот около полуночи заявляется мама – веселая и счастливая. Оказывается, после спектакля она разыскала свою бывшую подружку Любу. Встреча была очень теплой, много говорили и не могли наговориться. В заключение, как и подобает актрисе, Люба дала маме контрамарку на следующий спектакль. Может быть, контрамарок было несколько, потому что помню, я тоже ходила с мамой в театр.

Но самое интересное произошло потом.

Я была дома одна. Раздался стук в дверь. Я подбежала к окну, выходящему на крыльцо, и остолбенела. У нашей двери стояла опереточная прима Любовь Фролова собственной персоной. Я открыла дверь и сказала, что никого нет дома. Помню, она задавала мне какие-то вопросы, я отвечала, а на прощание она сказала:

- Ну ладно. Передай маме, что приходила тетя Люба Фролова.

Почему я не пригласила ее в дом? Наверное, постеснялась.

С тех пор я не так скептически отношусь к маминым высказываниям, даже самым невероятным.


Читая однажды «Комсомольскую правду», я наткнулась на объявление, которое меня очень заинтересовало. Речь шла о приеме старшеклассников в заочную математическую школу (ЗМШ) при МГУ (Московский государственный университет). Я немедленно написала письмо и вскоре получила ответ – увесистый конверт с толстенькой брошюрой. В прилагаемом письме выражалась огромная радость по поводу того, что я откликнулась на их объявление, и мне предлагалось решить задачи (штук сто), содержащиеся в брошюрке. Задачи были по алгебре, геометрии и, кажется, по физике.

Прочитав все это, я почувствовала такую гордость, как будто меня уже зачислили на первый курс МГУ, а не в какую-то ЗМШ.

Я представляла себе:

Вот будет у нас классный час, на котором учительница, заполняя журнал, спросит учеников, как они проводят свое свободное время. Кто-то скажет, что ходит в спортивную секцию, кто-то занимается танцами или посещает музыкальный кружок. Наконец, наступает моя очередь. Я поднимаюсь со своего места и так небрежно говорю:

- Я учусь в заочной математической школе при МГУ.

Все смотрят на меня, открыв рты. В классе повисла тишина. Учительница замерла с ручкой в руках и, тихонько прокашлявшись, заискивающе произносит:

- Повтори, пожалуйста! Я не успела записать.

Я, конечно, повторяю. Мне не жалко…

Окрыленная своими мечтами и добрыми пожеланиями, которыми заканчивалось письмо, я тут же села за стол выполнять задание.

Выполняла я его недели две или три. Из ста задач удалось решить (да и то неизвестно, правильно или нет) штук шестьдесят.

Порядком замусолив брошюрку и все-таки не справившись с сорока задачами, я поняла, что Московский государственный университет – это не средняя школа № 90 в г. Новокузнецке. И если я хорошо знала математику по школьным меркам и запросто решала математические ребусы и головоломки из журнала «Наука и жизнь», это еще не значит, что мне нужно учиться в ЗМШ. Ведь дальше будет еще хуже, задачи будут еще сложнее.

Сделав такое открытие, я облегченно вздохнула и просто сожгла в печке все, что имело отношение к ЗМШ: письмо, брошюру с задачами, свою тетрадку с решениями. Конечно, я поступила очень опрометчиво. Если бы я обратилась за помощью к сестре или к учителям, возможно, все было бы нормально. Но я этого не сделала. Возможно, стоило отправить уже решенные задачи, но я и этого не сделала.

Зато есть, о чем писать в мемуарах.

Да, суровая была девушка – либо все, либо ничего! И чтобы никаких следов не осталось!

Если я летом никуда не уезжала, то почти все время проводила дома.

Время от времени мы с мамой совершали вылазки в разных направлениях – посещали магазины в центре города или еще дальше, в районе кинотеатра «Сибирь», куда добирались очень долго в тесном и душном вагоне старого, дребезжащего трамвая. Нам казалось, что в просторных магазинах этого нового микрорайона можно купить то, что не продавалось у нас в Куйбышево.

Иногда вместе с тетей Ниной и ее ребятишками ездили к ним в сад, в Редаково. Собирали ягоду, а потом с полными ведрами и сумками шли довольно долго под палящим солнцем до трамвайной остановки. Вряд ли можно назвать это отдыхом.

А по-настоящему отдыхали мы в Ашмарино, куда приходилось ездить на электричке. Моим родителям не очень-то хотелось совершать эти путешествия, но я, порой со слезами, упрашивала и уговаривала их. Действительно, там хорошо купаться и загорать – красивые места, неглубокая, спокойная река и совсем мало отдыхающих. Отец брал с собой фотоаппарат и фотографировал на цветную пленку.

Кстати, проявлял пленку и печатал фотографии он сам. Я ему иногда помогала. Мы занавешивали окна, чтобы не было подсветки, и в определенном порядке расставляли на полу ванночки с водой и с растворами.

Отец всегда делал много фотографий, чтобы мама могла подарить их нашим родственникам или послать сестрам в Москву. Еще он любил экспериментировать, например, печатал черно-белую пленку через цветные фильтры, в результате чего получались синие или желтые фотографии. На это уходила вся ночь. Только к утру мы заканчивали работу и оставляли фотографии в воде. А днем сушили их на оконных стеклах.

Позже отец приобрел всю необходимую аппаратуру – реле времени, фотоувеличитель в чемоданчике, электроглянцеватель, разные катки, бачки, рамки и т.д. Отдельно лежали пакеты с фотобумагой разного размера, химикаты и, конечно же, книги по фотоделу. В течение ряда лет он выписывал журнал «Советское фото», и мы с удовольствием ходили на выставки фотографий, которые часто устраивались в нашем городском музее.

Сейчас все настолько упростилось, что цветными фотографиями никого не удивишь, а тогда это было в диковинку.

Однажды мы ездили в Ашмарино с Наташей и тетей Надей, которая брала на работе путевки на заводскую базу отдыха.

Мы поселились в уютном домике. Рядом в таком же домике расположилась подруга тети Нади с сыном-подростком Женей. Нормальный, симпатичный мальчик, довольно общительный. Мы все вместе играли в настольный теннис, в бадминтон, пинали мяч, пытаясь играть в футбол. В общем, неплохо проводили время.

Года через три-четыре в нашем городе произошло страшное преступление, которое никого не оставило равнодушным. Недалеко от здания драмтеатра, была жестоко убита и сброшена в колодец девочка-десятиклассница. Я даже помню ее имя – Лена Максимова. Мы, комсомольцы, ставили свои подписи под каким-то письмом с требованием найти и наказать преступников.

Остается добавить, что преступников нашли. Оказалось, это сделала группа парней, среди которых находился и наш знакомый Женя.

Правда, говорили, что он ничего не делал, только смотрел.


ГЛАВА 12

РУКОДЕЛЬНИЦА


Я понимаю, что хвастаться нехорошо, нескромно и даже неприлично. Но я пишу эту главу с легким сердцем, потому что в ней нет ни капельки самолюбования. Повторю еще раз – это просто шутливый рассказ о девочке, которую зовут Я.

Вместе с мамой я очень любила навещать одну из ее подруг – соседку тетю Нину Лешину, родственницу того самого сердитого деда, которого побаивалась ребятня.

Тетя Нина была надомницей, т.е. работала дома. Она делала искусственные цветы и потом сдавала их в похоронное бюро. 

Цветы висели вниз головой, по одному или в букетиках, на веревках, натянутых через всю кухню. Я задирала голову и разглядывала эту красоту. Мне казалось, что цветы растут прямо на потолке, и хотелось их сорвать. Если не сорвать, то хотя бы дотянуться и потрогать.

Конечно, тетя Нина позволяла мне подержать в руках свою продукцию – красные маки, голубые незабудки, белые ромашки.

Оказывается, неживые цветы изготавливались из ткани или из бумаги и прикручивались к проволочным стебелькам. В центр цветка вставлялись тычинки из черных или белых ниток, покрытые пыльцой – манной крупой.

Тетя Нина показывала, как можно сделать выпуклый лепесток, как правильно прикрепить манку к нитяным тычинкам – раскрывала секреты мастерства.

Все было настолько увлекательно, что мама вскоре купила специальную книжку с инструкциями, и женская половина нашей семьи принялась осваивать эту непростую науку.

В доме появились мотки тонкой медной проволоки и гофрированная бумага всевозможных расцветок. По книге мы делали выкройки лепестков и листочков, потом вырезали их из цветной бумаги, выгибали, закручивали, соединяли.

Из-под наших пальцев сначала выходили уродливые, кособокие цветочки, любоваться которыми было, прямо скажем, невозможно. Постепенно они приобрели вполне божеский вид, но к этому времени нам уже успело надоесть наше новое увлечение.

Пока мама не овладела искусством машинной вышивки, она любила вышивать крестиком. Она накупила разноцветных ниток, которые я часто перебирала и сортировала. С неподдельным интересом разглядывала я и готовые мамины изделия: накомодник и салфетки с рисунком из анютиных глазок; газетницу с цветами и книгой, декоративные подушки – маленькую, с белочкой, и побольше, с попугаем.   

Естественно, мне тоже захотелось внести свой вклад в украшение интерьера. Поэтому мама купила вышивку и для меня -  коричневый кусок ткани с рисунком, составленным из маленьких цветных квадратиков, вкусно пахнущих краской. Мне предстояло вышить нитками мулине утиную семью: утку-маму, которая несла на коромысле два деревянных ушата с водой, и утят, приготовившихся купаться в корыте. Утята были желтенькие, с красными лапками и клювиками. Они резвились на зеленой травке.

Я с энтузиазмом взялась за дело. Вышила, примерно, половину довольно большого полотна. Потом подумала: «А что это будет? Коврик? Слишком маленький. Наволочка на подушку-думку? Слишком большая».

Так как я не находила своей вышивке дальнейшего применения, весь мой энтузиазм испарился. А может быть, просто надоело вышивать траву зелеными нитками.

Где-то в пятом или шестом классе наша учительница домоводства Лия Петровна организовала для девочек кружок вязания. Мы сами попросили ее об этом. Уж очень нам понравился сине-белый ажурный палантин, который Лия Петровна носила с черным платьем. Все девчонки захотели связать себе такой же.

Лия Петровна была невысокой и довольно полной женщиной, но одевалась всегда модно и элегантно, причем, шила и вязала сама. На своих уроках она учила нас, девчонок, правильно шить – строить выкройки, обрабатывать петли, карманы, воротники. Под ее руководством все девочки сшили себе купальники по последней моде.

Вязание не входило в школьную программу, поэтому Лия Петровна предложила собраться во внеурочное время.

На первое занятие кружка я немного опоздала. Девочки уже сидели в кабинете домоводства и сосредоточенно вертели в руках спицы.

«Боже мой! Как сложно! Я никогда не научусь!» - глядя на них, испугалась я.

К счастью, я ошибалась. Примерно, через три занятия, овладев азами, я поняла, что больше не нуждаюсь в наставнике. К тому же, мама накупила разных книг и альбомов по вязанию. Они и завершили мое обучение.

Для начала я связала себе малиновый берет, который носила, кокетливо сдвинув набок. Когда я первый раз шла в этом берете в школу, то сама удивлялась, что иду в шапочке, которой раньше не было вообще, которую я смастерила собственными руками.

Потом были шарфы, рукавички, кофточки. В шестнадцать лет я получила паспорт, причем сфотографировалась для него в красной кофточке, которую связала сама!

Позже, будучи студенткой, вязала (как крючком, так и на спицах) юбки и жилеты, пальто и сумки, свитера и купальники. Мои эксклюзивные изделия восхищали знакомых.

- Тебе осталось только обувь себе связать, - шутили они.

Кстати, обувь я вязала для моей маленькой дочки – оригинальные розовые пинетки, на которые обращали внимание даже врачи в детской консультации.

Да, я вязала все, кроме носков. За них я никогда не бралась, потому что носки вяжут бабушки.

Естественно, вся наша дружная семья увлеклась вязанием вместе со мной. Участие отца в этом чисто женском занятии выразилось в том, что он принес с работы перепутанные мотки пряжи – пестренькие полушерстяные нитки, местами испачканные машинным маслом. Их выдали отцу как обтирочные концы. Он быстро сообразил, что нитки можно выстирать и использовать по назначению, т.е. для вязания. Но сначала их нужно было распутать. Чтобы дело шло быстрее, мы растянули нитки по всему дому и потом все вместе, включая отца, ходили и сматывали их в клубки.

Из них у меня получился замечательный пуловер.

А началось все с Лии Петровны.

Еще несколько слов о роли одежды в моей детской жизни.

Так уж повелось, что я в детстве донашивала вещи моей сестры. Я носила ее старую школьную форму с заплатками на рукавах, ходила в ее старом сером пальто, которое было мне велико и болталось на мне, как на вешалке, съезжая то вперед, то назад.

Из сказок я знала, что родным дочкам всегда покупают новую одежду, а неродные донашивают обноски. Поэтому я и сделала вывод, что я моим родителям неродная. Я помалкивала о своем открытии и только, когда мама ругала меня за какой-нибудь проступок, я плакала и повторяла: «Конечно, я вам неродная».

Я искренне верила в то, что говорю, и очень сильно жалела себя.

В третьем или четвертом классе я взбунтовалась и потребовала, чтобы мне покупали новые вещи.

И вот мы с мамой в магазине выбираем демисезонное пальто. Примерив приталенное пальто из буклированой ткани, я поняла, что именно его я и искала. Пальто прекрасно сидело на мне, но рукава были чуть-чуть коротковаты. Мама не хотела покупать его, но переубедить меня было невозможно.

Проносила я свое пальто, кажется, всего один сезон – просто выросла из него.

Что касается платьев и прочих нарядов, мама шила их сама, быстро и аккуратно. Начиная с седьмого класса, я тоже втянулась в это дело.

Летние костюмчики и домашние платья шились из ситца или из штапеля. Метр ситца стоил недорого (от 53 копеек), а расцветки встречались порой такие красивые, что ткань невозможно было не купить. Для праздничных платьев покупали шелк, поплин или что-нибудь с блестками.

В то время так поступали многие женщины и девушки. Только увидят в кино новомодное платье, сразу шьют себе такое же. И семейный бюджет от этого почти не страдал.


Изредка я брала в руки большие, толстые книги в серых суперобложках и с пристрастием изучала все девять томов «Школы изобразительного искусства».

Когда я прочитала про дымковскую игрушку, да еще посмотрела приведенные там цветные фотографии, мне захотелось немедленно самой изготовить что-то подобное.

Недолго думая, попросила маму накопать немного глины и замесила «тесто» в соответствии с описанным в книге «рецептом». 

Я решила вылепить не лошадку, не свистульку, а двух фигуристых девушек в пышных юбках и кокошниках. Лепила, стараясь сделать, как на картинке. Потом поставила сушиться на подоконник.

Вспомнив сказочного Колобка, сбежавшего с подоконника, я стала следить за своими девицами.

Вижу, мои куколки начали быстро оседать. Наверное, «тесто» было недостаточно густым. Пришлось срочно принимать меры. Так как быстрее всего теряла форму их пышная грудь, я подставила под нее спичечные коробки. В результате у меня получились не стройные девушки, а приземистые, бесформенные тетки с оплывшей талией. Зато грудь у них торчала под прямым углом.

Кроме того, несмотря на все мои старания, у одной красотки носик получился маленький и незаметный, как у Майкла Джексона, а у другой – типичный русский нос картошкой. Одной девушке губы достались пухлые, словно после инъекции геля, а другая зловредно сжала губы в тонкую линию.

Неудивительно, ведь лицо я лепила с помощью спички.

Этой же спичкой я сделала своим девушкам круглые ротики, чтобы они могли… курить специальные игрушечные сигареты. Эти сигареты прилагались к сувениру по имени Перчик, которого я привезла из Волгограда. Они сгорали очень медленно, выделяя много дыма. Воистину ДЫМКОВСКАЯ игрушка получилась у меня!

Курящие толстые тетки вызывали дикий хохот у всех, кто их видел.

Но это было потом, когда я прокалила их в печке, покрыла грунтовкой согласно инструкции и раскрасила масляными красками.

Так и стояли они на книжной полке до тех пор, пока пятилетний сын моего кузена Юры не разломал одну куколку пополам. Отец склеил ее, и я стала беречь свои творения от детей. Но не уберегла. Когда моей дочери исполнилось два года, я на миг потеряла бдительность, а она воспользовалась этим и отбила им головы двумя точными ударами о батарею.

Почему мои тетки-девушки вызывали такие отрицательные эмоции у детей? Почему они их ломали и крушили?

Да потому, что курение ОТВРАТИТЕЛЬНО! Именно так и следует бороться с курильщиками и курильщицами.

Вот она – великая сила искусства!
 

Как-то раз, совершенно случайно, увидела по телевизору, какие поделки можно сделать из обычной травы. Я запомнила, как делают птичку с пышным хвостом, похожую на павлина, и человечка.

Это мое умение пригодилось мне, когда я работала в пионерском лагере после третьего курса института. Ребята из моего отряда не только научились делать забавные фигурки, но и похвастались ими перед знакомыми из других отрядов, оставив в секрете ноу-хау. 

Каково же было мое удивление, когда на следующий день меня начали осаждать группы пионеров, желающих освоить это нехитрое искусство. Хорошо, что травы на территории лагеря было достаточно.


Раньше в журналах часто печатали выкройки, по которым в домашних условиях можно было сшить из меха маленьких собачек, кошечек и т.д.

Шить из искусственного меха мне не нравилось – игла с трудом входила в синтетическую основу. Пользоваться наперстком, как советовала мама, я не хотела, да и наперсток постоянно сваливался с моего худенького пальчика. Поэтому я шила из обычной ткани. Сделала слоника из ситца в голубую полосочку и собачку из коричневой ворсистой материи. Двух зверюшек хватило, чтобы понять – научилась!

В десятом классе, накануне последнего звонка, все девочки из нашего класса два вечера собирались вместе после уроков, чтобы сшить достаточное количество меховых собачек, которых мы решили подарить первоклашкам.

И подарили! Это лучше, чем безликий сувенир, купленный в магазине.

Почему-то подарок, сделанный своими руками, сегодня почти забыт. Может быть, потому, что делать ничего не умеем?


ГЛАВА 13

Я СОВСЕМ НЕ СВЯТАЯ


Возможно, прочитав предыдущую главу, кто-нибудь подумает: «Конечно, расхваливает себя со всех сторон. А о плохом написать слабо?» 

Сейчас напишу. Есть один детский поступок, за который мне стыдно до сих пор.

В какой-то кинокомедии («Огни большого города» с Чарли Чаплиным?) я видела, как один человек собирается сесть на стул, а другой, стоя сзади, быстро убирает этот стул. И все весело хохочут.

Решив посмешить маму и папу, я (а мне было тогда лет пять) выбрала удобный момент, когда мы хотели обедать, и папа приготовился сесть за стол. Я сделала все очень быстро и ловко, как в кино. Папа оказался на полу. Потирая ушибленное место, он с недоумением смотрел на меня:

- Таня, зачем ты это сделала?

А я довольно улыбалась и думала: «Как весело! Почему же никто не смеется?»

Мама начала объяснять мне, что папе больно и, вообще, он мог сломать себе позвоночник или удариться головой и получить сотрясение мозга.

Наконец, осознав всю серьезность содеянного, я зарыдала, да так горько, что родителям пришлось меня утешать.

Страшно подумать, какие планы рождаются в головах наших детей, когда они видят в кинотеатрах и на экранах телевизоров жестокие и агрессивные современные фильмы.

Продолжаю каяться.

Был в моей жизни один случай наглого, неприкрытого вранья.

Побывав впервые (после третьего класса) в пионерском лагере, я приехала, полная впечатлений. Старалась поделиться ими с сестрой, но она слушала не очень внимательно. Тогда я решила все-таки удивить ее и рассказала о конкурсе инсценированной песни, проходившем в лагере.

Наш отряд пел песню о Чижике:

Хор:

По зеленой травке
Чижик-пыжик скачет,
А в саду на лавке
Ученица плачет.

Чижик:

Что с тобой, бедняжка,
Может, заблудилась?
Может, мыла чашку,
А она разбилась?

Ученица:

Чашка не разбилась,
Я не заблудилась.
У меня в тетрадке двойка появилась.

Чижик:

Что ты, что ты, Зойка!
Двойка ведь не дело!
У тебя, наверно, голова болела?

Ученица:

Вовсе не болела,
Я в кино ходила.
За уроки села,
Только поздно было.
Так и не решила трудную задачу.
Оттого и двойка, потому и плачу.

Хор:

Глянул Чижик-пыжик в Зойкины тетрадки…
Улетел из сада в страхе, без оглядки.

Вот такая незатейливая песенка.

Мы старательно готовились к этому конкурсу: разучивали слова, заполняли тетрадки неправильно решенными примерами и задачами, кляксами и двойками. Абсолютно все ребята в отряде пробовались на роль Чижика (мальчики) и ученицы Зойки (девочки).

Все было настолько увлекательно и интересно, что, рассказывая об этом сестре, я неожиданно сказала неправду. Сказала, что я пела партию Зойки на конкурсе.

Так как голос у меня тихий и слабый, а петь я не умею вообще, Валя, естественно, не поверила. А я все твердила:

- Я пела со сцены!

А вот это уже была чистейшая правда, потому что всем отрядом мы начинали и заканчивали песню, изображая на сцене хор.

Кроме вышеописанных эпизодов, был еще один грех – групповое мелкое хулиганство. Это выглядело так:

Мальчишки натягивали нитку через дорогу на высоте около 20 см от земли. Мы все прятались и наблюдали из укрытия за реакцией прохожих. Но ничего интересного не происходило, так как нитка легко рвалась. Тогда мы решили натянуть леску на уровне головы. Первым шел низенький мужичок в кепке. Он очень удивился, когда кепка вдруг свалилась у него с головы. Хотя дело было вечером, глазастый мужичок заметил леску и, чертыхаясь, порвал ее.

Мы в панике помчались, кто куда. Я спряталась в соседском сарайчике. Подглядывая через щель в двери, я боялась только одного – что меня найдут по громкому стуку моего сердца.

Трусиха! Правильно говорят: «Боишься – не делай! Делаешь – не бойся!»

Приглашали меня мальчишки и по чужим огородам лазить. Например, забраться к Ивановым и нарвать крыжовника. Я не согласилась – не люблю крыжовник!

Если у кого-то обнаружится еще компромат, относящийся к моему детству, приносите, почитаем вместе!


ГЛАВА 14

ПО ЛАГЕРЯМ


Чтобы укрепить мое чрезвычайно слабое здоровье, родители отправили меня в санаторный пионерский лагерь. Я как раз окончила третий класс и считала себя достаточно самостоятельной, чтобы целый месяц жить вне дома.

Лагерь предназначался для детей с заболеваниями сердечно-сосудистой системы. Я соответствовала этой категории, так как после частых ангин у меня обнаружился порок сердца.

Диагноз неприятный и страшный, один врач подтверждал его, другой опровергал. Что касается меня, никакой порок я не ощущала.

Это был прекрасный лагерь с двухэтажными теплыми корпусами, напоминающими дворцы культуры или кинотеатры середины 50-х годов с колоннами и лепниной. Заасфальтированные площадки и дорожки, ведущие к столовой и к беседкам, красивые клумбы и вазоны с цветами органично вписывались в лесной ландшафт. Детишкам полагалось усиленное питание. Кроме обычной еды, почти ежедневно давали кусочек сливочного масла, ломтик голландского сыра, печенье, сок, фрукты. 

В первый же день я подружилась с тремя девочками – соседками по палате. Одна из них, Оля Пилатова, сразу огорошила нас:

- А у меня дома есть волшебная палочка.

Мы засмеялись. Всем известно, что это бывает только в сказках, а мы, юные пионеры, уже не верили в разные выдумки. Но Оля говорила так убежденно, что мы засомневались.

Вот ее рассказ.

«Мой папа любит ходить на охоту. Однажды он пошел в лес, увидел на дереве какую-то большую птицу и прицелился в нее. А она вдруг и говорит человеческим голосом, потому что это была не птица, а Баба Яга:

- Не стреляй в меня, я тебе волшебную палочку дам за это.

Папа согласился. С тех пор у него все есть – и красивая мебель, и машина. Даже вот это платье волшебная палочка сделала». 

Оля погладила рукой свое красное штапельное платьице.

Мы по очереди потрогали ткань – настоящая. Этот последний аргумент – платье – сломил нас. Мы поверили!

- Если хотите, - продолжала Оля, - я попрошу папу, и он привезет сюда волшебную палочку.

- Хотим! Конечно, хотим! – закричали мы и тут же стали мечтать о ящике мороженого, о шоколадках и пирожных, которые мы попросим у палочки.

Еле-еле дождались субботы, когда к Оле должны были приехать родители. Потом томились в ожидании еще неделю. Наконец, по лагерному радио объявляют:

- Пилатова Оля, подойди к центральным воротам. К тебе приехали родители.

Излишне говорить, что к центральным воротам отправилась не одна девочка, а четыре. Правда, Оля не разрешила нам приближаться к отцу. Она заставила нас спрятаться в высокой траве, а сама о чем-то долго говорила с мамой и папой. Потом, вернувшись к нам, Оля сообщила, что отец забыл привезти волшебную палочку, но обязательно сделает это в следующую субботу. А пока он угощает нас конфетами и печеньем, сделанными с помощью волшебства.

Конечно, конфеты немного подсластили горечь разочарования. Мы поняли, что Оля столько времени водила нас за нос, но простили ее.

Глупые! Ведь в школе-то нам говорили, что чудес не бывает. Всегда нужно слушать учителей!

А еще учителя говорили, что материя первична, сознание вторично. В нашем случае тоже первичной была материя – красная, штапельная…


Через два года я созрела для следующей поездки в пионерский лагерь.

На этот раз лагерь назывался «Лесная республика» и предназначался для ослабленных, тубинфицированных (т.е. зараженных туберкулезной палочкой) детей. Я соответствовала и этой категории, так как реакция Манту у меня была положительной, и я состояла на учете у фтизиатра.

«Лесная республика» разочаровала меня.

Горы, поросшие лесом, выглядели красиво. Но, чтобы добраться до корпуса, нужно было преодолеть более ста ступенек лестницы. И кто только придумал – столовая под горой, а корпус на горе? Внизу находилась и площадка, где проходили утренние и вечерние линейки. Несколько раз в день приходилось нам штурмовать эту лестницу.

Палата, где мы жили, напоминала казарму – деревянные стены и множество кроватей. Все девочки отряда спали в одном помещении, а за тонкой перегородкой спали мальчишки. После отбоя с их половины часто доносились смех, стук в стену, какие-то крики. Мы отвечали им тем же.

Когда все, наконец-то, стихало, и народ засыпал, я долго ворочалась с боку на бок – жуткое чувство голода не давало мне покоя. Так уж я устроена, что ем мало, но часто. А ужин в лагере обычно в 7 часов. Не помню, давали потом еще кефир или нет, но перед сном мой желудок бунтовал и просил хотя бы кусочек хлеба. А уносить хлеб из столовой запрещалось.

Нужно сказать, что вес детей при поступлении в лагерь и перед отъездом домой строго контролировался. Если в конце сезона у ребят был привес, значит, лагерь сработал хорошо, если вес уменьшался – плохо.

Мне кажется, я им всю отчетность испортила. Или они занимались приписками.

После седьмого класса мне вдруг захотелось экстрима, и я стала проситься в спортивный лагерь. Папа взял на работе путевку. Когда проходили медкомиссию, врач спросил:

- А ты выдержишь? Там ведь тренировки два раза в день, и жить придется в палатках.

Я радостно кивнула:

- Выдержу!

Палаточный лагерь располагался на берегу реки. К реке мы бегали по утрам умываться и чистить зубы, если не хотелось стоять в очереди к умывальнику. У реки играли в редкие минуты отдыха, строя каменные мосты, плотины или просто сидели, наслаждаясь прохладным, пахнущим рыбой, ветерком.

Наш отряд назывался 14с. Были еще отряды: 5г – гимнасты, 2ф – футболисты и т.д. Буква «с» означала – сборный, т.е. в нем собрались дети, не имеющие к спорту никакого отношения. Тем не менее, мы, как и все остальные, два раза в день ходили на тренировки и участвовали во всех лагерных мероприятиях.

Однажды в лагере проводилась эстафета. Она состояла из нескольких этапов, на которых нужно было, например, нести теннисный шарик на ракетке, перепрыгивать через препятствия – барьеры, просто бежать как можно быстрее и т.д.

Тренером в нашем отряде был студент-старшекурсник, а его жена, которую мы видели довольно редко, работала у нас воспитателем. Мы с уважением относились к тренеру и понимали, как трудно ему подобрать кандидатуры для участия в этой эстафете – слишком далеки были мы от спорта.

Когда он подошел ко мне, я поняла, что мне не отвертеться, и сразу сказала:

- Давайте я понесу шарик на ракетке.

- Шарик? – осуждающе посмотрел на меня тренер. – Это с твоим-то ростом?

- А что тогда?

- Бег с препятствиями. Будешь прыгать через барьеры.

- Барьеры?! Но я их даже никогда не видела… - пыталась я возражать.

- Вот завтра и увидишь.

Кажется, я все-таки упросила тренера показать мне технику прыжка и даже сама прыгнула несколько раз.

Наступило завтра – прекрасный, солнечный день. В назначенное время все участники эстафеты заняли свои места на этапах. Болельщики расположились за веревочным ограждением вдоль всей дистанции.

Я стояла в начале своего этапа. Впереди выстроились те самые барьеры, но я на них не смотрела. Поминутно оглядываясь назад, я ждала девочку из нашего отряда, которая должна была передать мне эстафетную палочку.

Рядом со мной стояла моя соперница. Она была пониже меня, но зато на ногах у нее были шиповки. «Настоящая бегунья», - со страхом подумала я и посмотрела на свои ноги в обычных кедах.

К сожалению, я совершенно не помню, как я пробежала этап, но зато отлично помню поддержку болельщиков. Они болели за меня, скандируя мой номер и выкрикивая: «Давай-давай!»

Наверное, потому что я была последней.

Меня всегда восхищали авантюристы, а моим любимым литературным героем, как я уже говорила, был и остается Остап Бендер. Помните шахматный турнир, в котором он выступал, зная наверняка только один ход: е2-е4?

Так же поступила и я. Будучи освобожденной в школе от уроков физкультуры, вышла на старт. И не где-нибудь, а в спортивном лагере, где состязались почти настоящие спортсмены. Я надеялась только на свои длинные ноги. Бендер, кстати, тоже тогда надеялся на свои ноги. Думал, что ему все-таки удастся убежать, чтобы не побили.

А жить в палатке оказалось не так уж плохо.

Правда, несколько ночей было довольно холодно, зуб на зуб не попадал. Потом ночью прошел дождь, и одна девочка в нашей палатке проснулась в мокрой постели. Не подумайте что-нибудь, просто протекала брезентовая крыша. Пришлось перенести ее кровать в безопасное место. Да и от жары палатка не очень-то спасала. Зато, если поднять края палатки, можно запросто общаться с соседями.

Хотя вход в палатку был свободный, и наши вещи лежали открыто, ничего не пропадало. Единственная проблема, тревожащая администрацию лагеря, заключалась в распитии спиртных напитков в старших отрядах, где находились настоящие футболисты и хоккеисты. Об этом постоянно говорилось на общелагерных линейках. Предупреждали, что наказание будет строгим – провинившихся выгонят из лагеря. А уезжать-то никому не хотелось!


Правильно говорят, что история повторяется.

Через несколько лет я посетила те же места, но уже в другом качестве. В «Лесной республике» пришлось даже пожить несколько дней. Это был специальный заезд для студентов – тренировочный лагерь, где из нас готовили будущих пионерских вожатых.

Со мной и тут произошла курьезная история.

Накануне отъезда в лагерь я куда-то очень спешила. Натянув мини-юбку, я увидела, что в самом низу, по шву, юбочка немного измята. Раздеваться и гладить было некогда, выйти из дома в мятой юбке не представлялось возможным.

Я быстренько включила утюг и осторожно провела им по измятой материи. Не помогло. Тогда я посильнее надавила на утюг и, конечно же, носик утюга съехал с ткани прямо на кожу, где и отпечатался в виде равностороннего треугольника со стороной 2 см. (Дети, если вы уже изучаете геометрию, определите высоту данного треугольника).

Из-за спешки я не обратила на него внимания. Главное, что юбка разгладилась!

Но вскоре на месте маленького красного треугольника вздулся большой и болезненный волдырь. Я пыталась заклеить его лейкопластырем – становилось еще хуже. Когда к нему прикасалась плотная ткань моего финского спортивного костюма, в котором я проводила большую часть времени в лагере, я не могла сдержаться и тихо стонала от боли.

Чтобы ткань не касалась волдыря при ходьбе, я оттягивала штанину рукой. Так и ходила, мучаясь, по длинной и крутой лестнице вверх и вниз.

Зато моя травма спасла меня от участия в многочисленных конкурсах и смотрах, проводимых в лагере!

Лет через двадцать наши кинематографисты начали снимать фильмы о мафии, где есть кадры, посвященные пытке горячим утюгом.

Клянусь, это не я их научила!


ГЛАВА 15

ПУТЕШЕСТВИЯ


Вообще-то, я домоседка. Дома мне никогда не бывает скучно, я всегда найду занятие по душе, чтобы интересно провести свободное время.

Такой же я была в детстве. И тем не менее, из девяти летних школьных каникул, имевшихся в моем распоряжении, пять раз я куда-то выезжала. О поездках в пионерский лагерь я уже написала в предыдущей главе.

Свое первое дальнее путешествие я совершила в компании с мамой и Наташей. Мама давно хотела навестить своих братьев и сестер, живущих в европейской части страны. Их большая часть жила в Москве, точнее, в Химках. Наконец, когда мне уже исполнилось четырнадцать лет, отец – наш главный финансист – дал «добро» на эту поездку.

К тому времени в нашей семье все, кроме меня, работали, т.е. денег было достаточно. Мы с Валей уже листали импортные журналы мод и нам хотелось носить стильную одежду, а не ту, что предлагали местные магазины.

Короче: «В Москву, в Москву!»

Итак, мы загрузились в вагон, помахали из окна провожающим, и поезд тронулся.

Трое с половиной суток мы с Наташей тряслись на верхних полках, а мама – на нижней. За это время она перезнакомилась с попутчиками, да так, что многие считали девушку, ехавшую с нами четвертой, ее дочерью. Мама все хотела, чтобы на эту девушку обратил внимание парень, похожий на эстонца. Он занимал боковое место. Как и подобает эстонцу, парень сдержанно улыбался в ответ на мамины попытки выступить в роли свахи. А девушка хихикала, смущенно отворачиваясь к окну.

Нам с Наташей уже все надоело – и дурацкие разговоры в вагоне, и почти не меняющийся пейзаж за окном. От скуки мы развлекались тем, что добавляли к каждому существительному суффикс «юлька». Получалось глупо, но нам было очень смешно.

- Смотри, какая козюлька пасется, - чуть не сваливаясь с полки от хохота, говорила Наташа.

- Впереди какой-то мостюлька, - сообщала я, задыхаясь от смеха.

На каждой станции мы с Наташей выходили из вагона и прогуливались по перрону. Мама тогда переживала вдвойне. Если нас не контролировать, вдруг мы отстанем от поезда? А если она пойдет с нами, воры могут украсть наши чемоданы, оставленные без присмотра в вагоне. Как поступить? To be or not to be?

К счастью, ничего плохого с нами не произошло, и мы благополучно прибыли на Казанский вокзал.

В Москве было здорово!

Выполнив обязательную программу, т.е. посетив музеи, посвященные В.И. Ленину и Октябрьской революции, мы со спокойной совестью отправились в Кремль, на ВДНХ и в другие интересные места. К сожалению, Третьяковская галерея, куда советовал сходить мой отец, закрылась на ремонт, а билеты в театры были распроданы заранее, поэтому ни на один спектакль мы не попали. Правда, мы с Наташей не очень страдали от этого. Для нас важнее был визит в зоопарк или в Центральный парк культуры и отдыха с аттракционами.

Очень много времени занимали у нас походы по магазинам. Если мы хотели купить что-то хорошее, приходилось стоять в очереди иногда почти целый день. Тем не менее, необходимые покупки были сделаны.

Мне купили серую шубку из искусственного каракуля, меховую шапку-аляску и коричневые сапожки-бурки. Точно такой же наряд купили и Наташе.

Когда я уже зимой впервые ехала в этом «прикиде» в трамвае, мне казалось, что все пассажиры не сводят с меня глаз, думая при этом: «Ах, как модно и красиво одета эта девочка!»

Не помню, сколько сезонов проносила я свою шубку, но так как я очень быстро росла, маме пришлось надставить рукава и отдать шубку в химчистку, чтобы ее там выкрасили в черный цвет. Таким образом, жизнь шубы была немного продлена.

Среди моих обновок был классный плащ-дождевик из какого-то мягкого синтетического материала в рубчик. Серебристый, с белой отделкой, он выглядел очень экстравагантно. Мне так хотелось быстрее его носить, что я заявилась в нем на перекличку.

Ночью как раз прошел дождь, и на сырой земле еще оставались мелкие лужицы. Но день был солнечный и теплый. Все ребята пришли легко одетые, а я – как инопланетянка.

В дождевике, конечно, было жарко. Зато как красиво!

Аналогичный случай уже имел место в моей жизни. Помните нежно-розовый свитер?

К сожалению, мой дождевик просуществовал недолго. Вскоре в моду буквально ворвались болоньевые плащи, и мама с помощью знакомых продавцов приобрела мне очень красивый плащ с золотыми пуговицами. Я шла в нем в школу и думала: «А ведь такого плаща нет даже у учителей!» И это была сущая правда.

Потом в болоньевые плащи обрядились все: мужчины и женщины, старики и дети. Но это уже совсем неинтересно.

И вообще, я ведь пишу о путешествиях, а не об одежде.

Итак, выполнив в Москве свою миссию, мы поехали в Кондрово, где жила мамина сестра Антонина.

Никто бы не подозревал о существовании этого небольшого городка, если бы не целлюлозно-бумажный комбинат, выпускающий не только тетради и альбомы, но и туалетную бумагу, которую невозможно было купить в магазине.

Мамина сестра жила в частном доме недалеко от речки. Погода была замечательная. Мы не только гуляли по городу, но и купались, катались на велосипедах. Только представьте себе картину – дорога вьется среди бескрайних полей, покрытых бледно-голубыми цветочками льна. По краю поля, вдоль обочины дороги – кайма из необыкновенно ярких, синих-синих васильков. А над головой – безоблачное голубое небо и нереальная тишина кругом.

Эта картина – пейзаж в голубых тонах – до сих пор кажется мне олицетворением покоя. Иногда хочется опять оказаться на той дороге, вдали от городской суеты.

В книге «Двенадцать стульев» Ипполит Матвеевич, неожиданно появившийся в дворницкой, оправдывался перед Остапом Бендером:

- Я приехал не из Парижа, а из…

- Чудно, чудно! Из Моршанска.

Слова товарища Бендера каждый раз восхищали меня, потому что именно в Моршанске жил с женой и дочерью мамин старший брат Василий, подполковник.

Мы добрались до военного городка ночью, но все-таки разыскали нужный дом и квартиру. Свалились, как снег на голову.

Из этой поездки запомнилось, как мы гуляли в парке и дядя Вася, жмурясь от удовольствия, пил пиво с вяленой воблой, которую специально принес с собой в газетке.

Вот такое путешествие из города N в Москву и, естественно, обратно. Много денег было потрачено, много всякой ерунды было куплено. В том числе пластинка суперпопулярного тогда квартета «Аккорд» с хитом «Возвращайся».

Увидев эту пластинку, отец недовольно скривился:

- М-да-а. Стоило из-за этого в Москву ехать…

А Валя, между прочим, была очень рада!


Моя следующая, последняя поездка в школьном возрасте проходила в составе туристической группы и опять вместе с Наташей. В группе было десять человек – дети сотрудников завкома КМК, где работала тетя Надя. Она-то и достала путевку для меня.

Путевка стоила совсем недорого, так как большую часть ее стоимости оплачивал профсоюз. Мама не хотела меня отпускать, а тетя Надя убеждала ее, что упускать такую возможность просто глупо.

Возглавляла группу молодая сотрудница завкома Светлана. Маршрут назывался «По Ленинским местам» и включал города Ульяновск и Казань.

До Ульяновска доехали поездом без приключений. К вечеру прибыли на турбазу, в которую превратили одну из школ города. Просто вместо парт в классных комнатах поставили кровати.

Казалось, что сюда съехались ребята со всего Советского Союза, чтобы собственными глазами увидеть памятные места, знакомые по фотографиям и кинофильмам – дом, где жила семья Ульяновых, улицы, по которым ходил маленький Володя.

Вечером все группы собрались на турбазе. Такого огромного количества школьников я еще не видела. Ярко освещенная площадка перед школой буквально кишела детьми.

Светлана получила талоны на питание и повела нас в столовую. После ужина мы обнаружили, что у нас еще есть свободное время до отбоя, поэтому можно немного погулять по городу.

Мы с Наташей отправились вдвоем. Наташа была нарядно одета – белоснежная водолазка, плиссированная черная юбка. В чем была я – не помню.

Повернув за угол школьного здания, мы оказались в темноте. Здесь не было ни одного фонаря, стояли какие-то сараи. Короче, мы попали на задворки школы. И вдруг из темноты выныривает паренек и, особо не церемонясь, хватает меня за руку. Я пытаюсь вырвать руку, но ничего не получается – он держит очень крепко.

- Как тебя зовут? Откуда ты приехала?

Он говорит, а я молчу как рыба и думаю: «Почему он решил познакомиться со мной? Ведь Наташа наряднее».

Пока я пребывала в ступоре, Наташа не теряла времени зря. Она набросилась на парня как птица, защищающая своих птенцов. Она толкала его кулаками в грудь, пыталась разжать его пальцы, чтобы освободить мою руку.

- Отпусти ее! Отпусти немедленно!

Парень, не ожидавший такой активности от девчонки-малявки, от удивления отступил. Слава Богу, я была свободна!

Забегая вперед, скажу, что аналогичный случай произошел со мной в Анапе. Окончив I курс иняза, я с двумя подружками приехала отдыхать на море. В первый же вечер мы пошли погулять по городу. Я выглядела обыкновенно – короткая бело-зеленая юбочка и белый топ, ярко-рыжие (специально выкрасила хной) волосы до плеч.

Мы шли по тротуару, навстречу шла группа парней. Вдруг один из них останавливается прямо передо мной, нагло хватает меня за руку (закон парных случаев в действии) и говорит:

- Рыжая, как ты мне нравишься!

Так как мои подружки оставили меня наедине с этим джентльменом, мне пришлось выкручиваться самой. Но я не растерялась.

- What do you want? Let me go!  – возмущенно произнесла я на чистейшем английском языке.

- Рыжая, ты что? – испуганно захлопал ресницами парень.

Так и не закрыв рот после этой фразы, он отступил в сторону. Я, довольно улыбаясь, продолжила свой путь. А подружкам я все-таки сделала выговор за то, что бросили меня в беде.

Ой, а если бы это был Дима Билан, поющий «Never let you go»?

Лучше вернемся к Ленинским местам.

В Ульяновске мы посетили два дома-музея, где жила семья Ульяновых в разные годы. Не столько длилась сама экскурсия, сколько приходилось дожидаться своей очереди – всюду огромное количество туристов, в том числе и иностранных. Их, кстати, пропускали без очереди.

И вот сидим мы с Наташей на скамейке, томимся в ожидании. Рядом присели мужчина и женщина в цветастом брючном костюме. Они разглядывали нас некоторое время, а потом мужчина, улыбаясь, что-то сказал по-французски и показал на Наташу. У нее тогда была длинная светлая коса – типичная русская прическа. Женщина тоже заулыбалась. Мне не понравилось, что они вели себя так бесцеремонно, хотя ничего плохого они не сделали.

Вообще, иностранцы в нашей стране порой не считались с общепринятыми правилами поведения.

Когда мы в Москве пришли в круговую панораму (панорамный кинотеатр на ВДНХ), чтобы посмотреть какой-то видовой фильм, то увидели, что в зале много иностранцев, причем один из них нагло курил сигарету. Возмущенная до глубины души мама подошла к руководителю группы и высказала ему все, что она думала по этому поводу. Она сказала, что висит табличка «Не курить!», что не так давно сгорела Бородинская панорама, наверное, кто-то вот так же курил внутри, а ведь достаточно одного окурка, даже одной искорки, чтобы воспламенились экспонаты, а здесь, если начнется пожар, могут и люди пострадать!

Оказывается, это от мамы передалась мне на всю жизнь нелюбовь к курильщикам!

Не только мама в Москве, но и мальчишки из нашей группы в Ульяновске вступали в контакт с иностранцами. Они специально ходили вечером гулять на речной вокзал, в порт, где стояли теплоходы с интуристами. Иногда им удавалось обменяться значками. Счастливчикам все завидовали. Забугорную вещицу рассматривали и обнюхивали, как будто это был таинственный метеорит из далекого космоса.

Наша руководительница Светлана, пообщавшись с коллегами на турбазе, сделала нам такое предложение:

- Давайте не поедем в Казань. Там все равно смотреть нечего. Лучше купим билеты на пароход и поплывем вниз по Волге в Волгоград.

В Волгограде на Мамаевом кургане не так давно открылся мемориальный комплекс, посвященный Сталинградской битве. Мы, конечно, читали про огромную Родину-мать с мечом, про вечный огонь в зале Воинской славы, про стены-руины. Очень хотелось самим все увидеть. Поэтому предложение Светланы было принято единогласно и с громкими криками «Ура!».

Пароход, на котором нам предстояло пуститься в плавание, назывался «Михаил Калинин». Он был построен то ли в конце 19 века, то ли в начале 20-го. Мемориальная доска сообщала, что одно время на нем работал грузчиком (или матросом?) Валерий Чкалов. На пароходике было всего две палубы – верхняя и нижняя. И вообще, он выглядел совсем не так, как многопалубные, сверкающие огнями теплоходы с интуристами.

Наши места оказались в трюме, так как мы ехали третьим классом. На более дорогие билеты не хватило денег. В трюме стояла невозможная духота, спать приходилось сидя. По соседству расположился цыганский табор с громко орущими детьми. Короче, довольно веселенькая атмосфера.

Мы старались как можно больше времени проводить на палубе, дышать свежим речным воздухом. Любопытно было смотреть, как мимо нас проплывали берега и деревеньки, иногда – города. С ужасом увидели, какая грязная Волга. По ней плыли бревна, щепки, поломанные ящики, мусор, и даже дохлые кошки и собаки. Как по моей родной Абушке в половодье. Да, река производила удручающее впечатление.

Обедали мы в ресторане, который находился в носовой части «Михаила Калинина». Отсюда открывался прекрасный вид – широкая, могучая Волга с двумя неизменными попутчиками-берегами прокладывает себе дорогу за горизонт, в бесконечность. Тоже впечатляет!

Несколько раз заходили в порт, например, в Саратове, где стояли часа два. Можно было сойти на берег, прогуляться по пристани, почувствовать твердую землю под ногами.

Во время длительных стоянок происходила разгрузка или загрузка парохода. Это выглядело так: матросы цепляли на спину специальные деревянные приспособления, куда укладывался мешок. Согнувшись вдвое от тяжести и стараясь не уронить свой груз, матросы цепочкой, как муравьи, почти бегом сновали по сходням. Раньше я такое видела только в кинофильмах про дореволюционную жизнь. В действительности все оказалось намного суровее и жестче и совершенно не вписывалось в реалии 20-го века.

Из этого путешествия вниз по Волге-матушке запомнился один смешной эпизод.

Наши мальчишки раздобыли где-то бутылку вина и решили выпить ее тайком в укромном месте. Они осторожно, чтобы никто ничего не заподозрил, собрались на нижней палубе, на корме, где под брезентом лежали спасательные шлюпки.

А в это время девчонки стояли на верхней палубе и сцену распития спиртного напитка наблюдали с самого начала и до конца. Да, правильно поется в песне: «Мне сверху видно все, ты так и знай!»

Наконец, пройдя через шлюз в городе Волжский, прибыли в Волгоград. Когда добирались до турбазы, дорогу нам перегородили киношники, снимавшие документальный фильм о городе. Начало было многообещающим.

Турбаза, располагавшаяся также в здании школы, встретила нас тишиной и пустотой. На наш стук в дверь выглянул сторож, который сказал, что все уже разъехались, кровати вывезены и турбаза закрыта.

Наша Светлана была в отчаянии, но не сдалась. После множества телефонных звонков все как-то устроилось. Правда, спать нам пришлось на матрасах, на голом полу и без постельного белья. Но после путешествия в трюме даже это показалось нам роскошью.

На следующий день мы отправились на Мамаев курган.

Все, что мы увидели тогда, можно описать только восторженными словами. Грандиозно! Потрясающе! Великолепно!

В зале Воинской славы звучала тихая, печальная музыка – плач матери-Родины. Посетители медленно двигались вдоль стен, где на огромных полотнищах были написаны фамилии военнослужащих, погибших в Сталинградской битве. В центре зала, у Вечного огня замерли в почетном карауле два солдата.

Торжественную обстановку нарушала местная сумасшедшая – девица лет восемнадцати. Напевая песенку, она весело скакала, как маленький ребенок, не обращая внимания на осуждающие взгляды посетителей. Она подходила к солдатам, строила им рожи, пыталась потрогать их лицо и оружие. Дежурный милиционер выводил ее из зала, но через какое-то время она появлялась вновь.

Когда мы после осмотра направились к выходу, в зал ворвалась съемочная группа с кинокамерами и осветительными приборами. Тут же возникла легкая суета. Рабочие укладывали на полу толстый черный электрический кабель, похожий на бесконечно длинную змею. Оператор пристраивал камеру на штатив, а уже собравшаяся толпа любопытных молча взирала на эти приготовления.

- Я остаюсь здесь, - Наташа решительно повернулась на 180 градусов. – Я хочу сняться в фильме.

- Зачем тебе это надо? – от удивления и неожиданности я споткнулась о кабель.

- Хочу и все! Пока не попаду в кадр, не уйду отсюда.

Мне эта затея не понравилась, но, зная Наташин упрямый характер, я поняла, что отговаривать ее бесполезно.

- Я подожду тебя снаружи, - только и успела крикнуть я вслед удаляющейся кузине.

Ждать вообще – довольно противное занятие, а ждать в жару на солнцепеке – это просто кошмар! Не помню, сколько времени я просидела на лавочке, с надеждой поглядывая на выход, откуда должна была появиться Наташа, но ее все не было.

Вскоре нарисовалась наша группа во главе со Светланой. Они сказали, что продолжают подъем на курган, и мне ничего не оставалось делать, как присоединиться к ним.

Я шла позади всех, то и дело оглядываясь назад. К счастью, вдали замаячила Наташина фигурка. Я притормозила.

- Ну что? Снялась? – первым делом спросила я, когда Наташа подошла ко мне.

Она разочарованно махнула рукой:

- Они даже еще не начали.

Длительное пребывание под палящими солнечными лучами не прошло для меня даром. Я перегрелась, получила тепловой удар.

Вечером у меня поднялась температура, разболелась голова. Состояние не улучшилось и утром.

На этот день было запланировано посещение дома Павлова. Не отменять же экскурсию из-за меня! Все ушли, оставив мне лекарства и тарелку с какой-то едой, хотя есть я не могла – меня тошнило.

Я лежала больная, на голом матрасе, на полу в пустой классной комнате. Одна в чужом городе. Как мне хотелось домой! К маме!

В полдень пришла какая-то женщина, наверное, дежурная, и спросила, не нужно ли чего. Вечером вернулась наша группа. Наташа, лучась от счастья, показала мне кусок кирпича – сувенир из дома Павлова. Там таких камней целая куча. Говорят, каждую ночь насыпают, а днем туристы на сувениры растаскивают.

Мне было немного досадно, что Наташа не захватила кусок кирпича для меня, но я ничего ей не сказала.

На ужин в столовую я пошла вместе со всеми. Я чувствовала себя новорожденным жеребенком, неуверенно переставляющим свои слабенькие ножки.

Вот так нарушение теплового баланса в моем организме лишило меня удовольствия лицезреть развалины дома – памятника войны.

Через пять дней после прибытия в Волгоград мы попрощались с городом и его достопримечательностями.

Я думаю, нашу поездку вполне можно считать удачной, потому что мы привезли из нее кучу сувениров, наборов открыток и массу впечатлений.


Р. S. Пусть мне не удалось тогда посетить Казань, но моя дочь все-таки побывала в этом замечательном городе. К тому же, не в обычные дни, а во время празднования 1000-летия Казани!


ГЛАВА 16

О ВРЕМЕНА! О НРАВЫ!


(Детям не читать! 18+)

- О tempora! О mores! – ворчали древнеримские старики, глядя на молодых людей в суперкоротких туниках.

- Ну и молодежь пошла! Раньше такого не было, - часто можно услышать и сегодня.

Старшему поколению, пожилым людям, обычно кажется, что во времена их молодости жизнь была гораздо лучше и спокойней, чем сейчас, а молодые люди, непорочные и безгрешные, совершали исключительно правильные поступки, поэтому и превратились в мудрых, убеленных сединами стариков. Так ли это? Судите сами.

Я еще не ходила в школу, когда к кому-то из соседей приехали из другого города гости – красивая, модно одетая женщина по имени Жанна и девочка моего возраста, ее дочь. Моя мама тут же отправилась к приятельницам, чтобы обсудить эту новость. На следующий день уже в нашем доме шло бурное обсуждение нарядов Жанны, ее туфель и прически. Вдруг, понизив голос, одна из соседок сказала:

- Жанна курит! Несколько раз в день ходит курить в туалет – прячется.

Я возилась с игрушками в своем уголке, но слышала все до последнего слова.

Какой ужас! Жанна КУРИТ! Я в то время знала только одну курящую женщину – нашу соседку Надьку. Но ведь она цыганка, что с нее возьмешь? А красивая молодая мама разве может курить? Какой позор!

С этого момента я старалась как можно больше времени проводить в огороде у огуречных грядок. Мимо этих грядок проходила Жанна в туалет.

Как только она появлялась на дорожке, я приближалась к ограде и смотрела на нее долгим, неотрывным взглядом, как смотрят только маленькие дети. Мои широко раскрытые глаза говорили: «Я знаю твою тайну». Когда Жанна возвращалась, я все так же, молча, вопрошала ее: «Ты опять курила? Как тебе не стыдно?»

Будто читая мои мысли, женщина отводила глаза, опускала голову и быстро проходила мимо.

Вскоре они уехали.

В школе, в старших классах, типичен был такой разговор:

- Иванов, тебя вчера видели за школой. Ты курил! – строго выговаривала учительница какому-нибудь второгоднику.

- Нет, я не курю, - краснея, оправдывался детина.

- Он врет! Он курит! – возмущенно кричал весь класс.

Нет нужды описывать, что творится в наших школах сегодня. А ведь прошло всего 30-40 лет. Хотелось бы, чтобы в будущем, спустя такой же промежуток времени, между учителем и учеником состоялся следующий диалог:

- Иванов, я вчера видела твоего отца с сигаретой. Он курил! – возмущенно выговаривает старенькая учительница ученику.

- Нет, Мариванна, он не курит, - краснея, оправдывается ученик.

А класс притих. Он вообще не понимает, о чем идет речь…


Однажды летом за ужином мама сказала:

- Юрка Кухарев пришел из тюрьмы.

- Из настоящей? – уточнила я.

- Конечно. А из какой еще?

Я поняла, что задала глупый вопрос, но это было от растерянности.

Обычно, строя тюрьму для мух, я как-то не задумывалась, что на свете существуют настоящие тюрьмы, где томятся настоящие заключенные. Тем более, не могла я предположить, что заключенным может оказаться парень, живущий недалеко от нас.

Потом я увидела его – очень короткая стрижка, взгляд исподлобья. Было немного страшно. Но еще страшнее стало, когда по переулку пополз слух: «Юрка ходит по огородам, режет мак».

Добрался он и до нашего огорода.

Все произошло тихо и незаметно. Просто утром, подойдя к маковой грядке, мы увидели, что все коробочки с созревающими зернышками испорчены.

Нам было так противно, что мы выдернули с корнем эти растения и выбросили их. С тех пор мы не сеяли мак.

Примерно, через двадцать лет история повторилась, но уже на нашей даче, где на клумбе цвел очень красивый декоративный мак. Средь бела дня пришли аккуратные и воспитанные мальчики со спортивной сумкой и нагло срезали все маковые головки. Мама бросилась к ним.

- Что вы делаете?! Оставьте хоть семена.

- Конечно, возьмите. Они нам не нужны, - охотно согласился один из наркоманов и отсыпал в мамину ладонь немного зернышек.
 

В девятом классе у нас появились новенькие. Они пришли из восьмилетней школы №6, расположенной в районе столь любимого мамой кирзавода. Девочки были неплохие, тихие, но знаниями не блистали. Одна из них – Шувелёва – проучилась с нами совсем немного и перешла в вечернюю школу по причине… интересного положения. Правда, мы тогда ни о чем не подозревали. Ушла и ушла. Мы с ней толком и не познакомились-то. Это уже потом мне мама все рассказала.


С первого класса со мной учился один мальчик – тихий троечник Сережа М. У него были белые-белые волосы и растерянно-удивленное выражение лица. Отвечая у доски, Сережа морщил лоб, очень сильно краснел, что вызывало смех у всего класса – ведь его кличка была Белый.

Но самое интересное происходило обычно на уроке литературы, когда Сережу вызывали рассказывать наизусть какое-нибудь стихотворение. Мы все сразу оживлялись – сейчас начнется цирк! И он, действительно, начинался, потому что вместо, например, стихотворения М.Ю. Лермонтова «Бородино» мы слышали близкий к тексту пересказ, причем теми же словами, что в оригинале, но произвольно переставленными Сережей на другое место. Ломались и рифмы, и размер, но Сережа ничего не замечал и, мучительно краснея, продолжал свой рассказ. Учительница приходила в бешенство, а мы лежали на партах, обессиленные от смеха.

Почему я вспомнила Сережу? Потому, что жизнь его оказалась очень короткой. Вскоре после окончания школы я узнала, что он умер, находясь в состоянии алкогольного опьянения. Захлебнулся рвотными массами.


Что это я все об учениках, да об учениках? Пора и об учителях что-нибудь сказать. А еще лучше – о директоре.

Когда я только начинала учиться, в школе работал очень строгий и всеми уважаемый директор. Даже имя у него было достойное – Спартак (кстати, он жив и здоров, о нем недавно упоминала городская газета). Потом на смену ему пришел молодой и довольно демократичный Виктор Николаевич (имя изменено). Он преподавал математику, носил не костюм, а пуловер, и его любимым выражением было «ноль целых, фиг десятых».

Виктор Николаевич запросто разучивал с нами песню «Взвейтесь кострами, синие ночи» на немецком языке. Тогда наш класс готовился к очень важному общешкольному мероприятию – международному пионерскому слету. Мы должны были в голубых галстуках представлять пионеров из Германской демократической республики. Раньше я ни разу не видела и не слышала, чтобы пел сам ДИРЕКТОР. А Виктор Николаевич, ничуть не смущаясь, старательно выводил: «Kinder, wir singen…»

А потом произошло ЧП.

В то время в нашей школе еще не было спортзала с раздевалками, поэтому уроки физкультуры проходили в актовом зале, а одежду и портфели мы оставляли в классе. Класс, естественно, на ключ не закрывался.

И вот однажды, вернувшись с урока физкультуры, мы обнаружили, что в наших портфелях кто-то рылся. У многих пропали авторучки, деньги и еще какие-то вещи. Наши мальчишки сразу сказали:

- Это сделали пацаны из параллельного класса.

В следующий раз, когда «бэшки» ушли на физкультуру, наши мальчишки проверили их сумки и вернулись с кучей украденных ранее авторучек, которые сразу раздали их владельцам.

У меня тогда тоже пропала красивая зеленая авторучка. Поэтому, когда мне ее показали и спросили: «Твоя?», я радостно кивнула: «Моя!» и схватила свою любимую ручку. Так же поступили и другие ребята.

А «бэшки» оказались ябедами. Уж не знаю, кому они нажаловались, но разбираться к нам явился сам директор. Он устроил родительское собрание, на котором каждый ученик, имевший отношение к этой «краже», поднимался с места, и в присутствии родителей объяснял, как было дело. Я тоже вставала и сказала, что взяла свою ручку, которую у меня раньше украли.

Виктор Николаевич пытался узнать фамилии мальчишек, «ограбивших» ребят из параллельного класса. Но все молчали. Тогда он объявил, что идет звонить в милицию. Придет следователь и снимет у всех отпечатки пальцев. Воришек сразу найдут. Уж лучше им прямо сейчас признаться.

Он говорил так уверенно, что нервы у наших героев не выдержали, и они, склонив головы, встали со своих мест.

Вот так мастерски Виктор Николаевич раскрыл это «преступление».

Наверное, он был замечательным педагогом и был бы неплохим директором, если бы не одна его особенность, доставлявшая ему массу проблем в жизни.

Я узнала об этом, уже будучи взрослой. Вместо того, чтобы интересоваться женщинами, как и положено мужчине, Виктор Николаевич интересовался мальчиками.

Вот так мы и росли, многого не зная и не понимая. Может быть, это и к лучшему.

Например, еще дошколятами мы нашли в ручье мертвого новорожденного младенца. Позвали взрослых. Женщины долго охали и ахали, пытаясь установить, кто же мог это сделать. Не знаю, сообщили ли они тогда в милицию. Скорее всего, нет. Но нас, детей, это не интересовало. Мы тут же убежали играть.

Кто-то может сказать, что столько плохого мы видели потому, что жили не в центре города, а на рабочей окраине. Но именно в центре города, в Наташином подъезде, мы с сестрой встретили хорошо одетого парня в плаще – эксгибициониста.

О tempora! О mores!

Обязательно нужно добавить, что это единственная глава, которую я писала без удовольствия, а потом долго думала, стоит ли ее вообще помещать в книгу. Решила, что стоит, потому что хорошего вокруг меня все-таки было гораздо больше, а плохое на этом фоне вынуждено было прятаться и скрываться.

Сегодня плохое распространяется с неимоверной скоростью, проникая во все сферы нашей жизни. Оно уже не прячется, а гордо шествует по школьным классам и коридорам, смотрит на нас с экранов кинотеатров и книжных страниц. Я уже молчу об интернете! И только все понимающие старики ворчат: «Ну и молодежь пошла! Куда катится мир?!»
 

ГЛАВА 17

ЕЩЕ ОДНА


Когда уже все воспоминания, как мне казалось, были зафиксированы на бумаге, вдруг выяснилось, что кое-какие факты я все-таки забыла.

Потребовалась еще одна глава. Я подумала, что эта книга, напоминающая коврик, сшитый из отдельных лоскутков моей жизни, не станет хуже, если в ней появится еще несколько эпизодов.

Начнем?

Мои родители, проживая в частном секторе, иногда покупали маленького поросенка и откармливали его до размеров взрослой свиньи. Так поступали многие в то время, чтобы обеспечить себя мясом на зиму. Свиней кололи обычно к 7 ноября, когда уже наступали морозы. Тогда даже у кошек и собак, пожиравших мясные отходы, был праздник.

Однажды, когда я еще не родилась, к нам в дом, где мужчины только что разделали свиную тушу, прибежала чья-то огромная, взрослая овчарка. Ее щедро накормили. Собаке понравилось мясное изобилие, и она решила остаться у нас. Отцу показалось, что пес отзывается на кличку Джек.

Как все собаки, Джек отличался незаурядным умом и воспитанностью. Когда отец шел в магазин, пес сопровождал его, гордо неся в зубах пустую хозяйственную сумку. По просьбе отца он приносил газету или тапочки, знал и выполнял все команды: «Сидеть!», «Голос!» и т.д.

Мама боялась Джека и не любила его. А пес пытался подружиться с ней. Однажды, приветствуя маму, он положил передние лапы ей на плечи и хотел лизнуть в лицо. Мама от страха чуть не упала. В другой раз Джек, зарычав, напугал мамину подругу, проходившую мимо его миски с кормом. Мама потребовала от отца прогнать собаку, но Джек, словно почувствовав неладное, убежал сам. Несколько дней он где-то пропадал, потом появился с обрывком веревки на шее. Попрощавшись с отцом, пес снова исчез, теперь уже навсегда.

- Наверное, его поймали и посадили на цепь, - горевал отец.

Он долго тосковал о Джеке и потом часто рассказывал нам с сестрой эту грустную историю.

А маме вообще не везло с домашними животными, не складывались у них дружеские отношения.

Когда у нашей кошки подросли котята, они почему-то постоянно оказывались у мамы под ногами – она то на хвостик котеночку наступит, то на лапку, а то еще страшнее – всего котенка дверью прижмет. Мы жалели котят и ругали маму за невнимательность. Так она сделала из этой ситуации для себя вывод – перестала держать кошек. С тех пор у нас жили только коты.


Мой любознательный отец постоянно стремился внедрить что-нибудь новое в нашу жизнь.

Откуда-то он узнал, что огурцы можно сохранять свежими всю зиму, если покрыть их парафиновой оболочкой. Вот здорово!

Мама немедленно купила ведро отборных огурцов – все ровненькие, гладенькие, одного размера. Каждый огурчик отец окунал в расплавленный парафин, а потом заворачивал в газету. Закутанные таким образом огурцы укладывались рядами в старый, фанерный чемодан, который поставили в сени.

Не знаю, сколько времени прошло, но захотелось нам свежего огурчика. Открыли чемодан, а там… каша из газет и сгнивших огурцов.

Ну, что ж! Отрицательный результат – тоже результат.


В 1964 г. отец уехал на курорт в Белокуриху. Когда его отдых уже заканчивался, и мы с нетерпением ждали возвращения главы семейства в родные пенаты, мама получает телеграмму:

ПОДУШКИ КУПИЛ ВЫШЛИ ДЕНЬГИ ТЕЛЕГРАФОМ

Это напомнило мне телеграмму, которую прислал отец Федор из «Двенадцати стульев» своей жене:

ТОВАР НАШЕЛ ВЫШЛИ ДВЕСТИ ТРИДЦАТЬ ТЕЛЕГРАФОМ

Мама заволновалась, засуетилась, быстренько отправила деньги.

Какие подушки привез тогда отец, не помню. Но прекрасно помню, что вскоре мама их распотрошила, сшила новые наперники и заново упаковала в них перо. Очевидно, подушки не подошли маме по размеру.


Когда мама устроилась на работу, некоторые домашние дела пришлось выполнять отцу. В частности, он стал чаще ходить в магазин за продуктами. И не только за продуктами.

Как-то раз он принес целую коробку болгарского (или польского?) шампуня. Отец знал, что импортный шампунь продается редко, вот и купил, отстояв длинную очередь, не один или два флакона, как многие женщины, а побольше.

Мы сначала обрадовались, а потом прочитали на этикетке, что это не простой шампунь, а красящий, цвет «Тициан». Что за цвет?

Наш эрудированный папа объяснил, что на своих картинах итальянский живописец Тициан любил изображать женщин с красновато-рыжими волосами. Для наглядности он даже показал цветную репродукцию – картинку из журнала «Огонек».

Мы сникли. Рыжих в нашей семье не любили. Добровольно становиться рыжей не хотел никто: ни темно-русая мама, ни жгучая брюнетка Валя, ни я, блондинка.

Тогда отец, как и подобает мужчине, принял огонь на себя:

- Я сам буду мыть голову этим шампунем.

Если учесть, что у черноволосого отца уже появлялись седые волосы, которые в случае окрашивания могли приобрести красновато-рыжий оттенок, это было очень смелое заявление.

К счастью, качество шампуня не соответствовало названию. Даже после регулярного применения всей семьей никакого оттенка на волосах ни у кого не наблюдалось.

А коробки хватило надолго!

Поскольку речь зашла о цвете волос, нужно немного пояснить, почему мы такие разномастные.

У отца были черные волосы. Они достались ему от бабушки – грузинки, осетинки или турчанки, я точно не знаю.

Мамина мама, т.е. моя бабушка Варя, умершая от тифа в возрасте сорока семи лет, имела рыжие волосы и лицо в конопушках. Мама опасалась, что ее дети будут такими же. Но Бог миловал.

Я родилась, судя по фотографиям, вообще без волос. Потом обросла реденькими, белыми как лен, волосиками. Мама брила мне голову наголо (четыре года в скинхэдах!) в надежде, что после этой процедуры у меня вырастет буйная шевелюра. Не помогло.

Пока гены бабы Вари еще не проявились, но генетика – наука хитрая! На всякий случай я предупредила дочь о возможном появлении наследников с огненными волосами.

Чтобы привить нашей семье любовь к рыжим, небеса посылали нам то бело-рыжего кота Лютика, то ярко-рыжего коккер-спаниеля Вилли. Мы не просто привязывались к ним, мы любили их искренне, всем сердцем и тяжело переживали их уход.

И сейчас у нас живет пятнистая морская свинка Буся с рыжей мордочкой.


Хочется еще немного рассказать об отце.

Однажды к маминому дню рождения, когда меня еще не было на свете, он приготовил для мамы необычный подарок – разрисовал цветами печь в нашем доме. (Так вот почему недавно то же самое сделала мама на даче!) Потом, естественно, цветы забелили известкой.

В возрасте пяти-шести лет я узнала об этом интереснейшем факте от мамы. Мне так сильно захотелось увидеть хоть кусочек цветка, что я тихонечко принялась отколупывать известку на печке, слой за слоем. Расковыряла пятно размером с монетку почти до кирпичей, но ничего не нашла.

Обидно! Да еще и мама отругала за испорченную печку.

Отец редко ходил в кино или в театр, но иногда это случалось.

Как-то раз ушли они с мамой, а мы с Валей остались дома. Играли-играли, устали и уснули на раскладушке, которую поставили в центре комнаты.

Родители вернулись домой и постучали в дверь – тишина. Тогда они постучали в окно – тишина. Главное, в окно видно, что девчонки лежат на раскладушке, но не шевелятся. Что с ними случилось?

Мама с папой ходили вокруг дома, стуча в разные окна, а мы все не просыпались. Тогда папа отогнул гвоздики, держащие штапики, которые, в свою очередь, держали стекло, и вытащил его, чтобы через окно забраться в дом. И в этот момент я (или Валя?) проснулась и села на раскладушке.

Нас немножко поругали за слишком крепкий сон, но хорошо все, что хорошо кончается.


В кухне за печкой у нас стояла небольшая деревянная скамейка. Иногда на ней появлялась огромная стеклянная бутыль с домашним вином. Я заглядывала в нее, и мне очень хотелось отведать ягодки, которые плавали на поверхности. Это были вишни. Мама говорила, что есть их нельзя, потому что это «пьяные» вишни, невкусные.

А я выпрашивала их у мамы и съедала с удовольствием.

Впрочем, вы уже знаете, что я всякую фигню ела с удовольствием. Например, когда мама стряпала пирожки, я тоже хотела слепить свой собственный пирожок – с детства была индивидуалисткой. Я выпрашивала у мамы кусочек теста, придавала ему форму пирога и укладывала прямо на раскаленную плиту. Когда он, высыхая, превращался в камень, я с наслаждением грызла его. Конечно, было бы лучше и вкуснее съесть пирожок сырым (что я иногда все-таки делала), но мама запугала меня: кишочки склеятся!


Когда я была совсем маленькая, недалеко от нашего дома, за ручьем, находились какие-то очистные сооружения, обнесенные высоким, деревянным забором, побеленным известкой. Наверное, этого требовали санитарные правила. Что находилось за забором, я даже не представляла.

Обитатели переулка называли отгороженную территорию «канализационная будка». Согласитесь, каждый раз выговаривать первое слово было долго и неудобно, поэтому говорили просто (прошу прощения, но из песни слова не выкинешь!) «говняная будка».

Вскоре забор и все находящиеся за ним строения снесли. Осталась ровная площадка и несколько квадратных бетонированных отстойников, каскадом соединяющихся друг с другом. Над покинутым местом витал стойкий запах хлорки.

Вот уж наигрались мы в этих отстойниках! Вот уж напрыгались в глубокие ямы!

Ребята постарше устроили на ровном месте волейбольную площадку – вкопали столбы, натянули сетку. Теперь здесь тусовалась вечерами местная молодежь.

Постепенно ямы частично засыпали золой и мусором, а вся территория заросла травой, полынью и чертополохом.

Представьте себе, в этой траве среди гравия появились превосходные шампиньоны! Их собирали и ели, особенно не задумываясь, на каком поганом месте они выросли.


Мальчишки, жившие в нашем переулке, все как один делали для себя самокаты. Где-то брали подшипники, выстругивали дощечки, соединяли все вместе и вперед!

Как мне хотелось иметь самокат или хотя бы прокатиться на нем! Но меня постоянно останавливала мама.

- Ты же девочка, - как правило, укоризненно говорила она.

Спустя много лет, когда моя дочь была подростком, одна всемирно известная компания, выпускающая прохладительные напитки, пообещала самокат каждому, кто соберет это слово на крышечках от бутылок с ее продукцией.

Ох, сколько же бутылок, бутылищ и бутылочек купили и выпили мы тем летом! Сразу попались слоги СА и МО, а вот КАТ так и не нашелся.

Не везет мне по жизни с самокатами!

P.S. Сегодня муж купил корм для морской свинки. На коробке написано, что каждый покупатель может выиграть суперприз – САМОКАТ!

Неужели все-таки выиграю?


А еще в нашем переулке проходили концерты. Да-да, самые обыкновенные концерты. Их устраивали молодые и активные жители, выступавшие в роли артистов.

Заранее готовили номера и костюмы, вешали афиши-объявления с датой и временем проведения концерта. В назначенное время собиралась публика из окрестных мест. Кто не хотел стоять, приносил свой табурет. Между домами натягивали веревку или проволоку, вешали занавес.

Мне было лет пять, и я тоже участвовала в номере, называвшемся «Акробатический этюд». Объявляла его, кажется, тоже я (или другая девочка?) Или я неправильно объявила, или меня неправильно поняли, точно не знаю. Просто в памяти застряло – «акробатический утюг».

Потом нашу инициативу подхватили жители других переулков. Теперь уже мы ходили на их концерты со своими стульями.

Вот так и развлекали сами себя, пока не было телевизоров.


Перечитываю свои воспоминания и удивляюсь – есть в них, как в любом телесериале, и трупы, и больница, и пожар, и кража. Осталось описать наводнение, случившееся, когда я еще не училась в школе.

Вода в нашем ручье тогда поднялась так высоко, что затопила огороды с посадками. Помню, как я стояла на мосту через ручей, а вода плескалась совсем рядом, сантиметрах в десяти от моих ног.

Очень сильно разлилась и Абушка, опрокинув и разрушив легкий деревянный мост, соединявший ее берега. Река натворила дел не только здесь. Где-то она затопила открытый склад, где хранился кокс. Легкие куски кокса плавали в воде, а когда вода ушла, остались в глинистой жиже. Местные жители с ведрами и мешками собирали его, чтобы зимой топить печь, добавляя в уголь.

Мы с мамой тоже ходили за коксом. Возможно, это был знак судьбы. Окончив институт и работая переводчиком в научно-исследовательском институте, я перевела кучу статей о коксе, вышла замуж за заведующего коксовой лабораторией и до сих пор дома время от времени перекладываю с полки на полку тяжелую стопку журналов «Кокс и химия» за несколько лет. 

Когда наводнение началось, я гостила у дяди Мити. Его старший сын Юра повез меня «по линии» домой на своем велосипеде. Спустившись с насыпи в наш проулок, мы оказались в воде. Тогда Юра разулся, закатал брюки и зашагал рядом с велосипедом, а я сидела на раме. Так он и доставил меня к маме в целости и сохранности.

Думаю, теперь самое время рассказать немного о Юре, о котором я уже, впрочем, упоминала.

Окончив горный факультет Сибирского металлургического института (сейчас это СибГИУ), мой кузен женился. Люба, его жена, училась в строительном техникуме. Молодожены снимали комнату в доме, где раньше жили Компотовы, чей младший сын был объектом моей первой любви.

Хозяйка дома, старенькая бабушка, наверное, пожалела, что пустила квартирантов, потому что Юра часто нарочно пугал старушку. Возьмет и неожиданно хлопнет в ладоши, а она от страха подпрыгивает. Ему смешно. Через какое-то время он опять хлопнет. Я сама видела, он специально демонстрировал.

Мой двоюродный брат был очень красивым, обаятельным и веселым парнем, хорошо пел и играл на баяне.

Иногда я наблюдала, как Юра выжимает тяжелые гири на улице. Если я не успевала убежать, он поднимал меня вместо штанги. Я пищала от страха.

Когда Люба родила сына, я окончила шестой класс. Помню, как мы с Юрой ходили покупать набор для новорожденного. Я требовалась просто для компании, чтобы молодому отцу было с кем обсуждать свалившуюся на него радость.

Пока продавщицы в магазине выясняли, кто родился и какого цвета нужна лента и распашонки, они напропалую кокетничали с моим кузеном, явно сожалея, что он уже женат.

Юра часто забегал к нам, чтобы просто поболтать, перекусить или взять что-нибудь, например, книгу. Уходя, он прощался:

- Ну, я пошел.

И закрывал дверь.

Но дверь тут же открывалась и в проеме показывалась Юрина голова:

- Ну, так я пошел!

Это повторялось несколько раз. Мы хватались от смеха за животики, а Юра был серьезен, только глаза озорно сверкали.

По-моему, именно Юра «заразил» отца шахматами и был его постоянным партнером за шахматной доской.


Мне кажется, в своих воспоминаниях я уделила мало внимания школьным учителям и одноклассникам. Хотя, если писать подробно и обо всем, потребуется второй том. И все-таки…

После того, как я в первом классе пожаловалась маме на заикающегося соседа по парте Витю, меня пересадили к девочке, которую звали Наташа. Мы просидели с ней за одной партой несколько лет. Иногда нас принимали за сестер, потому что на переменах мы всюду ходили вместе, одинаково причесывались и, возможно, были немного похожи.

Наташа носила учебники не в портфеле, а в балетке. Это небольшой чемоданчик, вошедший в моду в 60-е годы. Если, находясь за партой, балетку положить на сиденье, получается замечательный «дом» и можно спокойно играть в куклы прямо на уроке, а учительница ничего не заметит. Так мы и делали. Полукруглая гребенка, держащая волосы, становилась балконом. В ход шли также линейки, карандаши, носовые платочки и значки, а небольших кукол мы приносили в школу специально.

В шестом или седьмом классе у нас появился новый учитель математики с необычным отчеством – Никифорович. Наташа быстро придумала ему кличку – Кефир. Кличка прижилась и закрепилась за учителем не только в нашем классе, но и в других классах.


Так как в детстве я читала все подряд, то часто путала или не понимала некоторые недетские слова. Например, я точно знала, что слово «проститутка» имеет какое-то нехорошее значение, поэтому я его никогда и ни при каких условиях не произносила и даже немного забыла, как оно звучит. И вдруг в школе я услышала, что уроки у нас будет вести «практикантка».

«Мама родная! Да это же то самое нехорошее слово! – в смятении подумала я. – Как могут учителя и ученики так говорить?!»

Придя домой после уроков, я, как обычно, начала пересказывать маме школьные новости. Дойдя до «практикантки», я споткнулась. Не было сил выговорить это ругательное слово – язык не поворачивался. Решила заменить его словосочетанием «молодая учительница». Все-таки нашла синоним!

В старших классах все встало на свои места, но я по-прежнему старалась не использовать в своей речи это коварное слово.

Итак, в восьмом классе у нас появилась очередная студентка-практикантка: модное клетчатое платье-трапеция, расчесанные на прямой пробор волосы собраны сзади в аккуратный хвостик. Она вела уроки литературы.

Во время урока девушка ни на шаг не отходила от стола, потому что на столе лежал конспект, в который она постоянно заглядывала.

Светило весеннее солнышко, от горячих батарей шел ощутимый жар, поэтому в классе было очень душно. Мы сидели тихо, полусонные. Каждый занимался своим делом. Я что-то рисовала в тетрадке, слушая монотонный голос практикантки. Вдруг послышался глухой стук, и наступила тишина. Я смотрю, а около учительского стола никого нет! Куда делась «училка»?

Мои одноклассники тоже в недоумении застыли за партами. И только одна девочка по имени Глаша не растерялась, вскочила со своего места и подбежала к учительскому столу. За ним на полу лежала в глубоком обмороке наша практикантка. Глаша приподняла ей голову и распорядилась, чтобы открыли окно. Она действовала быстро и уверенно. Умница!

Если говорить об учителях, то больше всех мне нравилась Мария Григорьевна, преподававшая математику. По-моему, не только я, но и все наши ребята уважали ее. Когда в классе было шумно, она не кричала, не повышала голос, а спокойно стояла у доски. И класс затихал, чтобы слушать новый материал.

Мария Григорьевна объясняла всегда понятным, доступным языком. Своим предметом она владела великолепно и никогда не пользовалась никакими записями. Она так и стоит у меня перед глазами в элегантном красном костюме, с красиво уложенными волосами. Я думаю, таким и должен быть учитель.

К сожалению, появлялись в нашей школе и другие учителя. Правда, надолго они там не задерживались.

Например, один год была у нас новая классная, она же историчка. Высокий взлохмаченный шиньон и писклявый голос не очень нам понравились. К тому же, иногда она приходила в класс с синяком под глазом или с шиньоном, прикрепленным задом наперед. Бывало, что во время объяснения ей трудно давались некоторые слова, язык плохо слушался…

Короче, исчезла она довольно быстро. Я даже имя ее не запомнила.

Интересно, как с годами менялось мое отношение к учителям.

В младших классах они были для меня непререкаемым авторитетом, я и уважала их, и побаивалась. Если мама дома не соглашалась с тем, что говорила моя учительница в школе, я, конечно же, была на стороне учительницы. Помню, увидев учительницу, выходившую из кабинки в школьном туалете, я была поражена сделанным только что открытием: Оказывается, учителя тоже ходят в туалет! Значит, они обыкновенные люди!

Постепенно, набираясь ума и житейского опыта, я начала смотреть на учителей критически.

Когда моя дочь пошла в первый класс, я радовалась, что у нее будет молодая и красивая учительница. Но эта девушка не смогла научить детей правильно держать ручку. Как я ни пыталась показать дочери правильное положение пальцев, она не хотела меня слушать.

Однажды на детском празднике эта же учительница сказала:

- Кошка – очень ЧИСТОЛЮБИВОЕ животное, она любит умываться.

Многие родители при этом удивленно переглянулись и заулыбались, а дети внимательно слушали, ничего не заметив. Возможно, кто-то из них потом путал слова «честолюбивый» и «чистоплотный». Ведь перепутала же их сама учительница! Не думаю, что она специально использовала в речи церковнославянское слово.


Хочется описать еще несколько эпизодов, которые не вошли в предыдущие главы.

Сказка часто начинается с присказки. Допустим, это было в те года, когда у кур росли рога.

Так вот, это было в те года, когда старый фотоаппарат сломался и мы его выбросили, а новый еще не купили, т.е. в конце 50-х или в начале 60-х.

К кому-то из соседей приехал в гости родственник с фотоаппаратом. Посидев за столом, вся честная компания отправилась на улицу фотографироваться. А на улице ребятишки бегают, их мамы в огороде грядки пропалывают. Конечно, фотосъемка привлекла их внимание.

Фотограф, доброй души человек, предложил:

- Давайте, я и вас сниму.

- Ой, да мы не одеты! – всполошились мамы.

- Ну, так оденьтесь, я подожду.

Бросились все переодеваться. 

Мы тоже поддались всеобщему ажиотажу. Мама надела строгое бледно-зеленое платье, Валя – школьную форму с пионерским галстуком и белый фартук. Я нарядилась в красное платье с оборкой.

Поставил нас фотограф на фоне кустиков. Мама обняла своих дочек за плечи, а я уже приготовилась смотреть, вылетит ли из объектива птичка. Вдруг кто-то из зрителей показал на наши ноги:

- А переобуться-то забыли!

Нужно сказать, что летом ребятишки часто ходили гулять в суконных тапочках. Ткань быстро протиралась в районе большого пальца, получалось отверстие для естественной вентиляции, проще говоря, дырка.

Именно в такой обуви и стояли мы с Валей.

- Ничего, в траве не будет видно! – обнадежил фотограф.

Фотосессия продолжалась. К нам присоединилась соседская девочка с букетиком только что сорванных цветов, которая тоже забыла переобуться…

Когда фотографии были готовы, оказалось, что наши ноги и впрямь утопали в траве, лишь один снимок получился слишком откровенным. Родные и знакомые, которые разглядывали его, обычно не замечали наш приличный «верх» и с усмешкой говорили:

-  Надо же, все стоят в драных тапках!


Когда в нашем городе появился настоящий драматический театр с колоннами и зеркалами, с широкими лестницами, застеленными ковровыми дорожками, с красными бархатными креслами в зрительном зале, Новокузнецк сразу превратился в крупный культурный центр Кузбасса.

Первый раз я пришла в театр вместе с классом на спектакль «Снежная королева». В фойе было много детей. Девочки переобувались, поправляли нарядные платья и банты, стоя перед зеркалом. Серьезные и притихшие мальчишки выстроились в очередь, чтобы сдать верхнюю одежду в гардероб.

Я чувствовала себя немного неуверенно. Вместе с ребятами вошла через массивные двери в зрительный зал, нашла свое место. Со всех сторон звучали непривычные слова: амфитеатр, партер, ярус, оркестровая яма.

Разглядывая расписной потолок и прекрасные люстры, восхищалась их красотой и не заметила, как прозвенел звонок. В зале начал гаснуть свет, причем центральная, самая большая и самая красивая люстра гасла постепенно и очень медленно. Это было сказочное зрелище.

Когда открылся занавес, зал замер. Красочно освещенные декорации и актеры, перевоплотившиеся в героев сказки, приковали к себе внимание ребят.

В антракте после первого действия дети совсем освоились. Очевидно, они почувствовали себя завзятыми театралами, для которых театр – дом родной, и начали вести себя, как дома или как в школе на перемене.

Что происходило, очень точно показано в одном из сюжетов детского юмористического киножурнала «Ералаш».

Кто-то из моих одноклассников крикнул:

- Побежали в буфет!

Я, как баран, помчалась со всеми, хотя ни есть, ни пить не хотела. К счастью, толпа ребят в буфете была такой плотной, что я даже не смогла протиснуться к прилавку.

На обратном пути в зрительный зал меня увлек встречный поток, несшийся, как потом выяснилось, на балкон. Вдоволь набегавшись по лестницам, я с радостью опять уселась в свое кресло, чтобы досмотреть спектакль до конца. Мне самой было удивительно оттого, что я нашла свое место, не заблудилась и не опоздала к началу второго акта.

Интересно, чем занималась в антракте учительница, которая привела нас в театр?

Когда я последний раз посещала театр, отметила, что он сильно постарел и снаружи, и внутри. Впрочем, я тоже не помолодела.


Мне повезло – в моей жизни был 1961 год.

Что ни говорите, а не каждому довелось наблюдать за полетом первого в мире космонавта Юрия Алексеевича Гагарина через темное стеклышко, стоя в толпе одноклассников на крыльце родной школы! С радостными криками «Смотрите!» мы все, включая учительницу, тыкали пальцами в голубое небо.

Или мы наблюдали солнечное затмение?

Октябрь 1961 года принес настоящее счастье в каждую семью. Тогда, на ХХII съезде Коммунистической партии Советского Союза, была принята программа построения коммунизма в нашей стране.

Об этом нам рассказала учительница: 

Через 20 лет наступит коммунизм. Не будет денег. Люди придут в магазин и просто возьмут то, что им нужно. Никто не будет брать лишнее. Зачем?! Завтра можно прийти и взять еще! Работать будет необязательно. Только по желанию. Труд в радость. Чтобы все это осуществилось, нужно хорошо учиться и соблюдать моральный кодекс строителя коммунизма, а именно: заниматься общественной работой, быть вежливым и любить спорт.

Как просто!

Правда, возникали некоторые сомнения даже у нас, у детей. Зато их не было у тех, кто придумал эту программу.


Накануне моего выпускного бала в восьмом классе у нас в доме появился воробышек. Он свободно летал по комнатам, стараясь не попадаться в лапы коту.

Отправляясь в школу на бал, я наказала родителям охранять беззащитную птаху. Но моя мама, испуганная тем, что я не вернулась домой в полночь (похоже, она забыла, что выпускники гуляют до утра по городу), уговорила отца пойти меня разыскивать.
Кот воспользовался ситуацией и сожрал воробья, от которого остались одни перья.

Утром появилась я – взволнованная и счастливая. Наш класс встречал рассвет на театральной площади у фонтана в шумной и веселой толпе городских выпускников. Мы с Олей, моей школьной подругой, сразу обзавелись кавалером: к нам присоединился хороший мальчик Вова (опять Вова!), который собирался продолжить учебу в техникуме и в ту ночь, действительно, прощался с нами. Все было просто замечательно!

А дома я увидела разбросанные воробьиные перья, которые мама еще не успела убрать.

Как я рыдала!

- Птичку жалко! - заливаясь слезами, приговаривала я, как Шурик в популярной кинокомедии.

На самом деле, я плакала потому, что вдруг поняла – эта ночь, вместившая в себя так много хорошего и плохого, уже прошла и больше не повторится никогда. Детство кончилось, впереди – взрослая жизнь.


ГЛАВА 18

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ


В апреле 1970 г. мы переехали в новую квартиру. Нашим родственникам-мужчинам пришлось потрудиться и попыхтеть, поднимая на шестой этаж (лифт, естественно, не работал) новенькую мебель и большое количество коробок с книгами.

Откровенно говоря, переезд радовал нас не на все сто процентов.

Во-первых, нам не нравился район Левого берега, где находился наш дом. Далеко от центра, кругом новостройки, пустыри, добираться на работу приходилось на трамвае, а мне в школу – даже на двух трамваях. Тетя Надя успокаивала нас, объясняя, что через несколько лет улица Кирова превратится в самую главную улицу города, именно сюда переместится центр.

Во-вторых, новая двухкомнатная квартира оказалась ничуть не просторнее нашего бывшего дома. Правда, имелась большая лоджия, югославская электроплита и первая очередь на установку телефона.

В-третьих, с самого начала мы поступили неправильно. Мы знали, что первой в квартиру должна войти кошка. Родители привезли ее накануне переезда и оставили одну в пустой квартире. Когда мы появились на следующий день, нам показалось, что кошка сошла с ума. Она вела себя ненормально, дико вращала глазами и громко мяукала. Мы даже не заметили, как кошка выскочила через открытую дверь и убежала. Больше мы ее не видели.

Я училась тогда в десятом классе, и менять школу не имело смысла. Впрочем, несколько человек из нашего класса жили в Центральном районе, включая мою подругу Таню, и дважды в день пользовались автобусом или трамваем. Мне оставалось только присоединиться к ним.

Конечно, ничего хорошего в этом не было. На дорогу уходило много времени – старинные трамваи не ехали, а ползли. Да и народу по утрам было очень много. Кроме того, бывало, что ясным утром выходишь из дома кудрявая, а в школу приходишь насквозь промокшая под дождем и с прямыми волосами. 

Больше всего убивало то, что территория около дома не была благоустроена, так что приходилось пробираться по непролазной грязи. От этого портилась обувь, а также и настроение.

К счастью, время летело быстро и незаметно. Закончились выпускные экзамены, отгремели звуки школьного вальса на выпускном балу, получен аттестат о среднем образовании, где выставлены только «хорошо» и «отлично».

Я знала, я чувствовала, что вот теперь-то и начнется для меня настоящая жизнь. Жизнь, полная друзей, вечеринок, интересных знакомств и веселых приключений. Конечно, при этом придется грызть гранит науки, получая высшее образование, но это пустяк.

Как я мечтала пополнить ряды студентов одного из двух вузов, имевшихся на тот момент в городе! Мне было абсолютно все равно, будет ли это СМИ или педагогический институт. И я это сделала!

Но это совсем другая история.


Сегодня нашего переулка нет на карте города, все дома снесены. На их месте высятся современные промышленные постройки.

Я часто проезжаю на автомобиле под железнодорожным мостом, по той самой дороге, по которой маленькой девочкой каталась в «Победе», и каждый раз смотрю на противоположный берег реки, как будто заглядываю в свое детство.

Но я не останавливаюсь, а еду дальше.


ПОСЛЕСЛОВИЕ


Предвижу, что среди моих родственников и знакомых появятся отдельные обиженные личности. Кто-то будет недоволен тем, что я о нем написала. Другим не понравится, что я о них забыла. Самые дотошные будут утверждать, что все вообще было не так, что факты искажены.

В любом случае, друзья, это мои воспоминания, они и должны быть субъективными.

Похоже, не зря люди пишут мемуары в глубокой старости, когда многих действующих лиц уже нет в живых и некому опровергать написанное.

А я это сделала сейчас. Я опять поступила по-своему!


2007 г.