Избомытье

 «30-го мая «Неделя совести». Все, кто чем может, помогут в эту неделю больным и беспризорным  ребятишкам…» (Гзета «Трудовое слово» - орган  Уездисполкома,   
                город Вытегра, 02.04.1923года)

         Из распахнутых ворот шлюза гордым лебедем выплывал небольшой пароходик; с кормы его, приветственно размахивал красным флагом встречный ветер,  попутно сметая  с неба в реку пену облаков; облака отражённо плескались в борт пароходика, унося по стремние белую тень бортовой надписи «Хирург». А в голубую заоблачную проре;ху, пасхально сияющим яйцом, выкатилось яркое солнце:  «Христос воскрес!». «У.У.У-Ууу!» - приветно загудел «Хирург», пуская по ветру клубы чёрного дыма. Пассажиры радостно высыпали из кают и столпились на палубе. Наконец-то закончилось долгое путешествие по воде! Вот она, земля! По обе стороны реки зеленеют берёзы. На крутых берегах дома;, дома…  Тимофей по-хозяйски поставил ногу на борт (сапоги новые, по моде сшитые - длинные голени;ща), с волнением вглядывался в надвигающийся город. Всякий раз, возвращаясь из рейса, он с нетерпением ожидал: вот заскрипят схо;дни и...   Глаза нетерпеливо скользят по палиса;дникам, окнам… а мосто;чки бегут-бегут к родному порогу, а там… Счастливо размягчаясь душой, Тимофей разглядывает предпраздничный город «Успел, успел-таки!..». Весенний май изумрудным ожерельем упал на город, и, запутавшись в перекрёстках, рассыпался по улицам. Запах молодой листвы кружит голову, пьянит  ожиданием. Город  умыт, подкрашен, принаряжен. «Да здравствует..!» «Даёшь..!» - призывали праздничные транспаранты, алея на стенах домов, и, пузырясь ветром, стекали алыми полосами из-под шело;ма древней.важни. Гирлянды разноцветных флажков-треугольничков трепетали над улицами, объединяя серые фонарные столбы; столбы прячась за пышные букеты красных вымпелов, держали почётную дистанцию караула. Резные палисадники заботливо обнимали цветущие кусты черёмух и сиреней. Старенькие деревянные домики, молодо поблескивая вымытыми стёклами окон, стояли в рядок, выбросив вперёд-вверх красные флаги: «Мы за солидарность с мировой революцией!».  Улицы прозрачно светлели  безлюдьем, и только чёрный  репродуктор на углу «Ленинского» и «Советского» проспектов, разгоняя  утреннюю тишину, оттопыривал губу, выпевая: «…с добрым утром, милый город…».  Город просыпался, открывал широко окна. Из окон выпархивали голоса радиотарелочек, и сливаясь с голосом уличного репродуктора, летели над городом:  «…утро кра-сии-ит нежным све-тоом…». И совсем ещё юный «Бульвар коммунаров», торопливо бежавший по берегу от пристани к ва;жне, вдруг остановился, словно споткнулся о холодные камни часовни. Справа – мост деревянный перекинулся через реку, и дорога, выскочившая по мосту на тот берег устремилась в гору, к подножию «Сре;тенья Господня», а часовня, видно, так и не решилась ступить на мост и стоит с тех пор на росстани под косыми холодными ветрами, словно нищенка в, замызганной дорожной грязью, юбке, печально глядя на мир пустыми глазницами окон. «Хто ё знат, когда она встала тут?!» - Тимофей ободряюще провёл ладонью по холодно-шершавой стене, кивнул реке, кипящей внизу подводными поро;гами, и, перейдя дорогу, пошёл вдоль анфилады зеркально-сияющих окон «торговых рядов»; остановился над маленьким фонтанчиком артезианского колодца, поймал, губами весёлую струйку - живительная влага плеснула в горло родниковым холодком; распрямился, отирая ладонью мокрый рот.  Не продумали  – укоризненно оглядел он, стоящую напротив, деревянную неуклюжую тумбу для объявлений. Подкрасить бы нать к празнику-ту, ли хоша;; б отмыть…ыш сколь нале;плёно, пои-ко ище со времён царя Гороха!» - вчитывается он в текст, на клочке газеты, сорванной кем-то с тумбы …устроенный военпомголом 23 февраля бал-маскарад, по приблизительному подсчёту, дал свыше 40 миллионов рублей деньгами, и хлебом свыше 50 пудов, для голодающего Поволжья…  Голодной голоднова уразумиёт - Тимофей одобряюще крутнул тумбу. Когда-то легко крутившаяся вокруг своей оси, толстуха-всезнайка недовольно заскрипела и медленно повернулась, подставив любознательному глазу ободранный, полуприкрытый обрывками старых газет, дощатый бок.   …профсоюзный клуб «Водник» перешёл на само… - Тимофей запнулся, и недоумённо  перечитал ещё раз  «…на самоокупацию» - было написано чёрным по белому. Мели, Емеля, твоя неделя! - снисходительно махнул он ладонью,  дочитывая «…на самоокупацию с одной целью: посредством танцулек, летучих спектаклей и концертов извлечь, как можно больше денег». Ну, хорошее же дело люди делают, а те всё смешки! - корил он  корреспондента, переводя взгляд с одного газетного обрывка на другой.    
        …приняты строгие меры против неплательщиков налога…
       …для нужд Республики подлежат изьятию  серебряные и золотые сосуды, ризы, и украшения и прочие  принадлежности церковного богослужения…
        …государственный налог с каждого трудоспособного члена семьи  1.000.000 рублей»   - Во как! - поднял бровь Тимофей: И хто сказал, што мы плохо жыве;м!? –толкнул  он ладонью  деревянный бок: « милльёнщики…беспортошныё! Это ж надыть – мильён! А как ежэли у этова «трудоспособнова» мал-мала-меньшэ за  подол держацце, тогда как?!» -разглаживает он ладонью клочёк газетного листа. «…с 1 января 1923 года перерасчёт денег…1миллион прежнего выпуска считается за один рубль. Один червонец равен десяти золотым рублям» – тумба остановила неспешное кружение. «Ну и што с тово? Рожь ище; взимусь была  дваццеть рублёв за пуд, а уж на Масляной – пожалте  40 рубликов! – Это же сорок мильёнов пре;жными! Это што творицце -  уму непостижы;мо! А судак-от – не кормить не сеять, а и тот 60 золотых за пуд вынь да положь! Вво жысь – токо держысь!» -  Тимофей огорчённо хлопнул фуражкой по колену. В ответ послышался то ли писк, то ли тихий стон, тихий-тихий – едва различимый в праздничном гомоне городского утра. Тимофей заглянул за тумбу – никого, ещё раз крутанул неподатливую тумбу, она повернулась к нему пожелтевшим листом указа председателя  уездного Совдепа: «…Всем ворам и хулиганам немедленно удалиться из города и его уезда!». «Святая простота!» – усмехнулся Тимофей: «Вить это хто жо признаицце, што он вор и мошэнник!?». «Чем недоволен?» - ухватили его сзади за плечи: «Приветствуем покорителей водных стихий!». «Мишка! Пламенный привет строителям новых побед! Куда это не свет-не зоря;?». «Да, вишь, тя встречал – дай, думаю загляну на причал, а тя уж и след простыл, ну, ак я в розыск собак послал.». «Ну, и треплу;шка жо ты – миня он стричя;л! Да пои; токо-токо с посте;люшки скочил - глаза-та иш чёрны, не прмыты ище;!». «Ну дак што поделаешь» - смеётся Мишка: «мамынька, ишь, чёрные любила дак». «Ак што, начальник, коко;ру-ту прогледел?» - Тимофей кивнул на тумбу: «Хош бы помыли, што-ли» «А, ээту!.. Упраздним  скоро их старорежимных. «Всё за правдой ходишь, Пинкертон?» «Што-то ты больно ершы;стый. Аль хо;лку надрали!» «Да нет. Устал я - вахту с самово А;нинскова Мо;сту стоял» «Што в А;ннинском слыхать?» «Ак слухи-ты везде одне;. Но-ко, тихо! Слышь – бутто цу;цык скулит? – насторожённо затих Тимофей: «Во;оно штоо! Обернувшись в сторону собора, гордо выпятившегося на середину главного городского проспекта, он замолчал. Тоненький, срывающийся, звук тянулся оттуда, из кучи тряпья под церковной оградой. Михаил тоже затих, приглядываясь к источнику писка.  «…мама ты спии-ишь, а тибя одеваа-юут в белый совсеем незнакомый на-ряад...» - безутешное ребячье горе защемило горло – не вздохнуть. «Мишк!» - Тимофей с силой мазнул ладонью по задрожавшему подбородку и, предательски швыркнувшему, носу – жест за которым он в детстве, упрямо сжимая губы прятал слёзы. «Милушко ты моё!» - Тимофей, сам чуть не плача,  шагнул через дорогу.  «…все здесь кру-гоом поют и читаа-юут, свечи во-скоо-овые туу-ускло горяа-ат…» - всхлипнул голосок.  Под церковью, прислонившись к холодной стене,  прямо на земле сидел мальчишка лет восьми, сбоку притулились ещё двое. «Вы чьи?» - человек в милицейской форме склонился над детьми. Три пары глаз, безучастно смотревших на торжественно нарядный город, на радостно возбуждённых горожан, равнодушно глянули на синюю форму. «Здесь нельзя,.. подымайтесь…» - милиционер потянул за руку малыша, дети покорно зашевелились, поднимаясь с земли. «Постой!» - схватил Мишка за форменный рукав: О!.. Тимка, поглянь-ко – Васёнка! Ну, здоро;в, шу;рин, давно не видались! Куда ты их?»  «Да… накормить бы. Не знаешь, чьи?»  «Нее. Вы живёте-то где?» - положив ладонь на давно немытую головёнку, Мишка присел на корточки, внмательно вглядываясь в лица детей. «Из деревни мы» - прошелестели бескровные детские губы. Несколько мгновений взрослые в беспомощном недоумении смотрели на детей. «Ну, так!» - решился один: «Отведу в приют, а там видно будет…Ох ты, мать чесна;, забыл – ыть приказано не опаздывать!» - сдвинув фуражку на затылок Васёнок растерянно глядел на подопечных. «Давай, я сведу, у меня и столовка под боком. Не горюй, воробей, гледи веселей !» -Тимофей поднял на руки самого маленького, кивнул старшему: «Щяс, мужыки, сыты будем!»  «Заходь вечерком, свояк, вздрогнем!» - летит вслед ему белозубая мишкина улыбка. «На парад не опоздай!» - вспохватился Васёнок: «Сестрёнушке привет!» И проводив взглядом уходивших, обернулся: «Ты щяс куда?»  «В ГПУ. Доложусь да.»  «Што, опять на периферии был?» «А токо-токо вернулсе» «Далё;ко-ль бывали?» «Да, понимашь-ли, тут дело-то не в том, што далё;ко…главное – ково!» «Ну, и ково?» - насторожился Василий. Михаил достал папиросу, и тут же смяв её, и с ожесточением швырнул в траву: «Свояк тимо;шкин!» - как-то виновато поднял глаза. Помолчали. «За что?».  Ветер, запутавшись в алых полотнищях, рвал флаги, рвал облака, в которых революционным кумачём вспыхивало первомайское солнце, золотя опальные купола и приговорённые кресты. Чёрный репродуктор на углу Троцкого и Советского проспектов торжественно-распевно обещал: «…Мы наш, мы новый мир построим, кто был никем – то станет всем!».  «Ай!» - махнул рукой Михаил: «Потом переговорим. Токо, может ему…» –  кивнул в сторону ушедшего Тимофея: «…ничего пока не говори! Ну, не виноват я!» - Мишка в отчаянньи сгрёб на груди рубаху: «Што я мог?! Приказали – и всё тут!» «Тише ты! В протокол записал?» - шепчет Василий, осторожно оглядываясь вокруг. Михаил молча, отрицательно повёл головой. «Праильно, мот, ещё обойдётся! Мало ли…  А ему…» - не договорив, Васёнок хлопнул свояка по плечу: «Давай по ко;ням! Всё будет хорошо!» - и почти, бегом направился в сторону комиссариата. «Давай.» - махнул рукой Михаил. Обойдя молчаливый собор, спустился под крутой берег. Река давно прошла, мутная па;;водковая вода спа;;ла, и прозрачно намекала берегам на песчаное чистое дно. Берега недоверчиво гляделись в речное зеркало и держались на расстоянии от быстрого течения, скрывавшего  опасные водоворо;ты и омуты, над которыми крутились многочисленные воро;нки, всасывая  и унося в пучи;ну поверхность реки. Ветка ивняка, плывшая по течению, вдруг закрутилась, завертелась, схваченная воронкой, вскинула растопыренные сучья и скрылась под водой. Невольный глубокий вздох всхлипом вырвался из мишкиной груди – уж ей не выплыть! Он ощутил вдруг свою беспомощнось перед этой дикой, всё поглощающей силой. Ему представилось, что это его, как щепку втягивает по спирали в пучину и разбивает о камни; вздрогнул, отвёл взгляд от, хищно раскрывшейся пасти воронки, только-что поглотившей жертву, и решительно зашагал к мо;сту. На другом берегу огромным копошащимся муравейником высилась над рекой «Красная горка», хранившая вековую память весенних праздничных гуляний: хороводы, качели,.. Пасха,  Радуница, Зелёные Святки…   Сегодня – 1 МАЯ – праздник свободы, равенства, братства, труда.  Площадь перед собором наполняется местным гарнизоном оснАза, допризывниками, служащими госучреждений, учащимися городских школ… говор, смех…;  маками цветут платочки на женских головах, мелькают кумачёвые рубахи… Народ прибывает, толпится, волнуется, и никому нет дела до «Сретенья Господня», молчаливо (звоны были запрещены, языки колоколов связаны) благославлявшего их – отринувших ЕГО, и только солнце, золотыми ручьями стекало с его куполов. «…Май течёт рее-экой нарядноой по весен-ней моо-ствоой…» - запел чёрный рупор со столба, и толпы народа пришли в движение и, выстраиваясь в ровные колонны, широкой волной потекли под гору, через мост, по проспекту Гоголя, Революции, по Рождественской, Первомайской к площади Труда. «Да здравствует 1-е мая!» - колыхались белыми буквами красные транспоранты над головами демонстрантов, и огненными искрами вспыхивали в руках маленькие праздничные флажочки. «…кипучаяа-а, моо-гу-чяяа, ни-ке-эм не по-бе-ди-ма-яа стра-на мояа…» - уверенно многоголосо летело над городом, поднимая в синюю высь победный праздник восторженных сердец. Михаил шёл в первых рядах вместе с сотрудниками своего отдела. Вчера их вызвал к себе Зубов: «Тут вот сигнал поступил» - достал он из стола листок бумаги, исписанный крупным неровным почерком: «Анонимка. Но!» – начальник прихлопнул бумажку ладонью к столу, слегка отодвинув её в сторону, и рассеянно глянул в окно: «Обязаны отреагировать. Так-то вот» - повернулся он к подчинённым, и вдруг, словно рассердившись, повысил голос: «Враг не дремлет, и наша задача…» - замолчал махнул устало рукой: «Ну, задачу вы знаете.» - вздохнул, встал: «Тут недалёко – на Ли;сье горе, к у;тру вернётесь.»– будто оправдываясь, опустил голову: «На парад чтоб были!» – строго посмотрел каждому в лицо, как бы проверяя, все ли поняли задачу, и добавил ободряюще: «Успеете». Тычок в бок вывел Михаила из задумчивости.  «Спишь ли, чё ли? Не вылезай с колонны, не порть фигуру!» - голубые, навыкате глаза, мясистые губы в доброжелательной улыбке  - бессонная ночь никак не отразилась на беспечно-розовощёком лице Лёвки. Лёвка недавно из деревни. «И што ево в город поташшы;ло?» - удивлённо поднимал плечи  лёвкин отец: «Земля, лес… пашы, да поле;суй! Ак нет, «в гоород!» – нюхать смород, прости ты миня, Хосподи!». Прошлым летом Лёвка пригласил всех на рыбалку.  «Караси у нас –воо!» - разводя руками, убеждающе выкатывал он и без того круглые глаза. «Лёвка, и правда, чё ты в городе забыл? Жил бы сибе в своём дому, да жил!» - завидует вечный горожанин Вильчевский: «Как короли живут1» - оценил он деревенское бытиё. Лёвкина деревенька была небольшая, всего четыре дома, и называлась «Вы;ползки», и стояла под горой у самого озера, а чуть выше, метрах в пятистах жила деревня Ха;;бозеро. «А нашы старики-ты с тыё;й деревни родом-от. А взяли, да и срубили  сибе до;мы туто-ка на ля;динах  - вот те и Выползки. Выползли, да и на!  Своя дерё;венька!» - гордился предками лёвкин дед. А теперь он гордился ещё и внуком: «И;ко – причмокивал он губами: - Лёнькя-та, в большых нацяльниках ходит! В городах жывет! Не дураак!». «Ну, какой же он дурак?»   - поддерживал разговор Лёха – известный в отделе балагур: «Дураков у нас не держут!». Дед самодовольно оглаживал бороду, придвигал ему блюдо с картошкой: «Кушайте-кушайте! Вам за грибам-от, пои; и збегану;ть ни;коли, во;-оот, а у нас тутока всё по;д боком, да и сами с усами – виш хозяйство держим, да.».  А Лёвка потел от похвал, щёки его ещё больше наливались румянцем – он был счастлив. Лёвке нравилась городская жизнь:«Ну-у, это те не деревня – на одном конце бзнул, на другом слышно!» - похохатывал он: «Не успел девку зажать, как уж норовят тя в жонихи сажать! Неет, город – не деревня». «И чем он их берёт?» - думал Михаил, глядя на Лёвку, влезшего вдруг  в девча;чью визгнувшую шеренгу. «Позвольте,..» - заглядывает Лёвка в смеющиеся девичьи лица, забирая из девичьих рук огромный праздничный плакат: «..позво-ольте, позвольте! Это для грубой мужской силы».  «Вво – Котофей Иваныч!» - хохотнул, рядом идущий Пимшуков .«А кто смел – тот и съел - поддразнил его Михаил: а ты держи пост в  кармане!»  «А што наам,..» - независимо поднимает плечо Лёха: ...мы как все! Вот счяс отшагаем да и за кану;нчик!».
Колонны прошли Рождественскую, свернули на Первомайскую. На протяжении всего маршрута следования демонстрантов по обеим сторонам улиц толпились радостно-возбуждённые, нарядно одетые горожане: дети, взрослые: «Ур-раа!» - приветственно махали они флажками и красными косынками, завидев приближающиеся колонны.
«Ур-раа!» - дружно отвечали им колонны кумачёвых транспорантов и ярких бумажных цветов: «Ур-раа!». Но вот праздничные колонны прошли через весь город и остановились на широкой площади перед Домом Совдепа. Зелёные гирлянды из хвои, перевитые красными лентами, украшали балкон, бывшего, губернаторского дома, развесившего в честь торжественного дня алые флаги. На балконе представители  революционной власти в кожана;х, толсто;вках с красными бантами в петлицах; приветливые улыбки, приветственно поднятые руки  навстречу нескончаемому потоку развевающихся на ветру пурпурных полотнищ…    А в деревне – ни одного флага! – вспомнил Михаил. Деревня, куда они вчера после долгих дорожных мытарств (то в гору толкали, то из болота выталкивали старенькую чихавшую и кашлявшую от  натуги и собственного дыма газогенера;торку) наконец-то добрались, деревня будто и не ведала о приближающемся нововведённом празднике: ни одного яркого пятна на фоне серых бревенчатых изб, только на дверях часовни, стоящей посреди деревни, белели объявления, указы, распоряжения, регламентирующие жизнь страны. Очевидно, здесь в этой часовне и располагалась местная власть Советов. Михаил вышел из машины, подошёл к крыльцу, скользнул взглядом по объявлениям на двери « …население в возрасте,.. подлежат обложению трудгужналогом, и обязаны... бесплатно на лесозаготовительных работах...».   «А чё флагов не видно?» - заинтересованно подошёл Лёвка. Не получив ответа, вспыхнул обидой: «Где флаги?!» - свирепо вылупил он глаза на председателя местного комбеда, сбежавшего с крыльца им навстречу. «Дак этоо… не;ту…» - почти шёпотом оправдывается председатель. Язык его не повернулся сказать правду. (А правда в том, что Палашка – жена его, увидя большой свёрток кумача, принесённого мужем, радостно расцеловала его:  «Ой ты, соколик ты мой!», и, невзирая на пртесты мужа, тут же раскроила кумач, предназначенный для флагов, и принялась шить рубахи робятё;шкам). «Ты што-ли не получил кумача по разнарядке?»
- «Получил»  «Ну и где он?» -«Нету.» - председатель виновато пожимает плечами.
«Нну-уу, знаэш!» - теряется Лёвка: «Неэ-ту», как это - «нету»? Да, ты-ы» - набирает  голос для разгона Лёвка: «Штоп к вечеру был!» - скомандовал он: «А щяс збирай народ! Лектора привезли – заодно и просветли;ть надэ вас, нето жывите;; туто;, как тёмныё бутылки!».
 А у машины мигом, как болотная вода в ямке, скопи;лась толпа. «Как зайцы в непуганном лесу» - жалостливо подумал Михаил.
          «Где тут живёт Серафим Игна;хин?» - высунулся из машины шофёр.
          «А, э;воно  дом-от за онбарьём, высокой-от»
          «У них што, избомы;тье?»
          «А, как и у всех!»
          «Что у них?» - заинтересовался интеллигентный Вильчевский.
          «Да, виш, ы;збы моют – ыть Светло Воскрисеньё на носу! Аль забыл?».
- «Ии-и что, вся деревня моется? – обернулся Андрей к представителю местной власти.  - «Ну-у, как те сказать, это-о..» - мялся тот подбирая слова (хочешь-не хочешь, а придётся  показать гордским начальникам деревенскую отсталость): «…это-о, ну-у,» - решился он наконец: «…ить перед Светлым Воскрисеньём завсегда, ну, так принято ак, штобы цисто.было, но. Ыть как гри;цце, ежэли перед Пасхой вымыто, ак цельной год некака; хале;ра не заведе;цце, некака; жаба не привяжыцце!».
- «Таак» - озадаченно замолчал горожанин.
- «Так!» - Михаил решительно рубанул воздух ладонью: «Будем считать этот факт  коммунистическим Ленинским субботником!»…
«Да здравствует Первое мая!»  Михаил вздрогнул.  «Урра-аа! – содрогнулись холмы над рекой. «Ура-ура-уррааа!..» - заметались над площадью революционные стяги и бумажные цветы. «Поздравляю вас…» - торжественно гремит над затихшими колоннами: «…страна первой в мире победившей революции рабочих и крестьян!..».   Ветер рвёт  флаги, фразы: «…сплотились вокруг партии большевиков…» - на балконе, как на трибуне, упомго;л Мехнецо;в. Весь город знал в лицо этого мужественного честного человека. И теперь тысячи глаз внимательно ловили каждое его движение – город затих, боясь пропустить хоть слово своего вождя,  защитника. «…В трудных условиях живёт наш народ, голод, разруха повсюду. Но все вы прекрасно помните, дорогие товарищи, как горячё откликнулись трудящиеся нашего уезда на решение партии и правительства – оказать всемерную поддержку голодающему Поволжью: на первое апреля в помощь голодающим Поволжья собрано и отправлено: ржи – 628 пудов 13 фунтов; овса – 151пуд 11 фунтов; 96 пудов и 9 с половиной фунтов муки; ячменя 13 пудов, 5 фунтов;картофеля – 864 пуда, 18 фунтов;; Сухари, яйца, клюква, грбы, сухая рыба, сарный песок, масло русское, махорка, и многое другое – одежда, облигации, деньги… Только от Коштугского  культурно-просветительного кружка на первое апреля в уполитпросвет поступило 146 тысяч 214 рублей, вырученных от спектаклей, поставленных кружком. От  Мокачевского волнаробра;за на те же цели – 265 тысяч рублей…» 
- «Да здравствует революция!» - прерывают его выкрики демонстрантов.
- «Урраа-а!..» - согласно подхватила площадь. «Ураа-а-а!» - скатывается по холмам в реку, и эхом летит  в берегах к лесным далям.
… А где-то там в синем зале;сьи заливалась горькими слезами Федо;сья, посылая проклятья на мишкину голову…  Михаил протестующе тряхнул кудрями, но память вновь заставила его шагнуть вслед за мужиками за порог часовни. «…положение звёзд на небе породило легенду о рождении Христа…» - под деревянным распятием молодой интеллигентного вида человек в очках – лектор: «…плотник же в древние времена делавший крест для добывания огня путём трения деревянных палочек, назывался жрецом огня, а дева Мария – это то же что и Майя – индусская богиня огня. Её считали живущей в кресте, где зарождается огонь. Вместе с тем, созвездие, в котором рождается солнце, называется Девой – богиней огня…».  Недослушав истории христова родословия, Михаил вышел на улицу. «Издале;й заходит! По;ки до Пасхи доберецце – к зау;трине зазвонят!» - у распахнутых дверей толпились мужики: « Цем христосоватисе станём?» « А мот он и яиця прихватил!» «Бережы которы есь, а нет ак и тые; реквизируют». При виде городского, мужики замолчали. В ожидании товарищей, Михаил остановился на крыльце, и, чтобы не смущать своим присутствием компанию, принялся читать объявления. «Во изменение всех прежних распоряжений о невозможности привлечения к тяжёлому труду подростков, отдел труда, на основании распоряжения Карел.-Олон. Губпрофсоюза и отдела охраны труда от 12 ноября № 5597 доводит до сведения всех учреждений и организаций, и предлагает к руководству, что подростки обоих полов в возрасте от 15 до 18 годов могут быть привлекаемы к, более чем, лёгкому труду как то: на лесозаготовке и сплаве, по нормам прежде данным губисплкомом и гублескомом. За прогул во время фактического…».    Громогласное «Ур-рраа!» возвратило Михаила на первомайскую городскую площадь. Очередной оратор покидал трибуну, бросив в толпу очередной пламенный призыв. А на балконе кто-то из приезжих чинов машет руками, требуя тишины и внимания:«Товарищи!  Стонет в муках голода Поволжье. Обезумевший от голода народ ест трупы, родители режут своих детей – сильный поедает слабого. Житница России гибнет! Надо искать выход! Необходима помощь верующих. Пусть же теперь, когда несутся стоны гибнущих от голода миллионов людей, верующие и духовенство придут на помощь! Неужели так важно, чтобы богослужение  совершалось в золотых и серебрянных сосудах? Держать богатства эти под спудом, когда люди мрут от голода – нет, этого допустить нельзя! Верно я говорю, товарищи?»
- «Верно!»  «Правильно говорит!» «Ддай-ёоош!»  -  одобряюще шумит городская площадь: «Где попы?  Давай попов, пускай скажут!»  «Тихо, товарищи, тихо! Слово имеет товарищ…» - оратор растерянно замолчал, глядя на вставшего рядом священнослужителя в церковном облачении. Затихла   «Какой он нам товарищ?»  «Гусь свинье не товарищ!»  «Това-рищи тии-хо! Тиихо, товари-щи! Дайте сказать!» - надрывался-умолял  рупор на столбе.
- «Миряне!» - Доброжелательный знакомый голос, усиленный радиорупором, успокаивающе подействовал на толпу. «Господь всемилостив…».  «Ближе к делу!» - требуют возмущённые голоса: «Хватит елей по ушам мазать!». «Громче!»
- «…в пасхальную заутреню» – вежливо кашлянул в ладошку священник: «…с Божьей помощью» - глянув на изваяние Спасителя у врат Воскресенья, он привычно осенил себя крестным знамением: «…в городских цэ;рквах» - возвысил он голос: «…был проведён сбор в пользу голодных, давший по Воскресенскому собору три миллиона четыре тысячи шестьсот шестьдесят шэсть рублей и один рубль серебром. По Сре;тенской цэ;рквы – два миллиона семьсот рублей».
- «Дак это, опять жэ, всё из кошелька трудового народа!»
- «Иш какой щедрый за чюжы;й щёт!» «На чужом горбу в Рай!» «Привыкли чужими руками жар загребать!».  Возмущённые голоса действуют на толпу как огонь на сухую берёсту - шмелиным роем загудела площадь.
- «Этого мало!» - выскочил на балкон юркий господинчик: «Опять попы дерут прихожан! Золото церквей – вот спасение голодающих!». И согласно взметнулись поднятые знамёна. «Дай-ёоош!» - задорно-молодо отозвалось с площади, выплеснув  на крыльцо под балкон ещё одного оратора, за ним другого, ещё…  Выступающие горячились, убеждённо размахивали руками, срывались на крик.
-  «Тии-хо, тихо, товарищи, ти-хоо!» - голос, усиленный рупором перекрыл поднявшийся шум: «Революция победила, народ наш, сплочённый вокруг партии большевиков, строит новую жизнь. Никто не заставит нас свернуть с намеченного пути! Кто не с нами – тот против нас!» - оратор резко поднял кулак и опустил его, словно поставил точку: «Да здравствует революция! Ура, товарищи!»  «Урр-раа-а!» - вдохновенно откликнулась площадь, и взметнулись знамёна, вскинув в высь многоголосое«Наш парово-оз вперёд  лети-ит, в коммуу-унне останов-ка…» - пели вдохновенно, уверенные в силе своей правды. «И-но-го неэ-эт у нас пути» - пел вместе со всеми Михаил, вглядываясь в радостные лица.  А память глядела на него глазами полными тоски и недоумения. «Пошли, што-ли1» - хлопнул его по плечу, шагнувший на крыльцо Лёвка. Мужики, уже прослышавшие, зачем прикатили кожаны;, потянулись следом к дому Игнахина, шли молча на почтительном расстоянии. «Здесь, что-ли?» - обернулся Михаил, не глядя на них. «Зде;ся, здеся и жывет» - ответили ему. «Серафим Екимыць, к тибе  ту;то го;сти!» «Како; гости;бьё – ышо не у шубы рукава, и кры;;лець ишо не мыто!» - встал в окне хозяин, широкоплечий грузный дяди;на. Увидев ко;жанки, он как-то сник, съёжился и, даже, с лица спал. Глаза его вопрошающе кинулись в толпу односельчан, и, встретив такие же испуганные взгляды, эастыли в далёком небе.  «Што тамо-ка, хто?» Из-за спины его вскинулись, обнимая его, руки, и выглянула румяная  улыбающаяся баба. Завидев чужих, испуганно прикрыла рот подолом пере;дника.
- «Ты, што-ли Игнахин? Собирайся!» - не громко бросил в окно Михаил, проходя во двор. В доме поднялась суматоха, бабьи вопли… Так было везде, куда приезжал  «вороно;к» - чёрная крытая машина с хмурыми молчаливыми людьми в кожанных куртках. Толпа молчала, изредка издавая горестнае вздохи. Почистив подошвы о свежена;стланную на крыльце солому, Михаил шагнул в и;збу. Лавки и полови;ци, старательно наша;рканные голика;ми, влажно желтели, обсыхая. Вымытые бревенчатые стены, источали смолистый аромат свежей сосновой стружки. Игнахин всё ещё стоял у окна. На нём повисла, заходящаяся в горестном крике жена, и плачущие дети. «Божэ мой! Божэ мой!» -  словно заклиная, повторял он в отчаянии, обхватив их вех разом и прижимая к себе: «Божэ мой!» - поднял он опустошонный взгляд к открывшейся двери. Михаил, осторожно, боясь испачкать вымытый пол, прошёл, сел на край лавки, и, стараясь не показать своего смущения, вынул из пачки папиросу, нерешительно помял её меж пальцев (в доме курить возбранялось), достал ещё одну, протянул хозяину:  «Кури!» - не глядя подал спички. Тот покорно взял папиросу, растерянно глядя на неё, как бы не понимая чего от него хотят. «Не куришь, что ли?»  «Не балуемся» - осевшим голосом прошептал Серафим, кашлянув в кулак: «За што?» - осмелился он заглянуть в лицо гостя. Ему никто не ответил. Этот, полный безысходной тоски, взгляд был знаком Михаилу, и преследовал его даже во сне. Все они смотрели так. Он даже угадывал момент, когда этот взгляд обратится к нему – исполнителю, олицетворяющему карающую десницу. Все ОНИ  смотрят так!  Холодные мурашки поползли по спине, захотелось встать и уйти, не нарушая покоя в доме… Разудалый наигрыш «Кежа;» ворвался в сознание, разметая печальную память. Михаил встрепенулся, замер, огляделся по сторонам, соображая – что же призошло здесь на площади, пока он мыслями был там – во вчера. Из-за угла, с улицы «Революции» под площадный хохот выкатилась подвода. Её тянула за оглобли толпа ряженых, сопровождаемая веселящимися горожанами. Участники процессии были одеты в церковные облачения, в длинных париках со всклокоченными бородами из пакли. За ними ехали в телеге участники местной самодеятельности, изображавшие богов, и «Богоматерь»  в красноармейской форме с младенцем, на лбу которого надпись «комсомол». Над телегой колыхался плакат: «Богоматерь рожала Христа 1922 раза, а на 1923 раз родила Комсомол!»  Поцессия направлялась к собору, сиротливо притулившемуся на краю праздничной площади. Народ расступался, давая дорогу. У церковных ворот процессия остановилась. «Боги» сошли с телеги и встали на паперти;парень в рясе с пухлым животом-подушкой машет кадилом и басит скороговоркой, на манер дьякона: «Бабушка Федора как пернет у забора…» «Ог-лу-шыы-тель-нооо…»  - подтягивает «хор певчих». А из толпы, покачивая бёдрами, выплывает расфуфыренная мадам в соломенной шляпке, под кружевным зонтиком, с редикюлем в руках, на груди огромная сверкающая брошь, на запястьях браслеты.  Она манерно крутит бёдрами, брезгливо, как кошка после облегченья, встряхивает ножками. «Мамзе;ль!» - фертом (ручку кренделем, ножки хером, брюшко оником) подскочил к ней псевдопоп:  «Пазвольте-с!».
     ...поп о-беден-ну не слу-жит, попа-дью  аха – не тужит» - поют ряженые:
     за осьмушку табаку ахха и шляпа на боку.  «Ха-ха-ха» - качается площадь. К псевдопопу в смиренном почтении подходят участники представления: «Благослови, батюшка!». «Ай!..» - отмахивается тот, сжимая в объятиях кружевные бёдра: «Он с тобой?» - вспохватившись, тянет руку к просителю, получает мзду, прячет в карман:  «Ну и пусть с тобой!» - отмахивается крестом от просителя поп: «Катись с богом под порогом!».
 «Да здравствует нерушимый союз рабочих и крестьян!» - вдруг закричало со столба радио.
«Ур-раа-а!» - колыхнулась площадь, и воздух запузырился разноцветными шарами, улетающими к солнцу; колонны двинулись вперёд, разводя по улицам демонстрантов. И красные флаги полыхали вдоль Народного проспекта, и в голубом небе над старой важней, и над крышей бывшего особняка  -первого губернатора. Город пел, шумел, торжествовал. До самого вечера на торговой площади гремел духовой оркестр – пожарники, сияя медными касками, надували щёки бравурными  ритмами: вальсы, полечки,..  Народ в праздничных одеждах без устали веселился: то отплясывали лихого трепака, то любимого кежа, то, кружились в «Венском вальсе»... Пока отдыхали пожарники, в спор вступали гармошки, балалайки. Кадрели и камаринская не давали ногам передышки:
       А-ах ты, су-кин сын ка-ма-ринский му-жыык,
       А за-гоо-ли;л заднее по у-лицы бежыт.               
       А ён бежыты,  бежыт попярдывает   
       да на сибя портки надяргивает.
               
       ...ахха-ха!» – хохочут зрители.
 
     «Кипучая, могучая, ни-ке-эм не по-бе-димая…» - заглушает плясуна чёрный рупор со столба.
     «Ур-ра-аа!» - несётся над веселящимся городом, над тихими холмами и дальними перелесками – радио транслировало первомайский