Дом с привиденьями

 
                «Взвейтесь кострами, синие ночи                мы – пионеры, дети рабочих…»       
             (пионерская песня)
 

         Солнце катилось с горы на; гору о;бочь Пу;дожского тракта, и, утопая в светлых глубинах извилистого Вя;ньги-ру;чья, юркой серебристой то;рпицей всплёскивалось над прибрежными травами. Солнце, согревая крыши, заглядывало в окна домов, и, зеленя верхушки деревьев, заливало улицы маленького городка, вольно раскинувшегося на крутолобых холмах Обоне;жья. Проснувшийся с зарёй город готовился к трудовому будню: стук открываемых ставень, засо;вов; хлопанье отворяющихся дверей, скрип распахнувшихся ворот, кали;ток; торопливые взмахи дворников, заканчивающих утренний туалет города. А со столба на углу Просвещения и Ленинского проспектов требовательно неслось:  «Вставаа-ай, проклятьем заклеймёо-нный, весь мии-ир годных и рабоов…»  (город засыпал и просыпался под звуки партийного гимна), и на тихие улочки маленького  залесного городка обрушился шум московских улиц: автомобильные гудки, бой часов кремлёвских башен. И городок, ещё наполовину сонный, заторопился в новую жизнь. По тесо;вым мосто;чкам, по, тщательно подметённым, тротуарам зашагали  строители Нового Мира (кто основательно позавтракав, а кто на;скоро хлебнув чайку), спеша; заступить на трудовую вахту светлого будущего, чтобы успеть выполнить, перевыполнить, перегнать, съэкономить… Начинался  новый день Новой эры, Новых веков. «Кто был ничем тот станет всем!» - вдохновенно, на весь Мир обещало радио. Солнце окунулось в широкие воды реки Вы;тегры и поплыло вдоль главного проспекта города, задевая  лучами купола древних церквей; остановилось у раздвижного моста, и решительно поднялось над железными крышами, с которых на мостовую сразу же скатились синие тени.  Солнце проникает сквозь оконные стёкла,  заглядывет сквозь щели в заборах во дворы, забираясь в самые забытые уголки.
         Старинный особняк нависает над головами прохожих тяжёлым чугунным балконом. Стеклянная дверь его распахнута настежь, и солнце свободно прошлось по стенам и потолку комнаты, разглядывая нехитрое пролетарское убранство её: портреты вождей революции, героев гражданской войны; у стены старинный пузатенький камодик в белой кружевной салфетке; над ним опрокинулась из угла чёрная тарелка громкоговорителя, из бездны которой льются задорные песни, бодрые марши, или, вдруг, возникают непонятные шумы и необъяснимые звуки. На круглом столе посреди комнаты сверкает жёлтой медью и раскалёнными угольками самовар. Где-то за стеной на кухне позвякивают, гремят посудой. Жизнь нового дня в этом доме начиналась, как и во всём городе: просыпались, торопились на работу – всё как у всех. Любопытные солнечные зайчики, отбившись от ласковых лучей, прыгнули на стены, потолок, заиграли в прозрачных  стёклах. Солнце, снисходя к детским шалостям, остановилось в терпеливом ожидании на балконе.
          Черноволосая девчушка лет десяти, сладко потягиваясь и сонно позёвывая, шагнула через порог балкона в летнее утро; прижмуренным глазом скользнула по голубому высокому горизонту и, наполняясь солнечным теплом, остановила взгляд на сестриной фигурке. Та, свесившись с перил руками, и курчавой головой, крутится на одной пятке, подпевает уличному радио, наблюдая движение внизу. Улица центральная прямая, и с балкона видно  далеко-далеко, почти весь город – как на ладони. Люди спешат на работу. « нам никуда не надэ!» - воссторженно выдыхает Верочка, встав рядом с сестрой. «Как это не надэ?» - строго оберулась к ней та: «А про клад забыла што-ли?» «Тишэ,» - одёрнула её Верочка: «папа услышит, дак накладёт нам как богатеньким!». В комнате перед зеркалом высокий розовощёкий папа. Он надувает поочерёдно то одну, то другую щёки, снимая с них мыльную пену – бреется. «Послушайте объявления!» - вежливо попросила чёрная тарелочка репродуктора, потом зашипела, потрещала, помолчала в своём уголочке над комодом, потом что-то щёлкнуло, зашипело, и сквозь эти помехи прорвался женский голос: «Комиссия в составе: Попов, Бобков, Алёшин, Ларионов, Федяхин – провела проверку РАЙЗО…» Затем громкоговоритель вздохнул и сказал: «Борясь за выполнение плана лесозаготовительных работ четвёртого квартала, производственный товарищеский суд Ле;мского лесозаготовительного пункта вынес постановление – Додова Я.Г. за самовольный уход с работы к религиозному празднику, приговорить к десяти дням принудработ».  «Скорей, Верка! Закрывай скорее двери!» - раздаётся отчаянный вопль с балкона, худенькая длинноногая Верка ветром пронеслась по комнате, накинула крючок на входную дверь, и прижалась к ней спиной, вся в напряжённом ожидании. Следом за ней с балкона выкатилась, менее поворотливая толстушка Нинка, и заняла ту же позицию. Отец изумлённо мазнул пеной по губам: «Вы от кого это за;перлись?» - отплёвываясь от мыла, поглядел он на дочерей. Кто их так напугал? – думает он: Девки ростут - не девки, а су;парни, как называет их соседская старуха, никому спу;ску не дают «От кого это вы закрылись-то, Нину;шка? – осторожно ведя бритвой по щеке, выглянул он в окно: «Никак, Валю;шки испугались?». На лице его осела улыбкой песня, впорхнувшая, с улицы в раскрытую балконную дверь. «Мы кра-сные кавалеристы и про нас былин-ники речи-стые ведут рас-сказ…» - От моста Ласса;ля продвигался отряд  смелых бойцов в составе знаменосца и боевого командира. Красное знамя гордо развевалось над, решительно шагавшим, отрядом. Знаменосец Гали;нка – русоволосая кудрявая девочка лет семи, высоко держала древко, к которому была привязана мамина алая косынка, а у Вальки на плече боевое ружьё – гладко выструганная палка, сбоку другая -боевая сабля. «Татьянина команда. Ни свет-ни заря! Ишь вооружился шпингале;т!» - улыбается Мария Ивановна, заглядывая через плечо мужа. «А что это девки-то переполоши;лись?» – тот недоумённо глядит на неё. «А будто Вальки-озорника не знаешь!? То лягушку им подсунет, то червяка какого или жука закинет… Ишь, вышагивает, мужичёк с ноготок! Не смотри, что от горшка два вершка – вьёт и мелет, всё что-нибудь да! А Галю;;шка у него под командой.»  «Ишь ты, экой удалец ростёт!»  «О и не говори – ить токо-токо с новогодья шестой годок пошёл, а на ходу подмётки рвёт!».  Внизу хлопнула парадная дверь, детские шаги протопали по коридору, и остановились. «Веру;шка, открой! Чего закрылись-то? От ково? Открывай, давай! Што ты, родных так не встречают!»- Михаил Иванович отложил бритву.  «Да-аа, род-ныые!» - заныла та. «Дак ить он жэ ище; малинький!» «А-аха-а, уда;линький!» «Заходите, заходите, гостенёчки дорогие, давно не бывали, а мы уж и соскучились!» - смеётся Михаил Иванович. «Недавно; быва;ри!» - таращит глазёнки Валька: «Вчера бывари». «Да, ну1» - удивляется дядя Миша. «Да-а, вчера-а!» - подтверждает Галинка, пряча руки за спину и прижимаясь к стене. «Как маминька поживает, что поделывает? Чай-то пили уже, нет?» - тётя Маруся ставит стулья к столу: «Садитесь-ко с нами чаёвничать! Нину;шка, принеси чашки!» «Гости дорогие!» - шёпотом ворчит Нину;шка, гремя посудой на кухне.  «Мама пироги поде;рывает» – с набитым ртом ответствует Валька. «Ну, дак вы ище без пирогов сегодня!» «Не ври, не врии!» - толкает в бок братишку Галинка: «Пирожки мы уже ели! Забыл, што-ли? Мама их уже давно поделала, ищё когда ты спал, а чичяс Люську спать укладывает» «Ниин-каа!» - донеслось из-под балкона. «Ну, - хохотнул Михаил Иванович: трудовой день начался, народ на вахту явился в полном составе, и  глядя на застолье, интересуется: « Кто главнокомандующий?». «Вайтос. Вайка» - поправился Толик, торопливо проглатывая кусок. «Это Фёдора сын, что-ли? А почему Вальтос?» «Аха,  – торопится объяснить галинкин брат: Варька дядин Федин, он баршой и сирный» - Валька  для большей убедительности потряс бицепсами. «Как матвос с Аввовы» - уточняет Толик запёхивая в рот ватру;шку. «Аха, значит два слова в одном – догадывается отец: «Не плохо, не плохо - вполне в духе нашего времени. Ну, а ты, значит, за инженера? Ну-ну!» - одобрительно погладил он сына по голове: « а вон этот, самый-то маленький кем у вас служит?» «Я не маринький!» - обижается Валька: «Я красный камардир! Мне дядя Ася суроно; будё;новку абищя;р, вот!» - упрямо выпятил он губу, насу;пленно глядя на Нину;шку. «суроно;… абищя;р, да  нечево он тибе не обещя;л! – язвит та: Вальтосик ты  - от горшка два вершка!» «Ах ты харе;ра! Вот как дам чичя;с!» - обещает Вальтосик, и, сердито сопя, сползает со стула. На этом мирное чаепитие закончилось. Народ повскакал с мест, и, табуном протопав по коридору, шумной оравой скатился с лестницы, сотрясая стены старого дома. Звонкие детские голоса заполнили окрестности «дома с привиденьями». (Вообще-то, никто не мог похвастаться встречей с привиденьем, но все почему-то были уверены: «в за;ручьи, на вы;шке дома с железной крышей во;дятся привидения»). Широкая лестница, в восемнадцать ступеней выводила  коридор на заднее крыльцо. Высокие тяжёлые двери запирались на большие железные крюки – попробуй открой! Да ещё на дверях чугунные оскаленные морды львиные с кольцами в зубах. Крыльцо выходило во двор и называлось «чёрный вход». А от него  аллейками разбегались берёзы, и ажурная чугунная ограда охраняла сад от улицы. В этот же сад был выход из другого (тоже купеческого) дома. А во дворе стоял двухэтажный сарай, старухи называли его «каре;тник» наверное потому, что раньше там стояли кареты. Атеперь там: внизу - хлев, а на втором этаже – просторный сеновал, забитый доверху духмя;ным сеном – любимое место  окрестной детворы. Вот где можно было спрятаться и от жаркого солнца, и непогоду пересидеть – раздвинул доски, пролез в щель и зарылся в душистое сено! А сколько всяких бы;лей и небыли;ц слышали стены каретника!
        Окраинная тишь звонкоголосо рассыпавшись по двору, засмеялась, эхом заорала в окрестных садах – ребятня воробышками разлетелась с крыльца в разные стороны. «В белые и красные!» - призывно несётся над ручьём:  «Даёшь белых и красных!» «Даёшь войнушку!».  Нину;шка, бежавшая к воротам, остановилась. «Девок не берём!»- злорадно ухмыляется Рудька. Рудька недосягаем. Скривив презрительную рожицу, она плюнула в его сторону, и полезла на дерево, скомандовав: «Верка, лезь сюда! Мы будем наблюдательный пункт» «А ты…ты – ванкухра;к!» - обиделся Рудька ( в понедельник был ярмарочный день и они с Вальто;сом бегали к пожарке, просто так – поглазеть на торги. Рыночная площадь – это совсем другой мир, другие люди,  и другие - непривычные для города запахи: здесь пахло сеном, огурцами, лошадьми, здесь было шумно, весело. играли гармошки, продавали квас; золотистое зерно дробно сыпалось в вёдра; покрикивали, перебивая друг друга, зазывалы, расхваливая товар, а у пожарки, прямо на земле – большущие весы, правда, уж давно сломанные, но это не мешало детворе: забравшись на  их деревянную платформу, слегка покачивающуюся от  движения, каждый представлял себя  штурманом корабля дальнего плаванья; здесь, под песни тоскующей шарманки, крутились карусели, и можно было  за три копейки облететь на деревянном коньке-горбунке весь мир, нарисованный на тумбе, вокруг которой  друг за другом летели разрисованные кареты, кони, большие красавцы петухи).    …«Ван-кух-ра;ак, ванкухраак!» - дразниться-поёт ехидно Рудька, радуясь удачно-найденной обзывке.(Вчера на рынке они с Вальто;сом долго стояли в одной из скобяны;х  лавок перед этим загадочным словом - «ванкухрак» крупными неровными буквами было написано на клочке бумаги, прикрепленном  к большой белой ванне, на дне которой лежала кухонная раковина, и керосиновая лампа, с надписью «лампакерос»). Даже всё знающий Вльтос оторопе;ло застыл перед перед этим непонятным ванкухраком. «Ваан – куух-рак» -  шевелил он губами, постигая тайну товара. Возможно, они бы и узнали разгадку у хозяина лавки, но тот раздражонно дёрнулся в их сторону: «Щяс милицыне;ра позову! Кру;тяццэ тут!..»)
 « …внкух-ра;ак!» - торжествует Рудька оттого-что, удалось сразить Нинку, которая вечно его задирала, и была непобедима в словесной перепалке, а уж драться-то с ней дак никто не рисковал.
         «Ванкухра;к» - это было незнакомо, непонятно, и потому ещё оскорбительней чем если бы тебя, скажем, обозвали каким-нибудь забо;;рным словом.  «Сам ты…» - поискав  в памяти (поша;рив в мозгах - как говаривал отец), и , найдя там равноценное, как ей казалось, «ванкухраку» презрительно хмы;кнула: «…сам ты – буржуй недорезанный! Как щяс дам!» - грозится Нинка, слезая с дерева. Но противный Рудька улизнул за; угол, а гоняться за ним не хотелось. «Ванкухраак!» - мстительно радуется Рудька из безопасного места: «ы-ыы!»  -язык у Рудьки розовый, слюнявый - «Тьфу!» - Нинка упрямо сжав пухлые губы, вернулась на свой пост, делая вид, что Рудька со своим ванкухраком ей совершенно безразличны. Под деревом, между тем, разворачивались военные действия. «Красные командиры, ко мне!» - скомандовал главнокомандующий. Мальчишки из дома с привидениями росселись под деревом. Все были отважные разведчики с подпольными кличками: Вовка Зимин – Енот, Толька Гужов – Шуба; Колька Бобков – Бова Королевич, Вовка и Васька Ульяновы – братец Лис и братец Кролик. «А я? Я тоже камардир!» - требовательно выпятил живот Валька-маленький. «Ты-ы? Ты…» - большой Валька задумался. «Шпингале;тик ты!»- завопила с дерева Нинка: «Бешшта;нная команда!». «Ах ты харе;ра!» - ругается Валька, пытаясь достать обидчицу. «Отставить, красный командир Валька!» «Ачео она!?» «Буэшь лампаке;рос!» - сказал ему Вальтос. Валька задумался, не зная обижаться или радоваться. «Это красный сигнальщик» - выдумывал Вальтос: «Буэшь сигналы подавать! Спрятайся в калидо;;ре, а как увидишь неприятеля, сразу сигналь!» - он сунул в руки сигнальщику старую горелку от десятилине;йной лампы: «Это сигнальная ракета. Иди спрятайся, а как кто идёт, сразу бросай!». Малыш, гордый присвоенным званием, и таким ответственным поручением, с независимым видом прошёл под деревом, на котором сидели девчонки, остановился, и, задрав голову, язвительно произнёс: «Ванкухрак!» - и со всех ног кинулся в  спасительный коридор. «А ты- лампакерос! Лампакерос, лампакерос» - кричала ему вслед, раздосадованная Нинка. «Инженер, ты за красных или за белых?» «Я за квасных!»  - скромно ковыряет в носу пятилетний инженер: «А ты не дважни;сь!» - обиженно исподлобья косится он на главнокомандующего. (Слово «инженер» имело прямое отношение к толстосумам, буржуям, разным чистоплюям). Толик – светловолосый, худенький, очень высокий для своего возраста мальчик был застенчив, осторожен; не в какие драки не влезал(не в пример своим сёстрам-сорванца;м), всегда гладко причёсанный, чистенький, в отглаженной светлой рубашечке, он всегда старательно обходил все лужи, и он всегда был в носочках – что было, по мнению ребятни, верхом интеллигентщины, не хватало очков – основного признака интелего-го. В общем, никто не хотел быть беляко;м, и Толик тоже не хотел. В шпионы определили Цы;бика – щуплого, вечно хны;кающего мальчика из соседнего дома. Он был всегда голоден, и Нинка с Веркой, у;крачись от родителей, таскали из дома куски хлеба – подкармливали его, жалея.  Цыбик, да Цыбик  - он откликался на это имя, и было ли у него другое никто не интересовался.  Обычно, Цыбик и был вражеским  лазу;тчиком. Он должен был убегать. Его ловили, брали в плен, допрашивали, а он говорил: «Я нэ рюский, нэчево нэ понимэ». Вот и теперь, по, разработанному командирами,  плану захвата белого языка, красные разведчики обнаружили в кустах и привели эту ко;нтру – Цыбика на командный пункт, завязали в мешок, и поставили к забору. А Мура;ш – лохматый бездомный пёс, от нечего делать, водивший компанию с ребятишками, тревожно повизгивая, обнюхивал мешок, и гонялся за мальчишками, охраняя его. В это время во дворе появился высокий сухопарый старик Варжунто;вич, живший на первом этаже, он был интеллигентен и, в недалёком прошлом, богат. Идёт этот Варжунтович, несёт соболью шубу – хотел повесить её на заборе, чтобы просушить и выколотить пыль. И тут Валька-камардир высунулся из коридора, да как кинул сигнальную ракету! Горелка попала старику в спину. От неожиданности тот выронил из рук шубу прямо на мешок, где сидел шпион. «И что за злые шутки?» - возмущённый Варжунтович потёр ушибленную спину, огляделся. Красные и белые – врассыпную, Мураш -  как все, и только, забытый в спешке отступления, мешок с беляком-Цыбиком, одиноко вертелся и подпрыгивал у забора. Варжунтович опасливо обошёл его и, покачав седой головой, наклонился за шубой. «Выпустите меня! Я боюсь!» - завопил мешок. Озадаченный старик замер на миг, затем  поспешно развязал мешок. Выскочивший оттуда взлохмаченный мальчишка, с перепугу куснул его за протянутую руку, и дал дёру со двора. «Ах вы, сорванцы;!» - вскричал обиженно старик. «Хулиганьё, не дети» -поддержала его, выскочившая из коридора Бара;иха: «Ух, вы - шантрапа; девятый номер!» - завопила она и, размахивая веником, погналась за Цыбиком, но дорогу ей преградил Мураш. Он зарычал, наклонив голову, и Бараиха, несмея опустить рук, попятилась обратно в коридор, и быстро захлопнула дверь. «Молодец, Мураш!» - одобрил из-за забора действия пса Вальтос. Он вернулся, чтобы спасти Цыбика, но всё обошлось и без его помощи. «Молодец!» - ещё раз похвалил он, потрепав пса по загривку.
             Избежав возмездия, все, не сговариваясь, сошлись на сеновале. Последним пришёл Вальтос. Он забега;л домой: «Мам, я ещё погуляю!?» - не заходя в комнату, то ли спросил, то ли сообщил он в открытую дверь, и уверенный в одобрении, не дожидаясь ответа, выскочил во двор, прихватив, по пути, лежавшую на столе, горбушку хлеба, - для Атамана. Атаман лежал в тени каретника, раскинув сильные лапы.  Одним глазом он наблюдал движение у стен сарая, изредка дёргал губой, отмахивался хвостом от назойливых мух. Атамана вся округа знала как Мураша;. «Мураш, ко мне!» - Мураш медленно, словно нехотя поднялся, и не спеша двинулся на зов. Шаг его был тяжеловесен, казалось, он через силу тянет лалы, настолько спокойны были его движенья, но это была
 лишь видимость, просто, пёс знал себе цену, и не хотел унижаться до поведения дворняги: «Вприпрыжку!? Нет!».  Пёс уважал себя, и не спешил, хотя очень любил Вальто;са, признавая за ним власть вожака стаи. Мураш прижался к детской ноге, и замер, закрыв глаза. При всём своём добродушии, он не умел ластиться. «Нну-у, - гордо глянуа на ребят, Вльтос по-хозяйски погладил грозного пса. Тот потёрся лохматой головой о его колено, и свалился у  ног, высунув мокрый красный язык. «Ах ты, мой хороший!» - Почесал Вальтос собачье ухо: «Пойдёшь сегодня с нами в лес? Может зайца догонишь – неплохо бы зайчятинкой закусить» - изображал он завзятого охотника, каким был дядя Тима, ходивший даже на медведя со своей собакой. А собака у него большая, такая же как Мураш.  Жёлто-коричневая шерсть её, как шёлковая, и не лохматилась, а струилась по бокам блестящими волнами. А уши! Уши длинные, как волосы у тётки Шуры, и курчявятся. А ещё поговаривали, что у неё три глаза. Да, дядя Тима и сам говорил ей, собираясь на охоту: «Ну, смотри, в три глаза гляди!» Но Валька, как ни приглядывался, так и не усмотрел третьего глаза, только белое пятно посреди лба. «А это и есть третий глаз! Я сам видал,» - убеждал друзей Вальтос: «она этим глазом в темноте видит, или когда медведя учует, и всё-всё в лесу видит!» «А почему?» «А потому!» - не терпит возражений  Бова-королевич: «Потому што потому, што кончяиццэ на У» «Сыхал?» - помогает ему Братец-кролик: «Много буэш знать, скоро состарисся!». Но, не взирая на перспективу, кто-то всё же рискует: «А па-чи-му?». Этих «пачиму;» почему-то всегда больше, чем надо - только мешают слушать, и Братец Лис не выдерживает: «Неверному Антро;пе засунут палец…сам знаэш куда! А знаэш, дак и не спрашивай!» - сердится он: сиди мо;лчьки, слушай, да на ус наматывай!». Зарывшись в душистое сено, мальчишки приготовились слушать своего предводителя. Они любили его рассказы, а он любил рассказывать, сочиняя на ходу, привирая, плетя правду с выдумкой. Мураш обычно лежал тут же на сене, положив морду на лапы, слушал, иногда громко вздыхал; прикрыв глаза, дремал. Во сне он дёргал  лапами, взлаивал – видно снилась ему погоня за длинноухими зайцами. Стараясь подражать сказочному голосу Оле Лукойе, Вальтос, начал свой рассказ: «На том месте, где сейчас стоит наш город, вернее, вот тут, где наши дома стоят, на этом краю города в Петровеликие дни была небольшая деревнюшэчька, а имя ей было Вяньги. Во;но-где за нашыми домами, видал за болотом - всё домики, домики, домики – это они ище от старой Вяньги остались.»  «А почему?» «Дак потому и Вя;ньги, что на берегу Вя;ньги-реки; жыли. Ну, это типерь ру;;;чей, а тогда  - в давние-то времена, это река была». «Ври большэ!» - усомнился кто-то из-под сена. «Сам соври! Мне дед говорил! Ну вот, там деревня, а тут на высоком месте поставили ва;жню, и там был погост«Воскресенье на ва;жнях» назывался.»  «Какое воскресенье? Выходной на важне – ну и сказанул!» «Да не выходной, а цэрква-та на рынке стоит, ак вот она и называлась «Воскресенье Господне» «А почему на важне?» «Ак потому-што рядом с важней! А важня стоит здесь может ты;щю лет, а мот и до;льшэ! И;сстари  через нашы места хлеб возили в другие края продавать, тогда построили  эту  важню. И весы – которые щяс на рынке у пожа;рки, тожэ стародавние, на них лошадь с возом могла въехать! А ищё, наш город тогда назывался «Гостинные дворы» «Типерь токо одна улица  называэцца «Гостинодво;рская». «А я слыхал, што «Синие ряды» - это и был гостиный двор, а за ним конюшни были, там лошадей держали, которые баржы тянули по реке». «А говорят што и берег наш назывался «Гостинный берег». «А чё всё гостиный, да гостиный, гостинцы, што-ли там роздавали?». «Как-жэ, держы карман шыре! Торгашы раньше звались гостями. А потом здешные купцы своих домов по берегу понаставили!». «А наша река раньше – до Марии;нки…да не Маринка, а Маирии;;нка – канава-то за мостом – это и был Мариинский канал. Тогда наша река была кривоколе;нная,  мелкая, всё о;тмели, пороги, да перека;ты да. А баржи с товарами бурлаки тянули, через эти отмели. Вот, и был среди них Мураш – атаман пиратский. А никто не знал, что он пират – бурлак и бурлак, как и все, только ростом всех выше – под два метра, как не больше!» «Заливай, да побежим!» - не  стерпел   Женька. « Ну и вра-ать – как корова..!» - зашелестело, зашевелилось сено. «Два метра – сказанул тоже!» «Он великан што-ли?» - высунулись  любопытные головы, захихикали и опять нырнули в убаюкивающие запахи сухого разнотравья. « Не хочеш - не слушай, другим не мешай! Не великан, но ростом был два метра – все говорят» - Валька сделал паузу, ожидая возражений, но аргумент «все говорят» убедительно подействовал на фому; неверующего (против всех не попрёшь). Валька глубоко вздохнул, и примиряюще сказал: «Но он был добрый для бедняков, от голода спасал.»  Сено недоверчиво пошуршало и затихло. «А ба;ржы всегда были деревянные!» - вызывающе повысил голос рассказчик. В ответ ни шороха, ни вздоха – все ждали продолжения рассказа. «Ну вот, тянут ба;ржу;, - смилостивился Валька: «…тянут, и видят, что ба;ржа;-то выгодная: ну, может в ней пшено первосортное, или ищё што-то хорошее – сахар, чай… Вот они возьмут ломи;;ну, пробьют борт(навроде, как баржа о порог разбилась) баржа и затонет, товар-то весь и намокнет. А потом кто его купит по дорогой-то цене? Вот и приходилось купцам продавать товары по самой низкой цене. Говорят, что куль овса за пятнадцать копеек можно было взять – вот как бывало!». Валька помолчал. Сеновал безмолвствовал. «Ночью по канаве по;тиху подберуться пираты, продырявят ба;ржу…» - испытывает тишину Валька, но вокруг, словно заснули – ни звука. Тогда, снизив голос до тайного шёпота, он медленно произносит: «А в Собачьих Прола;зах есть место на тра;кте - меж гор тракт из Вытегры в Девятины, а там такое узкое-узкое место – тут креж и тут креж, а кругом тёмный лес, и там… - шепчет страшным голосом Валька: «…в Ли;сьему овраги путников  има;ли и грабили! А кто – не знает никто!».  Тишина дрогнула, зашелестела - слушатели вылезли из-под сена, сгрудились вокруг рассказчика, теснее прижавшись к друг дружке и затихли. «Типерь там Волго-Балт прошол – громко сказал Валька, успокаивая малышей: «А до него были «Прола;зы собачьи» - дорога у;зинькая- у;зинькая, и в горах всё норы, норы, в них и жыли разбойники.». «А когда Волго-Балт нача;ли рыть, ак по реке гробы поплыли». Все вздрогнули и вытаращились на Вовку Кролика. «Врёшь!». «Откуда гробы в реке?». «Во-о пулю слил!». «Завирай большэ!». «А вот и нет – не вру! Во;но в той стороне за пристанями, на острове цэрква Всех Святых стояла, и старопрежное кладбище там было. А Волго-Балту, как раз и надэ было тут пройти! Люди видали как покойники в воздухе из гробов выскакивали». Замершая было, тишина испуганно ойкнула, и прерывисто задышала. «А на старом кладбище за пожа;ркой над ру;чьем – там раньше купцов хоронили. А как стали рыть ямы – улицы спрямлять, дак вырыли кости , да черепа да.» - продолжал Вовка, наслаждаясь эффектом: «А ребятня ростащили кости, разбросали куда попало, вот, а тут мужык один едет как-то поздно ночью…» - вслушивается рассказчик в могильную тишину сарая. Выдержав паузу, он швыркнул носом: «Вот он едет-едет, а сам бои;ицца! Вот уж и проехал…». «Со-сеэд, а, сосед!» - утробным голосом простонал Рудька: «Скажи ребятам, штобы снесли на место – што с кладбищя взяли!». Сено зашебуршало, послышалось фу;занданье, швы;рканье носов.  Валька, понимая, что сейчас поднимется рёв, расхохотался: «Да, сказки всё это, враньё!» - успокаивает он малышей: «А вот в реке нашэй, лежит на дне, как раз напротив устья реки Тагажмы клад – несколько бочек, до;верху набитых серебром!».  «А на горе, в подвале под полом цэрквы, гроб стоит!» - не унимался Вовка: «И даже два – я сам видал! Мы с Веркой туда лазили. Там ещё вход в подземелье, токо он закрыт – плита каменная чёрная-чёрная, тяжэлу;щяя! И золотое кольцо, штобы открывать…» - Вовка глубоко вздохнул: «Воот!». «Эх жаль, что моего дядьки нет – открыл бы запросто, одной левой! Знаэш, какой он сильный был – пудовые гири подымал! – хвастается Бова-королевич: Я, моэт, вырасту, дак тоже буду силачём!» «А ход этот...  - не слушает его Вовка: …под рекой прорыт, и прямо в другую цэркву, и такой глубокий, што когда до выхода добираисся, то там такой колодец с лесенками, штобы выходить оттудова. Дак, говорят со дна ево посере;дь бела дня звёзды в небе видать – во как глубоко!». «А пошли, сходим, поглядим!» - предлагает Женька. «Девки идут!» - пискнул Цыбик, и все прильнули к щелям в стене. Нинка с Веркой, не подозревая, что за ними наблюдают, остановившись у дровеника;, о чём-то шушукались. (Вчера днём они бегали к пожарке. Там на берегу, прямо на земле было свалено в кучу церковное добро, выкинутое из храма, по постановлению совета комиссаров, за ненадобностью. Горожане: дети и взрослые с любопытством разглядывали этот хлам, среди которого презренным золотом сверкали попранные ризы, иконы. Ветер листал, исписанные разными почерками страницы церковных книг, хранивших вековые тайны родословий. Солнце пыталось спасти их, ласково согревая, сушило размокшие листы, над которыми ночью горестно плакало небо. Какой-то мужик деловито вышиб широкую икону из тяжёлой золочёной рамы: «Едрёная доска – хорош стол выйдет!» - и поволок её к дороге. Ещё несколько человек копошились на куче, разглядывая, и оттаскивая в сторону приглянувшееся добро. Большинство прохожих, равнодушно, будто не замечая шли мимо. Старики, крестясь на распахнутые  церковные окна, останавливались, вздыхая и качая головой заглядывали в тёмные древние лики, печально смотревшие  в небо из-под обломков. Старушки, прикрыв рот уголком платка, мо;лча плакали. Предприимчивые мальчишки беззаботно носились по берегу, загоняя футбольный мяч в ворота, сооружённые из пухлых церковных фолиантов.
 Пробежавшись по широким церковным лестницам, поаукавшись с гулким эхом на хорах опустошонного храма, покачавшись на чугунном кружеве церковных ворот, сестрички вернулись домой. На крылечке сидела мама с Аликом на руках, и Чапаиха – старуха, носившая им молоко по утрам. «Мама! Ой, мама! – бросились девочки к крыльцу: «Там такое! Там такое!» - наперебой принялись они рассказывать об увиденном. Чапаиха вздохнула, крестясь, и молча отсутствующим взглядом уставилась в землю. «Ааа!» - заорал Алик.  Мама с нежностью провела ладошкой по курчавой голове Алика: «Спи-ко, солнышко моё, спи мой Аленький, а-а-ай». «Ааа!» - орал Алик, протестуя, спать он не хотел. «Чёрт подери!» - высунулась из окна первого этажа Бара;иха:  «Да, заткни же ты ему глотку, наконец! Расплодились тут, как клопы!». Голос у неё тонкий, визгливый. В дому её недолюбливают, называют склочницей и подстилкой. Брови у неё выщипаны, подведены, лицо у неё всегда напудрено, губы накрашены, волосы тоже - что «из ряда вон!»  Ни одна порядочная женщина не станет выщипывать бровей, и красить рот. А эта хамка юбки носит выше коле;ней! Поговаривали, что лет двадцать назад завёз её сюда столичный офицерик, потом проиграл и бросил. Много чего ещё говорили о ней. Теперь же она пишется «вдовой мещанского происхождения», и никому житья от неё нет. Но, когда в доме появляются мамины братья, «мадам тю-лю-лю» - так прозвал её дядька Арся, с треском захлапывает окно, задёргивает тяжёлые бархатные занавески, и носа не высовывает. Но больше всего она боится веркиного отца.  А сейчас она никого не боялась и орала «на всю ивановскую». Мама поднялась со ступенек: «Девочки, домой!» - и посмотрела на Чапаиху: «Заходите!». «Спасай, Господь!» - поклонилась та, и пошла к воротам. Вечером, как только затих двор, и солнце наполовину утонуло за воротами шлюза, Верка, прихватив старую хозяйственную сумку, тишко;м улизну;ла из дому, и побежала к соборной ограде «Воскресенья». Вытащила из груды, теперь уже ничейного добра, три понравившиеся ей иконы, сунула в кошёлку, и, с трудом дотащив, закопала в огороде за кострами дров. Присела на бревно, огляделась – кругом тишина. А у неё – клад! Ей всегда хотелось иметь свою тайну, и – вот! Ведь ничейное! – встрепенулась она: Можно ещё! И вновь кинулась вверх по ручью, в обход (чтоб никто не догадался – куда  она), через конюшню,через рыночную площадь.  Необычная тишина пустынных улиц оглушила вдруг, повеяло жутью – казалось, город вымер. Верочка огляделась, словно впервые видела эти дома, эти деревья…Тишина…Неужели все спят? Как можно спать, когда солнце ещё не закатилось за край небес! А ночь, похоже, забыла надеть свой звёздный плащ! Верочка  глянула в тёплую закатную  высь летней ночи и решительно шагнула с мостков на дорогу, к ограде. Вот, эту!.. Нет, вон ту – толстую, бархатную! Не дотащить - тяжэлущяя! Ах какие застёжэчьки!.. Золотые, наверное! А может вон ту?! – глаза разбегаются, хотелось бы и эту тоже… - не дотащить! Но вот сомнения  и  спящие улицы позади, книга, завёрнутая в серебристо-жёлтую поповскую ризу, закопана за дровенико;м – сердце прыгает от радости:  Клад! Клад! У меня есть!.. Ночью, не выдержав распиравшего её ощущения счастья, она поделилась своей тайной с сестрой. «Можно продать» - охладила её стяжательский пыл рассудительная Нину;шка: «Не спорь! Купим маме туфли, как у тёти Тани!». Туфли маме нужны. Пошептавшись ещё немного, сёстры уснули безмятежным детским сном, далёким от земных забот и печалей).
        Сейчас они бегали проверить: всё-ли на месте. Клад был в целости и сохранности. «Идите к нам на сено!» - высунулся из сарая Бова-Королевич. И тут из-за дома румяным колобком выкатился Вальто;сик. Мальчишка весело подпрыгивал то на одной ножке, то на другой, кружился, и что-то разглядывал, держа в вытянутой ладошке. «Ойся, ты Ойся, ты меня ни бойся!.. - громко распевал он, любуясь тем, что было у него в руке: ...я тибя не окушу, ты не биспакойся!». Увидав девчонок, Валька спрятал руки за спину, остановился в нерешительности, но тут же его круглая мордашка засветилась весёлым лукавством и нетерпением похвастаться. «А у меня што ее-сть!» - интригует он Нинку.  Та заинтересованно заглядывает ему за спину: «Покажь!». «Э-а!» - отступает тот. Пользуясь преимуществом роста, Нинка ловко обхватывает его руками, пытаясь отнять. Как не выворачивался из цепких сестриных рук Валька, как ни отбивался, но силы были не равны, сопротивление было сломлено, и захватчица отскакивает в сторону. «Аддаай! Маёо!» - чуть не плачет обиженный Валька:  «А ну, брыстра  аддавай!» - решительно надвигается он на Нинку. «Не твоё!» - разглядывает добычу Нинка: «Не твоё!Не твоё! Я знаю, где ты взял!». «Эта маё! Я нашоор!».  «Аха-а, едва ушол! За теми ящиками, да? Я там спрятала, а ты нашёл!». На скандал с сеновала ссыпалась вся дворо;вая компания. «Давай меняцца!» - завистливо вздохнул Клавка. «Э-а!» - Нинка спрятала руку за спину. «Да и не золотое вовсе, лату;нное! Тяжёлое? Дай полё;гать!» - протянул он руку. «Золотое! Не дам!». «Уыйхх, гли-ко, чё тут!» - наклонился над золотистым слепком в нинкиной руке Клавка. Та резко отпрыгнула, но тот успел схватить её за руку: «Вот видиш, во-от, во-от…» - он со смехом водит пальцем по глазам, и  бороде профиля изображённого на выпуклой круглой бляшке жёлтого металла. «Приглядись к усам-то, видиш» - ска;берзно хихикает он: « усами тут и не пахнет, если приглядисся – мужик на бабе голый!». Замирая от близости недозволенного, ребятня молча разглядывает находку. «А где вторая половина головы?» - деловито осведомляется Вальтос, глядя на сестре;ницу. «А я знаю! Это из цэрквы на Горке!» - Рудька пытается завладеть слепком: «Лучче оддай!» - выворачивает он,  вцепившиеся  в сокровище, пальцы Нинки: «Это шляпка от гвоздя, которым была прибита каменная доска к стене: «Оддай, нето хуже будет!». « Оццепись!» - изловчившись, Нинка хватает его за волосы. От крепкого тумака  мальчишка кувырнулся наземь. «Не оддам1» - Нинка решительно прячет трофей и бежит к дому. «А я дяде Мише скажу!» - грозит Рудик, с сожалением глядя вслед улепетнувшей девчёнке: «Отец тя выпорет, дак сама оддаш! Ре;бя, айда купацца!». И все наперегонки кинулись со двора к реке. «Ур-раа, «Сарди;нка!» – спешно поскидав с себя одёжку, все кто умел плавать, бросились в воду – успеть добраться до середины реки, чтобы покачаться на волнах от проходившего буксира «Сардинка». А неутомимый Вальтос уже плыл в сторону острова. «Кто со мной!?» - оборачивается он, легко отмахивая саже;нками. И все рванулись следом: догнать, не отстать! И вдруг отчаянный прерывистый вопль выплеснулся оттуда, куда уплыл Валька: «Тонууу! Ре-бяа-таа-а!» - захлёбывался он, беспорядочно взмахивая руками над водой, и вновь, и вновь уходил под воду. Опередил всех Мураш. Он подплыл к Вальке, схватил его за руку и потащил к берегу, следом по воде тянулась кровавая дорожка. Оказывается Валька напоролся на рыболовные крючки забытых снастей.. Увидя окровавленного Вальку, Верка и Нинка, под отчаянный рёв малышни, ветром дунули к дому: «Маа-аа!.. Валька помирает – он распорол сибе жывот!». Мария Ивановна выскочила на улицу в чём была, лицо -белее снега; увидела Вальку на руках Вовки и Рудика, схватилась за грудь:  «Хосподи!» - вырвалось у неё отчаянное, она застыла на миг, затем решительно подхватила Вальку на руки, и растерянно остановилась. Метнулась к дому. Остановилась: «Девки, Алю;шка там один!» - махнула рукой, и, клонясь под тяжестью стонущего Вальки, заторопилась к центру  города, но вдруг повернула обратно, и бросилась к причалам бывших купеческих амбаров. «Я;шынька! Яков Палыч!» - кинулась она в ноги возчику, выходившему из амбара с мешком муки на плечах. «Яша!» - голос её дрожал, срывался, по щекам струились быстрые слёзы: «Ой, Хосподи, да помогите же, ради Христа!».  «Какой разговор!?» - усач Я;синский сбросил мешок на телегу, подхватил Вальку, и уложил его на мешки. Мальчишки попрыгали в телегу – не каждый день удаётся прокатиться, да ещё так далеко! А тут – повод!  Больница находилась на Советском проспекте, у моста; через Вя;ньгу-ру;чей - это аж на другом конце города. Ехали долго, медленно, боялись трясти раненого, а на булыжной мостовой была такая тряска!  Малыши разглядывали город сквозь бахрому мокрых ресниц, и, размазывая сопли по щекам, тоненько поскуливали; большие изредка подфыркивали носами, смахивая тоскливые слёзы рукавами. На Вальку глядели уже как на покойника.  Каждый старался хоть как-то облегчить его страдания: то один, то другой нежно гладили его руки, бережно придерживали его ноги, и голову, чтобы его не трясло на уха;бинах.
          Врач, осмотрев рану, перевязал и сказал: «Полежишь день-другой в больнице. Счастье твоё, что крючки мелкие, мог бы наскочить и на крючок побольше! А царапина не глубокая – до свадьбы заживёт. Жить будешь!»