Глава xxvi, xxvii

          ** Глава XXVI **

          Глава XXVI, «в коей речь идет о новых странных поступках, которые Дон Кихот в качестве влюбленного почел за нужное совершить в Сьерре-Морене».

          Я обратила внимание на одну закономерность, когда Сервантес делает намёки на церковь, её служителей, инквизицию, то следующая Глава обязательно будет содержать доказательства, что главный герой – безумец. И вот, что пишет Сервантес в самом начале этой Главы: «Обращаясь же к рассказу о том, что делал Рыцарь Печального Образа, оставшись один, история гласит, что как скоро Дон Кихот, от пояса до пят нагой и от пояса до головы одетый, покончил с прыжками и кувырканьями, то, видя, что Санчо, не пожелав долее задерживаться ради его сумасбродств, уже отбыл, он тотчас взобрался на вершину высокой горы и стал думать о том, о чем думал много раз, хотя пока еще ни к какому твердому решению не пришел, а именно, что лучше и что целесообразнее: подражать буйному помешательству Роланда или же меланхолическому – Амадиса».

          Оставшись один, рыцарь перебирает в памяти разные формы покаяний других рыцарей, о которых он читал, и к которым прибегали герои, но ни одна форма покаяния ему показалась не подходящей для него, кроме одной, и тогда он произносит: «Придите мне на память деяния Амадиса и научите меня, с чего надлежит начать подражание вам. Впрочем, я уже вспомнил. Что усерднее всего прочего он молился и поручал себя богу». И на словах: «Так, в стихотворстве, во вздохах, в воплях к фавнам и сильванам окрестных дубрав, к нимфам рек, к унылому и слезами увлажненному Эхо – в воплях о том, чтобы они выслушали его, утешили и отозвались, и проходило у него время, а также в поисках трав, коими он намерен был пробавляться до возвращения Санчо», - автор оставляет на время своего героя, чтобы поведать нам, что в это время делал его верный оруженосец.

          Санчо подъехав к постоялому двору, где его подбрасывали на одеяле, встречает своих односельчан – «священник и цирюльник, те самые, которые подвергали осмотру книги Дон Кихота и выносили им окончательный приговор. … Санчо Панса тотчас узнал их и порешил утаить то место и то состояние, в котором его господин находился». Но односельчане не отступают, требуя рассказать.

          «И тут Санчо единым духом все и выпалил, и рассказал о том, в каком состоянии оставил он Дон Кихота, какие были у его господина приключения и как он, Санчо Панса, отправился с письмом к сеньоре Дульсинее… Подивились священник и цирюльник тому, что услышали из уст Санчо Панса, и, хотя для них не являлось тайной, что Дон Кихот свихнулся и каким именно видом умственного расстройства он страдал, однако это не мешало им всякий раз снова даваться диву».

          И тут оказывается, что пропала записная книжка, в которой было написано письмо для Дульсинеи, и в которой также было написано распоряжение, чтобы племянница Дон Кихота выдала Санчо трёх ослят. Но на самом деле записная книжка не потерялась, просто рыцарь забыл отдать её своему оруженосцу, который об этом даже и не помнит. Вообще Санчо пропажа письма вовсе и не волнует, «тем более что он знает письмо почти наизусть». Тогда цирюльник предлагает Санчо рассказать содержание письма с тем, чтобы он написал его со слов. Но выясняется, что верный оруженосец практически не помнит ни одного слова. Более того, в своём рассказе упоминает совсем нелестные слова «неблагодарная…, и что-то ещё насчёт здоровья и болезни, коих он ей желает».

          Послушав всё, что рассказывает и говорит Санчо, цирюльник и священник приходят к выводу, что «сколь пылким должно быть безумие Дон Кихота, если увлекло оно за собою рассудок бедняги Санчо».

          Поскольку священник абсолютно уверен в безумии Дон Кихота, следовательно, цензорам вновь не поймать автора, и вновь нет возможности обвинить его. И поэтому Сервантес ничего не опасаясь включает под конец Главы следующий диалог между Санчо и священником.

          «- Сеньоры! А что, если судьба повернет дело так, что моему господину вспадет на ум стать не императором, а архиепископом? Так вот я бы хотел знать заранее: чем обыкновенно награждают своих оруженосцев странствующие архиепископы?

          - Обычная награда, - отвечал священник, - это приход с отправлением обязанностей духовника или же без оного, или назначают их причетниками, а причетники получают хорошее жалованье, не считая столь же крупных побочных доходов».

          Какой смелый выпад про крупные побочные доходы, которые постоянно получали служители церкви от своих прихожан, которые опасались доносов.

          Вот небольшой кусочек из книги Льоренте из Главы IX «Судопроизводство теперешней инквизиции», статья первая «Донос»:

          «VI. Доносы никогда не сыпались так часто, как во время приближения пасхальных причастий, потому что духовники ставили доносы в обязанность кающимся, которые видели, слышали или узнали вещи, которые были или казались противными католической вере или правам инквизиции. Эта эпидемия доносов являлась следствием чтения предписаний, производившегося в течение двух воскресений Великого поста в церквах. Одно предписание обязывало доносить в шестидневный срок, под страхом смертного греха и верховного отлучения, на лиц, замеченных в проступках против веры или инквизиции. Другое объявляло анафему на тех, кто пропустит этот срок, не являясь в трибунал для подачи заявлений; и все ослушники обрекались на страшные канонические кары, противные месту, где они слушались, и евангельскому духу.

          VII. Находились христиане, которые, послушав некоторые разговоры, начинали мучиться совестью, что не разоблачили их, потому что невежество заставляло их смотреть на эти разговоры как на подозрительные в смысле ереси. Они сообщали о своей тревоге своим духовникам, которые принимали крайнее решение сообщать инквизиции признания кающихся. Если имевший сказать что-либо умел писать, он письменно излагал свое заявление; в противном случае это делал духовник от его имени. Эта мера была так строго предписана, что простиралась до ближайших родственников оговоренного. Поэтому отец и сын, муж и жена являлись доносчиками одни на других, так как духовник не давал им разрешения в грехах ранее обещания сообразоваться в шестидневный срок с приказом инквизиции. Так сильно властвовали над душами суеверие и фанатизм.» …

          Глава XXVI заканчивается тем, что цирюльнику и священнику удаётся придумать план, который, по их мнению, должен был помочь избавить Дон Кихота от «бессмысленного покаяния». «В заключении же священник выразил твердую уверенность, что Дон Кихот при таких условиях пойдет на все и что таким образом они вызволят его оттуда и доставят в деревню, а там уж они попытаются сыскать средство от столь необычайного помешательства.» …


          ** Глава XXVII **

          Глава XXVII «О том, как священник и цирюльник справились со своею задачей, а равно и о других вещах, достойных упоминания на страницах великой этой истории».

          «Цирюльник не только не отверг замысел священника, но, напротив, вполне одобрил, и они тот же час привели его в исполнение. У хозяина постоялого двора они раздобыли женское платье и головной убор, а в залог оставили новенькую сутану священника. … хозяйка нарядила священника так, что лучше и желать было нельзя: надела на него суконную юбку, на которой были нашиты полосы черного бархата шириною в ладонь, все до единой с прорезами, и отделанный белым атласом корсаж из зеленого бархата».

          Но неожиданно священник приходит к выводу, что «правильнее, дескать, будет, если цирюльник изобразит беззащитную девицу, а он – ее слугу: при этом условии он-де не так осквернит свой сан». «В это время к ним приблизился Санчо и, поглядев на их наряд, не мог удержаться от смеха».

          Вообще, конечно, удивительно, что священнику раньше не пришло в голову, что подобный маскарад не соответствует ни его сану, ни тому, что он является служителем церкви. Видимо, ничто человеческое не чуждо. Но ведь это выражение нельзя отнести к священнику, он избрал для себя другой путь. Тогда почему с воодушевлением переодевшись и проехав несколько миль, он вдруг одумывается. Если он, действительно, желает спасти Дон Кихота, тогда неважно, в каком обличье происходит спасение, ведь это касается спасения, какие тут могут быть границы. Ну, а если священник не по зову сердца, а просто так избрал свой путь, потому что он, этот путь, даёт какую-никакую, но власть, да, плюс ещё деньги, и вот новенькую сутану. Тогда он сам не верит в тот путь, что избрал для себя. И поэтому, если всё так и есть, то удивление тут лишнее. Ведь в конце концов мы все люди, как Санчо Панса, а вот рыцарь, Дон Кихот, один единственный.

          Цирюльник соглашается поменяться одеждами и образами и добавляет, «что он и без наставлений в лучшем виде обделает дело». И путешествие продолжается, во время которого «Санчо рассказал про случай с помешанным», коего звали Карденьо и который не успел поведать свою историю из-за того, что Дон Кихот, услышав про рыцарские романы, тут же перебил его, а делать этого ни в коем случае было нельзя.

          Когда же на следующий день путешественники обнаружили «ветки, которые разбросал Санчо, чтобы по этой примете определить место, где он оставил своего господина», оруженосец принимает решение, что надо ехать ему одному, «если он поедет вперед и передаст Дон Кихоту ответ его повелительницы, - может, этого окажется достаточно для того, чтобы извлечь его оттуда, и им незачем будет так себя утруждать. Мысль Санчо показалась им правильной, и они решились подождать, пока он возвратится с вестями о своем господине».

          Тут надо отметить, что читатель узнаёт, что история происходит летом, в августе месяце. «Знойный день, - надобно заметить, что дело происходило в августе, когда здесь стоят сильные жары». «И вот, когда путники отдыхали в тени, их слуха достигнул голос». Далее происходит знакомство с помешенным, с Карденьо, о котором накануне рассказывал своим спутникам Санчо.

          «Священник был осведомлен о его беде, ибо по некоторым признакам тотчас узнал его, и теперь, будучи человеком красноречивым, он приблизился к нему и в кратких, однако ж весьма разумных речах попытался доказать ему, что должно перестать влачить жалкое это существование, иначе земное его существование прекратится вовсе, а это уже величайшее из всех несчастий».

          Путники, желая «услышать из уст самого Карденьо, что послужило причиной его недуга, и они попросили про это им рассказать, обещав не пытаться врачевать его или же утешать, пока он сам того не пожелает». И далее следует окончание истории Карденьо, рассказавшего присутствующим о том, что дон Фернандо, которому он служил, благодаря своей хитрости, обману и вероломству, стал мужем Лусинды, которую Карденьо горячо любил. Карденьо винит себя в произошедшем, говоря: «Ну что ж, коли был я тогда глупцом и трусом, значит, суждено мне скончать мои дни в стыде, безумии и покаянии. … земля, носившая меня, стала моим врагом, воздух не дает мне дыхания для вздохов, а вода – влаги для моих очей». Но также Карденьо в том, что с ним случилось, упрекает и одновременно оправдывает Лусинду, говоря «ибо не что иное, как богатство недруга моего, ослепило очи ее любви, дабы отнять ее у меня и вручить баловню и любимцу Фортуны. Но, бросая упреки и изрыгая проклятия, я в то же время оправдывал ее: нет ничего удивительного, рассуждал я, что девушка, находившаяся под присмотром родителей, привыкшая и всегда готовая им повиноваться, решилась исполнить их волю».

          «На этом кончил Карденьо длинную и грустную историю своей любви, и священник уже приготовился сказать несколько утешительных слов, но в это самое время слух его был поражен неким жалобным голосом, говорившим о том, о чем будет идти разговор в четвертой части настоящего повествования, ибо третью часть мудрый и благоразумный историк Сид Ахмет Бен-инхали на этом оканчивает» …