Смотритель

Когда не было еще и местообитаний, которые позднее стали селом Преображенским и селом Семёновским близ  северо-восточных рубежей болотистой, выросшей на сваях  Московы, вдоль малоприметной речушки Хапиловки по ее левому берегу пролегала с востока на запад почти неприметная тропа.
Лишь местные знали о ней.
Люди говорили, что она для крайних случаев, для срочной и тайной доставки экстраординарных сообщений. 
Таковые  случались весьма нечасто, и по тропе почти никто не ходил.
А если уж появлялся, то проносился так скоро, что гонца и заметить-то было нелегко.
Шаги такого скорохода беззвучны как махи крыл ночной совы.
Как безмолвие венчиков цветов в сумерках.
Как молчание травы.
За скороходом оставался лишь отставший шелест ветра в листве.
Местные остерегались здесь ходить.
Существовало поверье, что столкнувшийся с гонцом разделял судьбу, несомую известьем, летевшим по стране вместе с ним.
А столбовая дорога, по которой катились телеги и шли потоки паломников, бродяг и прочего люда, шла параллельно, но пролегала на версту, а то и две севернее.
*
Столетье проходило за столетьем, а тропа была на месте.
Но вот ноги лучших скороходов стали отставать от скорости железных ног.
И тогда на месте тропы в одночасье, незнамо кем строеная, появилась железнодорожная ветка.
Не было на ней ни стрелок, ни семафоров, ни шлагбаумов, ни тем более платформ и станций. Просто темные рельсы, утопленные в земле.
Частью их закрывали кусты и деревья, частью распадки и лощины.
Кое-где вдоль рельсов тянулись  задворки, плетни и изгороди крестьянских усадеб.
Даже там, где рельсы пересекали другие дороги и тропинки, их затрапезный и лапидарный вид не привлекал ничьего взгляда.
Ветка была так, как будто ее не было.
Присутствуя. она отсутствовала.
Несмотря на всю свою явленность, она оставалась неприметной.
Никто толком не мог сказать, где начинаются рельсы и где они кончаются.
Говорили, что на западе они уходят в тоннель под реку Яузу, а на востоке достигают незнамо каких дальних краёв.
Никто никогда не видел здесь ни паровоза, ни «кукушки», ни поезда, ни товарняка.
*      
Но вот Москва заглотнула и Преображенское, и Семёновское.
Они стали районами разросшегося города.
По Преображенскому валу их соединила трамвайная линия.
Речку Хапиловку упрятали в трубу.
Облик города вокруг изменился.
А железнодорожная ветка осталась на своем месте, столь же неприметная, как и прежде.
Всё так же она тянулась невзрачными распадками и лощинами по задворкам, вдоль заборов и ограждений каких-то складов и пустырей, полузаброшенных фабричных территорий и свалок, неброско пересекая поперечные немногочисленные проулки и проезды, пока не уходила за пределы города, где на всеобщем обозрении и виду спрятаться было еще легче.
А горожанам говорили, что она проложена к Электрозаводу. 
*
Там, где ветку пересекала трамвайная линия, сделали остановку «Хапиловский переезд».
Рядом с остановкой, прямо у дороги, на самом виду, в одночасье возник крохотный бревенчатый домик  – сторожка то ли смотрителя, то ли путевого обходчика.
Поставленная на самом виду, прямо у проезжей части, близ рельсов, именно из-за этого она, обозримая со всех сторон, ни от кого не прячась, стала для всех невидимкой.
Ни один человек не замечал, чтобы кто-то входил в сторожку или выходил из нее.
По ней равнодушно и невидяще скользили взглядом.
Ее принимали как нечто само собой разумеющееся, естественное – как каппу на берёзе или пыльную лебеду на обочине дороги. 
 *
 Как-то под вечер я постучал и, не ожидая ответа, толкнул дверь сторожки.
Дверь легко подалась, открываясь вовнутрь. 
Я вошел, нагнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку.
В сторожке справа от входа, у окошка, обращенного к рельсам, был стол, перед ним стул.
Слева к глухой, стене прилегал неширокий топчан, аккуратно застеленный грубым серым покрывалом. 
На топчане сидел обходчик.
Его лицо уходило в тень, мешковатая одежда скрадывала возраст и очертания фигуры.
– Как работа? – спросил его, поздоровавшись.
– Не тяжела, – ответил он кратко и указал мне на стул.
– См;трите за справностью пути? – понимающе улыбнулся я, присаживаясь боком к столу.
– Путь всегда справен, что за ним смотреть.... – протянулся равнодушно его голос.
– Кто ж, как не вы, его поддерживает? – удивился я.
– То нам не ведомо, – ответил он не шутливо.
– Тогда вы здесь для какой надобности? – выровнял я свой интерес.
– Сам не знаю, – усмехнулся он. – Велено мне никуда не отлучаться. За это и плотят.
– Давно вы здесь? – спросил я, удивившись.
– Столько лет пробежало, что не сосчитать, – ответил он серьезно.
– А вам-то сколько годков? – поинтересовался я.
– В пашпорте не означено, а на мне сие не написано, – в его интонации не было и намека на шутку.
– Поезда-то у вас тут ходят? – и я повернул голову к окошку.
– За всё время не было ни разу, – ровным голосом ответил обходчик.
– К чему ж тогда рельсы? – не смог сдержать я удивления.
– То знать нам не положено, – ответил он с такой интонацией, что я невольно поднял глаза, ища «красный угол» с иконами, но не различил его в полутьме.
– Ухо к рельсам не прикладывали? – задал я идиотский вопрос.
– А как же! – вдруг оживился он. – Не раз бывало.
– И что же? – невольно подался я вперед.
Он помолчал. Пауза сгустила некую живую связь, неожиданно возникшую между нами.
– Слышно, – наконец произнес обходчик и снова замолчал.
– Что слышно? – не сразу решился я на вопрос.
– Смотря когда слушаешь, – тоже не сразу ответил он.
Я молча ждал продолжения, не представляя себе, что именно он имеет в виду.
А обходчик наклонил голову набок по-птичьи и ладонью стал аккуратно разглаживать и без того ровное покрывало на топчане рядом с собой.
Наконец он заговорил вновь, голос его звучал негромко.
–  Ночью хорошо слышно.... Прибой. Словно волны набегают на берег. Мягко шуршат по песку. А может, это слова. Или что другое.
Он замолчал. Я терпеливо ждал продолжения.
– А когда что-то происходит, –  он многозначительно поднял палец вверх, – так там буря, валы бьются о камни. А может, то кричит кто по-своему, не по-нашему.
– Откуда он, этот прибой? – спросил я его.
– Да со всех сторон, – и он невольно обвел руками окрест.
– А днем как? – спросил я его.
– Днем ничего не слышно, – вздохнул он. – Другого шуму вокруг много.
Мы помолчали, щупая обступившую нас тишину.
Я вдруг ощутил, что обходчик всю бесконечную череду своих дней, проводимых здесь, окутывает именно такой тишиной. Отдаёт себя – ей.
Казалось он понял, о чем я думаю, и едва заметно кивнул головой.
– Когда сидишь вот так, тихо, буря ТАМ постепенно стихает, – ответил он на не спрошенное мною.
Я невольно взглянул в окно. В стекло стучались сумерки.
– Много ли вас, путевых обходчиков, на ветке? – нашелся я наконец после долгой паузы.
– Не знаю, – равнодушно уронил он.
– Стучать по рельсам не пробовали? – усмехнулся я.
– Не-ет, – протянул он. – Это уж грубость будет. Нам без надобности.
– Не скушно вам тут одному? – выдохнул я.
– Так здесь-то на земле мы все одиноки, – улыбнулся он.
Его улыбка на краткий миг осветила сторожку и я успел увидеть висящую на стене то ли иконку, то ли индуистскую янтру.
– Что ж, выходит, не пользуются вашей веткой, – подвел я скудный итог.
– Не пользуются, – кивнул он.
– Так что ж от нее за польза? – улыбнулся я с подначкой.
– Может, оттого всё и хорошо, что она без пользы, – заключил он, вставая.
Встал и я, на прощание пожимая руку смотрителю, ревностно следящему за тем, чтобы построенная для крайних случаев дорога и далее оставалась никому не нужной.
*