Воскресенье на важнях

   

«На порозшей, государевым лесом поросшей, земли …»               
 («из объявления старожилов…». Альманах «Вытегра», т.1, 1998.)



    Там, где быстротечная Озерна;я торопливо обегала Красную Горку, спеша в
объятия седого Онего, а говорливый Вя;ньг, резко свернув с намеченного пути, бросался ей навстречу - там у Гости;ных Берегов, пароходными гудками  беспокойной Вя;ньгинской пристани, зарождался город. Белокаменные купеческие особняки, словно именитые гости над колыбелью  сошлись и степенно-торжественно встали вдоль проспе;кта, взбегающего в гору, на  вершине которой, благословляя золочёными крестами  жаждущих, светлел куполами красавец Воскресенский собор. А слева от него на широкой торговой площади, устало, словно бабка-повитуха в ожидании младенца, присела крутобокая древняя ва;жня .  И собор и ва;жня соседствовали ещё в четырнадцатом веке  и место это слыло как «Воскресе;нье на ва;жнях» - древний Погост издавна привлекавший к себе внимание.  Сюда в земли  Новгородской пятины, поклонившись святым куполам, помолившись на, солнцем сияющие кресты, испокон веку стремился торговый люд. Издалека, сквозь глухие сузёмки  Обонежъя, по болотистому бездорожью, попада;ли  лошадьми, плыли на ло;диях и со;ймах  гости. Нескончаемой вереницей за возом воз тянулись по торговой площади к важне, гружоные хлебом, телеги, сани. Важня наполнялась скрипом и грохотом колёс, скатывающихся с огромных весов; шумным говором, щёлканьем счётных костяшек…
   Отплескались метелями, отпылали  лесными пожарами, отшумели зелёными вё;снами
над Ва;жней века. На месте древнего погоста вырос город.  А вокруг вырос новый лес, новые люди, новое время. Осиротевший, без икон и крестов стоит Воскресенский собор. Бессильно в немой мольбе вздымает он к небу ободранные купола: «Смилуйся, Господи! Смилуйся…». А рядом через дорогу на старой площади осколком былых времён - ва;жня. Теперь она в другом звании и другое бремя несёт. Теперь в ней разместилась городская пожарная охрана, и важня верно служит ориентиром центра небольшого городка и рыночной площади. 
…И крутилась шарманка под кирпичной стеной: «А-ахзачем эта но-о-очь?..» - вопрошала кого-то старая шарманка.  А вокруг шумел торг – горластый, праздничный: «По-од-ходи – нале-тай, хватай - по-ку-пай!..»  «…а вот одея;ла-одея;лишкаа! Одеяла  лоску;тныы – тёпла оку;тка, одея;ла!..» «Голла;нка, репка на радось деткам!»  – расхваливали продавцы свой товар,  всяк  на свой манер, зазывая покупателя.      
     …а вот товары  красныеээ:  кружэваа..,  кружэва-кружэва, мадама, только для вас, только для вас!» …«Рыба всяка есть локтей в пять – шесть, а плотва да лини з бо-ольшой глыбины!»               
     …а вот пальтишко, пальтецё;оо…» -  летел следом козлиный фальцет: …а пальтецо не угодно лии-и? Сам бы ел, да деньги надэ, пааль-тецо –пальтецоо на меху гагачьем, с шэлухой ра;чьеээй!»   
     …морковка, морковка, капуууста!».  «…настоящия серныя спичьки!» - уверенным басом покрывает всех прочих двигатель технического прогресса: …пять минут шыпенье, а  потом горенье! Сначала вонь, а потом огонь…»               
    .…Кролики, кролики, кролики!..               
И, вплетаясь в разноголосье то;рга, вился печальный голос шарманки: «…аах, зачем эта ноо-чь таак была хорошааа…» - пела-тосковала шарманка. И душа замирала, окутываясь неведомо откуда взявшейся грустью о чём-то несбывшемся и, может, уже утерянном безвозвратно.
«А вот сапо;жки-сапоги для щясливыя ноги!..» - зазывно выпевал Тимка, неспешно 
продвигаясь в пестрой ярмарочной толпе горожан и торговых поезжан. Товару всякого - как у дядюшки Якова! -глаза разбегались от множества и разнообразия:  бороны железные серпы, колёса,  телеги, шерсть…   На возах, на столах, а то и просто на земле горами: кувшины, горшки глиняные, кадушки деревянные, корзины плетёные. Голики; в стороне бесстыже пушились голыми вицами, рядом веники скромно зеленели сухими листочками, обещая покупателю скорое блаженство парного рая.
        «…пло;шки, ложки, розмалёванные поварёжки!..».
Чугуны, пузатые чугуночки  выстроились на земле в рядок: «Выбирай, какой на тя глядит!». Празднично сверкали, отражая солнечный жар, сковородки, рогатились мутовки, ухваты; цветы полевые скромными букетиками  любопытно голубели на ярмарочную суматоху, а рядом пышно алели бумажные розы.
        «…сапоги му;;жэски оддам по-дружэски!» - обещает-заманивает покупателя Тимка, пробираясь сквозь яромарочный толо;;к.
        «…бруснИИ-ця мочёоо-на! Брусё;нка! Брусёнка!»
        «…пиро-ги- пиро-ги, пи-ро-ги;и! Пиро-ги пряжо;ны - на сковороды гляжо;ны, а
которы и в хайло; сажо;ны: загибе;ники, му;шники, крупе;ники, налиту;шки, ры;бники..» 
       …«капу;у -сни-ки, капу;у -сни-ки!!..»     …Грибы сушо;о-ныё-оо! …сушо;о-ны…»
Прямо с воза торгуют мукой, пшеницей…   «Сапогии, сапоги-и!» - поет Тимка, глазея на торг, вслушиваясь в шумный базарный говор.  «Не тот нонь покупатель…». Тимка оглянулся: мужык не мужык, не похож вроде на мужыка - одёжа мужыцка, а лицо холёноё – не часто, видать, под ветром в поле быват! Нет, не с мужыков, - решил Тимка:  А тот другой - ровно городовой: взгляд строгой, придирчивой! - Тимка поёжился, свернул в сторону: На ундера  из Шостова схо;жой, - вспомнил он: тот тоже эдак косоро;тицце. «Са-по-гии, сапоо…» - осёкся Тимка, увидев как какой-то юркий парень, ловко подкравшись к возу с зерном, схватил кошёлку, неосмотрительно оставленную хозяином на возу, и нырнул в толпу. Мелькнул и исчез помятый околыш затасканной фуражки на его голове. «Охти!..Ох-хой! - машет руками зазевавшийся хозяин: Выручка - ухте;й ! Все - ухте;й!» - хватался за голову бедолага: « Любушки мое, кто видал? Любушки, пожалийтё, пожалийтё  Христа  ра;ди!». Тимка растерянно озирался в поисках исчезнувшего хи;тника. Круг воза уже собрались зеваки. Чужое горе не вызывало в праздной толпе сочувствия: «Не;чя хайло; раззявлять!». Тимка обернулся и нос к носу оказался с парнем, лицо которого было словно распорото наглой улыбкой, а злой прищур глаз под знакомым око;лышем затрёпанной фуражки не обещал ничего хорошего.
        «Ойи я-а мальчишка-фу-ли-ган, дык, из де-рев-ни Тя-ти-ны-ы…» - врезалась в базарную сумятицу шальная частушка:  …Оо-лонец-кия гу-бер-ни, Обо-несской Пя-ти-ны». От Си;версова моста; в сторону пожа;рки, у стен которой пузырились пеной и булькали, брызгая хмельной струёй, пивные бочки, по рыночной площади, поплёвывая семечковую шелуху, неспешно двигалась ша;тия  парней. У;;харь в атла;сной косоворотке, фуражка-заломи;шечка набекре;нь, пиджачёк-вприки;д ползёт с плеча, хромачи;  в «гармошку». За ним дружки;-собутыльнички – рот нарастопа;шку:  «…а ффули-фули-ффулиганы, фулиганы, да не мы…». Народ сторо;нится, опасливо оглядываясь вслед гулякам.  …а фули, фули… -  хрипло взвизгивает хро;мка  в руках ухаря, хи;щно щерясь оскалом чёрных мехов.  И, покрывая базарную многоголосицу, летит над толпой разухабистое:
…а фоп-пысы-сымазывай!
Кому да-валасы-казы-вай!..
Огромным потревоженным муравейником копошится рынок – гомон, шум. «Любушки мое;э!» - неслось жалобно с возу. «Дядька!» - Тимка шагнул к незадачливому купцу, желая как-то помочь, утешить…  Его остановил взгляд в упор, предостерегающе-угрожающий. Жестокие глаза не мигая уперлись ему в переносицу, жгли насквозь. «Са-по-гии!..» - отвернулся Тимка («да их тутотка не один!») и пошёл в другую сторону, подальше от страшного взгляда («Мот сапоги хотят отнять?»). «Сапоги-сапожки мада;ме на белы ножки!». «Ну и почём?» - жадно ощупывающий взгляд воровато скользнул по сапогам, по крепкой, ладно скроенной невысокой фигурке сапожника. («Ровно примеряицце - куда ловче;й бить! Нет, это не купе;ць! – глаз у Тимки намётан на настоящего покупателя,  а этот – жыга;н). «Сами печём! – весело белея в улыбке крепкими зубами, глянул он на басурма;на и двинулся дальше, пятым-шестым, кто-ё знат, каким чувством, всей спиной ощущая позади себя нарастающую опасность.  «Сапоги-и, сапо-жоон-ки для дочки, для жонки…». Он вдруг ощутил себя во враждебном окружении. Метнулся взглядом туда-сюда… Так и есть! Круг него образовалось просто;рое место – толпа как-то резко раздалась в стороны, а на пути его встал тот – жыга;нистый. Тот прятал что-то в руке -  напряжённое плечо выдавало готовность ударить. Тимка сразу приметил – нож!  Мускулы тимкиной груди; напряглись, в животе похолодело. – Или пан, или…). Тимка – заядлый участник праздничных деревенских драк, быстро оценил обстановку.  «Са-по-ги, са-по-гии и!..» - с беспечным видом, не останавливаясь, шаг за шагом приближается он к поджидающей его смерти.  Дождессе, погоди-ко!.. - зорко следит он за ней краем глаза. «А вот сапо-гии, са-по-гии…» - не спускает глаз с лиходея Тимка (…левой – сапогам по башке, а ногой…), сжал покрепче голенища сапог, висевших через плечо. «…хош покупай, а, хош, бери так!» - коротко размахнувшись, он ткнул каблуком сапога в хищный глаз  и, подпрыгнув, с силой лягнул в пах противника, когда тот, не ожидавший нападения со стороны жертвы, подался вперёд для нанесения удара. Звякнуло о булыжник мостовой блеснувшее лезвие. «П-па;длаа!» - злобно просипел супоста;т, бессильно согнувшись от боли. «Не х-хо;ркай!» - заткнул кулаком поганую глотку Тимка, и, оттолкнув нападавшего, ки;нулся в сторону («самоё время утека;ть! Кто ё знат, скоко их тут…»). Жестокая сила бросила его на пыльную твердую землю. Не выпуская из рук сапог («хро;мовы… товар дорогой… краски такой не натти;!..»), прикрывая голову и лицо от ударов – били ногами («С подковками!.. Сволочи... забьют!..), он пытался вскочить на ноги, но его тут же раз за разом бросали на земь… И вдруг всё стихло. Тимка вскочил, готовый встретить новый удар, но его не последовало. «Жыв?» - внимательный взгляд чёрных, смешливо прищуренных глаз излучает сочувствие.
       «Держыы-и!» - понеслось над головами вслед за пронзительной трелью милицейского свистка.
«Айда;! Беги!» – дёрнул  за рукав спаситель и, крикнув ещё что-то, юркнул в толпу.
Тимка, не раздумывая - за ним. Следом слышалось тяжёлое дыхание, быстрый топот множества бегущих ног - бух-хуб…  «Сколько их там!? Догонят, убьют!» – дрожало в висках подгоняя, бух-бух – билось где-то между глаз, заплывших по;том, а сзади – хуб-хуб…  Отплёвываясь, утирая разбитый нос, Тимка летел сквозь ярмарку вслед  за , мелькающей меж торговых рядов, цветастой рубашкой спасителя; прячась за ларьками, возами, подныривая под испуганно форскавших лошадей. Тишина обступила внезапно, словно он с разгону нырнул в пучи;ну. Людская сумато;шная толпа уступила место зеленолиственному покою – вокруг был лес.
«Ну, как?» – обернулся спаситель, тяжело дыша, сдерживая дыхание, озираясь: сзади
никого!» - «Утекли;!»  – облегчённо вздохнул Тимка.
Над головой тихо шелестели резными листьями могучие дубы-великаны.  Сквозь листву как сквозь решето, золотыми зёрнами  солнце  сыпалось , к подножью вековых стволов и прорастало там белыми звёздочками ромашек, и желтоголовыми весёлыми балаболками.
-Что, красиво?
-У нас не хужэ! – жмурится в голубую высь Тимка под струйками солнечного дождя.
-А где это, у вас?
     - А те не всё одно;? – начал было, и оборвал себя Тимка («Не хватало ишо спасителя свово; обидить!»): Вовремя ты поспел, нет бы забили!» – благодарно глядит он в чёрные смеющиеся глаза. «Арсе;нка! Ну и прыток же ты!» – из-за ближайшего дерева, запыхавшиеся от быстрого бега, выскочили двое: крепкие, черноволосые. («Голоса – в один», - вслушивается Тимка). «Дышы глубже, купец! Скажи спасибо, на твоё счастье рядом ходили, нето;, не видать бы те свету белово!»  (Оба на одно лицо! - Тимка молча переводит взгляд с одного на другого). «Оне давно тут жыга;нят, - продолжал один из черноволосых:  Ничё-ничёо, типерь своё получат!». «А и ловка;ч же ты! – из кустов  внезапно вынырнул еще один: «Откуда такой?» - лицо доброжелательно сияет улыбкой. «Я-то? Я-то з до;му! – врождённая осторожность деревенского человека («а хто ё знат!») сдерживает откровение благодарной сердечности: «А ты откуда?» – задиристо наступает Тимка, подозревая, что это один из преследователей. «А из кустов! Не вида;л? – шутливо поднимает руки вверх тот: Васёнок я - браток Арсенки» - весело переглядывается он с друзьями. Смеётся отчего-то и Тимка, внимательно вглядываясь в лица новых знакомых. «Те двое на цыган схожы, таки жо ная;нисты», - думает он: «Вы брата;ны, ли чё ли? » «Мы-то? – белозубо сверкнув улыбками, переглянулись цыганистые – Мы-то братья;;, а братаны; - которые двоюродные, а мы родные. Нас у ма;миньки шестеро сыновей–братко;в. А ты чё это сапогами маха;иссе? На рынке, купил?» «Продаю. Сами шьём!» «Ух ты! Дак это мы нека;к нужново человечка-то спасли! А говорят, Бога нет! Нам бы как раз ко двору пришолся!» «И велик двор? – Тимку слегка покоробило такое собственническое отношение к его персоне: На, примерь!» - протянул он сапоги босоногому спасителю своему. «Да ты што! Не-э, не приму!» – тот аж попятился от такой щедрости. «Да ты то;ко примерь!» – загорается легкой завистью Васёнок, любовно оглаживая блестящие голенища новеньких сапог: «Давай!..»  «Не бойсь, за погляд денег не бере;м! Неужоли моя жы;зня сапогов не сто;ит? Виш, - оглядел Тимка, понимающим в деле толк взглядом, ноги Арсенки, спрятавшиеся в сапогах: …ро;вно на заказ! Носи, не обно;сяцце!» «Неэ, - с сожалением расстаётся с сапогами Арсенка: ма;минька сердится будет, скажет, «Где взял?». «Ах-ха вот вы где!» – мелькнув яркими платочками в зелени кустарника, на поляну лёгкими мотыльками выпорхнули девки. Тимка зажмурился (радостно трепыхнуло в груди! На другую глянул мельком, а ЭТА!..), сердце зашлось в бешеной пляске. «Не проглоти! – расхохотался Мишка – один из цыганистых: Васька, гляди» - повернулся он к брату: «…проморга;ш, нето, любушку-ту - уведёт, сапожник!». Васька свысока повёл головой в сторону Тимки, самодовольно ухмыльнулся, сграбастал руками девок и  закружил их, визгнувших. Разлетелись веером пышные оборки подолов, чёрными змеями метнулись косы…  И метнулось вслед Тимкино сердце и, восхищённый, замер Тимка (ни у какой девки в нашэй деревне таких нет!). Васька осторожно опустил красавиц на землю, слегка поприжав к сердцу, за что и получил по курчавому затылку от той, что звали Тасия;. Васька дурашливо, по-жеребячьи взвизгнул, увернувшись, а она обернулась. На Тимку в упор глянули чёрные знакомые глаза: «Тя звать-то как?». «Тимофеем кличют». «Тимо;ша!» - заглянула ему в лицо Шуре;йка. «Ти;мочка» - улыбнулась Тасия;: «Что с тобой, бра;тка? – кинулась она к Арсе;нке. «Да купца вон этово на ярманке спасали!». «Подрались?». «Ак ыть бы шпана; сбелосве;тила!». «Рубаху порвал… ладно, я зашью, мама не узнает! – обещает другая. «Вы родные, што ли? – не выдерживает Тимка, вновь изумившись схожести их  лиц. «Ишь какой догадливый парни;;ша!» – смеясь хлопнул его по плечу Арсенка: «Шуре;йка,» - обернулся он: «хватит те на Ваську пялится! Пока розглядываешь чужово жениха, своево не упусти! Вот он жених-то!». «Сколько тя просить, не называй меня так!» – улыбается Шурейка Тимке: «Александра я, можно Шурочка» - она шаловливо глянула на высокого цыганистого Ваську. «Шура-Нюра-Аннушка!» – поддразнивает тот её: «Поп тя Анной окрестил, Анной, а не Алесанной!». «Айда к пристаня;м,» - не слушает его Александра»: «умоитесь, вояки! На параходики посмотрим,» - и потянув сестру за руку, бегом бросилась из дубравы. «Айда с нами!» – махнула рукой Таси;йка. Радостно вспыхнув, Тимка бросился за ней и… и растерянно замер. И пронзительно заныло в груди, отдавая в висок, шумнуло, заколотилось в ушах, от того что взгляд чёрных смеющихся глаз скользнув мимо, в радостно-нетерпеливом ожидании остановился на цыганистом красавце. Схватившись за руки Таси;йка  с Васькой, забыв о Тимке, побежали под горку к реке. И плакала шарманка где-то на рыночной площади, разливая печаль над молчаливой вечерней рекой, над городским садом и над древними куполами, заливая грустью старую Важню и Тимкину душу. Сглотнув обиду, комом вставшую в горле, Тимка заторопился следом.
       Они сбежали с уго;ра прямо в объятия города. Белокаменные дома плотной стеной отделили толпу деревянных домишек от речного рукава. На другом берегу на высокой-высокой горе, называвшейся «Красной» ещё во  времена прадедовы, взметнулись в небо золотыми крестами купола Сретенского собора. Когда-то давным-давно играли здесь вёснами наших прадедов деды. И река текла тихая и прозрачная, а по берегам зеленели леса, и стояли гостиные дворы, привечавшие путников, гостей ближних и дальних, стремившихся со своим товаром за выгодой в большие города. Жаркое солнце золотом стекало с куполов, заливая берёзовую тихую рощу, зелёные поляны; скатывалось с крутой горы и ныряло в прохладу светлых глубин Озерно;й. Тимка любил реку, несущую на себе неповоротливые баржи с грузами, большие пароходы, плывущие куда-то за края лесные, озёрные.  Каждый раз, приезжая с отцом на торги;, Тимка, улучив момент, бежал на берег и подолгу стоял, завороженный рабочей суетой на речных волнах. Мелкие лодочки юрко сновали от берега к берегу, пыхтели труженики-катера, волоча за собой длинные плоты сплавного леса. На пристанях было шумно, людно. Катились огромные смоляные бочки, подталкиваемые крепкими руками бригады мужиков, тарахтели колёсами тачки с тюками, и ящиками, разгружая и загружая суда; пахло угольной пылью, свежей рыбой, ещё чем-то резким, смешанным с запахом рабочего пота. На берегу – разливное пиво, квас, говор, шум… «Во! Собачища!» – ухнул восторженно Мишка. При виде огромного рыжего пса
Тимкины глаза восхищённо заблестели. У него дома были собаки – тоже не маленькие, на медведя с ними ходил, но этот превосходил даже Шлипку! «Гли!» – Мишка, отбежав в сторону раздвижного моста, пронзительно сквозь пальцы свистнул. Собака остановилась, повернула в его сторону морду. А он, озорно ухнув, скрутил фигу, резко выбросив руку в сторону пса и, что есть духу, полетел к мосту. Пёс, вздыбив шерсть на загривке, угрожающе подняв хвост, мощными прыжками рванулся вслед. Расстояние быстро сокращалось: две человеческие ноги (хоть и длинные) против четырёх собачьих лап… Но Мишка уже на мосту. Пёс настигает, Мишка с разбегу вскакивает на перила моста. Пёс в прыжке! Мишка камнем летит вниз: «Тону-у-у!», - несётся следом его крик. «Тонет! Тонет!» - заорали оба Васьки, подбегая к мосту. Пес, не останавливаясь, сходу перемахнул через перила моста и скрылся под водой. Вот он вынырнул и, тяжело загребая лапами, высоко задирая большую лобастую голову, поплыл к берегу. В зубах он волочи;л за рубаху барахтавшегося Мишку. Выволок, выплюнул, отряхнулся – брызги веером, и неспешно потруси;л своей дорогой, не обращая больше внимания на поднявшийся вокруг него визг и суету. Мишка отжимал рубаху, прыгал на одной ножке, вытряхивая воду из ушей. Васёнок и Васька, толкаясь и смеясь, помогали ему стаскивать мокрую одежду.«И что тут смешно;ва?» – Тимка непонимающе переводил взгляд с Васёнки на Ваську, на Мишку, отплевывавшегося от воды, попавшей в нос. «А видал, как взъярился?» – тряхнул кудрями Мишка в сторону уходившего пса:  «Он фигу терпеть ненавидит! Готов сожрать - так обижается!» «Дак это ты што, нарошно?» – изумляется Тимка. «Но!» – довольно похохатывает Мишка, встряхивая отжатую рубаху. «А пошто «тону» орал, народ полошы;л?». «Х-хыы, ак куды было девацце? Так ыть загрыз бы! А тут – человек тонет! Скажи, Вась?». «Ноо.» - подтверждает тот, весело щурясь вслед пушистому хвосту: «Он только услыха;ет, что тонет кто, ак сразу в воду – спасать! Научен так! Его ребята зачастую дразнят – фигу кажут. А он всё равно всех спасает и про обиду забывает. - Во пёс!» – восхищенно цокает языком Васёнка. «А чей он, хозяйский или так?». «А во-о-он дом-то вишь за мосто;м, розы-то под окнами, там и живёт.. А ты сам-то откуда?» – все замолчали, выжидающе уставясь на Тимку. «Отсюда не видко,» - замялся Тимка: «…вёрст… да мот слыхивали, за Упырём-болотом у Пе;;;ртозера…». «У-уй-юю! Э;во, ажно, за Ле;мой! Лешова Лема!» – присвистнул изумленно Мишка:  «Туда заехать – рупь, два выехать! Вёрст сорок от города, не меньше!». «А как добираться думаешь?» – в глазах сестёр сочувствие. «А на лошадях, как тятенька ишо не уехал, а нет, ак пешака;!» - бодрится, успокаивая скорее себя, чем их, Тимка. «Пошли попрово;дим, мало ли… Мишка, идёшь, нет? Обсохнешь на ходу! Встряхнись, как пёс, да. Во-о! Давай-давай! Шагай веселей, утопленник!»
Солнце таяло в прозрачных волнах Озерной и, тихо плескаясь в зелёные   берега,
уплывало в холодные воды Онего. Закатно полыхал край неба, упавшего на тёмные лесные дали. Уставший от праздничной сутолоки город затихал. Рыночная площадь опустела, но улицы ещё полны праздно гуляющей публики. Со стороны городского сада доносится лихая мелодия модного теперь «Матросского яблочка» - в Летнем саду среди вековых лип и белоствольных берёз расположилась танцплощадка. Духовой оркестр старался вовсю, выдувая из меди немыслимые коленца, и танцующие пары, дружно притопывая, отчего содрогался дощатый настил, мчались в бешеном кружении за всё ускоряющейся мелодией, смеясь и подпевая оркестру, заражая весельем и желанием бежать вслед. Какой-то, изрядно подгулявший, матросик, выписывая кренделя неустойчивыми ногами, торопился в ту сторону. «И йех-ый яббы-лочи-ко…», - счастливо улыбался он встречным, не удержал равновесия и кувырнулся в траву, и «…йех-ы жиз-ня моя-ты разде-рись в дос-ку!» - допел он, бестолково таращась на хохочущих прохожих.
      Своих лошадей Тимка увидал издалека, ещё от Воскресенского собора, сиротливо присевшего на обочине Народного проспекта. Лошади стояли у чайно;й под старой, оставшейся ещё от прежних времен, вывеской «Кислощейное заведение з газированной фрухтовой». Отец ждал. Он стоял, похлапывая кнутовищем по высокому голенищу хромового сапога. «При чужих не тронет!» - мелькнула обнадёживающая мысль, Тимка поёжился, явственно ощутив горячую ласку отцовского хлыста на спине:«Прошлялся! Сапоги не продал…».
Увидев сына в компании незнакомых парней и девок, отец спрятал гнев за густыми
бровями (него;жо сына паскудить перед чюжы;ма!): «Долго;нько што;и-то!» – попенял: «Ись пои; хочьш? Во;но в кошо;лке те оставлено».
     «Бывайте здоровы!» – прощается Тимка.
     «Заходи, как в городе бывать!» – прощально взлетели девичьи платочки. И защемило в груди, и сердце запуталось в чёрной косе …ах, зачем эта ночь?.. «Я зайду!» – молча клялся, обещал Тимка: « Я найду тебя!» - не отрываясь, глядел он в сторону удаляющегося города. «Та-си-я;, Та-си-я;… - цокали-выговаривали конские копыта по мостовой. «Тасий-яа-а!» - призывно кричали чайки над речной волной. «Таассиийяа…» - шелестела листва в тишине летней ночи, опускавшейся на олонецкую землю. Всё было наполнено прекрасным «Тасия;»