Гардеробщик

Павел шел по узкому краю неровной дороги, аккуратно  наступая на скользкий намерзший льдом асфальт. Улицу давно не чистили от снега, и приходилось выбирать одну из  множества дорожек, протоптанных в снегу.
 -- Но странно, улица не казалась неубранной, а совсем наоборот,  вся как будто была укрыта белым ватным одеялом, пушистым и наверное теплым для  земли – думалось ему.
 Это была зима.  В больших белых сугробах у обочины дороги, на деревьях, на окнах домов, разрисованных замысловатыми узорами. И падающая с неба зима в виде причудливых снежинок, сцепившихся вместе и кружащих воздушными хлопьями вокруг него. Он останавливался, поднимал глаза к небу,  снимал свою старую немного помятую шляпу и подставлял ее снегу, радуясь и улыбаясь, как ребенок, впервые увидевший  снег.  Он любил город вечером, пожалуй больше чем днем. Дневная суета, заботы куда-то растворялись. Преображаясь, величественный город становился другим…. Неоновые фонари на рекламных щитах, желтые, красные, белые,  играли оттенками, отражаясь на снег, будили воображение. Он находил, что здесь, что-то похоже на зебру, полосатую лошадь Африки, а здесь мерцание напоминало бегущих гнавшихся друг за другом зверей, там дальше полураздетая девица улыбаясь махала рукой, и  ощущение того, что эта улыбка предназначалась ему, потому что она смотрела на него со всех сторон, радовало его. Конечно он понимал, что эффект производимый плакатом это задумка художника,  но все равно ему было приятно. Он брался пальцами за край шляпы, приподнимал ее и, слегка поклонившись очаровательной красотке, проходил мимо, мысленно желая ей всего хорошего.
 Павел не мог себе позволить посещать рестораны и поэтому , как правило, заходил попить чай в кафе где обычно собирались студенты. Это было не так дорого и довольно прилично, учитывая то, что он находился в центре города.  Мягкие кожаные диваны, далеко не новые, конечно, но вполне комфортные, особенно когда уставший и замерзший можешь расслабить свое тело, и на дубовом  тяжелом столе парит в стакане чай в узорном подстаканнике, широкая металлическая, замысловато раскрашенная тарелка с сушками и баранками, и конечно же абрикосовое варенье в стеклянной вазочке, небольшой презент от Софы, заведующей кафе, которой он помогал доставать контрамарки в  театр  для ее родственников  и знакомых.      Студенты, музыканты часто подрабатывали в кафе. Гитара, скрипка, пианино наигрывали чудную мелодию.
Мысли куда-то улетали, путешествовали и возвращались, очарованные музыкой. Атмосфера молодости, беззаботности, возможность находиться в тепле и наблюдать, давало ему то, что трудно было в это холодное время найти на улице. Он спокойно сидел в углу дивана, медленно пил чай, невольно слушая приглушенный разговор за соседним столиком.
-- Хорошо, что здесь можно снимать верхнюю одежду и укладывать на спинку стула, стоящего рядом с диваном.- подумал он. Длинное черное пальто свисало почти до пола, но зато ему не нужно было сдавать его в гардероб и брать номерок. В этом ничего не было, просто он сам работал гардеробщиком в известном театре, и ему хотелось находить какое-то разнообразие в жизни и  в этом в частности тоже.
Когда Павлу исполнилось 35 лет, праздновал он здесь же в этом кафе и позволил себе немного выпить. Бутылка красного вина, соленый сыр, шоколад, кофе, порадовали его тогда, как и незнакомые девушки, присевшие за столик. Едва заметно улыбаясь Павел вспоминал приятные моменты того вечера, и почему-то невольно вспомнилось детство. Огромное тутовое дерево во дворе дедушкиного дома, шум горной речки  стекающей из ущелья и заводь рядом с домом, где они с братьями ловили рыбу. И конечно забор, сложенный из камня, обмазанный глиной и побеленный известью. Стихи  испанского поэта   Хеменеса так близко шевелили что-то сокровенное в глубине души,
– С годами будет улица иной, кого любил я, тех уже не станет. И в сад мой за беленою стеной, тоскуя, только тень моя заглянет. И я уйду. Один, без ни кого. Без вечеров, без утренней капели и белого колодца моего, а птицы будут петь, и петь, как пели. - Что-то едва уловимое и так дорогое,
пряталось в глубинах его памяти, и воспоминаний.   
Только одна женщина за всю жизнь называла его ласково, Павлуша. Когда он думал об этом, ему становилось тепло на душе, и запах материнских духов, домашней кухни и еще чего-то что он ни как не мог вспомнить, на мгновение  приходили и тут же растворялись.
= Как давно это было -- думалось ему, как это далеко. Он не позволял себе грустить, отвлекая мысли рассматриванием внутреннего убранства кафе и хорошо одетой молодежи.   – Странно – думал он – столько прекрасных лиц,  но ни одного хоть отдаленно напоминающего ее лицо. А его друг говорил, что когда был болен своей подругой, в каждой юбке ему казалась она, или ее пальто мелькнуло в толпе или  прическа. -  Как  наваждение, какое- то – жаловался он тогда Павлу.
Еще непонятнее было то, что у него не было ощущения ревности.
      С кем она, кто ее обнимает?! Ему было не все равно, но он как-то совсем не думал об этом. Может это потому что он сам не испытал ее ласки, не целовал и не обнимал ее. Он просто любил. Любил ее красивое лицо, мягкие прямые волосы, распущенные или причудливо собранные заколкой на затылке, изящную фигуру в плотно облегающем тонком платье. Любил ее шубу, всегда пытаясь коснуться пальцами ее руки, когда она подавала ее перед спектаклем или забирала после. Ее походка, манера, разговор, все, кем она была, он любил. Или быть может он любил не ее, а саму любовь к ней. Пожалуй, это может объяснить отсутствие чувства собственности. Почему-то считается, что безответная любовь, это мука. Для него все было не так. В его довольно скромной и уединенной жизни она была чем-то возвышенным, недосягаемым, как небо,  как мечта, к которой можно только прикоснуться на мгновение. Его мысли обращались к ней в своем чистом светлом образе, что несравнимая радость наполняла душу, заставляя сердце биться сильнее от сознания, что она здесь, рядом с ним, такая же доброжелательная и слегка грустная. Она принадлежала ему больше,  чем кому-нибудь другому, она была его частью. Просто не знала об этом. А он, сознавая свою несостоятельность, неспособность предложить ей то, к чему она быть может, так привыкла, не мог ей об этом сказать.  Оставаясь наедине с собой, в своей комнате он разговаривал с ней, разливая вино в два бокала, пытаясь вести диалог, конечно понимая всю глупость ситуации, но иногда ему так хотелось пообщаться с ней, чем- то поддержать, успокоить. А порой и самому ощутить доброту, поддержку, нежность и тепло ее рук.
Ее звали Наталия. Она служила в балете, из балетных, так многие  говорили. И конечно она была Примой, но очень скромной, хотя и достаточно гордой и самолюбивой. Еще она была суеверной, верила в судьбу, могла пропустить репетицию или  куда-нибудь не пойти, если приснился дурной сон или выпал какой-то только ей объяснимый знак. Наверно это свойство склонно  больше тонким талантливым натурам. Острое восприятие первым улавливает малейшие вибрации мира и первым пытается интерпретировать его, немало настораживая своего хозяина.  Однако она блистала. На сцене ей не было равных, и ей, конечно же прощались ее маленькие капризы.  Она жила в безумное время, когда красоту и талант не почитали и боготворили, а пожирали. Поэтому ей приходилось всегда быть осторожной и сражаться. Сражаться с тем, что было против нее и враждебно ей.  Не один спектакль, где она танцевала в спартанском шлеме и с мечем в руках, Павел не пропустил. Хоть на минуту, заходил за портьеры, и смотрел, очарованный. Здесь, в этом спектакле, она была вся. И воительница, и богиня, и хрупкая прекрасная женщина, завораживающая весь зрительный зал своим колдовским танцем.   Кавалерам и поклонникам не было числа. Огромные букеты цветов сопровождали ее везде, где она появлялась. Ее любили все. Но везло в общении только тем, кто мог легко себе позволить дорогие подарки и оказывать внимание, ухаживая так, что трудно было устоять любой женщине. 
-- Но  любили ли они ее -- горько думал Павел – или жаждали владеть ею, как несравненным бриллиантом, среди всего, что было вокруг прекрасного и чистого.  Конечно, она долго держалась, пытаясь устоять от соблазна, но она остро нуждалась в красоте, вдохновении, и конечно же в почитании, будучи искренне благодарной за это.  Наверное, им удалось затащить ее в свой мир владений и сделать ее царствующей, но не свободной. Потому что он все чаще стал замечать в ее чистых, небесного цвета глазах, маленькие облака грусти и какой-то растерянности. Она терялась в чуждом ей мире, реальности.
Расплатившись за чай и сладости, Павел надел пальто, поправил на голове шляпу и вышел на улицу. Проспект был весь в огне сверкающих лампочек и фонарей. Прохожие с добрыми лицами, увлеченно разговаривая между собой, так же как и он, очевидно любившие гулять по вечерам, проходили мимо. Застегнувшись на все пуговицы, вдохнув морозный воздух, он медленно направился в сторону своего дома. Он снимал комнату на Малой морской улице, в центре, конечно, было дороговато, но он не представлял себе другого места, где ему было бы так хорошо. И поэтому, немного стесняя себя в средствах, жил здесь, вокруг памятников и прекрасной архитектуры города.
Почувствовав, что замерзает, Павел прибавил шаг и довольно скоро подошел к дому. Поднявшись по парадной лестнице на второй этаж он открыл ключом входную дверь, и стараясь не шуметь вошел в свою комнату. Сняв шляпу, он чертыхнулся, на то, что забыл оббить  снег. Раздевшись, повесив пальто на старинную деревянную вешалку, подошел к окну. Снег сыпал ,обильно покрывая землю и тротуары. Из открытой форточки ощущался свежий запах чистого воздуха.
 – Пахнет снегом -- подумал он, растирая озябшие руки. Съев бутерброд с засохшим сыром, который лежал в тарелке, на подоконнике, он прилег на скрипучий старый диван, укрывшись пледом. После прогулки было хорошо лежать ,  согреваясь и ни о чем не думать. Глаза привыкали к темноте и постепенно в комнате начинали вырисовываться габариты шкафа, стоявшего в углу. Книжной полки заполненной и наваленной по верху книгами. Круглый, массивный старый стол у окна и два стула возле стола. Рядом с диваном на тумбочке, в глиняном горшке, рос единственный цветок, за которым Павел тщательно ухаживал и аккуратно его поливал.
-- Ничем не примечательное  жилище холостяка, но достаточно чистое и опрятное – подумал Павел, осмотрев свою комнату.
Было тихо и спокойно и совсем не хотелось спать. Зимняя, ночная акустика доносила из окна чьи-то веселые голоса.
-- Народ гуляет – подумал он.— в такую-то погоду, не грех.
А зачем я здесь, сейчас, когда там так хорошо?   
Он резко поднялся, накинул пальто, шляпу и быстро вышел на улицу, захлопнув за собой дверь.
Выйдя во двор, немного подумав, он направился в сторону смеха, который он слышал, находясь дома. Это было в стороне Александровского сада, что его вполне устраивало. В эту погоду бродить было действительно приятно, некоторая сказочность навевалась белым снегом и стариной города. Как будто они давние друзья и сами помогают украситься друг другу.
--Как умна природа. Как совершенна. – думал Павел, поражаясь красоте, окружающей его.
Пройдя немного по Адмиралтейскому проспекту, он направился в сторону Дворцовой площади, побродив там, он вышел на набережную реки, ведущей к большому проспекту.
Уже было за полночь, но выйдя на проспект, Павел нашел его довольно оживленным. Авто ездили в обе стороны, громко сигналя своими трубами. И люди беззаботно ходили по тротуарам,  не обращая ни на кого внимания, принадлежа самим себе, что всегда нравилось Павлу в этом городе.
Постояв немного, рассматривая рекламные щиты, дома и людей, он решил отправиться к себе, согреться чаем и лечь спать, вдоволь нагулявшись за этот вечер.
Проходя мимо остановки с матовыми стеклянными листами, ярко освещенной внутренним светом он заметил что-то очень знакомое,  сквозь створки между панелями. Его разум еще не успел понять, что происходит, но глаза заставили замедлить быстрый шаг и остановиться.
Цепенея, ощущая вязкую скованность во всех суставах, он развернулся и медленно направился в сторону остановки, обходя ее со стороны серого здания, пытаясь через матовое стекло понять причину такого неожиданного волнения.
Наташа сидела на лавочке, внутри остановки, согнувшись, закрыв лицо ладонями.
Шуба, вот что его наметанные глаза схватили в это мимолетное мгновение. В чем угодно он мог ошибиться, только не в этом. Отшлифованная зрительная память цепко определяла принадлежность хозяина, иначе было нельзя, столько народа посещало театр.
Все еще ощущая тяжесть в ногах и дрожь в коленях, он подошел к ней и присел рядом, зачем-то сняв шляпу.
Она подняла голову, кивком откинув спадающие волосы назад. Заплаканные глаза, потекшая тушь, делали ее лицо немножко смешным. Павел улыбнулся.
-- Вы?! Здесь. Как?!  Вы?! – спросила она, уставившись на него.
-- Здравствуйте – сказал он, очень радуясь, что она его узнала.
-- Зачем Вы здесь и почему? – спросила она, вытирая  лицо носовым платком и смотрясь в небольшое зеркальце, которое достала из сумочки, лежавшей рядом.
-- Простите. Я не хотел Вам помешать. Случайно узнал Вас, и решился подойти. Если я некстати, простите.
-- Нет, нет, не уходите, прошу Вас, пожалуйста. Побудьте немного рядом, мне так не хорошо.
-- Понимаю – сказал он, ничего не понимая, и чувствуя, что замерзает, надел шляпу. – Я, живу недалеко, у меня есть хороший индийский чай и бутерброды. Мы можем заварить кипяток, согреться и перекусить.
-- Это было бы чудесно, я вся продрогла и так, что-то знобит. Наверное, это алкоголь выходит. И я действительно, по настоящему, голодна – сказала она, посмотрев ему в глаза.
-- Прошу Вас – сказал он, подавая ей руку.
Они встали и медленно пошли. Павел чувствовал, как она вся дрожит и предложил ей пойти быстрее, чтобы разогреться.
-- Если у меня получится, каблуки высокие и платье длинное мешает, но я постараюсь. Вы только меня поддерживайте, пожалуйста, а то я упаду.
-- Конечно – взяв Наташу за талию одной рукой, другой ухватив за локоть, на котором болталась сумочка, задыхаясь от волнения, он повел ее к себе домой, быстрыми шагами. Каблучки Наташи звонко стучали о тротуарную плитку, и они весело смеялись и шутили по этому поводу, вызывая улыбку у редких прохожих.
Так они быстро дошли к дому Павла. И в комнате, Наташа, скинув шубу и туфли, и  спросив разрешения, приютилась на диване, поджав под себя ноги и укутавшись пледом, который аккуратно сложенный лежал рядом. Павел прикрыл форточку, пододвинул к ней небольшой керамический  обогреватель, снял пальто, поднял  шубу и повесил их на вешалку, накинув сверху шляпу. И зажег свечу, стоявшую в подсвечнике, на круглом столе. Затем Павел вышел в коридор, открыл холодную кладовку, в которой на столе стояла керосиновая печка. Небольшие стеллажи, где находились несколько стеклянных банок с вареньем, консервированными помидорами и огурцами, пакеты с крупами, хлеб, посуда и другие продукты.
Проверив фитиль он зажег печку, поставил на нее чайник и достав из деревянной хлебницы сыр и хлеб, нарезав тонкими аккуратными ломтиками, уложил на чистую плоскую тарелку. Вернувшись в комнату с подносом с чайными чашками, едой и большим белым керамическим заварным чайником, поставив поднос на стол, посмотрел на Наташу и улыбнулся. Так неожиданно и радостно было видеть ее в своем доме. Наташа рассматривала старый журнал с рекламными буклетами и фотографическими карточками модниц, была так хороша и мила. Павел расчувствовался и неожиданно предложил.
-- Вам нужно немного выпить, у меня есть коньяк, не лучший конечно, но все же.
-- Спасибо, если можно в чай или кофе, немного, а так не хочется.
-- Ладно, тогда подождем, чайник греется. Печку поставил в кладовке, и все припасы там. Зато не нужно часто ходить на кухню, там всегда такая суета, все время какие-то споры о чем-то.
-- Да, я понимаю. Когда-то я сама жила в коммуналке, с мамой – грустно сказала она.
-- Мама варила очень вкусный борщ, она казачка с Кубани, и папа тоже.
--  Они там и живут?
-- Да, некоторое время мама была здесь, со мной. Но потом вернулась, папа затосковал, начал пьянствовать. Мужчины на Кубани не умеют обходиться без женщин, хотя странно, казаки, раньше всегда воевали, всякие сборы у них, учения. Но в быту, дома, без жены, беспомощны совершенно. Они у меня очень славные, добрые. Обижаются, что редко пишу, но у меня так все напряженно. Хотя, не стоит обижать родителей, они так ранимы.
-- Да, вы правы. Вот и чайник подоспел, сейчас заварим купеческий. – сказал Павел, сходив за кипятком и налив в заварной чайник, накрыл плотно полотенцем. Пододвинул маленький  раздвижной столик к дивану и поставил на него чайные чашки, стеклянную сахарницу с ровными кусками сахара и тарелку с бутербродами. Коньяк и рюмки он достал из шкафа, бутылка была не полной. Разлив по чашкам на треть, добавил чай и кипяток.
-- Ух – сказала Наталия, раскрыв широко глаза – горючая смесь.
-- То, что нужно. Прогонит холод из тела и согреет кровь. – ответил Павел.
-- Наташа осторожно и медленно сделала небольшой глоток, и посмотрев на Павла, утвердительно кивнула. Павел, пододвинув к ней, ближе тарелку с бутербродами, прихлебнув из своей чашки, удовлетворительно причмокнул.
-- Мы встречаемся так часто, а я о вас практически ничего не знаю – сказала она, прожевывая бутерброд.
-- Зато я знаю о вас, очень много.
-- Конечно, сплетни и слухи изрядно добавляют мне известности, хотя большая их часть, сплошная неправда. Людям так нравится все приукрасить, а порой откровенно и приврать.
-- Знаете, мне совершенно не интересно увлекаться слушанием разговоров. Мне кажется, я  знаю вас с другой, той стороны, где вас не знает никто. Где вы бываете только одна.
-- Ох - ты! Надо же. Хотите сказать, что знаете меня внутри,  мои надежды и мечты, мою душу?
-- Ваша душа мне представляется таинственной страной. Это, как замок с подвесным мостом, понимаете? Как большой, красивый белый город, и вокруг просторы, зеленые поля и синие реки, и много, много цветов.
-- Страна, замок, цветы. Как интересно.
-- И поскольку ваша страна имеет границы своих владений, границу можно перейти, ведь правда?
-- Возможно.
-- Вероломно, в качестве войны. С дружеским визитом, послать послов. Можно отправиться в вашу страну нищим странником или музыкантом. Фантазировать можно сколько угодно, лишь бы вы позволили войти.
-- Как же я позволю? Это же не просто, опустить мост, открыть ворота. Чтобы вас встретили. Да и вообще, что нужно страннику, который ходит по другим мирам, и разным, разным странам, в моей стране.

-- Желание. Познать вас ту, которая правит своей страной. Как она относится к своим подданным, добра ли она к ним, довольны ли они ей. Мудра ли царица своих владений.
-- Как интересно, вы открываете мне другой мир. Более того, мой собственный мир.
-- Полагаю, миров множество, больших и малых и это не секрет. Мир муравьев, жуков, птиц, животных, растений, огромные миры вокруг . Все дело в отношении, как относиться к этому, и пустят ли нас туда, где так же все наполнено сознанием, волшебством и сказочным богатством. Все как у людей, только там мудрее и бесконечно чище.
-- Вы меня просто ошарашили, я думала над этим, но не так серьезно и глубоко. Простите, не дает покоя любопытство, Вам удалось заглянуть в мой мир?
-- Да. Вы сами меня туда пустили.
-- Интересно как? – иронично улыбаясь, сказала она.
-- Глаза. Ваши красивые глаза, это и есть двери в ваш чарующий мир. Вы широко открыли их, как бы приглашая, и я вошел.
-- И как вас приняли, понравилось вам там?
-- Я полюбил вас, так мне там стало хорошо – сказал он, пристально и спокойно смотря ей в глаза.
Она отвечала ему не долго, взглядом, потом опустила свои длинные ресницы и о чем-то задумалась, держа в руках недопитую чашку чая.
-- Понимаю, что все это фантазии, но все же, в качестве кого вы путешествовали в моей стране, что я даже не знала?
-- Вы не поверите. Я был дождем и снегом, и ночью охранял ваш дом, бродя вокруг туманом.
-- Надеюсь, это мысленно.
-- Конечно.
-- А то я начинаю волноваться, мало ли чего.  Ну, хорошо, согрелась, даже слегка захмелела и в сон клонит, можно я здесь немного посплю, такой насыщенный вечер, спасибо вам.
-- Конечно – сказал Павел – и, достав из шкафа подушку, положил ей под голову.
-- А как вы? Мне несколько неловко вас стеснять.
-- Не переживайте пожалуйста, я устроюсь, я же дома. Отдыхайте спокойно.
-- Благодарю вас. Доброй ночи.
-- Доброй ночи, Наташа.
Павел сходил в кладовку, принес старую деревянную раскладушку, расставил ее у стены, ближе к окну, достав из шкафа еще одну подушку и верблюжье одеяло, постелил постель.
Свеча догорала, медленно стекая, воск полосами накрывал ножку подсвечника. Наташа, удобно расположившись на диване, быстро уснула. Павел поправил ей плед, накрыв плечи, чтобы не замерзла во сне, отодвинул в сторону столик. Налил себе еще чая с коньяком и присел на стуле у окна.
           -- Странная, удивительная встреча – думал он – надо же так случиться.
  Мысли понеслись опять куда-то далеко, и он как будто вслед за ними. Вот и сейчас вспомнился аромат скошенной травы. Снова детство, юность, первый поцелуй девчонки. И это было так сладко, так волнующе, так неповторимо, на всю жизнь. Позже он написал об этом в своем дневнике и часто прочитывал, вспоминая и умиляясь,
           -- Как хороша она была. Неудержимое мгновенье.
   Кто любил женщину, хотя бы один раз, в ворохе свежего майского сена, тот не забудет этого никогда. Этот, ни с чем несравнимый запах скошенных цветов и травы. Тревожность ночи, нагота  женщины, прикрытая прозрачным лунным покрывалом. Желание и истома, исходящие от нее одновременно. Губы, пахнущие клевером. В этом есть что-то колдовское, необыкновенное, завораживающее.
И не вольно взгляд обращается к звездам – мгновение или вечность, начало или конец. Что-то осмысленное, разумное, или же полное безрассудство, что рядом с нами в этой ночи?!   Рядом с  нами падающие звезды. И все, кто не спит в эту волшебную ночь, пытаются поймать хоть одну, себе на счастье.

Продолжение следует...