репетиция парада

Репетиция парада
Михаилу Кагановичу

рассказ


Праздничный ужин затянулся, но хозяин вечера любезно вызвал такси, и Иванов отправился домой. Люди на ужин собрались молодые, малоприятные, пить больше не хотелось, – гудела голова, а танцы были ему не интересны. Таксист, ориентируясь по навигатору, сделал несколько поворотов, и Иванов потерял ориентир. Этот район Москвы был ему незнаком, но таксист рулил уверенно. Иванов задремал. Проснулся он оттого, что такси резко затормозило.
Перед машиной стоял человек в дождевике и милицейским жезлом показывал, что по этой улице ехать дальше нельзя.
– А в чем дело? – спросил водитель, опуская стекло.
– Репетиция к параду! – резко ответил человек в дождевике и замахал другим машинам, перекрывая и им путь.
– Ничего страшного, – бодро сказал шофер, разворачиваясь. – Сейчас за угол, и выскочим на трассу!
– А что за парад? – лениво поинтересовался Иванов только для того, чтобы поддержать разговор.
– Да кто их знает! – водитель свернул за угол, проехал вдоль длинного дома и снова притормозил. Впереди стоял еще один человек в дождевике. Сбоку виднелась военная машина. – Закрыт проезд? – высовываясь в окно, спросил водитель.
Человек в дождевике только быстрее замахал полосатым жезлом, подгоняя таксиста.
Тот снова развернулся.
– Придется возвращаться, – в голосе прозвучало извинение. – Что-то не слышал я сегодня про репетицию парада, зевнул.
– Да ладно, – Иванову хотелось подремать. Выпито было изрядно и голова гудела.
– Мне тут навигатор подсказывает, – обрадовался водитель, – можно между домами проскочить. Я как-то ездил, если шлагбаумами не перекрыли, проскочим.
Шлагбаумов не было, водитель вздохнул с облегчением и прибавил было скорость, но из дождя, сверкая желтыми полосами – отражателями на дождевике, вынырнул человек с жезлом.
– Перекрыта улица! – сказал он без всякого выражения, видно было, что произносит он это в сотый раз.
Навигатор предложил еще путь, они стали пробираться вдоль каких-то заборов, гигантских труб, завернутых в асбест, то ползущих по земле, то поднимающихся на уровень второго – третьего этажа, проехали ворота какой-то стройки, – следы жидкой грязи, разносимой грузовиками растеклись по асфальту.
– Здесь всё перекопано, – с раздражением сказал водитель, перебираясь по  дощатому мостику над канавой, в глубине которой лежали двойные трубы. – Крутимся на пятаке и никак не выехать.
– А до метро тут далеко? – спросил вдруг Иванов, вовсе не собираясь пересаживаться в метро.
– Да тут рядом, – раздражаясь еще больше, ответил водитель, – перед ним снова замаячил человек в дождевике.
Водитель притормозил, высунул голову в окно и спросил.
– Командир, до метро далеко?
Человек в дождевике махнул палкой и пробормотал что-то вроде «триста метров».
– Триста метров, – повернулся водитель к Иванову. – Может проще до метро дойти? Вот так, между домами. Тут вроде и грязи не так много, и дождь пока потише.
Иванов неожиданно для себя вытащил деньги и, не дожидаясь сдачи, вышел из машины. Такси тут же исчезло в дождливой темноте.
Иванов огляделся. И грязи было достаточно, и дождь не собирался утихомириваться. Он поднял воротник пальто, стал всматриваться в проезд между домами. Кажется, туда махнул рукой таксист.
Между домами было еще грязнее, под ногами зачавкало, – сразу за домом начинался забор какой-то стройки. Виднелась будка охраны и нечто вроде шлагбаума.
Иванов сдержанно матернулся, – какого черта он вылез из машины, попёрся в темнотищу, в дождь, в грязь неизвестно куда. Он даже не знал, что за метро здесь, какая линия. Он подошел к будке, обогнул её, пройдя за шлагбаум, – в будке было темно. Почти сразу за ней темнела громадная машина, что-то вроде экскаватора. Сквозь дождь Иванову показалось, что в кабине экскаватора, высоко, едва ли не на уровне второго этажа, мелькнуло человеческое лицо. Он двинулся к машине, проваливаясь в грязь, и вдруг обнаружил, что стоит на краю гигантского котлована. Из-за дождя невозможно было рассмотреть его размеры, но глубина, распахнувшаяся перед ним, была чудовищна. «Ужас, – подумал Иванов, – этажей десять, что ли? Наверное какой-то особый подземный паркинг», – он хотел было отойти от притягивающей к себе пропасти, но неожиданно взвыл пускач экскаватора, вспыхнули, слепя, как прожекторы, фары, – их было не меньше пяти, и экскаватор разом, каким-то прыжком, двинулся на Иванова. Экскаваторщик не мог не видеть человека в таких ярких лучах фар, но машина снова прыжком приблизилась к Иванову, грозя в небе качающимся, сумасшедшего размера ковшом. А прямо к ногам скакнул, ощерясь стальными зубами, бульдозерный нож. Иванов шагнул в сторону, поскользнулся, шагнул еще, стараясь удержаться, и неожиданно, вместе с растущей пустотой внутри, ощутил, как грунт под ногами шевельнулся, поплыл, снова замер на мгновение и рухнул вниз, под визгливый сигнал экскаватора, которого Иванов уже не слышал.
Вместо того, чтобы вспоминать в коротком полете жизнь или хотя бы яркие её эпизоды, Иванов подумал: «Внизу стоят корыта для бетона!», и даже отчетливо представил их. И увидел, как он врезается в это, заляпанное бетоном, ржавое металлическое корыто.
Удар был страшным, Иванов потерял сознание, и неизвестно, сколько бы он там еще пролежал, если бы не дождь. Дождь, казавшийся ему холодным и омерзительным наверху, здесь веял ему на лицо, охлаждая его. После идиотских вопросов: «Где я?», «Что со мной?», появилась простая и отчетливая мысль: я жив. Я жив!
Иванов пошевелил ногой, рукой, – всё шевелилось. Побаливало, даже болело, но шевелилось! Он как-то по-паучьи задергался, уцепился за мохнатый край чего-то и слез, кряхтя и постанывая, с толстенных, мягких плит. «Видимо, утеплитель», – подумал он и, пошатываясь, встал. Справа и слева от него стояли те самые металлические корыта, которые он представлял в полете. Гигантские, заляпанные застывшим бетоном. И между ними, едва ли не впритык, лежали плиты утеплителя. Как, как можно было с гигантской высоты, – Иванов поднял голову и в темноте не увидел края котлована, – как можно было угодить прямо между чудовищами – корытами?! Это Господь! И неверующий Иванов истово перекрестился. Сделал он это впервые в жизни, но размашисто, ловко, словно крестился и отбивал поклоны ежедневно.
Теперь можно было и осмотреться. Изнутри котлован казался еще огромнее. Отвесные стены, укрепленные снизу трубами и швеллерами, уходили вверх и терялись в темноте. Лишь кое-где в дальних уголках котлована виднелись бело-красные контрольные лампочки, свет от которых тут же скрадывался дождем и пространством. Иванов сделал несколько шагов в чавкающей глине, и потерял башмак с правой ноги. Башмак исчез бесследно. Глина была ледяной. Сопя и проваливаясь в грязь, стараясь, чтобы и второй башмак не соскочил с ноги, Иванов пошел вдоль земляной стены, спотыкаясь о строительный мусор, лопаты, носилки. Ему было всё равно, в какую сторону идти, он шел даже не на свет, который виднелся вдали, а просто потому, что надо было идти. Чтобы не замерзнуть и не быть поглощенным липкой, жирной грязью. Неожиданно мелькнула какая-то тень, пугливо, как показалось Иванову, шарахнувшаяся от него.
– Выход, где выход? – крикнул Иванов, не узнавая своего голоса.
Тень махнула рукой в том направлении, в котором шел Иванов. И он впервые за всё время после ужасного своего падения почувствовал что-то вроде удовлетворения: он шел правильно!
Он шел верно, и действительно пришел к небольшой металлической двери с тусклым огнем бело-красной контрольной лампочки. Дверь была закрыта, Иванов постучал кулаком, еще и еще раз, потом повернулся спиной и принялся молотить по железяке голой пяткой. Носок тоже остался в грязи.
Дверь неожиданно отворилась, Иванов чуть не ввалился в дохнувшую теплотой тьму.
– Чего грохочешь? – крикнул кто-то и пропустил Иванова внутрь.
Помещение никак не могло быть подсобкой прорабов, оно вообще не было похоже ни на что, одновременно напоминая что-то знакомое, что-то уже бывшее с ним. Что-то вроде прокуренного вокзала, в старых, побитых и замызганных кафельных стенах, с запахом табака, грязного сортира, не то хлорки, не то карболки и солдатских сапог. Посреди большого зала, – правда, потолок, с которого свисали довольно тусклые лампочки, был низковат, – стояли скамьи, вмазанные в пол. На них сидели и лежали, как бывало на вокзалах, какие-то странные люди. Они сидели и лежали молча, устало поднимая головы время от времени, как бы спрашивая друг друга о чем-то. Даже дети, правда их было немного, сидели и лежали на скамьях молча. Точнее, безмолвно, как сказали бы раньше.
– Ты откуда? – спросил Иванова человек, открывший ему дверь.
– Понимаете, – начал Иванов почему-то издалека, – я ехал со дня рождения… Я был на дне рождения у коллеги, он тоже писатель… А потом перекрыли дороги, я пошел к метро… – Иванов вдруг понял, что то, что он рассказывает, человеку впустившему его, – неинтересно. – Понимаете, – заторопился он, – я упал, сорвался в котлован. Даже сам не знаю, как остался жив. С такой высоты! – он услышал в своем голосе незнакомые, заискивающие интонации. – Я даже не знаю, как я жив остался! Представляете, с такой высоты! – и вдруг заметил, что человек смотрит ему на ноги.
– Да, – спохватился Иванов, – я пока шел, там прямо чертова грязища, я башмак потерял. – Он совершенно чужим, незнакомым движением потер заляпанную глиной ногу о брючину другой ноги.
– Так и шел, что ли? – спросил человек.
– Ну да, – обрадовался Иванов, – не оставаться же там из-за башмака. Так и шел!
Человек еще раз внимательно посмотрел на босую ногу Иванова, задрызганное пальто, прикинул что-то в уме и кивнул в сторону. Там возле стены стояли громадные резиновые боты. Из тех, что выдают строителям. Грязь на них уже засохла, и они выглядели почти как новые.
– Обувай! – сказал человек и отошел в сторону.
Иванов довольно проворно влез в боты, ощущая правой, босой ногой приятную сухость. Когда он оглянулся, человека рядом уже не было.
Иванов зашаркал ботами по направлению скамеек, и вдруг заметил человека, сидевшего на отдельно стоявшем кресле и с интересом, так во всяком случае показалось ему, поглядывающего в его сторону.
 Он попытался поймать взгляд этого человека, это почти удалось, и Иванов двинулся к нему.
Человеку, одетому в полувоенную форму (её можно было принять за одежду военных строителей), было лет под сорок, похоже – родом с востока. Он рассматривал Иванова, поблескивая черными глазами.
– Простите, – сказал Иванов, приблизившись к нему, и зачем-то отдав честь правой рукой (для этого пришлось переложить кепку из правой руки в левую), – я сюда случайно попал, я ехал с дня рождения… – Иванов неожиданно понял, что говорить надо короче: глаза у человека потухли… – Понимаете, товарищ майор…
– Капитан, – поправил его восточный человек.
– Я пришел вот оттуда, – Иванов указал в сторону двери. Причем ему показалось, что там, куда он махнул, никакой двери нет. – Я нечаянно упал в котлован… сорвался…
– Допустим, – сказал капитан.
– Там страшная высота… – Иванов почувствовал, что ему становится плохо.– Понимаете, товарищ капитан, я сорвался и рухнул в этот котлован…
– Допустим, – сказал капитан. – Это я уже слышал…
– Товарищ капитан, я упал, я ушибся, – Иванову действительно стало плохо. Может быть даже от жалости к себе. – Скажите, как мне отсюда уйти, пожалуйста, мне нужно домой, к врачу…
– Допустим, – капитан помолчал. – Так домой или к врачу?
– Домой! – обрадовался Иванов. И вдруг понял вопрос капитана. – Или к врачу?
– Вот и я спрашиваю, – капитан смотрел на Иванова, как смотрят на арбуз, примеряясь разрезать его. – Домой или к врачу?
– К врачу! – твердо сказал Иванов, понимая, что к врачу, – вернее, надежнее.
– Вот к тому окошку идите, – сказал капитан, внимательно разглядывая строительные боты на ногах Иванова.
– Это мне дали, – заспешил Иванов. – Понимаете, я пока по грязи, по котловану шел, у меня башмак… в общем, соскочил, увяз. И мне вот дали… – он несмело показал рукой на боты.
– Допустим, – сказал капитан. И когда Иванов двинулся в сторону окошечка, на которое ему указал капитан, тот вдруг остановил его. – А честь надо отдавать, только имея на голове головной убор. К пустой голове руку не прикладывают!
– Я понял, – благодарно кивнул Иванов, уже поглядывая боковым взором на очередь к этому окошку. Ему даже показалось, что все сидящие и лежащие на скамейках были из этой очереди и насторожились.
Позже выяснилось, что это не так. Окошек было несколько. Даже странно, что Иванов поначалу их не разглядел. Он зашаркал ботами к окошку и принялся, заискивая, объяснять суровым мужикам, лежавшим на ближайшей скамейке, что он упал в котлован, ушибся и теперь ему срочно необходимо к доктору. И, неожиданно для себя, вдруг метнулся, скакнул к окошечку, которое вдруг открылось. Спиною чувствуя стыд и неловкость перед нерасторопными мужиками.
Окошко было странным. Оно было проделано в толстенной стене. И так неширокое вначале, со стороны Иванова, оно еще более сужалось к концу, где за маленьким стеклянным оконцем сидел коротко стриженый сержант.
– Что нужно? – спросил сержант прямо над ухом Иванова. Тот понял, что толстенная стена оборудована микрофонами и динамиками.
– Понимаете, у случайно упал в котлован, – начал он.
– Короче! – громко сказал сержант.
– Короче, – ответил Иванов, стараясь подстроиться под его тон, – мне нужно отсюда выйти.
– Документы!
Иванов принялся шарить по карманам. Он помнил, что когда надевал праздничный, выходной костюм, в боковом, кажется, кармане были какие-то документы.
«Браво!» – какая-то корочка прощупалась. Иванов залез во внутренний карман и вытащил старый – престарый военный билет. Черт его знает, как он туда попал. Иванов не видел его сто лет. В последний раз держал, наверное, когда снимали с учета.
– Нет, это не то, – сказал он сержанту в окошечке. – Сейчас найду паспорт, он должен быть здесь где-то…
– Дайте военный билет, – услышал он из динамика.
– Пожалуйста! – сказал Иванов, вытаскивая из военного билета какие-то сложенные и потертые бумажки. Видно когда-то положил в него бумаги. Вместо кошелька, что ли.
– Бумаги не вынимайте! – сказал динамик.
– Да это посторонние! – Иванов помахал потертыми бумажками в окошке. Там были какие-то счета, старое письмо, железнодорожные билеты, сложенные вчетверо две странички какого-то текста. – Это у меня просто в кармане завалялись!
– Бумаги не вынимайте, – повторил динамик.
– Пожалуйста, – пожал плечами Иванов. Он уже раздумывал, как же он передаст свой военный билет, – стена была такой толщины, что до окошечка солдата было не дотянуться.
Вдруг прямо под рукой у Иванова что-то щелкнуло и открылась железная щель – ловушка, как в кассе банка или обменника. Иванов положил туда военный билет, щель лязгнула и закрылась. Закрылось, потухло и окошко, за которым сидел сержант. Иванов оглянулся и пожал плечами, стараясь показать лежащим на лавках, что он, мол, не виноват в задержке.
Окошко снова вспыхнуло.
– Это чей военный билет вы мне дали? – спросил динамик.
– Как чей? – усмехнулся Иванов. – Мой, конечно!
– А почему в нем фотография чужая вклеена?
– Как чужая? – испугался Иванов. – Там моя фотография! Я же только сейчас видел… Это моя фотография! Просто это фотография, когда мне было восемнадцать лет! А сейчас мне шестьдесят восемь. Ровно пятьдесят лет назад. Я просто изменился!
Окошко снова погасло, и Иванов остался ждать. Тут, кстати, и паспорт нашелся. Это сразу успокоило Иванова. Уж на паспорте-то был он, ни с кем не перепутаешь.
– Пройдите в соседнюю комнату! – неожиданно сказало темное окно. – Направо! – скомандовало окно, увидев, что Иванов закрутил головой в поисках двери.
Почти невидимая дверь между окошками в стене распахнулась. В небольшой комнатушке, пропахшей сапогами, окурками и мужским потом, сидели человек шесть, хотя столов было четыре. Один из сидящих поднял голову, Иванов чуть двинулся к нему.
– Моя фамилия Иванов, – начал он, но по движению бровей, понял, что обращаться надо к старшему. Тот сидел к двери и вошедшему вполоборота, почти спиной.
– Здравствуйте, моя фамилия Иванов, – начал Иванов, обращаясь к спине.
– Допустим, – спина повернулась и оказалась тем самым капитаном, который только что сидел в зале на отдельно стоящем кресле.
Увидев капитана, Иванов обрадовался, это приободрило его и дало надежду.
– Я уже вам говорил…
– Допустим, – сказал капитан.
Иванов понял, что говорить надо еще короче.
– Я упал в котлован, сорвался, очень плохо себя чувствую, мне надо к врачу. Срочно!
– А зачем носите с собой старый военный билет? С чужой фотографией?
– Это моя фотография, – заторопился Иванов, – просто я на ней молодой, – ему это показалось таким естественным, что он даже чуть усмехнулся. – Это же было пятьдесят лет назад! Я постарел!
– А зачем его с собой взяли?
– Да черт его знает, – растерялся Иванов. – Я ехал на день рождения коллеги, тоже писателя, у него юбилей…
– Допустим, – сказал капитан. – А при чем тут военный билет?
– Я надел старый костюм. Выходной. Ну, вроде как парадный…
– А зачем в парадном мундире старый военный билет? С чужой фотографией?
– Да я сам не знаю, как он там очутился, этот чертов военный билет! – в сердцах крикнул Иванов и увидел, что все сидящие за столами подняли головы. – Я его в руках не держал сто лет! Как сняли меня с учета, так и не держал…
– А как он оказался в парадном мундире?
– Можно я присяду? – Иванов увидел круглую табуретку, вроде тех, что стоят возле роялей. – Можно? Я очень плохо себя чувствую, я упал, я сорвался со страшной высоты… Я старый писатель…
– Кто может подтвердить? Свидетели есть?
– Можно позвонить в Союз писателей, – Иванов вдруг понял, что говорит совершенную чушь. Какой Союз писателей, когда сейчас ночь? Наверняка капитан подумает, что я морочу ему голову.
– В какой Союз писателей? – строго спросил капитан, поднимая трубку.
– Я не знаю номера, – забормотал Иванов, – у меня номер дома записан…
– Кто дома находится?
– Жена! – сказал Иванов, с ужасом понимая, что врет. То-есть, обманывает. То-есть, черт возьми, он запутался, потому что жена, Ольга Петровна, была в Доме творчества.
– Номер! – сказал капитан, глядя на него исподлобья.
– Её сейчас нет дома, она в Доме творчества, в Переделкино…
– То-есть, подтвердить не может… – как бы с удовлетворением сказал капитан. И приподнял густые, гусеницами поползшие вверх, брови. Они отвлекали Иванова, не давали сосредоточиться. – Так вы писатель, книжки пишете? – спросил, откинувшись на стуле, капитан.
– Ну да, я могу назвать, пожалуйста… – он принялся перечислять свои книги, видя, как капитан теряет к нему интерес. – Вы, может быть, читали? – спросил он, с последней надеждой оборачиваясь к сидевшим в комнате.
Те молчали, разбирая бумаги каждый на своем столе.
– Там правда, на моих книгах мой псевдоним стоит, – спохватился Иванов и понизил голос.
– Что – что стоит? – поинтересовался капитан.
– Псевдоним, – Иванов мысленно заметался, как мечется солнечный зайчик от зеркальца шалуна. – Псевдоним, это… ну, в общем, это стоит не моя фамилия, а выдуманная…
– А книга ваша?
– Да, книга моя, а фамилия – выдуманная…
– Допустим, – сказал капитан.
– У меня на книгах стоит Иванов-Иванов!
– Как – как?
– Иванов-Иванов!
– Это что же, фамилия такая?
– Нет, это псевдоним!
– А ваша фамилия как?
– Моя фамилия Иванов…
– А что же это за псевдоним?...
– Ну, глупость, понимаете, глупость, ошибка молодости… Как-то шутили с друзьями, тоже писателями, поспорили, что я не напишу книгу под псевдонимом Иванов-Иванов… Я написал, книжка получилась хорошая, имела успех… Так и пошло…
– Кто может подтвердить?
– Что подтвердить, псевдоним? Их уж нет, с кем я этот псевдоним придумал!
– Значит, и этих нет? Жены – нет, этих – нет… Вы видите, как всё складывается?
– Как складывается, как складывается, – сорвался вдруг Иванов. – Я ехал с дня рождения коллеги, с юбилея. Улицы перекрыли, сказали, что репетиция парада…
– Значит, вы знали, что идет репетиция парада?
– Нет, конечно! Откуда я мог знать про эту репетицию?!
– Вы же только что доложили, что вам сказали про репетицию парада?! Говорили или нет?
– Говорили, но я уже ехал в машине…
– В какой машине?
– Да бес её знает, в такси!
– Номер?
– Откуда я знаю? – удивился Иванов. – Я её даже не вызывал!
– Прислали?
– Что значит, прислали? – снова удивился Иванов. – Откуда прислали?
– Вот и я спрашиваю, откуда и кем была прислана машина. Её номер?
– Мой коллега, юбиляр вызывал! Он просто сказал мне номер, я вышел…
– Значит, номер вы знали?
– Ну да! – Иванов чувствовал, что начинает запутываться. – Я же вышел на улицу к машине…
– А только что сказали, что не знали номера! – брови капитана опять весело поползли вверх, отвлекая Иванова.
«Совершенно как гусеницы, – подумал он, даже ползают по лицу отдельно!».
– Ну, так что? – спросил капитан.
«Что-то я не понимаю, о чем он?», – подумал Иванов, тупо глядя на капитана.
– Ну, будем говорить? – гусеницы вернулись на место, придав лицу грозный вид. – Зная о репетиции парада, о манёврах, вы садитесь в машину, присланную вам якобы неизвестно кем, и едете в район перегруппировки наших сил. Пытаетесь, с ваших же слов, несколько раз обойти выставленное охранение. Однако, на транспортном средстве это не предоставляется вам возможным. Тогда вы покидаете это средство и пешком направляетесь в район дислокации и…
– Я же не знал, я думал, что я иду к метро…
–… дислокации и передислокации наших подразделений, – говоря, капитан время от времени заглядывал в листочки, лежавшие перед ним и что-то подчеркивал. – Далее. Будучи задержанным нами, – брови вразнобой, вверх – вниз, задвигались, – будучи задержанным нами, вы предъявляете старого образца военный билет на имя, совпадающее с вашим, но с чужой,  вклеенной фотографией, так?
– Товарищ капитан, – устало сказал Иванов, – я же вам говорил уже…
– Мне не говорят, а докладывают…
– Я докладывал вам, что это моя фотография. Просто это я сфотографирован в восемнадцать лет, а сейчас мне шестьдесят восемь!
– Это мы уже слышали! – капитан прищурился. – А вот эти бумаги принадлежат вам? – он издали, словно боясь, что Иванов бросится и вырвет у него из руки два листочка, показал странички.
– Я не вижу, – сказал Иванов, – можно посмотреть эти бумажки?
– Конечно, – будто бы даже весело сказал капитан, – вот копии! – он протянул листки, – а это, – и помахал затертыми страничками, – оригиналы!
Иванов взял листки, от плохого принтера остались следы грязи, а сам текст был плохо виден. Вдобавок, очки куда-то исчезли.
Да, это был его текст. Хотя он и с трудом узнал его. Когда-то, с давно уже покойным приятелем – режиссером, снимавшим боевики, они задумали сценарий. В шутку. Сейчас всё это плохо припоминалось. Сценарий, в котором американский истребитель – бомбардировщик «Фантом», оборудованный специальной аппаратурой, которая делает его невидимым для радаров, проникает в наше воздушное пространство и летит на Москву, на Кремль. Далее всякие шутейные эпизоды, как его зевнули наши военные (кто пил, кто развлекался с бабами, кто писал донос на командира), и «Фантом» долетает до Кремля. Там паника (опять же шутейная), бегство всего ЦК из Кремля по подземным тоннелям, захват и грабеж обслугой правительственных апартаментов, в то время как все члены Политбюро по специальному монорельсу, каждый в своем кресле спускаются в особые казематы, откуда их должны вывезти специальной же кремлевской линией метро за город, к аэродрому.
– Товарищ капитан, – Иванов почувствовал, как сжимается и лихорадочно колотит его сердце, – вы посмотрите на эти листки, им же в обед сто лет. Они еще на пишущей машинке напечатаны! – он, сбиваясь, начал объяснять, как они с покойным режиссером, – Вы его знаете, он «Мертвый сезон» снимал, – в шутку набросали идеи этого, тоже шуточного, сценария.
– Для нас состарить бумагу, раз плюнуть, – сказал капитан, вчитываясь в сценарий. – Вот вы говорите, что самолет «Фантом», изготовленный по технологии «Стелс», летит на Москву.
– Тогда никто про технологию «Стелс» и не слышал! – Иванов тоже стал вчитываться в сценарий, вспоминая, как хохотали тогда, в Репинском Доме киношников, настучав, по пьянке, эти странички.
– И про F-117 никто не слышал? – проницательно спросил капитан.
– А что такое F-117?
– Не прикидывайтесь, Иванов! Самолет F-117, – это и есть ваш «Фантом»! Только он называется Lockheed F-117 Night Hawk!
«Может, действительно, Савва Кулиш и Володя Кунин что-то знали о «Фантомах»? Савва-то точно мог знать, он вертелся там, в тех кругах», – закрутилось в голове.
– Что такое Night Hawk? – прищурился капитан.
– Night Hawk… – напрягся Иванов. – чёрт, как же это переводится… птица еще такая есть… это козодой! – вспомнил, наконец, Иванов.
– Что-о?! – взревел капитан. – Какой на хрен козодой, это американский истребитель!
– По-английски это – козодой. Но так еще ночных таксистов называют…  Понимаете, – Иванов уже стал чувствовать, что язык у него заплетается, – это было очень давно, году в восьмидесятом, что ли. Мы жили в Доме творчества кинематографистов, в Репино. Там были Савва Кулиш, режиссер, он «Мертвый сезон» снимал, Володя Кунин, сценарист…
Иванов заметил, что капитан быстро пишет что-то на листке.
– Фамилии я правильно записал? – он показал Иванову листок.
– Не Кулеш, а Кулиш, – поправил его Иванов, – и Савва через два «в».
– Ну, ну, – продолжайте! – подбодрил капитан.
– Что продолжать? – Иванову вдруг показалось, что он в дурном сне, из которого никак не может выскочить. – Собрались, выпивали, шутили. В шутку накидали эту чушь с «Фантомами»…
– А потом столько лет хранили? – недоверчиво и несколько иронично сказал капитан. – И хранили почему-то в военном билете? И случайно взяли с собой сейчас, когда идут репетиции парада?
– Товарищ капитан, ну поймите же, что это шутка. Вот смотрите, этот самый «Фантом» погибает…
– F-117, как мы уточнили, Локхид Найт Хок.
– Да какая разница! Этот Локхид – козодой врезается в Москва – реку от того, что советский дрессированный сокол, который гонял ворон над Кремлем, бросается ему наперерез и погибает, залетев в двигатель «Фантома»!
– Локхида! А что, это есть и реальные факты, когда птицы становятся причиной аварии!
– Товарищ капитан, мне плохо! – Иванов даже тряхнул головой, – капитан стал расплываться в глазах, превращаясь в пятно, по которому ползали брови. – Вызовите, пожалуйста, врача. Я упал, рухнул в котлован, там, черт его знает сколько этажей, а вы меня достаете этими вопросами, мучаете…
– Я мучаю? – удивился капитан. – Подождите, вот скоро придет руководство…
– Пусть приходит, – Иванову было уже всё равно. – Вызовите доктора, мне плохо…
– Может ему фельдшера позвать? – спросил капитана молодой человек из-за соседнего стола.
– Ладно, давай, – капитан прищурился на поникшего Иванова, – как бы он не перекинулся до генерала. После дерьма не оберешься… – И тут же поднял трубку. – Да-да, слушаюсь! – он встал и вытянулся, разговаривая, видимо, с начальством. – Слушаюсь, товарищ подполковник! – и аккуратно положил трубку, заботливо устроив её в гнезде. Аппарат был специальный, военный. – Фельдшеру три минуты на всё про всё! Едут!
Фельдшеру не понадобилось и трех минут. Он померял давление, пощупал пульс, тоже по-военному, на шее, и доложил: пульс слабоват, но в норме. Давление тоже низковато, но низкое – не высокое (он хмыкнул, как бы давая понять, что он не профан какой-нибудь в медицине), жить будет! Это было любимое военное присловье его начальника, лейтенанта медицинской службы: «Жить будет!».
– Пройдемте вот туда, Иванов, – капитан показал на дверь, ведущую вглубь помещения, – Иванов, – и с сомнением покачал головой. Как бы не одобряя тех, кто выбрал для этого человека такую фамилию: «Иванов».
Иванова посадили в какой-то душный закуток и заперли двери. Он сидел, проклиная себя, жену, которая подбила его идти на этот, никому не нужный юбилей, а сама уехала в Переделкино, юбиляра (вот уж совсем невинного!), таксиста и опять себя – нечего так напиваться при каждом удобном случае, не тот уже возраст!
Наконец, по коридору протопали торопливые шаги, раздались слова команды, Иванов узнал голос капитана, потом опять шаги, – и всё стихло.
Иванову показалось, что он задремал, во всяком случае, он вздрогнул и чуть ослеп от яркого света, ударившего в лицо.
– Вот он, – с удовлетворением, как показалось Иванову, сказал капитан.
– Та-ак, – в каморку вошел высокий военный и остановился против Иванова. – Вставать надо, гражданин задержанный, когда начальство входит! – сказал он.
Иванов хотел было сказать, какое ты мне, на хрен, начальство, но поднялся молча, придерживаясь рукой за стол.
– Значит так, – строго сказал начальник. – Получается, что вы, зная о репетиции парада, проникли на охраняемую территорию…
– Я не проник, я упал, сорвался в котлован, товарищ генерал, мне доктор нужен… Я же с высоты десятого этажа упал…
– Во-первых, не генерал, а подполковник, генерал прибудут позже. Во-вторых, травмы, которые вы получили при самовольном проникновении на объект… – он задумался. – Факт медицинской экспертизы, не более того. Далее. Проникли на охраняемый объект, имея при себе паспорт на имя Иванова и военный билет старого образца на то же имя, с вклеенной в него чужой фотографией.
– Товарищ полковник, я сто раз объяснял, что это моя фотография…
– Значит, придется объяснять и в сто первый раз, и в тысяча первый! – строго сказал подполковник. – Далее. Подтвердить, предоставить свидетелей вы или не смогли, ссылаясь на то, что утеряли телефон якобы во время падения, а на память телефоны своих друзей вы не помните. Указать телефон Союза писателей вы не смогли. Более того, выяснилось, что вы даже не знаете, в каком Союзе писателей вы якобы состоите.
– Поймите меня, товарищ полковник…
– Подполковник! – поправил высокий.
– … у нас Союз писателей развалился. Их образовалось несколько. И кто в каком союзе, – сам черт не разберет.
– Не надо чертей по пустякам поминать! – полковник приосанился. – Далее. В военный билет старого образца, имевшийся у вас, была вложена инструкция…
– Какая инструкция? – изумился Иванов. – Там были две странички полной чепухи!
– С этой чепухой мы найдем, кому разобраться! Откуда вам известно про секретные кремлевские линии метро? Про монорельс, по которому можно спуститься в спецпомещения?
– Товарищ подполковник, мне очень плохо, –  Иванов сел. – Я прошу вызвать врача!
Подполковник покосился чуть назад, на капитана.
– Вызывали уже, товарищ подполковник. Здоров. Симулянт!
– Понятно, – кивнул подполковник, удивленно разглядывая строительные боты, заляпанные грязью.
– Это я, – с отвращением начал Иванов, – когда упал в котлован, потерял башмак. И шел босой по грязи. Потом мне дали эти боты! Подполковник, мне нужен врач, мне плохо! – он снова сел и как-то по-детски сказал. – Отпустите меня домой, я очень устал, очень.
– Хорошо, – удовлетворенно сказал подполковник. – Врача мы к вам пришлем. Я хочу, чтобы вы подтвердили то, что я вкратце сказал. Дальше мы поработаем, выяснятся еще подробности и по этим друзьям, которых вы назвали…
– Кулеш и Кунин… – подсказал из-за спины капитан.
– Что там выяснять, они же покойники… Кунин, к тому же, вроде бы в вообще Германии последние годы жил…
– Вот, вот, – оживился, сколько мог, подполковник, – вот и узнаем, кто где жил и при каких обстоятельствах стал покойником, – он повернулся к капитану. – Можно готовить доклад! – И снова к Иванову. – А почему вся эта операция названа в инструкции «Фаланстёр»?
– Да черт его знает! Сидели, куражились, кто-то брякнул – назовем «Операция «Фаланстёр». И написали.
– А кто брякнул? Не вы ли? – полюбопытствовал подполковник.
– Да какая разница кто? – Иванову стало вдруг всё равно. – Ну, допустим, я! Что это меняет? Вы что, посадите меня, что ли? Так времена не те. У нас демократическое государство, суд. Народный. Вы с чем придете в суд, с этими бумажками про «Фаланстёр», да? Не будьте клоунами, полковник!
– А вы знаете, что такое «фаланстёр»?
– Знаю, конечно!
– А я вот не знаю, – Иванову показалось, что подполковник сказал это со значением.
– Ну и плохо, – устал Иванов. – Хотя, зачем вам? – говорить не хотелось, рот забился какой-то густой слюной.
– А всё-таки, что это?
– Был такой французский философ Шарль Фурье… Послушайте, зачем вам вся эта бредятина? Его и помнят только философы. Это восемнадцатый век! – Иванов вдруг вспомнил, что популярное нынче словечко «феминизм» придумал тоже Фурье, – но промолчал.
– Так что насчет этой, ну, фаланги вашей? – полковник поиграл верхней фалангой указательного пальца.
– Фаланстёра! – Иванов отмахнулся от него, как от мухи. – Полковник, я вам что, лекции по философии читать нанялся? Идите в университет марксизма – ленинизма!
– А фаланстёр, – сказал подполковник, держа в руке  листок и дальнозорко всматриваясь в него, – это, понимаешь, дворец, помещение, казарма, где размещаются эти самые фаланги, – он опять поиграл пальцем. – Такие, понимаешь, фаланги получаются, с оборудованными полковыми казармами.
Иванова опять заперли в каморке. Ему даже показалось, что он задремал на минуту.
Потом дверь распахнулась, снова яркий свет ударил в глаза. В проеме, не входя в помещение, замер плотный, внушительный человек в блестящих погонах.
– Этот? – командирским голосом сказал человек. И, не дожидаясь ответа, спросил. – Фамилия?
– Иванов, – ответил Иванов.
– Понятно, – раздумчиво сказал человек в погонах.
– Мне нужен доктор,  я упал, сорвался в котлован, там десять этажей…
Человек чуть повернулся назад, к подполковнику.
– Семнадцать, товарищ генерал.
– Понятно, – опять раздумчиво сказал генерал. – Врач?
– Симулянт, товарищ генерал! – и зашептал что-то, показывая генералу палец и произнося слово «фаланстёр» почему-то с ударением на втором «А».
– Понятно, – генерал с интересом посмотрел на Иванова. – Признался?
– Так точно, товарищ генерал, – уже во весь голос рявкнул подполковник, – получены признательные показания, сейчас будем фиксировать на видео.
– Давайте оформлять, – генерал удивленно посмотрел на ноги Иванова.
– Строительные боты, товарищ генерал. Свою обувь потерял, проникая на объект. Так сказать, из жалости, так сказать, соблюдая  все эти… права… человека… как положено.
– Это правильно! – человек в погонах развернулся всем телом, как памятник, и выплыл в ярко освещенный коридор.
Через несколько минут в оборудованном бункере руководства старым козлом заблеял ревун и металлический голос проговорил, имитируя диктора Левитана: «– Боевая тревога! Боевая тревога! Тревога по коду «Фаланстёр»! – металлический голос говорил «фаланстер», с ударением на втором «А». – Командирам вскрыть красный пакет, боевым расчетам занять позиции…»
Дальше голос никто не слушал. Это была долгожданная команда, к которой готовились во всех подразделениях, годами отрабатывая особый, присущий только этим частям автоматизм движений. Команды ждали, как ждут охотничьи собаки команды: «Ату, возьми!», когда запах добычи уже жжет чуткие носы.
Сами собою вспыхнули экраны, рванули вправо стрелки, сухо защелкали тумблеры, позволяя экранам локаторов бешено вращающимися лучами высвечивать контуры объектов, запахло обгорелыми контактами и атомарным кислородом. По коридору в одну и в другую стороны прогрохотали сапоги дежурных нарядов. Потом, почему-то пригибаясь, в полуприседе, пробежали генерал и сопровождающие. Последние промчались, одинаково придерживая фуражки на головах.
Иванов замер возле щели, оставленной военными, потом осторожно приоткрыл дверь, – коридор был пуст. Он прошел, стараясь не шаркать ботами, по полуосвещенному коридору: железные двери в комнаты были задраены, только сигнальные лампочки светились, почти не давая света.
Иванов потянул на себя тяжелую дверь в конце коридора, неожиданно она подалась. Перешагнув высокий железный порог, Иванов шагнул в комнату – зал, в которую он попал прямо из котлована. Здесь ничего не изменилось, разве что молчаливые люди, лежавшие и сидевшие на вмазанных в пол скамьях, – Иванову показалось, что их стало больше, – смотрели с непонятной ему тревогой.
– Не знаете, где здесь выход, лифт? – подошел Иванов к старику с лохматой, словно припорошенной белой бетонной пылью цыганской шевелюрой.
Старик поднял глаза, показавшиеся Иванову пустыми, как глаза греческих скульптур.
– Там, – сказал грек, махнув рукой, с которой посыпалась белая пыль. Издали и руку, и его самого можно было бы принять за движущиеся мраморные изваянья.
Совсем рядом с неприкрытой броневой дверью в коридор, из которого вышел Иванов, блямкнул звонок лифта и засветился голубой треугольничек, направленный острием вверх.
Иванов, как когда-то к окошку с документами, непривычным звериным скоком метнулся к лифту, нажал кнопку последнего этажа и с тихим облегчением просыпающегося после кошмара, увидел, как створки лифта поплыли и сомкнулись.
– Всё! – он выдохнул и схватился руками за лицо. – Всё! – ногам стало холодно на миг, – Иванов не заметил, как перед дверью лифта сбросил идиотские строительные боты с ног. – Всё! Вот вам и весь Локхид Найтхок, козодой до копейки! – и неожиданно почувствовал, что лифт пошел не вверх, а вниз, проваливаясь и всё убыстряя своё падение.
Иванов беззвучно раскрыл рот, но крика не услышал даже сам, задохнувшись во тьме навалившихся с двух сторон жестких шинелей, пропахших карболкой, пастой ГОИ для полировки ременных блях и солдатскими сапогами.
Ольга Петровна нашла его, когда Иванов еще лежал в реанимации.
–  Собственно, ничего опасного уже нет, но всё же возраст, – сказал Ольге Петровне лечащий врач. Он же и рассказал, что нашли Иванова стоящим на самом краю трассы, по которой летела на репетицию парада тяжелая техника. Как он проник сквозь оцепление в измазанном, мятом пальто, усыпанном странной, бетонной, несмываемой пылью? И почему-то без башмаков, босым. – Стоял у трассы, – врач оглянулся, словно боясь, что кто-то может подслушать, – и выкрикивал слово «фаланстёр», – он положил прохладную ладонь на её руку и сказал с привычным врачебным оптимизмом. – Не огорчайтесь. Это нервное. Вылечим. Не он первый, не он последний! – и помолчал, заботливо заглядывая ей в глаза. – Хорошо, кой-какие документы при нем были, – врач выдвинул ящик стола и достал перепачканные строительной глиной листки, в которых прятался старого образца военный билет.
Ольга Петровна машинально открыла его, – на левой стороне книжечки, там, где положено быть фотографии, зияла черная дыра, чуть ли не до самого коленкора. Фотографию кто-то выдрал. «Ну и Бог с ней», – вздохнула Ольга Петровна. Честно говоря, она эту фотографию Иванова не очень любила. На ней он был совершенно не похож на себя.