Чёрный вторник

     В родительском доме мучительно и тяжело помирала Маруся. А нынче особенно невыносимо старикам видеть страдания дочери, постепенно уходящей в мир иной. Она будто сгорала в огне. Металась в постели, издавая тихие стоны.
     Мам.. Анька... Аньк... Дайте водицы колодезной... Лихо мне...
     Анна, её сестра, накинув старый полушубок, выскочила с ведром за порог, и остановилась в растерянности. Господи! Красота-то какая! - отметила про себя Анна. Под пушистым снежком прячутся озябшие крыши соседних домов. Воздух морозный, словно крошится. Перед домом в ледяном плену застыл пруд. А деревья заиндевели в сказочном убранстве. На сугробах снежинки сверкают как звёздочки.
    - Ой, что же я...- спохватившись Анна кинулась к старому колодцу. Зачерпнула полное ведро и, расплёскивая воду от быстрой ходьбы, вернулась в дом.
    - Маруся, давай-ка присядь. Испей водицы, уж больно морозная она. На улице все сорок, так и жмёт морозец. Да и в доме зябко. Чегой-то ты шибко раскуталась. На-ка, накинь платок. Поисть бы тебе... Сразу бы полегчало. Ни маковой росинки с утра, а ужо вечер. Давай-ка, вот, каши пшённой, тёплая ещё, ты её любила всегда, - говорила Анна.
    - Не надо... Не хочу я.. Воды дай... - еле-еле молвила Маруся.
    Анна поднесла ей тяжёлый медный ковш с колодезной водой. Маруся сделала жадно несколько глотков и закашлялась.
    - Мам... Умираю я... Людмилку мою смотрите, одна она у меня остаётся, сирота...
    Мать Елизавета, старуха с вымученным бескровным лицом, стоя на коленях перед иконой пресвятой Богородицы, просила милости Божьей за свою дочь, отбивая земные поклоны.
    - Маруся, дочка, потерпи... Бог даст... Он милостив... Обойдётся...,- шептала мать, не веря в сказанное.
    Анна, задёрнув выцветшую штапельную занавеску около печи и прикрывая кровать со смертельно больной сестрой, вздохнула:
   - Давай-ка поспи, Маруся. Простынь-то вся жгутами. Дай-ка я поправлю. Ишь какая ты стала, как пёрышко. Хоть бы чего поела. Одни глазищи. Ладно, поспи, Маруся, легче будет.
    Она поправила на лбу сестры спутанные, мокрые от жара волосы. Поверх одеяла на ноги набросила телогрейку.
    Затопив печку, мать села на лавку. Тихо потрескивали дрова в топке. Вскоре на печи закипал чугунок с картошкой. Не бог чем накрывая стол, она всё думала о нелёгкой доле умирающей дочери. С тех пор как появился в жизни Маруси муж Король Степан минуло два десятка лет, а его образ, как сегодня, стоит перед глазами. Видный, стройный в белоснежной рубашке, в тёмно-синем бостоновом костюме и с пронзительным взглядом он окрутил Марусю за неделю. Делать было нечего, на Покров в 1967 году сыграли свадьбу. Родился первенец - Славик. Но семейная жизнь не сложилась. Однажды Степан, уехав в отпуск к родителям в Киров, не вернулся совсем. Встретил там какую-то молодуху, закрутил роман.
     Бедная, несчастная Маруся, сколько слёз было пролито по этому никчемному Степану! Ну уехал и уехал, и дьявол бы с ним! Худо - бедно, но не одна. Мать с отцом рядом, не дадут пропасть с ребенком. И помогали первое время. Но, как водится, не раз бывало в ссорах попрекали куском хлеба. Трудилась Маруся штукатуром-маляром. Знать бы, что этот труд и погубит её, не в жисть бы не отпустила на такую работу, - думала Елизавета. Но, не вернуть, не изменить прошлое. Проклятыми красками Маруся засадила свои легкие. Жадная до работы была. Разгорячится, а сквозняки кругом, видать где-то протянуло.  А ещё задумала свой дом строить, хотелось ей отделиться от родителей. Сельсовет и землю ей выделил. После работы как всегда спешила на халтуру, благо её в селе в достатке: кому покрасить, кому отштукатурить. А она мастер, каких еще поискать! Скопила на домишко. Нашлись в лесничестве дельцы по плотницкому делу, поставили сруб. Итак, потихоньку дело шло: и крышу покрыла, и окна поставила, и печника мастерового нашла. Печь сделал - любо-дорого смотреть! Дом получился большой, просторный, светлый, пятистенок. Всем места хватит: и себе, и Славику по отдельной комнате. Только жить и радоваться.  Славик подрос, и с учёбой в школе поспевает, учителя хвалят.
     Время бежит неумолимо. Одна беда. Своего Степана забыть не может Маруся. Как вспоминать начнёт, и в слёзы. Братья Иван и Сашка сжалились над ней.Ну, сколько можно горевать! Как-то вечером, засидевшись в гостях у Маруси, для себя приняли решение - во чтобы то ни стало помочь сестре.
    - Слышь, Маруся, хочешь привезём тебе Степана? - начал Иван.
    - Ой, братушки мои, милые... Хочу, ещё как хочу... - и заплакала горькими слезами.
     И уже на следующий день Иван и Сашка выехали к Степану в Киров. Неизвестно, как им удалось его убедить вернуться, но через неделю на пороге дома Маруси стояли братья со Степаном. Слова плохого не обронила Маруся. Простила, приняла. Предложила чаю с дороги. Достала бутылку самогона, припасённую с прошлого года. Братья хотели было расположиться к застолью, но Маруся строго приказала:
    - Идите, братушки. Я за вас молиться буду.
     Степан молча улыбался, затем тихим голосом заговорил:
    - А ты изменилась, Маруся...
    - Что постарела? Как жилось-то тебе с молодухой? За семь лет ни разу об сыне не вспомнил...- с укором ответила Маруся.
    - А где Славик? - спросил испуганно Степан.
    - В школе он, скоро появится. А ты не изменился, всё такой же фартовый. Вот, что я тебе скажу, Степан. Хочешь жить со мной? Оставайся. Не хочешь, она показала на дверь- Вон Бог, вон порог.
    Степан слушал, опустив голову. Когда она замолчала, он бросился к ней:
    - Маруся, прости меня, прости...
    Много лет держала Маруся в сердце тоску. Этого дня ждала мучительно не для того, чтобы выпустить своё счастье из рук.
    Жизнь пошла своим чередом. Через год родилась дочка Людмилочка, души в ней не чаяла Маруся. Думала, что всё наладилось. А судьба - злодейка, как говорят. Не думала, не гадала, что беда-то рядом ходит. Степан-то опять загулял, связался с заводской молодкой. Сжала волю в кулак Маруся, собрала ему вещи и показала на порог. Боялась разрыдаться, но выдержала. Дождалась, когда дверь захлопнется, и дала волю слезам, уткнувшись с головой в подушку. Отпустила...
     И началась новая, тревожная и по-своему жестокая жизнь. Как могла растила одна ребят. Работала много, почти каждый день на подработках. Благо, что Славик вырос помощником во всём.  Он и Людмилку посмотрит, и дома управлялся не хуже самой Маруси. Только закончил десятилетку, а тут и призыв на срочную службу в Армию. Как ни тяжело было, но ничего не поделаешь. Проводила, поплакала и смирилась. Служил Славик достойно, письма от него приходили регулярно, и даже благодарственные письма от начальства получала.
     Только о себе Марусе некогда подумать, всё чаще стала болеть: то воспаление лёгких, а тут ещё и удушья появились - астма какая-то привязалась.Одна приятная новость радовала Марусю: в декабре 1988 года Славик идёт на дембель. Так и случилось, в аккурат к именинам Маруси приехал. Неожиданно как-то, ждала его к Новому году, а он вот тебе на - приехал, да не один. Чудеса, да и только.             
     - Ну, здравствуй, мама. Познакомься, это жена моя Рая - объявил с порога.
     - Как жена? А когда же ты женился? - воскликнула Маруся.
     - Мам, не ругайся. Так вышло. Мы уже и расписались с Раей.- отвечал Славик.
     - А как же без благословения-то, сын? Нехорошо это. Не по-людски. - сказала, нахмурившись, Маруся.
     - Ну, что теперь, мать, говорить об этом. Рая - жена мне и точка. - сказал, как отрезал.
     Как-то не по себе стало Марусе, что не сподобился сынок при выборе спутницы благословением матери уберечь свою семью. Горько и печально было на сердце. Верно говорят, что благословение родителей  - древний обряд, имеющий большую силу.
     Совместное проживание в доме с невесткой сразу не заладилось. Характер у невестки оказался скверным, чуть что не по ней - крики, вопли. Что ни день, то шум по любому поводу. Через год совместного проживания в очередной скандал Славик взорвался:
    - Всё! Хватит! В гробу я видал такую жизнь! Рая,собирайся! Уезжаем!
     Наутро Славик с женой уехали в Салехард к бывшему армейскому другу. Никаких вестей от него больше не приходило. Это было горе для Маруси, оно ещё долго выжигало остатки здоровья, которые едва теплились в её слабом организме.
    - Шибко плохо мне, мам... Не поминайте лихом, если что не так...- это последнее, что можно было разобрать. К утру затихла, отошла. Этот день- "чёрный вторник" оставил свой чёрный след в судьбе семьи.
    Мать Елизавета перекрестила её, утирая слёзы фартуком. Анна подошла к заледенелому окошку. Хрустальный струящийся свет падал в горницу. Дрожь во всём теле Анны передавалась Людмилке, которая прижавшись к ней шептала: Аня, Аня, я боюсь...
    Мать с отцом, всхлипывая, обезумев от горя, суетились беспорядочно по дому. А во дворе дома уже собирался народ: родственники, соседи.
     Выпавший за ночь снег укутал завалинки, крыльцо, двор.
     - Отец, надо бы убрать снег-то во дворе, ступить негде, - сказала Елизавета, обращаясь к мужу Егору. Он, переминаясь с ноги на ногу, отвечал:
     - Я что... Я сейчас, лопату только найду.  Вышел прочь в сени, горбясь от горя.
     - Неудачное время выбрала Маруся. Морозы, - переговаривались пришедшие. Завидев Егора, подходили и выражали соболезнования. Братья Иван и Сашка договаривались с землекопами. Всё было сделано по-людски: и помыли, и плакальщицы всю ночь пели, и духовой оркестр был. Много пришло народу проводить в последний путь Марусю, едва не вся улица.
     После похорон в суете будней жизнь скользила день за днём. Только осиротел дом Маруси без присмотра. Людмилку, дочь Маруси, взяли в дом к старикам. Анна, сестра её, старая дева, стала ей вроде за мать.
     Прошла зима, наполненная волнениями и переживаниями. И вновь забормотала звень капельная с крыш. Весна с каждым днём уверенно шагала по чернеющим дорогам. Анна по чавкающей дороге добрела к дому Маруси. Господи, да что же это? Глазам не веря, она подошла к дому. Ворота были открыты.
     - Эх, жизнь собачья! Мать честная! - вскричала Анна от негодования. Всё, что было ценного во дворе, унесли, а это: дров кубов пятнадцать, пиломатериалы для строительства веранды и прочая утварь. Судорожно открыла дверь и спешно вошла в дом. Пригляделась, как будто в доме всё на месте.
     Всю обратную дорогу её не покидало беспокойство за дом, оттого, что может случиться из дома всё вынесут, хуже того и сожгут. А сколько труда в этот дом вложила Маруся. Девчонка-то Людмилка пока подрастает, той порой и дома не будет, спалят не ровен час...
     Вернулась домой в пятом часу пополудни. Скинула сапоги, вздыхая, села на лавку. Отец, шаркая ногами по скрипучим половицам, подошёл к ней:
     - Нюра, ну что там в доме-то у Маруськи? Что там деется?
     - Да,ничего, тять, хорошего. Дрова и лес увезли. Двор-то пустой, - глухо ответила Анна.
     - Кто увёз? Увёз-то кто? - ошалело дрожал голос Егора.
     - А я откедова знаю, нет ничего во дворе. Говорила я братьям, что к нам надо перевезти дрова-то, на всю зиму хватило дров-то... Так нет, всё потом. А теперича накрылись дрова-то медным тазом! Надо что-то с домом решать. Разберут ведь по досточкам или сожгут. Дом-то без хозяина стоит, - говорила с раздражением Анна.
     - Язви их нечистая! Сироту ограбили. Мать! Мать, слышишь али нет, совсем оглохла чо ли? - возмущенно говорил Егор, обращаясь к Елизавете.
     - Да слышу, я слышу. Горе-то какое! Нехристи окаянные. Так нам старым дуракам и надо! Нюрка давно просила вывезти дровы-то. Господи, надо чегой-то с домом решать, разграбят и гвоздя не оставят...- отозвалась Елизавета.
     - Мам, я не могу на два дома разрываться. От вас толку с гулькин нос. Помог бы нам Господь продать дом-то Маруси. Подрастёт Людмилка, так на эти деньги купит себе квартирку с отоплением и удобствами, с ванной. Теперь молодые в домах-то жить не желают, - сердито говорила Анна.
     - Да ты в своём ли уме, Анька. Дом-то продать, Маруська за него жисть положила! - у Елизаветы аж задрожал голос.
     - А что, мать, может Нюрка и дело говорит, и впрямь дом-то продать пока совсем не разграбили? - бормотал Егор.
     Елизавета ничего не ответила, а повернувшись к иконе пресвятой Богородицы, упала на колени, всхлипывая стала неистово просить помощи божьей. Все замолчали и молча вышли из передней на кухню, притворив дверь, ожидая когда она закончит свои длинные, сердечные молитвы. Наконец она появилась, осенив всех крестом, присела к столу.
     Растопив печь, Анна накрывала стол для ужина. Людмилка, нащипав лучины, хлопотала у самовара. Дед Егор курил трубку. Молча, отпив чаю, все готовились ко сну. Никто больше не возвращался к этой теме. Знали насколько болезненны эти разговоры для Елизаветы.
    Так прошла весна, а тут и лето со всем его буйством красок пришло в посёлок. С утра Елизавета отправилась, как всегда, в церковь. Лето выдалось жаркое, наполняя землю зноем. Воздух прямо струился от жары.
    Отстояв службу в церкви, тяжело дыша, Елизавета вернулась в дом и, не раздеваясь, легла под образа на кровать. Так вышло, что уснула навсегда. Дед Егор обнаружил её спящей на кровати и долго не мог поверить случившемуся. Стоя на коленях, он пытался её разбудить. Но безуспешно. И это было для него горем безмерным, невосполнимым. Хоронили в ту же землю за ограду, где лежала Маруся. После этих событий Егор перестал выходить из дома, сделался очень тихим, невесёлым и задумчивым. Не прошло и года помер и дед Егор. Ушёл тихо, спокойно, никого не намучил. Что верно, то верно - беда одна не ходит.
     С этого дня Анна оставалась хозяйкой в родительском доме. Людмилка подрастала, превращаясь в красивую девушку. Слух о продаже дома Маруси быстро облетел весь посёлок. И как-то всё разрешилось само собой. Неожиданно вдруг нашёлся покупатель, заезжий человек. Анна, получив огромные деньги- пятнадцать тысяч рублей, отнесла в сберкассу в надежде сохранить до совершеннолетия Людмилки. Худо ли, хорошо ли, но она была рада тому, что избавилась от проблемы следить за домом Маруси.
     Той порой события развивались самым невероятным образом. О том, что в стране идёт перестройка, все были наслышаны и жили надеждами на изменения к лучшему. Но обстановка не улучшалась, а даже наоборот. Появились талоны и огромные очереди на продукты питания, цены росли день ото дня. Анна крутилась, как могла: работа, дом. В это непростое время Анну с Людмилкой спасал огород. Всё свободное время с ранней весны до поздней осени доводилось им проводить в трудах праведных на огороде. Старались как можно больше вырастить и заготовить на год. Подвал дома заполнялся заготовками: вареньями, соленьями, овощами. Всё заготовленное помогало выживать в эти сложные годы.
     После смерти стариков на родительский дом объявилась целая очередь из наследников по праву наследования. Анне с Людмилкой в доме  по наследству принадлежала шестая часть. Одна только мысль тешила Анну, что хоть её родные братья и сёстры, они же наследники, входили в положение и ради корысти не имели пока претензий на владение домом. Жалели Анну, сестра всё же. Как знать, что будет в будущем, как поведут себя их дети, то есть племянники, один Бог знает. И это очень заботило Анну.
     Наступила осень, такая яркая, солнечная с резной порыжевшей листвой и красными ягодами рябин. Не каждый день Анна занималась выпечкой пирогов. А сегодня вдруг захотелось побаловать себя стряпней. Во-первых, понедельник - нерабочий день у Анны, официальный выходной по скользящему графику. Во-вторых, хотелось душе праздника. Ещё утром дала задание Людмилке поставить опару для пирогов. Молодец Людмилка, вся в мать пошла, всё-то у неё спорится, вот и тесто подошло на печи, прямо вываливается из кастрюли, и печь протопила как надо, и в доме чисто.
     В дверь дома постучали.
     - Нюра, ты дома? - раздался голос соседки.
     - Прасковья, ты что ли? Чего ты там шаркаешь. Заходи! - ответила Анна.
     - Да, я на минутку. Слышь, Нюр, я чего пришла-то. Я насчет денег, займи мне до получки. я надысь хотела деньги в сберкассе снять, а не дали. Чего творится... Свои деньги не выдают, вклады заморозили. Хлеба не знаю на что купить. Вот беда-то. Народ ругается, говорят, что плакали наши денежки... - тараторила Прасковья.
     - Господи, Прасковья, да что же такое! У меня ведь за Маруськин-то дом деньги в сберкассе хранятся. Я тебе на хлеб, конечно, дам, но не более. Нам самим с Людмилкой как-то жить надо,- сказала Анна.
     Получив от Анны деньги, Прасковья быстро удалилась. После такого известия Анне уже было не до пирогов. Без всякой радости всё же допекла стряпню. То ли от крепкого чая, то ли от неприятных вестей Анна не могла уснуть. Еле дождалась утра, отпросилась с работы, и отправилась в сберкассу. У входа толпились люди о чём-то громко разговаривая. Особенно бросился в глаза неказистый, маленького роста мужичонка со сверкающими глазами, который размахивая руками, матерился громко в сторону входа сберкассы:
     - Вот, падлы! Перестройщики! Демократы долбанные! Доболтались со своей свободой! Теперь нас с голой задницей по миру пустят! Бюрократы! Суки!
     Из дверей сберкассы появилась дама лет сорока с яркими красными губами. Спокойно и решительно обратилась к толпе:
     - Успокойтесь. Приходите завтра. Деньги должны поступить, всем желающим выдадим.
     Многие из толпы, услышав это сообщение, стали расходиться. Но неказистый мужичонка заорал ещё громче:
     - Ага, приходите завтра! А цены, цены завтра какие будут? Ты сюда слушай! Слушай сюда!
     Дама его не пожелала слушать. Развернувшись в обратную сторону, добавила:
     - Мужчина, успокойтесь. А то вызову милицию. Нашёлся тут, понимаешь...
     - Да, иди ты! Напугала, милицию она вызовет. - закричал он в ответ.
     - Тише, тише... И правда могут посадить ни за что.  Все оставшиеся стали успокаивать неказистого мужика.
     Анна пошла от греха подальше на завод. Как только переступила через проходную, её окликнул мастер:
     - Аня, зайди ко мне. Дело есть.
     Анна поздоровалась приветливо:
     - Здравствуйте. Чего, Михалыч? Я слушаю.
     - Вот, что Нюра. У нас сокращение. Так получается, что твоя кандидатура идёт под сокращение. Ознакомься с приказом и распишись. - сказал Михалыч и протянул ей приказ.
     - Михалыч, как же так? Почему я? - возмущённо спросила Анна.
     - Да, ты пойми, Аня, некого больше, ты самая подходящая. И не ты одна попала под гребёнку. Тебе до пенсии всего ничего, досрочно оформят тебе пенсию. Время такое, ничего не поделаешь. Ты думаешь мне легко с Вами, давеча Митрохина такое устроила... А что я, я не причём. Мне за это вообще-то не платют. - оправдывался Михалыч.
     Анна молча взяла бумагу. Дрожащей рукой подписав приказ, пошла прочь, не оглядываясь. Михалыч что-то говорил ей вслед, но она уходила не останавливаясь.
     Отработав у станка до конца рабочего дня, Анна скорбным взглядом обвела цех словно прощалась со своим прошлым.  Шла пешком до самого дома бездумно навстречу холодному ветру с дождём, спотыкаясь на неровностях дороги. Слёзы катились по её лицу вперемежку с каплями дождя. Наконец, она свернула на родную улицу.  В окнах дома светился огонёк. Она шла на свет окошка, а ветер бросал ей на голову осенние листья. Когда она вошла в дом, ощутила, что в доме тепло и уютно. На плите закипал чайник. Людмилка уже ждала ее. Сухой нитки  не было на Анне, так промокла. Сняла всё сырое с себя, накинула халат. Достала из-под пола бутылочку с малиновой настойкой и налила себе в чашку с чаем. И все неприятности дня куда-то улетучились, на душе стало легче. Людмилку решила не тревожить плохими новостями.
     - Пусть этот неудачный чёрный вторник, чёрный день, закончится как можно быстрее,- подумала Анна.
     - Я чегой-то устала сегодня, лягу пораньше,- шепнула Анна Людмилке. И, едва коснувшись подушки, уснула враз от усталости.
     Наутро Анна шла той же дорогой на работу. И уже не казалось ей, что та чёрная полоса в её жизни не закончится никогда. Потому что все яркие краски в листве деревьев радовали глаз. Под ногами шептались опавшие листья, отдавая последнее тепло осени. И в душу возвращался покой и умиротворение. День обещал быть солнечным с легкой грустью. Но, чем ближе она подходила к заводу, тем хуже становилось на сердце. И опять невольно перед глазами всплывал образ того неказистого мужичонка у сберкассы. А ведь он тоже говорил что-то про "чёрный вторник" и падение рубля, про крушение экономики. Но Анна мало понимала в том, что происходит. Но, усомниться в том, что государство обманет советского человека, в это она не могла поверить.Эти дни до полного увольнения казались Анне невозможно тяжёлым и унизительным испытанием. Вспоминала, как она пришла на завод молоденькой девчонкой. От уборщицы производственных помещений до фрезеровщика пятого разряда выросла на заводе. Горько и обидно было уходить, вся сознательная жизнь была отдана заводу. А, может, это родовое проклятье? Еще мама говорила ей, что проклятья, как и все порчи, делаются во вторник. Старалась вспомнить весь свой род, через кого это проклятье могло войти в их семью. Ничего толкового не смогла вспомнить. А для себя решила, что надо в церковь сходить, исповедоваться и причаститься - это не помешает, а Бог даст и поможет.
     И вот наступил тот день, когда на работу не надо было идти. В окна заглядывало раннее солнечное утро. На дворе стояла тёплая осенняя погода. Анна по привычке разбудила Людмилку:
     - Вставай, опоздаешь.
     Анна прилегла на постель. Впервые ей некуда спешить.
     - Ань, а ты чего лежишь, не заболела ли случаем? - обеспокоилась Людмилка.
     - А я так, я ничего... Я своё отработала, на пенсии теперь. А ты пей чай и отправляйся! - проговорила Анна.
     - Вот тебе раз! А чего ж ты мне не сказала раньше? - с упреком воскликнула Людмилка.
     - Да не хотела раньше времени чтобы ты расстраивалась. Господь с тобой! Иди на работу, ишо со мной тут возиться будешь. Иди ужо! - отвечала Анна.
     - Ань, ты не переживай. Я скоро приду. Отработаю и приду. - успокоила её Людмилка, и вышла, на ходу застёгивая плащ.
     - Совсем невеста! - подумала Анна. - Как быстро проскочило время. Я и не заметила, как состарилась. Спасибо Михалычу, что Людмилку пристроил в соседний цех. Она работящая, покладистая с людьми. И дай Бог!

     - Нюр! Ты дома? Чегойт у вас всё настежь? - раздался голос соседки.
     - Прасковья! Напугала меня. Чего шумишь? Вот, лежу. - отвечала Анна.
     - А ты не лежи. Вставай-ка, смотри чего покажу. Вставай. - говорила Прасковья.
     Анна нехотя поднялась: - Ну, чего уж ты мне покажешь?
     - Смотри сюда, Нюра. - продолжала Прасковья. Она достала из-за пазухи свёрток и стала развязывать его, затем разложила доллары на столе. - Вот, это сейчас новые деньги - доллары. Я деньги в сберкассе получила, теперь  доллары все покупают, ну и я туда же.
     Анна с любопытством разглядывала зелёные бумажные деньги.
     - Прасковья, а это что за мужик на деньгах-то? - спросила Анна.
     - А это вроде нашего Ленина. Дай Бог памяти, ну, город есть в Америке, самый главный... А, вспомнила Вашингтон, вот и мужик этот Вашингтон. - объяснила Прасковья.
     - Гляди, Нюра, белый свет ходуном идёт, уже страны нет, Советского Союза нашего нет. А ты лежишь. Проспишь, Нюра. денежки свои - добавила Прасковья и начала складывать свои доллары в свёрток, а с зелёных бумажек на Анну смотрел Вашингтон вдумчиво и непринужденно, словно говорил ей:
     - Жизнь продолжается.
     - Нюра, некогда мне. Идти-ть надо. До свиданьица,- засуетилась Прасковья.
     - Иди, иди и крякай, едрёна-вошь... Сумнительные твои деньги! - раздраженно ответила ей Анна.
     Впервые за последних две недели она забылась тяжёлым, тревожным сном. К вечеру зарядил дождь, а по стеклу окна катились потоки дождя с пузырями. В доме становилось сыро и прохладно, надо было топить печь. Анна хотела было подняться, но силы покинули её. Голова разламывалась от боли.
     - Отдохну еще немного и встану. - решила она. Но опять провалилась не то в сон, не то в воспоминания всей своей жизни, ставшей в тягость.
     Людмилка вернулась домой, нагруженная покупками. Ей хотелось порадовать и приободрить Анну. Увидев спящей Анну, она боялась потревожить её сон. День выдался непростой, тяжёлый, что и говорить - понедельник. Она прилегла отдохнуть на кушетку и уснула.  Проснулась Людмилка под утро от удара в сердце, во рту всё пересохло. В доме стояла какая-то особенная тишина. И тут же почувствовала, что случилось что-то непоправимое. Она кинулась к Анне. Анна лежала с мертвецки-открытыми глазами, уже ничего не слышала и не чувствовала. Людмилка словно окаменела перед лицом смерти, ощущая себя совсем беспомощной и проклиная своё безрассудство:
     - Как же я уснула, не почувствовала, не спасла её... Как же теперь одной-то жить? Вспоминала и то Людмилка, как когда-то Анна ей говорила:
     - Не бойся одиночества. Не одна будешь жить в доме, а с Богом.
     А всё одно жутко от одной мысли о будущем, от свалившегося на её плечи горя. Хоронили всем поселком, многие плакали, знали Анну, жалели её.
     После сорокового дня к Людмилке стали захаживать племянники. Всякий раз их намёки на наследство дома вызывало такую горечь в душе, что ей хотелось убежать из этого дома куда глаза глядят.
    - И за что мне такое наказание? Может, и правда, что проклятье родовое на всём роду нашем, как сказывала Анна. Совпадение или нет, но получается смерть-то за Анной во вторник пришла,- думала Людмилка.
     Дядья и племянники зачастили в родительский дом. Бывало Людмилка вернётся с работы, а в доме уже компания сидит, выпивают. И нет от них покоя. Деньги-то за дом Маруси Анна получила в сберкассе еще перед смертью и спрятала в сундуке. Но это были уже не те деньги, на которые можно справить дом или квартирку Людмилке, обесценились в чёрный вторник. После похорон когда сундук разбирали, дядья и тётки поделили деньги между собой. Посчитали, что деньги Анна накопила для них. А Людмилка не смела и слова молвить, так была воспитана, в покорности. Так бы и мучилась, если бы не Михалыч - мастер цеха, он ей и помог, похлопотал, дали комнату в общежитии. Маленькая комнатка, но это было прибежище, где можно укрыться от нашествия родственников, выпивок с выяснениями впоследствии отношений с матерной руганью. Это, пожалуй, были самые счастливые годы её жизни. Здесь она познала первую любовь. Парень, Анатолий - слесарь с завода, только на первый взгляд казался правильным, тщедушным и заботливым, прижился у неё в комнате. А через год появилась доченька, назвали Машенькой. Тесно, но всё же жить можно. Только стала замечать, что с работы Анатолий приходит подвыпившим. Дальше - больше, ужинать без рюмки не садится. А если выпил - становится агрессивным, начинает скандалить по всякому пустяку. Машенька подрастала, да видно от испуга стала заикаться. Итак жалко Людмилке сделалось ни в чём неповинного дитя, что набралась смелости и в очередной скандал выставила Анатолия за порог, на следующий день подала на развод. Вот так и стали поживать вдвоём с Машенькой. Быт, работа, заботы - много проблем с маленьким ребёнком, но справлялась. Как заведённая с утра до ночи: накормить, напоить, постирать, сделать прививки,да еще болезни и бессонные ночи. А потом детский сад, школа, уроки, учителя , сколько всего - не счесть. Незаметно время пролетело.Вот и Машенька паспорт получила, думает поступать в техникум, на дизайнера.
     Лёжа на кровати изголовьем к окошку, Людмила мучительно перебирала в памяти всю свою жизнь. В неспешном приближающемся прошлом, покашливая, идёт мама - Маруся, весёлая, с завитками на лбу. Они входят в тот светлый дом, который построила мама. Людмила мысленно обращается к ней:
     - Мама... Мама, мне много лет, я старею. Мне скоро идти на пенсию. Почему мы пришли в твой дом, его нет, виноват в этом "чёрный вторник". А я не смогла построить свой дом, я живу в общаге. Я ничего не смогла создать для своей дочери. Где взять силы, чтобы обустроить свою жизнь. Почему я не чувствую в себе воли к улучшению своей жизни. Мама, почему в моей душе поселилось разочарование и угнетенность? Я душевно выгорела и устала от жизни. Я жила праведно, но моя жизнь не радостна. У меня нет мужа, нет денег, на работе меня в любое время могут уволить, у меня нет близких, с кем я могу поделиться своими переживаниями.
     Через мгновение образ мамы уплывает, возвращая в реальность. Но опять её сознание уходит в глубокий сон. Ну, никак, никак ей не хотелось выходить из дремучего сна, но голос дочери настойчиво просил:
     - Мама... Мама... Ты слышишь? Мне с тобой поговорить надо...
     Людмила с тревогой открыла глаза, услышав жалобный голос дочери. Дочь трясла её за плечо.
      - Машенька, что случилось? - прошептала она.
      - Мама... Мама... Я беременна...