Струны понимания. Глава 25

1. В этой книге я буду детально рассматривать историю проекта трансцендентальной субьективности поскольку знание этого проекта позволяет нам лучше понять соотношение данности и реальности внутри тех или иных культурных выборов.

2. Люди делают такие выборы каждый день (большую часть времени сами того не сознавая) и эти выборы и их последствия определяют судьбы человека и общества. По сути дела речь идет либо о разграничении повседневной данности и глубинной реальности, либо о подмене реальности данностью (распространенная иллюзия позволяет людям думать, что данность будучи выбранной останется сама собою и не обнаружит желания выйти за свои пределы и представить себя как реальность, даже если это ведет сначала к уродливому гротеску, к комедии, а потом и к трагическому крушению), либо об интеграции данности в реальность. Последний путь невозможен, если нет подлинного понимания того, как работает глубинная реальность и чем она отличается от данности. Без такого понимания даже героические усилия по созданию новой действительности, отталкивающейся от несправедливой и неприемлемой данности, могут в конечном счете привести к неудаче.

3. Внутри многовековой истории европейского проекта трансцендентальной субьективности было много случаев, когда обнаруживались возможности иного, творческого решения стоящих перед личностью и обществом проблем. Были и люди, в той или иной степени осознавшие эту ситуацию и предлагавшие такие  решения. Однако не хватало общего понимания культурной и социальной динамики и поэтому эти решения оставались нереализованными. И в конечном счете сам проект трансцендентальной субьективности оказался несостоятельным и полностью исчерпал свой исходный синергетический потенциал. Очень важно понять почему и как это произошло и ответ на эти вопросы должен быть конкретным, детальным и исторически обоснованным.

4. Ну а теперь вернемся к одному из непосредственных предшественников проекта трансцендентальной субьективности итальянскому политическому мыслителю 16 века Никколо Макиавелли. Точнее говоря Макиавелли как таковой не был сторонником трансцендентальной субьективности, однако поставленные им вопросы дали мощный толчок для теоретической и практической разработки этой модели. Поэтому с него мы и начнем разбор ее истории. И лучше всего сделать это путем анализа самих текстов.

Ниже я почти полностью цитирую шестую главу из книги Макиавелли Государь (1512).

Нет ничего удивительного в том, что, говоря о завоевании власти, о государе и государстве, я буду ссылаться на примеры величайших мужей. Люди обычно идут путями, проложенными другими, и действуют, подражая какому-либо образцу, но так как невозможно ни неуклонно следовать этими путями, ни сравняться в доблести с теми, кого мы избираем за образец, то человеку разумному надлежит избирать пути, проложенные величайшими людьми, и подражать наидостойнешим, чтобы если не сравниться с ними в доблести, то хотя бы исполниться ее духа. Надо уподобиться опытным стрелкам, которые, если видят, что мишень слишком удалена, берут гораздо выше, но не для того, чтобы стрела прошла вверх, а для того, чтобы, зная силу лука, с помощью высокого прицела, попасть в отдаленную цель.
      Итак, в новых государствах удержать власть бывает легче или труднее в зависимости от того, сколь велика доблесть нового государя. Может показаться, что если частного человека приводит к власти либо доблесть, либо милость судьбы, то они же в равной мере помогут ему преодолеть многие трудности впоследствии. Однако в действительности кто меньше полагался на милость судьбы, тот дольше удерживался у власти. Еще облегчается дело и благодаря тому, что новый государь, за неимением других владений, вынужден поселиться в завоеванном.
      Но, переходя к тем, кто приобрел власть не милостью судьбы, а личной доблестью, как наидостойнеших я назову Моисея, Кира, Тезея и им подобных. И хотя о Моисее нет надобности рассуждать, ибо он был лишь исполнителем воли всевышнего, однако следует преклониться перед той благодатью, которая сделала его достойным собеседовать с богом. Но обратимся к Киру и прочим завоевателям и основателям царства: их величию нельзя ни дивиться, и, как мы видим, дела их и установления не уступают тем, что были внушены Моисею свыше. Обдумывая жизнь и подвиги этих мужей, мы убеждаемся в том, что судьба послала им только случай, то есть снабдила материалом, которому можно было придать любую форму: не явись такой случай, доблесть их угасла бы, не найдя применения; не обладай они доблестью, тщетно явился бы случай.
      Моисей не убедил бы народ Израиля следовать за собой, дабы выйти из неволи, если бы не застал его в Египте в рабстве и угнетении у египтян. Ромул не стал бы царем Рима и основателем государства, если бы не был по рождении брошен на произвол судьбы и если бы Альба не оказалась для него слишком тесной. Кир не достиг бы такого величия, если бы к тому времени персы не были озлоблены господством мидян, мидяне -- расслаблены и изнежены от долгого мира. Тезей не мог бы проявить свою доблесть, если бы не застал афинян живущими обособленно друг от друга. Итак, каждому из этих людей выпал счастливый случай, но только их выдающаяся доблесть позволила им раскрыть смысл случая, благодаря чему отечества их прославились и обрели счастье.
      Кто, подобно этим людям, следует путем доблести, тому трудно завоевать власть, но легко ее удержать; трудность же состоит прежде всего в том, что им приходиться вводить новые установления и порядки, без чего нельзя основать государство и обеспечить себе безопасность. А надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые. Холодность же эта объясняется отчасти страхом перед противником, на чьей стороне -- законы; отчасти недоверчивостью людей, которые на самом деле не верят в новое, пока оно не закреплено продолжительным опытом. Когда приверженцы старого видят возможность действовать, они нападают с ожесточением, тогда как сторонники нового обороняются вяло, почему, опираясь на них, подвергаешь себя опасности.
      Чтобы основательнее разобраться в этом деле, надо начать с того, самодостаточны ли такие преобразователи или они зависят от поддержки со стороны; иначе говоря, должны ли они для успеха своего начинания упрашивать или могут применить силу. В первом случае они обречены, во втором, то есть если они могут применить силу, им редко грозит неудача. Вот почему все вооруженные пророки побеждали, а все безоружные гибли. Ибо, в добавление к сказанному, надо иметь в виду, что нрав людей непостоянен, и если обратить их в свою веру легко, то удержать в ней трудно. Поэтому надо быть готовым к тому, чтобы, когда вера в народе иссякнет, заставить его поверить силой. Моисей, Кир, Ромул и Тезей, будь они безоружны, не могли бы добиться длительного соблюдения данных ими законов. Как оно и случилось в наши дни с фра Джироламо Савонаролой: введенные им порядки рухнули, как только толпа перестала в них верить, у него же не было средств утвердить в вере тех, кто еще верил ему, и принудить к ней тех, кто уже не верил.
      На пути людей, подобных тем, что я здесь перечислил, встает множество трудностей и множество опасностей, для преодоления которых требуется великая доблесть. Но если цель достигнута, если царь заслужил признание подданных и устранил завистников, то он на долгое время обретает могущество, покой, почести и счастье.

5. Здесь Макиавелли на свой лад также рассматривает действительность как результат взаимодействия реальности ("доблесть" virtu)и данности/судьбы/удачи (fortuna, речь у Макиавелли идёт не о безликом, ничего не значащем случае, а о живой, прихотливой и своенравной судьбе/фортуне). Но помимо этих двух (внешнего и внутреннего) факторов исторического движения Макиавелли также учитывает и третий, инерционный фактор: сложившиеся порядки, традиции и обычаи, препятствующие реформам.

6. Современник Рафаэля и Микеланджело Макиавелли рассматривает создание нового общества как процесс творения новых форм из предоставленного судьбой материала. Иными словами речь идёт о правом боковом месономном контекстном поле новых форм/синтеза М и о противопоставленном ему верхнем правом экзистенциальном контекстном поле В сложившихся, традиционных прежних жизненных обычаев и порядков. Но где, в каком контекстном поле находится при этом сам реформатор?

7. Этот вопрос можно сформулировать и по другому: о каких субьектностях в данном случае идет речь и как они сочетаются в данной модели субъективности?

8. Можем ли мы полагать, что Макиавелли помещает своего реформатора в центральное нижнее контекстное месономное поле смысловых ориентаций К? Вряд ли, поскольку нет типичной для этого поля проблемы соответствия с верхним центральным месономным контекстным полем J Блага. Единственным исключением здесь может быть Моисей и Макиавелли упоминает о данной ему Богом благодати, но вместе с тем утверждает, что Моисей был только слугой, исполнявшим повеления Бога. Следовательно в случае Моисея скорее нужно предполагать расположенное над К нижнее центральное экзистенциальное контекстное поле объектов/работников Н, связанное с гипономикой ВНА и соответственно с гипономной субьектностью. А как быть с остальными приводимыми Макиавелли примерами реформаторов, которые, как он подчеркивает, не уступали Моисею?

9. Всем перечисленным Макиавелли реформаторам был присущ патриотизм, они с помощью реформ, реализующих определенные принципы, вели своих сограждан (правое боковое экзистенциальное контекстное поле G "своих")к могуществу,славе и величию (верхнее центральное экзистенциальное контекстное поле субъекта власти F). Городской патриотизм был широко распространен: среди серьезных политиков Италии 14/16 веков считалось нормальным и даже заслуживающим одобрения "погубить свою душу" ради родного города, то есть пожертвовать не только жизнью, но и вечным спасением. И даже Моисей в критический момент, после поклонения "золотому тельцу" отказался принять предложение Бога стать родоначальником нового народа и вместо этого просил Бога либо пощадить еврейский народ, либо изгладить его из книги жизни.

10. Здесь мы видим конфликт между гражданским патриотизмом, который является центральной ценностью для самого Макиавелли и его образцов(не столько в Государе, с его инструментальной ориентированностью на властные технологии, сколько в другом и в некоторых отношениях более характерном и значимом для него политическом произведении, а именно книге "Рассуждений" о первой десятке книг Римской Истории Тита Ливия)и обозначенным мною в прошлой главе религиозным индивидуализмом. Макиавелли, признавая истинность христианства как религии, критиковал его за излишнюю доброту и отсутствие гражданской ответственности за общество в результате чего дурные люди, по его словам, оказываются у власти. Как мы видели этот упрек был направлен в сущности не против христианства, как такового, а против злоупотреблений и коррупции духовенства (в особенности папской курии), а также (хотя гораздо более приглушенно)против позднеантичного и средневекового религиозного индивидуализма. В Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия (глава 12) он сочетает критику католической Церкви с утверждением о необходимости возвращения к первоначальным истокам христианской религии (идея, которая играла важную роль в Лютеровской реформации):

"Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии с предписаниями, установленными ее основателем, то христианские государства и республики были бы гораздо целостнее и намного счастливее, чем они оказались в наше время. Невозможно представить большего свидетельства упадка религии, нежели указание на то, что народ, находящийся ближе всех к римской Церкви, являющейся главой нашей религии, наименее религиозен. Тот, кто рассмотрит основы нашей религии и посмотрит, насколько отличны ее нынешние обычаи от стародавних, первоначальных, придет к выводу, что она, несомненно, близка либо к своей гибели, либо к мучительным испытаниям.

Так как многие придерживаются мнения, будто благо городов Италии проистекает от римской Церкви, я хочу выдвинуть против этого мнения ряд необходимых для меня доводов. Приведу два из них, чрезвычайно сильных и, как мне представляется, неотразимых. Первый: дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки, ибо там, где существует религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать обратного. Так вот, мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле."

11. Итак исходным для Макиавеллиевского реформатора является правое среднее боковое экзистенциальное контекстное поле "своих" G и позиционная угловая диагональ GF, связывающая это поле с верхним центральным экзистенциальным контекстным полем субъекта власти F. Как мы видели в прошлой главе на примере Лютера (его знаменитые слова, обозначающие занятую им позицию "Я здесь стою. Я не могу иначе. И да поможет мне Бог". Собственно говоря правильный, а не буквальный перевод первого предложения должен был бы быть: "Я на этом настаиваю." Лютер сказал это тогда, когда его главный оппонент Экк зачитывал ему пункты обвинений против него) позиционная линия GF обозначает безусловную веру реформатора G в Бога и Священное Писание (которые для Лютера с его принципом sola fide "спасения только верою" были связаны в первую очередь не с месономным верхним центральным контекстным полем J Блага/смысловых соответствий, а с расположенным под ним верхним центральным экзистенциальным контекстным полем субъекта власти F).

12. И Макиавелли в приведенном выше тексте из шестой главы Государя считает веру/доверие общества G к реформатору F важным, но не единственным условием успеха проводимых реформ (отображаемых в контекстограмме трансформативной/преобразовательной диагональю GA, связывающей контекстное поле "своих" G с левым верхним экзистенциальным контекстным полем А общих принципов справедливости и истины). Метаномика, то есть рассматриваемая нами сейчас парадигма идентичности GAF и связанная с нею метаномная субьектность с точки зрения Макиавелли недостаточны для успеха проводимых реформ. Он указывает, что для того, чтобы достичь такого успеха реформатор, в отличие от Джироламо Савонаролы, должен опираться не только на веру, но и на вооруженную силу: "Вот почему все вооруженные пророки побеждали, а все безоружные гибли".

13. Таким образом помимо метаномики и метаномной субьектности Макиавелли здесь имеет в виду еще по меньшей мере одну специфическую парадигму идентичности. Мы можем предположить, что речь в данном случае идет о протономике GFD. Она разделяет с метаномикой общую угловую диагональ GF веры/доверия, но помимо этого включает в себя две линии, связанные с использованием насилия: распорядительную/диспозитивную диагональ FD, связывающую верхнее центральное экзистенциальное контекстное поле субъекта власти F с нижним левым экзистенциальным контекстным полем мира/рынка D, и победительную/перформативную диагональ GD, связывающую контекстное поле "своих" с тем же контекстным полем "мира". Эта протономная парадигма идентичности была основной например для Наполеона, который, как известно, был не только полководцем, но и выдающимся реформатором, создавшим новое модернизированное бюрократическое государство и единое для всей Франции национальное законодательство.

14. Однако Макиавелли не указывает своим читателям, что сочетание функций пророка и завоевателя предполагает определенные выборы и в частности готовность при необходимости пожертвовать принципами ради успеха, принести метаномику в жертву протономике. А это в свою очередь может свести на нет сами реформы, лишив их связи с принципами истины и справедливости А, а следовательно смысла. И в таком случае реформатор может оказаться жертвой своего собственного успеха и новая позиционная иерархия (так сказать номенклатура) будет не менее беспринципной и своекорыстной, чем старая.

15. Лютер отнюдь не чуждый насилия (вспомним его призывы к расправе над восставшими крестьянами) все-таки понимал что "Лучше упасть с Христом, чем стоять с императором" (как он выразился однажды в письме к своему сподвижнику Филиппу Меланхтону). Но для Макиавелли все это повидимому не имеет большого значения. Главным критерием у него оказывается все таки успех, успех любой ценой. О цене такого успеха стоит поговорить подробнее. Мы сделаем это в следующей главе.