Маленький город. История 3. Бетти

Я помню, как лежал в той комнате,
Ждал, пока засну,
Ждал минуты,
Ждал часы,
Ждал дни,
Ждал, когда придёт чудо
И поможет мне вырваться из этого кошмара.
Я не прекращал убеждать себя: Это невозможно,
Это невозможно, эта жизнь не моя!
Пожалуйста, забери её, выброси её на свалку.
Пожалуйста, забери эту жизнь и спусти в унитаз.
Утопи в океане. Сожги всё!
Закопай в могилу.
Отдай своему худшему врагу.
Отдай мою жизнь своему худшему врагу. О, нет...
My Own Private Alaska – Anchorage


Меня, конечно, предупреждали, что она шлюха, эта леди – в таком городе как наш, маленьком и ненужном, все всегда обо всех знают, и каждое новое лицо мигом удостаивается оценки общества. Она шлюха – говорили мне совершенно разные люди, богатые, бедные, знакомые и коллеги.  Я верил им, я знал, что они правы, что такие девушки, как она – всегда шлюхи,  но я не мог сдержать своих чувств. С того самого дня, как я впервые ее увидел, я искал встреч с ней постоянно – случайных, мимолетных встреч, ловил ее равнодушный, невидящий взгляд, как пес косточку, и из последних сил сдерживался. Я не мог к ней подойти; к тому же, часто она бывала не одна. Готов поспорить, она и на других производила такое же впечатление – поэтому они ее и ненавидели, спали с ней и ненавидели. Она одним своим присутствием перевернула вверх дном все наше болото, и, конечно же, местные жабы не могли простить ей этого просто так.
Она не была так уж красива: бледная, почти белая, кожа, крашенные в невыразительный серо-русый, мышиный какой-то цвет волосы, длинные, почти до пояса, сильно посеченные, пышные. Она была юной, высокой и невероятно худой – тонкие длинные руки, ножки-спички, выступающие скулы. На лице, светлом и невыразительном, сильно выделялись темно-синие глаза в окружении темных, густых ресниц – слишком густых, чтобы быть настоящими; тонкие ниточки бровей и совершенно бескровные губы.  Она носила короткие, слишком короткие платья пастельных цветов – они делали ее еще более невыразительной, подчеркивали скелетообразную фигуру, длинные непропорциональные ноги  на высоких каблуках. Она вполне уместно смотрелась бы на углу какой-нибудь шумной улицы, скажем, в Нью-Йорке или что-то в этом роде, но не в нашем захолустье.
У нее был звонкий, высокий голосок, грубоватый смех и вульгарная манера речи – она не ругалась матом, но для того, чтобы сказать гадость или пошлость, ей этого и не надо было. Я терял голову, наблюдая за ней – в супермаркете, в кинотеатре, в кафе. Довольно часто она гуляла по городу, и, сказать по правде, я был уверен, что давно замечен – но она не сделала попытки отшить меня, или познакомиться со мной, словно ей было безразлично. Я сходил с ума, и это было очевидно.
Моя невеста, Дон, узнав о причине моей отрешенности, пыталась привести меня в чувство до последнего – призывала меня поговорить, отвлечься, трахнуть, в конце концов, эту стерву и успокоиться! Услышав такие слова от малютки Дон, я, признаться, опешил – насколько же неадекватно я выгляжу со стороны, если довел свою благовоспитанную девушку до такого. Но я ничего не мог сделать, я не хотел пустого секса, - я вообще не знал, чего хочу от нее. Дон я предложил разорвать помолвку, и уже через час после своего предложения я с вещами ехал в свою старую квартиру, которая досталась мне после гибели родителей, и в которой я не был с тех самых пор – уже больше трех лет.
Ее звали Бетти; я узнал, что она снимает домик неподалеку от кинотеатра; она жила одна, и о ней ничего не было известно – только то, что она приехала откуда-то из Чикаго. Какими путями ее занесло в наш городок и зачем – я мог только гадать. Я часто прогуливался вечерами по улочке, где она жила – но в ее доме всегда были опущены жалюзи, и не наблюдалось никаких признаков жизни. 
Я не спал ночами; к сожалению, я не курил, поэтому заняться было до ужаса нечем, и зачастую до рассвета я лежал на жаркой постели и пялился в потолок; я очень быстро похудел от такой жизни, у меня под глазами появились синяки, и выглядел я не слишком здорово – окружающие думали, что это из-за разрыва с Дон, но честно, о ней я почти не вспоминал в те дни.
Я не был готов к тому, что встречу Бетти на вечеринке в честь юбилея босса – но она была там, сидела в плетеном кресле в углу гостиной, тянула шампанское и насмешливо оглядывала всех присутствующих; длинные ноги в черном капроне, лаковые белые туфельки, красное короткое платье…  Признаться, в первое мгновение я едва не побежал прочь из гостиной – но не успел. Ехидный взгляд синих глаз остановился на мне, и только мгновение спустя я понял, что она несмело улыбнулась мне, а еще мгновение – что я пропустил уже пару вдохов-выдохов. Поприветствовав босса, я осушил бокал шампанского – для храбрости, и направился к ней.
Мы говорили довольно долго, и все ни о чем.  Я что-то спрашивал о ней, но она врала совершенно откровенно, даже не пытаясь согласовать всю эту ложь, и вскоре я сменил тему на более нейтральную.  От волнения я весьма торопливо и несвязно говорил, и когда заметил, что меня не слушают, даже не смог замолчать сразу. Она улыбалась, со скучающим видом кивала головой и, казалось, выискивала кого-то взглядом, а я смотрел только на нее, и никак не мог оторвать взгляд.  А потом встала, извинившись, и вышла прочь, в сумрак, томившийся за окном, прячущийся в тени деревьев от лучей заходящего солнца; на прощание она протянула мне руку, я вежливо коснулся ее губами. Наверное, я никогда не забуду тонкий цитрусовый аромат духов, которыми пахло ее тоненькое запястье…
Мне стало невыносимо, и я ушел прочь, забыв попрощаться с боссом. Я бродил по узким одинаковым улицам, как по лабиринту, до глубокой ночи, смотрел на почти полную голубую Луну – а она смотрела на меня, и мне казалось, что она насмехается; против воли я постоянно ускорял шаг, иногда даже срывался на бег;  редкие прохожие шарахались от меня, как от сумасшедшего, но я замечал их всякий раз слишком поздно. Прохладный воздух обжигал горло, мысли метались, как голуби в клетке. Я не помню, как я оказался у ее дома.
Она была там – курила, сидя на складном стуле на крыльце; все то же короткое яркое платье, блестящее в свете, падающем из открытой двери; взгляд, волосы, смех… Она смеялась, и мой чертов босс вторил ей своим грубым, отвратительным басом, а затем они скрылись в доме – дверь закрылась за ними, оставив меня в темноте, в одиночестве, в бессилии. Я опустился на мокрый тротуар, под ее изгородью, в надежде на то, что больше ничего и никогда не будет.
Но оно было, продолжалось, издевалось надо мной. Пьяный от чувств, продрогший, усталый, я просидел под забором до утра, проваливаясь иногда в мимолетный сон, – пока не услышал, как тихо щелкнула открывающаяся дверь. Я вскочил, намереваясь убежать, и шеф увидел меня. Он смотрел на меня, и она смотрела на меня, - а я не видел ничего, кроме ее обнаженного тела. Наконец, я развернулся и побежал прочь оттуда, от этой девушки, от ее чертова дома. В тот день я не пришел на работу, и в следующий тоже. На третий день отправился в офис – но только с тем, чтобы написать заявление об уходе.
Я пил, много пил; смешивал алкоголь с какими-то таблетками в надежде не проснуться однажды утром, но не сбывалось – нет, не сбывалось… Я просыпался на полу, в луже собственной рвоты, грязный, отвратительный сам себе и всему миру; я разбил единственное зеркало, что висело в моей спальне – мое отражение, осунувшееся, заросшее щетиной, было мне неприятно.  Некому было прийти узнать, как я тут – никого, ничего не было. Я выходил из дома только ночью и только в магазин, словно боялся встречи с людьми из той, старой жизни, где не было ее взгляда.
Я ненавидел.
Я ненавидел так, как только умеют ненавидеть преданные, оставленные, выброшенные люди; я хотел убить Бетти, мечтал об этом; представлял, как ее бежевое нелепое платьице будет заливать липкая, темно-вишневая кровь из рваной раны на груди – такой же, какую она нанесла мне. Я видел, как ее тоненькие ножки будут дергаться, сбивая простыню, а глаза, пронзительно-синие, нахальные, будут смотреть осуждающе и несчастно… Я не жалел себя, мне было плевать – я не был первым, кто так безвольно терял себя из-за проститутки, и едва ли я был последним, но зачем, зачем такие как она есть, зачем они уничтожают жизнь других людей, выкидывают, сжигают, просто так, совершенно просто так!...
Я опускался очень быстро: как-то раз, выйдя в магазин, я столкнулся  с Дон. Она, казалось, сильно постарела, кожа была нездорово-желтой, волосы грязными, одежда неопрятной. Я понял, что она тоже пьет – мы не сказали друг другу ни слова, но я еще сильнее возненавидел Бетти, эту чертову куклу, которая так бездарно тратила жизни других людей. 
В какой-то из дней я потерял смысл идти в свою квартиру – там было грязно, темно, отвратительно сухо, и там меня никто не ждал – меня нигде никто не ждал. Я прошел по городу, сжимая за горлышко початую бутылку водки; всюду лежал снег, свежий, чистый – мне нравилось оставлять грязные следы на нем. Я дошел до набережной; сел на скамейку и долго смотрел на замерзшую реку, белоснежную гладь, когда-то бывшую живой, безумной, свободной, а ныне безжалостно скованную морозом; с бетонно-серых туч срывались редкие снежинки, холодный ветер забирался мне под куртку, пальцы, сжимающие горлышко бутылки, покраснели и озябли. Ни души вокруг, лишь откуда-то доносятся детские крики и смех. Я просидел на чертовой скамейке до темноты, а потом поплелся нога за ногу к ней.
В окнах не горел свет, но я все-таки постучал; равнодушно, сам не зная зачем. Разумеется, я не пришел ее убивать  - мне просто хотелось, чтобы она узнала. Увидела, что она сделала со мной. Поняла, что она такое. Мне было весело и легко. Я не ожидал, что дверь откроется – но она открылась; из темного проема на меня смотрели с легким отвращением ее прекрасные синие глаза. Я не знал, что сказать, и глупо молчал, разглядывая ее; она открыла дверь пошире, приглашая меня внутрь, я и не посмел отказаться от этого предложения.
В доме, где она жила, едва ли было намного чище, чем в моей квартире – та же пыль, тот же мусор на полу, тот же запах; груды женских туфель под вешалкой, какие-то небрежно брошенные в угол платья. Она молча прошла по узкому темному коридору, почти бесшумно ступая босыми ножками, и скрылась за поворотом; я медленно пошел за ней, стараясь ни на что не наступить в сумраке,  озираясь по сторонам. 
На кухне было чище, чем в коридоре, и очень пусто – плита, маленький шумный холодильник, стол, стул, - вот и вся мебель. Пачки сигарет тут и там, какие-то таблетки; в воздухе пахло лекарствами и ментолом, и было достаточно холодно. Бетти сидела на столе, закинув ногу на ногу, и куталась в светлый большой платок; в комнате было темно, только на подоконнике горела маленькая золотистая лампочка.  Я проигнорировал стул, заботливо оставленный мне, и сел на пол возле двери, почему-то стесняясь поднять на нее глаза.
- Простынешь, - отреагировала она. Я вздрогнул; я почти забыл ее голос. Какой же он манящий!... Я не нашелся, что ответить, и махнул рукой, показывая, что мне это безразлично.
- Придурок…  Хочешь выпить? – она невесомо спрыгнула со стола и наклонилась к холодильнику;  я видел ее точеный профиль в золотистом освещении, ее губы, сухие, тонкие, нижняя губа треснула посерединке. Она вынула банку газировки и не глядя кинула мне; я едва поймал ее, неловко взмахнув рукой.  Наверное, от водки мне становилось тепло, было уютно, и все злобные слова, что я хотел ей сказать, вся ненависть, что я мечтал ей высказать, куда-то исчезли. Бетти захлопнула холодильник и вновь забралась на стол; закурила. Я сжимал банку и смотрел на нее, а она на меня – не насмешливо, как раньше, а с каким-то брезгливым любопытством, как на неизлечимо больного, как на сумасшедшего.
Ну, так ведь я такой и есть, разве нет?
- Ты так и будешь молчать? – поинтересовалась она, выпуская дым в потолок. – Если да, то можешь убираться отсюда ко всем чертям.
- Ты красивая, - невпопад ответил я, удивляясь тому, какой у меня тихий, хриплый голос.  Она усмехнулась, но ничего не сказала в ответ, и я счел необходимым сказать что-нибудь еще. – Я такой еще никогда не видел… - голос срывался, дрожал. Я замолчал.  Она бездумно смотрела на меня, болтала длинными ногами и курила, словно бы ничего не слышала. Мне стало неудобно, я пожалел, что пришел сюда, но подняться не давал ее взгляд.
- Послезавтра я уезжаю назад, в Чикаго, - я вздрогнул от неожиданности, когда она это сказала. – Здесь очень скучные люди.
- Можно, я поеду  с тобой? – спросил я, понимая все безрассудство этого вопроса.
- Нельзя, - отказалась она. – Тебе нечего там делать.
- А тебе?
- Буду работать, сниму квартиру, - она загасила сигарету и зябко обхватила себя руками. – То же, что и здесь.
- Будешь продавать себя и дальше? – неловко поинтересовался я, ожидая, что она ударит меня, или выгонит прочь после такого вопроса. Но она лишь пожала плечами.
- Как  получится. Скорее всего…
Я дотянулся до одной из пачек, лежавших рядом – она оказалась пустой. Следующая тоже. Она кинула мне свою пачку и зажигалку, я достал сигарету и неумело затянулся. Закашлялся; она засмеялась. Я не знал, что горше – дым, попавший в мои легкие, оставивший на языке мятный привкус, или ее смех.
- Оставайся со мной, - попросил я просто. – Я брошу пить, восстановлюсь на работе. Тебе больше не придется заниматься ничем, что тебе не нравилось бы…
- Убирайся прочь, - посоветовала она, приглаживая волосы. – Тебе нечего здесь делать.
И я понял, что она права, что я не буду с ней спорить. Я поднялся и пошел в темный коридор, слыша тихий шорох ее шагов позади себя.  Уже открыв дверь, я обернулся.
- Зачем ты вообще приехала сюда? Специально чтобы испортить мне жизнь?
Она не ответила, только шагнула чуть ближе и коснулась моих губ своими – осторожно, нежно, словно извиняясь. Я хотел обнять ее, но она не позволила. Мы целовались неумело, торопливо – она, оказывается, совсем не умела целоваться. От нее пахло лимонным мылом и ментоловыми сигаретами, а ее хрупкие пальцы обнимали мои запястья, и мне хотелось бы, чтобы можно было стоять тут вечность – но Бетти не позволила бы этого. Она разорвала поцелуй и оттолкнула меня, я споткнулся о порог и едва  не вылетел на крыльцо. Она не смотрела на меня больше.
- Уходи, - повторила она, и положила ладонь на ручку двери, намереваясь  закрыть ее. Я отступил на шаг назад, глядя в ее лицо, запоминая каждую  черточку, не в силах оторваться – она помогла мне, закрыв дверь.
***
Воскресным вечером, неделю спустя, я подходил к дому босса – чисто одетый, гладко выбритый, трезвый. Я шел поговорить о своем восстановлении на работе, и в голове уже наметил себе примерные фразы, какими смогу извиниться и восстановить свою репутацию.
На крыльце, возле большой набитой сумки, сидел сын шефа, пятнадцатилетний Джеймс; он выглядел подавленно. Я поприветствовал его, и спросил, могу ли увидеть его отца.
- Попробуйте, если не боитесь, - усмехнулся парень. – Они с мамой ругаются с самого утра.
- Что-то случилось? – не сдержал я неприличного любопытства. Джеймс вздохнул, видимо, размышляя, куда  меня послать покорректнее, но в этот момент входная дверь распахнулась, и из дома, на ходу надевая пальто, выбежала супруга шефа, маленькая кругленькая женщина средних лет.
- Ненавижу тебя! – кричала она. – Ты, чертов потаскун, ты сломал жизнь мне и сыну! А все из-за этой чертовой шлюхи! Придурок, как же я тебя ненавижу, тебя и то, что ты со мной сделал! Джеймс, - парень с готовностью подскочил при упоминании своего имени, - мы уходим отсюда! Попрощайся со своим больным отцом!
- Пока… - несмело сказал парень,  поднимая сумку. В этот момент женщина заметила меня.
- О, это вы, - с отвращением сказала она. – Пришли сказать, что тоже заразились от этой проститутки? Да, мой милый, вы выиграли ценный приз, вы ведь так хотели переспать с ней, весь город наблюдал, и теперь вы пали, из ее объятий в самую пропасть! Мои поздравления! Джеймс, идем.
Забыв о цели своего визита, я наблюдал за тем, как женщина с сыном, который был выше ее почти на голову, исчезают в вечернем тумане.  Я слышал, как за моей спиной тяжко вздохнул шеф и захлопнулась дверь. Где-то вдалеке громко кричали птицы.
Утром следующего дня я направился в железнодорожную кассу за билетами….