Все будет хорошо

ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО
(Кире Сергеевне)


Я встал и пошел…
Собственно, не пошел, а двинулся, ибо «пошел» предполагает обнаружение времени, скажем, между точкой «а» и точкой «б», где «а», например, дом, а «б» магазин. Я же никуда не пошел, а встал с кровати и двинулся к компьютеру, хотя и в этом обнаружилось какое-то время…, - за моей спиной оставались прошлогодняя постель со смятой прошлогодней простыней, распахнутая и обреченная на неминуемое остывание, одежда, уже остывшая с ночи и как чужая сваленная кучей на стул, ботинки не на месте, с носком поверх одного, другой оказался на полу ближе к компьютеру и я на него наступил, он оставил отпечаток-ощущение живой мягкости в правой ступне, слева одно окно и другое, за обоими вакуум первого дня, как дня неудавшегося творения, который (вакуум) только и бывает утром 1-го января и который ощущал сейчас даже Пушкин, в изнеможении сомкнувший веки на своем утомленно-гипсовом лице - над моей голубой тумбочкой, да и сама тумбочка, кажется, ощущала, сопротивлялись лишь деревянные часы - отмахивали с прошлого года маятником и оттикивали время из угла со стены.

Первый день года… - ощущение полной амнезии, будто общая память о бытие прекратилась, перестала совсем, - нет ее ни в домах, ни в деревьях, ни в птицах, из которых не увидел еще ни одной, ни в самом воздухе ее нет, ни в несчастном прохожем, без цели влекущим себя в немую перспективу улицы, ни в чахлой городской ёлке на площади, ни в сиротской гирлянде, мерцающей из чужого слепого окна...
Вот тебе и цифра новая, точнее - следующая в нынешнем и уже проходящем десятке, в уголке холста…
Почему-то вспомнилось как маленьким, когда едва миновал мой первый десяток и начался второй, 1-го января я ел маринованные помидоры…! Я тогда заболел под самый Новый год и, кажется (точно не помню), пропустил школьную Ёлку. К вечеру 31-го жар, видимо, стал спадать, потому как мне ужасно и вдруг захотелось маринованных помидоров из банки, которую мамины руки протянули из погреба, а подхватившие старшебратовы поставили в раковину умывальника. И я, не любитель солений, съел их тогда три штуки сразу. И потом, первого числа, все ел их и ел, вперемежку с конфетами, и их было больше чем два мандарина в кульке, и, по-моему, я наелся ими тогда на всю оставшуюся жизнь, до сих пор помню не то чтобы вкус, но утоляющую солоноватую прохладу. И в другой раз я не любитель пил помидорный рассол из такой же, но чужой банки, почти два десятка спустя. Я проснулся 1-го января в Лианозово в чужой общаге, в пустой, прокуренной и пропахшей масляными красками чужой комнате, на чужой и несвежей постели, - на чужой стене чужой недописанный натюрморт под голландцев и чужой портрет-копия, вид которых вызвал у меня мгновенный приступ отчаяния (я отдал бы полжизни, как говорили персонажи чужих книжек, чтоб в ту минуту оказаться за тридевять - дальше чем за Уралом... и обнять...), на подоконнике единственного окна консервная банка, из которой и вокруг - окурки, и подоконник возле банки в черных подпалинах, а рядом с жестяной - банка трехлитровая стеклянная, на просвет - наполовину с рассолом, я подошел, взял ее в руки и глотнул…, и глотнул еще…, и стал пить, и пил, щурясь на панельные девятиэтажки, отражавшие «руанский» свет первоянварского солнца, до тех пор, пока в губы не стали упираться листочки и прочая осевшая взвесь. И тот рассол я тоже помню до сих пор, и было мне 25…
(01.01.18)

Пью шампанское. Уже 3-е января, но по ощущению, будто все то же 1-е, и это несмотря на то, что сижу за столом в дорогом для меня доме в Суздале, у Киры Сергеевны. Из-за лекарств шампанское Кире Сергеевне нельзя, поэтому тихо чокаемся с ее подругой Люсей, как называет ее Кира Сергеевна (для меня Людмилой Федоровной), которую я вижу впервые и которая явилась к нам в половине восьмого вечера, кое-как добравшись на перекладных из столицы. Кира Сергеевна все спрашивает у Люси - как же она так «ненормальная» умудрилась сесть не на прямую до Владимира электричку, а на которую до Петушков! Люся живо рассказывает про свой необыкновенный «вояж», про то, как она так «ненормальная» села и как оказалась в Петушках, и они обе смеются. Через минуту от души смеюсь и я, - Люся сказала, что уже в Суздале доехала до памятника Ленину, от него «пошла по Карлу Марксу», который «оказался Фридрихом Энгельсом»!!! Я смеюсь и думаю - господи, как же особенно здесь, в Суздале, несуразны эти, доставшиеся нам от недавнего прошлого «имена» улиц. Помнится, в Калязине, по крайней мере в его центре, на каждой табличке с названием улицы, типа «Клары» и «Розы», были ниже указаны и названия прежние, стародавние. Еще вспомнилась случайно услышанная сегодня фраза, когда я ходил прогуляться, - какой-то дяхан-турист, отделившись от своей группы, говорил в трубку: «Отгадай, где я сейчас?!, - и через паузу, - тут одни церкви…, я на древних валах в Суздале!», меж тем как никаких древних валов поблизости не было, был просто обрывистый берег речки Каменки. И я еще раз подумал «господи!», я подумал - господи, сколько же людей, да и сам я тоже, произносили и произносят в трубку что-то подобное, оторвавшись от себя повседневных и на миг натянувших личину «путешественника»! Кира Сергеевна и Люся вместе рассказывают мне с каких таких самых-самых пор они подруги. И я узнаю, что когда-то они учились в МАРХИ и еще много чего другого из их молодости. Они рассказывают и иногда с азартом начинают спорить, вспоминая тот или иной эпизод. Спорят, смеются, мило обзываются, а по моей спине, как крупинки пшена на половицах, тупые иголочки, - сквозь старательную работу времени (они ровесницы моей мамы) я вижу двух озорных девчонок, и я даже говорю им об этом, я поднимаю бокал и произношу: «За вашу, «девчонки», неповторимую молодость!», а про себя в третий раз думаю «господи!», - господи, зачем все проходит…!!! Но мою мысль прерывает Люся, которая, дзынькнувшись со мной, вдруг называет меня «хорошим мальчиком» (так и сказала «какой хороший мальчик») и спрашивает - женат я или нет, и тут же поясняет, что ее окружают сплошь молодые женщины, и, что все они молодые такие хорошие, но все «непристроенные»...  Тупые иголочки сменяются сладкими мурашками - я думаю о гареме, вслух же снова смеюсь и снова от души. Смеются и «девчонки».
(03.01.18)

Ночью часто просыпался. Просыпался и поглядывал на слабо подсвеченную колокольню, которая во все окно (занавеску отдернул, когда ложился, - люблю, чтоб в этом доме и ночью колокольня в окне…). В одно из просыпаний вдруг примерещилась бутылка шампанского, которая, должно быть, стоит початой еще с прошлого года в дальнем углу моей мастерской. Ей-ей стоит! Я прям увидел и тот холодный угол и саму бутылку, покрытую сверху горлышка за неимением пробки полиэтиленовым мешочком и для фиксации обмотанным сверху тонкой красноватой резинкой, какой нынешние олигархи в начале своего праведного пути обматывали купюрные кирпичи своих халявных дОбычей. Как-то в 90-х, приехав в Новосибирск, я лицезрел однажды неимоверную кучу денег и даже помогал ее «сматывать» такими же резинками в одинаковые странно-бумажные, но именно кирпичи, и это тоже было в январе. Мой одноклассник, не ставший в настоящем олигархом, тогда проворачивал не хилые дела, и как-то, когда он зазвал меня к себе с ночевкой и, когда я пришел к нему домой, он попросил сначала помочь ему сделать одно дело - съездить с ним в аэропорт, а уже потом вернуться и как следует жахнуть! Но прежде чем поехать в аэропорт, я «сначала» помог ему сделать другое дело, - я помогал обматывать резинками его толстые бабосы и укладывать уже бабосные кирпичи в картонную коробку. Я помогал и думал, что этих денег мне хватило бы разом и на квартиру и на машину, и еще осталось бы на пальцы веером - лет на пять! Потом уже плотно набитую «кирпичами» коробку я помогал обматывать скотчем, да так, чтоб всю целиком - сбоку, сверху, вдоль и поперек, чтоб сплошной монолит, чтоб из-под скотча не просвечивала даже коробка, и вот уже тот скотчевый гига-кирпич мы сунули в большую спортивную сумку и отвезли ее в аэропорт, там у служебной «калитки» передали какому-то летуну. А потом мы вернулись и жахнули!!!, - напились, как только и могут напиться молодые и не чувствующие реальности своего будущего пацаны.   

Шампанское действительно оказалось в моем холодном углу, и я его только что допил!

Из Суздаля утром возвращался по своей любимой дороге. Я не поехал на Владимир, чтоб от него прямиком по московской трассе к себе, а сделал порядочный крюк - повернул на Юрьв-Польский, оттуда  проселками на Ставрово а уже после домой. В голых полях собирался и дул боковой слева ветер, от которого даже струйки из омывателя изгибались вправо, и оставшиеся брызги тоже ползли по лобовому стеклу вправо. Вокруг томилось уставшее бесснежное пространство с черными пашнями, чернота которых без снега казалась метафизичной, будто это она поглотили весь цвет пейзажа, обесцветив его до горести… И все равно я ехал по одному из самых красивых и самых просторных средне-русских пейзажей - Владимирскому Ополью.
Я еще не доехал до Обращихи, но, кажется, уже два раза подумал - «все будет хорошо»…..
(04.01.18)

 


январь 2018