Баллада о странниках 3. Гл. 11. Дар Божий

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь...
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем.
«Песнь Песней» Соломон (6-7).

Дэвис видел Свет. Тот самый живой и нетварный, который был в келье отца Исайи. С ним было тепло, хорошо и спокойно. Временами Свет мерк и Дэвис начинал слышать людские голоса, ржание лошадей, различать человеческие фигуры. Тогда появлялась Боль. Боль была всеобъемлющая – она начиналась в левой руке, потом, словно дикий зверь начинала терзать всё его тело.  Но потом снова приходил Свет и всё отступало.
"Не уходи", - просил Дэвис, но Свет не отвечал ему. Дэвис слышал ангельское пение – служили панихиду по усопшим, по нему, по барону Дэвису де Рокайлю служили панихиду.
Непонятно, сколько прошло времени.
- Так вот кто тут стонет! Я ж говорю, человек, а ты ветер, ветер… - Дэвис услышал эти слова на грани сознания, из мрака возникли две тени.
    Свет померк, и тут же явились Боль и нестерпимая стужа. «Ад – это не пекло, - подумал Дэвис, - Ад, - это жуткий холод и мрак.»
 Тщетно призывал он Свет -  из груди его исторгалось только хриплое мычание, а вокруг были темнота и стужа. И Боль. Такая Боль, которую невозможно было описать словами. Дэвису казалось, что левая рука его – огромна и невыносимо тяжела, а само тело маленькое и незначимое. И теперь вся кровь, вся жизнь из его тела перетекает в эту огромную руку, которая оживает и превращается в огнедышащего дракона. Сколь долго это продолжалось – наверное, вечность. Вечность же никогда не кончается – как никогда не кончается и мука.
- Бери! Понесли его обратно к отцу Софронию.
«…Дракона надо убить, уничтожить любой ценой, иначе он сожрёт его. Нужна сабля, та самая с яхонтами на рукоятке. Яхонты убивают драконов…»
- Как у вас живой человек в скудельнице оказался! Ироды! Нельзя вас оставить! Постой, а не его ли давеча воевода искал? Светлый, лет около двадцати пяти, на лбу шрам, левая рука ранена. Давай к воеводе, бегом!.
«Сабля… Сабля… Он же подарил её Есурге… А где Есурга? Он в своём исламском раю, курит гашиш, и ему прислуживают гурии. Пышные, как Агапэ. Агапэ… Агаша… Найди меня. Если ты меня не отыщешь, меня пожрёт дракон, я чувствую его огненное дыхание.»
- Резальника зови. – доносится откуда-то издалека женский голос.
Высокая  полная женщина со светлыми, суровыми  глазами, подносит к его губам чашу с каким-то настоем.
« Гурия. В нашем раю тоже есть гурии. Мне нужна сабля, чтобы убить дракона».
Питьё горькое, подступает тошнота, всё расплывается, кружатся цветные пятна.
- Не давай много, не выдюжит. Сердце встанет.
- Этот? Не выдюжит? Не смеши. Всю ночь на морозе в скудельнице провалялся, не помер, и от опия не помрёт. Сейчас ещё красавки добавлю для сердца-то.
«Дракон затих, уснул, но ненадолго. Скоро он снова проснётся и станет терзать его тело, а потом выгрызет у него сердце, чтобы принести в жертву татарскому знамени.»
- Кисть отымать надо.
- Куда отымать? Как без руки-то?
- И-и, видишь, чернота пошла. Горячка началась уже. Добро, кабы только кистью обошлось, глядишь и дальше пойдёт.
« Что отымать? Какую кисть? Надо убить дракона. Надо… А-а-а-а-а-а! Больно! Больно! Да убейте же меня, наконец! Убейте меня! Убейте!»

Седоусый, как и обещал, довёз Дэвиса до монастыря. Но то ли от поездки верхом поперёк седла, то ли от потери крови, на того опять навалился глубокий обморок. Отца Софрония в лекарне на тот момент не было – он был на стенах, помогал раненым. В лекарне остался за главного  пожилой келарь. Вероятно, от осознания собственной значимости келарь возомнил, что сама должность его делает сведущим во врачевании, а может быть ему просто неохота было возиться с окровавленным и бесчувственным телом, но он, бросив беглый взгляд на Дэвиса, признал его мёртвым.
  Монахи, что принесли его в лекарню сообщить о том, кто он таков, чей и как его имя не смогли, так как седоусый верховой сильно торопился и просто сдал его, можно сказать, с рук на руки, как поклажу. Горе-врачеватель повелел отнести его в скудельницу. В скудельницу относили тела тех, кого не могли опознать. Там они в зимнее время иногда лёживали неделями, прежде чем находились желающие предать их погребению. Туда оттащили и Дэвиса, сложили вместе с остальными усопшими. Там, пожалуй, он и замёрз бы и действительно помер, если б не услышали его стоны сторожа, обходившие монастырь.
Когда Дэвиса принесли в дом воеводы, у Агафья подкосились ноги при виде его бессильно мотающейся светловолосой головы.
- Кыш отседова, - прикрикнула на неё Клычиха, - Девки, уведите её, негоже ей на это всё глядеть!  - и снова принялась распоряжаться, - Резальника зовите! Марья, опий готовь, да красавки не забудь настойку.
Пришёл резальник со своим инструментом.
Агафья никуда ни ушла, так и осталась за закрытой дверью горницы, то рыдая, то начиная  шептать молитвы. А за дверью происходило что-то страшное. Агафья в ужасе закрывала уши, чтобы не слышать этих душераздирающих воплей.
- Агаша, пойдём, девонька, пойдём, успокойся! – уговаривала её сестра Клычихи, Арина. Полная женщина с кротким, вечно, будто заплаканным лицом. Но Агафья не слушала её, продолжая стоять под дверью, трясясь, как осиновый лист и до крови кусая себе пальцы. «Давидушка, потерпи, родной мой, потерпи!», – шептала она.
А когда всё закончилось из-за двери появилась Клычиха – страшная, волосы взлохмачены, рукава засучены, большие, сильные руки в крови, замаран кровью и передник. Она схватила Агафью своими окровавленными пальцами за косу, - Пущу! Только если заорёшь или завоешь – прогоню! Поняла? – пригрозила она, тяжело дыша.
– Поняла! – Агафья, бросив на неё полный благодарности взгляд, кинулась туда, к нему и больше уже не отходила. Убирала, мыла, перевязывала, отпаивала целебными травами, буквально раздувала в нём искру жизни. И Дэвису пришлось довериться ей, её чутким и нежным рукам, позабыть про стыд, словно она сделалась частью его самого.
- Негоже девке-то – ворчала сперва Клычиха, - с мужским естеством вошкаться.
- Так ведь это тоже Господь создал, - возражала Агафья, - Значит, нету тут ничего скверного?
Клычиха не находилась, что ответить и вспоминала, как и она выхаживала в молодости своего израненного мужа Илющеньку. Смахивала со своих светлых глаз крупную слезу и оставляла Агафью наедине с полюбившимся чужеземцем.
  А у Дэвиса не было выбора, как только принять эту непомерную любовь. Агафья и жизнь стали для него на какое-то время одним и тем же понятием.
«Возьми мою силу, я отдаю её тебе. Я очень сильная.» - шептала она, прижимаясь своими прохладными губами к его, запёкшимся от жара, словно вдыхая в него жизнь. Странно было это, трястись в лихорадочном ознобе и  испытывать ещё дрожь любовной страсти, плавать в дурмане целебных снадобий и её безумно-ласковых речей.
«Агаша, помилуй, мне только руку отрезали», - молил он, опутанный сетями её русалочьих волос, околдованный её ласками.
 Бессонными ночами отсечённая рука ныла так, что он чувствовал каждый сведённый судорогой палец, которым не мог пошевелить. Его уже рвало от опия и от дурмана, а от боли по-прежнему хотелось лезть на стену.
  Агафья ночами напролёт терпела его ругательства на всех известных ему языках, заговаривала его своими россказнями, даже пела песни низким красивым голосом и Дэвис, словно весь уходил в этот голос, растворялся, покидая своё измученное тело и, наконец, засыпал, уткнувшись в её плечо, чувствуя на своём пылающем лице её дыхание.
  А когда просыпался, то находил её рядом, свернувшуюся калачиком на широкой скамье и долго боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ненароком, разглядывая её короткий нос, покрытый бледными веснушками, длинные каштановые ресницы, ещё почти детские припухшие губы, маленький упрямый подбородок. Ничего примечательного не было в её лице, но оно начинало казаться Дэвису совершенным.
  Любил ли он Агафью или нет – уже не имело значения. Главным было то, что его за все двадцать четыре года жизни никто никогда так не любил. И он не знал, что делать ему с этим нежданно-негаданно свалившимся счастьем, с грустью понимая, что ни чем не заслужил эту любовь и ни чем не может за неё отплатить.
«Господи! – спрашивал он, - Неужели,, я об этом просил? Неужели, тайно желал этого? Наверное, когда-нибудь раньше, действительно, желал. Но зачем Ты мне дал это сейчас, когда научился я без этого всего обходиться? И что мне теперь со всем этим делать?»
  Дэвис видел, что лицо Агафьи осунулось и взгляд не тот, что прежде – в нём усталость и отчаяние. Он догадывался, что в её жизни происходит что-то неладное, но она не открывалась, напротив, она, казалось, поставила  цель оградить его от всех, кто только мог принести недобрые вести.
  Даже Мишку, который заглядывал то и дело с подвязанной рукой, Агафья быстро выпроваживала, не давая и слова сказать, даже суровый  воевода не решался нарушить его покой. Дэвис был, словно у неё в плену, и покорно наслаждался этим пленом, понимая, что какая-то высокая цена заплачена за эту возможность быть вместе, хотя и страшился  узнать эту цену.

***

Однажды утром он, проснувшись, вместо Агафьи обнаружил стоящих около своей постели двоих детей – мальчика и девочку.  Мальчику было лет пять, а девочка несколькими  годами постарше с белобрысой косичкой, похоже на крысиный хвостик.
- А тебе руку отрезали? – спросил мальчик, показывая на бесформенную повязку на левой руке Дэвиса.
- Илюша! – девочка толкнула брата локтём, - Пойдём, нельзя тут.
- Ничего, кузнец новую руку сделает, - отвечал мальчику Дэвис, садясь на постели.
- Железную?
- Железную.
- А это больно? – помолчав, участливо спросил мальчик, не обращая внимания на сестру, которая чувствовала себя неловко и тщилась его увести. Впрочем, видно было, что любопытство распирало и её.
- Нет, щекотно немного. – заверил его Дэвис.
- Деда сказал, что ты татарскую саблю голыми руками схватил, а самого татарина зарубил, - в голосе мальца послышалось восхищение.
- Деда?
- Наш дед – воевода, - важно сказала девочка, - Его все боятся.
- А я от няньки убежал! – похвастался мальчик.
- Он буквы учить не хочет, - ехидно пояснила сестра, показывая на вощёную дощечку и палочку у брата в руке.
- Буквы? Но почему? – удивился Дэвис.
- А я их и так знаю! – пренебрежительно махнул рукой мальчик.
- Знаешь? Сейчас проверим. Держи дощечку, а я буду писать. – Дэвис нацарапал на дощечке букву, - Это что за буква?
- Аз! – ответил мальчик.
- Верно. А это? – Дэвис нацарапал ещё одну.
- Тоже «Аз».
- Нет, не «аз», а греческая «альфа». А это?
- «Альфа»?
- Нет, это латинская «А».
- Так они похожие! – удивился мальчик.
- Вот видишь, пишутся одинаково, а звучат по-разному, а ты говоришь – знаю, - Дэвис легонько стукнул палочкой мальчишку по кончику носа.
- Эт что тут? Геть отседа, писклявые, – в гридню вошёл воевода Клык, что-то держащий под мышкой. Детишки торопливо проскользнули в дверной проём за спину воеводы и исчезли в сенцах.
- А-а, сукин сын инглицкий, очухался, наконец!  – громогласно заявил тот с порога. Дэвис уже привык к подобной манере воеводы общаться и не выказал удивления. Ему даже стала нравиться эта грубость – чем-то напоминало его отца, который тоже не любил стесняться в выражениях.
- Это ж как надо было отморозиться, чтобы от холопа литвинского не отличаться? - с ехидством продолжал Клык, присаживаясь напротив Дэвиса на табурет, - Это ж как надо было постараться в скудельницу угодить?
- Слова заветные из головы вылетели, - сокрушённо отвечал Дэвис.
- То-то вылетели. А я потом из-за тебя весь город, бл…ть, наизнанку вывернул. Ты не обижайся, но таких м…ков, как ты, я ещё не видел.
Дэвис и не думал обижаться на этот пассаж воеводы, так как знал уже и о гибели Юрия и о том, что Клык приютил Агафью и Михаила, попавших из-за этого у князя в немилость. Знал и о том, что воевода сам на руках притащил его в свой дом, предварительно высказав игумену монастыря все свои наилучшие пожелания.
- На, забери, саблю свою, - Клык протянул ему саблю, завёрнутую в холстину, ту самую, что Дэвис подарил Есурге. Дэвис вопросительно взглянул  на него.
- Нет больше Есурги, - пояснил Клык.  – Князь осерчал в тот день, велел баскаков порешить.
- Жалко Есургу. Зря, –  с искренним сожалением  сказал Дэвис.
- Жалко у пчёлки сам знаешь где. Хорошо ещё у них там в Орде замятня началась. Есурга из тех, оказался, а там сейчас эти. Дары туда отправил, да придурков, что над Есургой поусердствовали. Саблю вот забрал, возьми, тебе пригодится.
- Не знаю, - Дэвис пошевелил замотанным обрубком левой руки и опустил голову.
- Брось, подумаешь, долонь отрезали,  - махнул рукой воевода, понимая, что чувствует сейчас Дэвис, - вон дружинник мой Рекута дрючок приделал и дрючком этим с седла стаскивает – любо-дорого поглядеть. Никакой долони не надо! Главное, голова цела и то, что бабам на потеху.  – Клык нарочно балагурил. Что-то натянутое и неестественное было в его весёлом тоне, в его грубоватых шутках. Дэвис почувствовал это.
 – Бабы-то, гляжу, без ума от тебя. А у меня в доме как на грех одни бабы. Тебя притащил, ровно козла в огород пустил… – продолжал воевода.
- Агапэ где? – резко спросил вдруг Дэвис и сердце заныло у него от дурного предчувствия.
  Клык стрельнул на него глазами из-под косматых бровей, точно ждал этого вопроса. Он хрюкнул расплющенным носом, отвёл глаза в сторону и медленно произнёс – С Агафьей тут такие дела. Рославль её родичи отстояли, князь Роман из Брянска на подмогу пришёл, Фёдор Чёрный убрался восвояси. Да отец её тяжко ранен был и от раны вскоре скончался. Теперь князем в Рославле брат её старшой, Андрей Василькович. Есть ещё Дмитрий Василькович, но тот в Чернигове, вроде как не у дел. Ну у Андрея-то на Агафью совсем другие планы. Он тогда ещё приезжал, - Клык вскинул на него глаза и Дэвис понял когда,  - буянил, рвался сюда, да я его осадил. Хотел Агафью силой увезти, да куда там, не вышло. Она в тебя вцепилась намертво. Договорились, что позволит он ей тебя выходить, а уж потом она по его воле пойдёт. Слово дала. Ну вот, теперь снова приехал. У князя Олексы сейчас гостюет и Агафья туда за ним пошла.
- Понятно, - Дэвис вскочил на ноги и ринулся к двери, - Помоги одеться. Пойду, потолкую с ним.
- Парень, тебе это надо? – проникновенно спросил  его Клык, - Тебе мало досталось? – кивнул он на искалеченную руку Дэвиса. – Это их дела семейные, не лезь туда. Ей-богу, такого дурака ещё не видывал, чтоб без п….лей как без пряников.
- Одежду мою отдавай! Слышишь? – Дэвис схватился за саблю, глаза его стали белыми от злости.
- Сидеть! – загремел воевода, вставая с табурета, - Забыл, что тебя сюда полуголого притащили в Мишкином плаще? А? Какую твою одежду? На тебе сейчас мои порты и рубаха моя! Остынь уже и глазами на меня не зыркай! К обеду будет здесь князь Андрей! Наговоритесь! - воевода, побагровев, перевёл дыхание.
Дэвис сник – эта вспышка стоила ему многих сил. Левая рука запульсировала болью.
 - Прости меня, - виновато сказал он, бросая саблю и присаживаясь обратно на скамью, служившую ему постелью, - Прости, пожалуйста, не хотел я. Не знаю, что это на меня нашло.
- Ладно, - примирительно сказал Клык, успокаиваясь, - Ты сам-то что думаешь?
- Я не какой-нибудь… - Дэвис запнулся, подбирая слова, - обманщик, который мимо идёт?
- Проходимец, - подсказал воевода.
- Да, я не проходимец. Я понимаю, на что она ради меня решилась. Всё это – люди молвят, слухи, сплетни – для девушки очень плохо. Я, Бог видит, не искал ничего такого, но так случилось, ничего не поделаешь. Вот ты говоришь– уходи. А как можно теперь уйти? Пообещал тогда, перед тем как к татарам идти, жениться на ней, думал – убьют на следующий день и всё, нет обещаний. Теперь я обязан ей, жизнью обязан. Разве можно её обмануть? Теперь я должен быть рядом с ней до конца, она это заслужила.
- А ты, стало быть, награда по заслугам, - усмехнувшись, хрюкнул воевода.  - Только у её братца на этот счёт другие соображения. Поэтому и про обещания можно забыть – не судьба, значит, никакого обмана. Ну, какая твоя вина, ежели родня против? Ничего ты не должен и не обязан.
- Всё не просто.  – Дэвис грустно усмехнулся, - Понимаешь, меня никто никогда так не любил. Это Богом дано. Если я этот дар Божий не сохраню, не поберегу – потом всю жизнь жалеть буду, никогда не прощу себе, – он вздохнул, - И чем, я этому князю не хорош? Я – умный, красивый. Ещё… Как это, когда смелый и удачливый?
- Удалой, - подсказал Клык.
- Да, удалой.
- И скромный,-  снова подсказал воевода уже с сарказмом.
- Да, я скромный, - согласился Дэвис, словно не замечая сарказма, - Что со мной не так?
- Ну, уж не знаю, что с тобой не так? – покачал головой воевода, оглядывая его хитро прищуренным глазом.
- Очень смешно? Думаешь, я совсем дурак? Не понимаю? Титул, богатство, земля – вот что им нужно. А я кто? Изгой ведь, так? Он ведь об этом говорить придёт, и что я отвечать?
- Ну, ты хватил. Изгой. Раз не дурак, найдёшь, что ответить. А титул и добро – сам знаешь, это дело наживное.

Продолжение: http://www.proza.ru/2018/01/05/2167