Нам нужна победа и за ценой не постоим

О начале войны с фашистской Германией Степан узнал только через три дня после её начала, вернувшись с напарником после обхода по сосновым лесам в Карелии на базу. В конторе возбужденные мужики обсуждали последние неутешительные вести с фронтов. Наши войска отступали, оказывая ожесточенное сопротивление, но и неся большие потери.  Степан со своим огромным ростом был на голову выше всех,  был крепкий телом и не менее крепкий духом. Своим сочным басом  он попросил всем не галдеть, а одному ввести их с напарником  в курс дела.  Все успокоились, и начальник лесоучастка рассказал, что рано утром 22 июня фашисты напали на нашу страну. Вероломное нападение сказалось, враг наступал по всем фронтам. Но лично он, начальник, считает, что скоро наши подтянут резервы и начнут изгонять врагов с нашей территории. Не все с этим согласились, ссылаясь на то, что Германия за два месяца разбила французскую армию, вторую по силе в Европе.  Но начальник сказал, что война войной, а план выполнять надо. И пока не поступило никаких распоряжений, все должны работать на своих местах.

Нехотя все стали расходиться, чтобы заняться делом. Идущий рядом со Степаном пожилой работник лесоучастка, воевавший с германцем на фронте в прошлую войну, рассуждал:
- Немец хороший вояка, его шапками не закидаешь. Трудно нашим будет, и если такие потери на фронте, то одной мобилизацией призывного  контингента не обойдешься. Ты как думаешь, Степаныч? – обратился мужик к Степану как человеку с высшим образованием. Тот прошел несколько шагов и ответил:
- Михалыч,  мне не довелось служить, в мои молодые годы всеобщей воинской обязанности не было, её же в 39-м ввели. Повоевать не пришлось по малолетству, в 20-м только 14 исполнилось. Так что я ничего утверждать не могу. Но то, что Гитлер и Польшу разбил очень быстро, и Францию, говорит, что армия в Германии сильная. Да уже и повоевать успела, научилась. Это не на маневрах войну изображать.
- Правильно ты соображаешь, Степаныч, разумный ты мужик, в корень зришь, - завершил разговор мужик, и стал прощаться. Ему надо было идти на рабочее место, а Степану в общежитие для работников, чтобы отдохнуть немного после долгого нахождения в лесах.

Лежа на своей койке в общежитии, Степан решил отбить телеграмму жене Клаве, которая с тремя детьми осталась в Ленинграде, где она, потомственная ленинградка, работала в  отделе кадров знаменитого Эрмитажа.  Старший сын закончил в этом году школу, Степану из-за работы не удалось поздравить сына с аттестатом. Собирался пойти в военное училище, стать офицером. Это сейчас нужно стране, но и опасно. А младшие парни еще в школе должны учиться. Но как оно будет с этой войной, он не знал, и с такими тяжелыми мыслями уснул.  Но спать долго не пришлось. Через полтора часа его разбудили и велели идти  к начальству.

Придя в контору, злой от недосыпания, Степан получил новое указание.  Завтра он должен с двумя  работниками выйти на дальний участок для обследования участка леса на предмет сохранности корабельной сосны от всяких паразитов.  Его начальник, умудренный большим житейским опытом, имел привычку всегда  вовремя обедать и приговаривать – война войной, а обед по расписанию. Много лет назад он служил на флоте матросом, и их там кормили строго по часам.  Вот и сейчас, наскоро переговорив со Степаном, он заторопился домой, где его ждал обед.  Мужик он был прижимистый, за глаза его называли «куркулем», но добрый, из него подчиненные веревки вили.  Это не нравилось Степану, который был дисциплинированный и ответственный работник.  Но пока он еще не был начальником, хотя ему уже намекали, что пора принимать командование лесоучастком на себя. И вышестоящее начальство, и сами работники, которым нравился этот работящий и добросовестный великан.

Собираясь к завтрашнему выходу, Степан вспоминал, как, будучи студентом  первого курса лесотехнической академии имени Кирова, влюбился в крохотную девчонку из Ленинграда, у которой спросил  нужный ему адрес. Он проводила его до этого дома,  резонно заметив, что найти его в хитросплетениях некоторых старых домов рабочей окраины города будет непросто. И своим  щебечущим голоском за несколько минут очаровала деревенского парня из Тверской губернии, что он тут же назначил ей свидание, и через месяц они поженились, а еще через 9 месяцев у них родился сын.  Клава так и осталась худенькой молоденькой женщиной, хотя была на 4 года старше Степана, но по сравнению с огромным двухметровым мужем выглядела пичужкой. Но очень красивой, хоть портреты с неё пиши и выставляй в Эрмитаже, где она стала работать.

Степан с раннего детства любил ходить в лесу, прекрасно разбирался во всех деревьях,  кустарниках родного края, и поэтому поступал в лесотехническую академию вполне осознанно, чтобы в будущем помогать родной природе бороться с человеком. У Степана отношение к каждому дереву было,  как к родному сыну, он болел, когда видел по человеческой глупости погубленное дерево.

Возвращаясь с очередного выхода «в поля», как говорили  лесотехники, они первым делом интересовались, как дела на фронтах.  Ситуация не радовала. Немцы захватили Минск, Смоленск, Вильнюс, Ригу, приближались к Ленинграду и Киеву.  Степан узнал, что уже немало молодых людей призвали на военную службу, и они  уехали из поселка.  35-летнему Степану стало казаться, что на него косо смотрят его коллеги по работе, мол, почему ты не на фронте? Но, как сказал ему начальник, на Степана, как редкого и нужного для народного хозяйства специалиста, есть бронь. Об этом сообщено в райвоенкомат по месту жительства в Ленинград,  и  его фронт сейчас проходит в лесах Карелии.  Как ему сказал начальник:
 – Война войной, а мир все равно настанет. И с чем мы останемся?  С загубленными лесами не только в западных районах страны, где идут бои, но и здесь, в Карелии? А из чего будем делать бумагу на книжки для детишек? А еще много чего другого, что делает из леса наша промышленность.  Так что не рыпайся, Степаныч, и делай свое дело.  Сталин знает, куда каждого из нас послать.

Это был самый веский аргумент – Сталин знает!  Но Степана волновало отсутствие писем от Клавдии. В последнем, полученном еще в конце июля, она сообщала, что старший сынок  в военном училище, двое младших помогают ей упаковывать экспонаты Эрмитажа к эвакуации. Что в Ленинграде ввели талонную систему на получение продуктов,  и она получила талоны и на него, Степана, так что они не голодают.

Степан знал, что многие страны Европы пошли войной на его Родину. И итальянцы, и венгры, и румыны. Даже финны, которые немало получили от нас зимой 40-го года, тоже наступают на его Ленинград.  Как  армии  без помощи всего народа устоять?  А его вновь и вновь посылают охранять леса в Карелии. А если немцы и финны победят, кому эти леса достанутся?  Но связи с Ленинградом у него не было, и как он вскоре узнал, и не будет – город окружен врагом со всех сторон.

Будучи человек дисциплинированный, Степан не мог нарушить приказ – работать на своем месте! А так бы он пешком пошел бы пробираться в Ленинград, к своим близким.  Работа там ему бы, здоровенному мужику, нашлась бы.  Но после одного разговора с приехавшим в поселок эвакуированным из Ленинграда доцентом,  он задумался.  Тот, уже седой как лунь, старичок, рассказал:
- Степан, куда вы собрались? Город в осаде и когда её снимут, неизвестно. Продовольствие подвозить не на чем,  народ уже начал голодать.  Вашу пайку получают дети, и это хорошо. А доберетесь вы туда, что они будут получать? Все будете голодать. В городе остались только те люди, кто нужен для обороны города и работы некоторых предприятий. Какую работу вы, лесотехник, собираетесь там выполнять? Гробы делать для убитых от бомбежек?  Или братские могилы копать? Нет, вы тут нужны, Сталин знает, что делать.

И Степан продолжал работать, не покладая рук. Он выполнял работу за двоих-троих, и лишь на  работе забывался от тяжких дум о своих близких.  Тем более что и сводки Совинформбюро, но главное, людская молва  доносила все более страшные слухи о ситуации в городе – колыбели революции.  Все чаще  более старшие контингенты мужского населения их поселка одевали  одежду похуже и убывали в районный центр, чтобы там стать солдатами Рабоче-Крестьянской Красной армии.  Но тяжело было и в тылу.  Ввели нормирование потребление хлеба для населения, что было очень тяжело для огромного, с хорошим аппетитом Степана. Он только во время выходов на лесные участки и жизни в зимовьях,  устроенных по всему огромному лесному массиву, мог более-менее неплохо поесть за счет употребления в пищу диких животных и рыбной ловли.  Но после того, как выпал снег, количество выходов в лес уменьшилось, и Степану временами приходилось элементарно голодать. Его выручал в такие дни его начальник, у которого были еще неплохие запасы продуктов на зиму.  Зима прошла в тяжелом труде, с недосыпом и недоеданиями, но радовало то, что немцев отогнали от Москвы.

Но тревога за свою семью, оставшуюся в блокадном Ленинграде, в полной неизвестности, заставила Степана в конце мая 1942 года обратиться к своему начальнику и попросить месяц отгулов, чтобы попытаться пробраться в Ленинград и найти близких. И начальник пошел на это, видя, сколько сил потратил этот двухметровый гигант зимой, в самые сильные морозы.  На перекладных Степан добрался до железной дороги Мурманск-Москва в Кандалакшу, потом через Кемь и Кондопогу доехал до Петрозаводска.  Дальше пришлось добираться снова на перекладных до Ладожского озера.  А там на катере, который тащил на буксире баржу с грузами для Ленинграда, он доплыл до западного берега озера. Ему повезло, было дождливая погода, низкая облачность,  и немецкие бомбардировщики не висели над караваном барж. 

И вот они идет по знакомому много лет городу и не узнает его. Многие здания превратились в развалины, часть зданий была закамуфлирована и не была похожа сама на себя.  На стенах некоторых домов висели таблички, что эта сторона более опасная при артиллерийском обстреле, и хотя никакой стрельбы не было, он переходил на другую. Транспорт почти не работал, и Степан решил, что он своим широким шагом быстрее доберется до дома.

Вот знакомый угол дома. Остается войти в арку под домом,  и он увидит знакомый подъезд.  Защемило сердце, когда он увидел свой дом, один из подъездов которого был завален обломками кирпича от попавшей в здание немецкой бомбы. Но его подъезд был в другой стороне дома и уцелел.  И вот Степан стоит у знакомой двери на третьем этаже.  Звонок не работает, и поэтому он громко постучал в дверь.  Ему никто долго не открывал. Наконец слабый то ли женский, то ли детский голос спросил: «Кто там?».  У Степана перехватило горло,  и он почему-то негромко сказал: «Это я, Степан».  Дверь приоткрылась,  и на него уставился глаз на уровне его поясницы.  Степан присел на корточки и спросил: «Ты не узнаешь меня, Вовка? Я это я, твой папка.»  Он узнал своего младшего сына.  Тот  открыл и бросился на шею отцу, причитая: «Папка, папка, где ты так долго был? Мы уже не думали, что ты живой. Мамка часто плакала по ночам».

Потом Степан угощал своего сына теми продуктами, что его снабдил в дорогу его начальник, и он почти не притронулся к ним, зная, какой голод в родном его городе.  Но объедаться сыну он не разрешил, чтобы не случилось болей в животе от непривычно  обильной пищи.  Вовка рассказал, как они с мамкой и старшим братом Петькой пережили эту ужасную зиму.  Холодную и голодную первую блокадную зиму в Ленинграде.  Они все вместе работали в Эрмитаже, упаковывая экспонаты музея для эвакуации. Вовка сказал, что мамка и старший брат поехали в пригород города, чтобы набрать хвороста и  натопить буржуйку в одной комнате, где они и пережили всю зиму, тесно прижимаясь друг у другу.  Степан видел, что его младший сын чуть порос, но был очень худой. Подумал, что и Клава, и Петька тоже, видимо,  такие же худые из-за пережитой голодной блокады.

Но когда они вместе появились на пороге квартиры, он увидел буквально два обтянутых кожей скелета своей жены Клавы и 15-летнего сына Петьки.  Объятия, поцелуи, бесконечные разговоры в единственной жилой комнате из большой коммунальной квартиры.  Жена рассказала, что некоторые их соседи смогли попасть в число эвакуированных из города, а остальные умерли от голода и холода в суровую зиму 41-42 года.  И им очень помог тот паек, который полагался Степану как жильцу этой квартиры.  Клава не раскрыла семейный секрет, что её муж не находится в городе, и поэтому всю зиму получала на него паек.

Привезенных мужем продуктов бережливая Клава растянула почти на месяц, давая немного больше обычного дневного рациона. И когда Степану настало время возвращаться,  она даже чуть-чуть собрала ему в дорогу.  На все уговоры мужа попытаться вместе выехать из города женщина категорически отказалась, сказав, что коль от Москвы отогнали немцев, то и от «колыбели революции» Ленинграда отгонят и снимут блокаду.  За дни, что Степан пробыл в городе, он увидел  и бомбежки, и артиллерийские обстрелы Ленинграда. Плывя на катере с пустой баржей на буксире по Неве и по Ладожскому озеру, Степан гадал, увидит ли  своих близких через год. На этот раз караван баржи попал под бомбежку немецких бомбардировщиков, но умелые маневры капитана катера помогли от прямых попаданий бомб, хотя их неоднократно окатывали с головы до ног брызги от недалеких попаданий бомб в воду.

Вернувшись на работу, Степан стал усердно нагонять, что было упущено за почти месяц его отсутствия.  Посаженные несколько лет назад саженцы корабельной сосны вытянулись, окрепли, и ему приходилось меньше опрыскивать их, чтобы  на них не завелись паразиты. Его начальник с большой радостью встретил своего подчиненного, расспросил и о том, как он добирался, и как живут ленинградцы. Все охал и охал, приговаривая, что это же сколько придется восстанавливать после войны, как будто Советский Союз её уже выиграл. А между тем события на фронте не радовали. Немцы рвались к Сталинграду  и на Кавказ, к бакинской и грозненской нефти.  И когда в конце ноября Совинформбюро сообщило, что наши войска окружили немцев в районе Сталинграда, на душе всех работников и жителей лесхоза стало легче.

А когда они услыхали о победе наших войск под Курском, радости их не было предела. Но вскоре Степан получил весточку от жены, которая сообщала, что их старший сын погиб смертью храбрых. Степан думал, что сын еще в военном  училище, но оказалось, что в тяжелые дни отступления к Волге и Кавказу в училище был ускоренный выпуск, и сын Николай попал в противотанковую артиллерию и воевал на Курской дуге, где и сложил свою голову.  И тут Степан решил, что он должен уйти на фронт, чтобы отомстить фашистам за убитого сына. Никакие уговоры начальства изменить его  решение не могли.  Он поехал в райвоенкомат и, показав там письмо своей жены и похоронку на сына, потребовал, чтобы его зачислили в ряды Красной Армии.  Военком долго сопротивлялся, ссылаясь на имевшуюся у Степана  бронь, но потом под напором этого великана вынужден был отступить.  Стал гадать, куда же послать воевать этого громилу. В танк он не влезет, из окопа будет видна его голова. Но потом вспомнил, что пришел приказ набирать солдат в железнодорожные войска. Немцев погнали на запад, а тысячи мостов были разрушены и нашими бомбежками, и взорваны немцами при отступлении.  Узнал, что Степан хорошо разбирается в свойствах деревьев, военком решил направить его в формирующиеся части железнодорожных войск.  Найти подходящую для такого великана форму не смогли, и первое время Степан ехал в воинском эшелоне в своей одежде.  Но потом и ему подобрали шинель, гимнастерку, галифе, сапоги, которые дольше всего искали. 46 размер ноги встречался нечасто.

Так Степан попал на фронт. Не в передовые части, там от необученного солдата толку мало, а в тыловые, на восстановление мостов. Но это оказалось не менее опасным, чем пребывание на фронте.  Постоянные бомбежки только что восстановленных мостов немецкими Юнкерсами, которых все звали «штука», с их воем при пикировании и очень точными попаданиями были не менее опасными, чем артиллерийские обстрелы окопов на передовой.  Исполнительного и трудолюбивого солдата, хорошо знающего породы деревьев и выбиравшего самые прочные для восстановления железнодорожных мостов, да еще с высшим образованием, быстро назначили командиром отделения и присвоили звание сержанта.  Так что у Степана появились уже подчиненные, и не просто, а очень исполнительные. Попробуй поспорь с таким великаном, у которого кулак размером с котелок.

Трудно приходилось нашим железнодорожным войскам. Немцы при каждом удобном случае старались разбомбить  возведенные с большим трудом мосты, чтобы нарушить подвоз в действующую армию вооружений, боеприпасов и продуктов питания.  Но, тем не менее, они справлялись с приказами вышестоящего командования, и на груди Степана уже висело две медали.  А за восстановление моста через Вислу Степана наградили Орденом Отечественной войны.  Как не наградить такого богатыря, который работал за двоих – и за командира отделения, и за рядового солдата. Первый лез в холодную воду, подавая пример своим подчиненным. И все ремонтные работы его подразделением выполнялись с высоким качеством.  Командир всегда ставил в пример Степана и его отделение.  И хотя многих его боевых товарищей ранило при бомбежках, а кого-то и убило, но Степан был как заговоренный – ни царапины. Он всегда говорил: «У немцев металла не хватило, чтобы отлить на меня бомбу, вон я какой большой».  И как сглазил.

Это случилось во время Висло-Одерской наступательной операции 1-го Белорусского фронта в феврале 1945 года. Войска наступали стремительно, расходуя много боеприпасов и теряя в боях технику.  Требовалось постоянно пополнять запасы, и воинские эшелоны шли один за другим.  Фашисты, зная, что пути коммуникации важнее даже уничтоженных танков на поле боя, бросали свои лучшие бомбардировочные части в атаку на мосты в тылу Красной Армии.  Атаковали они мост, только что восстановленный после предыдущей бомбежки.  Юнкерсы неожиданно вывалились из низко плывущих облаков и с воем стали пикировать. Степан увидел, как от бомбардировщика отделилась небольшая точка и стремительно понеслась прямо на него, увеличиваясь в размерах. Степан успел подумать: «Вот гады, и на меня бомбу отлили», и прогремел взрыв. Это последнее, что почувствовал сержант.

Очнулся он через несколько дней в госпитале.  Над ним склонилось красивое лицо молодой женщины в белом халате, которая сказала: «Очнулся, родимый», и громко прокричала кому-то: «Доктор, больной открыл глаза».  Через минуту уже пожилой мужчина в белом халате наклонился над ним, и взял руку, чтобы пощупать пульс. Потом он сказал той молоденькой женщине, что первая увидела его открытые глаза: «Пульс слабый, продолжайте капать растворы».  Потом обратился к Степану: «Ну,  все дорогой, самое страшное уже позади. Надо поправляться, солдат». Хотя Степан был сержантом, такое понижение в звании доктором не обидело его. Тот вложил в это слово желание подчеркнуть, что настоящие солдаты не сдаются.

Не сдался и Степан, когда увидел, что стал чуть ли не на метр ниже. Обе его ноги были ампутированы почти до паха.  Почему так случилось, рассказал замполит части, который навестил его в госпитале. Оказалось, что пока разобрали завалы моста и освободили ноги Степана от упавших на них конструкций, прошло много времени.  Началось омертвление  тканей ног, так называемый «синдром длительного сдавления». Замполит, чтобы выговорить эти новые для него слова, даже заглянул в свою записную книжку. И чтобы спасти жизнь Степану, пришлось пожертвовать ногами. Но зато живой, а протезы можно сделать.

Написал о своем ранении Клаве как есть.  Мол, остался без ног. Если нужен тебе такой калека, приезжай, забери. Если нет, не обижусь. И стал ждать ответ, хотя был уверен, что жена его не бросит.  Так и случилось.  Клава поддерживала его в письмах, писала, что скучает без него, и как только будет можно, приедет и заберет.  И как только прогремели победные Салюты, через неделю на пороге его палаты  госпиталя, который был в Польше, появилась Клава, чуть поправившаяся с тех пор, как он её  видел последний раз.  Привезла ему подарок – красивые итальянские туфли нужного ему 46 размера. Когда  Степан спросил жену: «Ты зачем туфли купила, Клава? Как я их носить буду?», та, целуя исхудавшее лицо мужа, ответила: «Да не могла пройти мимо, когда в Москве один старичок предложил. Ты ведь до войны всегда о таких мечтал». Степан с усмешкой промолвил: «Так то до войны было.  А сейчас они безногому зачем?». Но жена настаивала: «Мы их к протезам прикрепим. Чтобы ты был как на своих ногах».

Началось их путешествие домой, в Ленинград.  Из госпиталя до автомобиля, который увез Степана с Клавдией на вокзал, безногого инвалида донесли санитары госпиталя. А вот потом  Клавдия намучалась, уговаривая мужиков донести мужа до вагона.  Народ то был в основном раненый, солдаты в своих шинелях, кто с перевязанной рукой, кто хромой. Но,  тем не менее, оказались они в поезде, который шел в Россию. Было несколько таких же тяжелых пересадок с поезда на поезд, пока они не приехали в родной город Клавы.

Дома началась у них новая жизнь и совсем другие, новые отношения... Сыновья смастерили для отца деревянную тележку, 2 деревянных утюжка, которыми он при передвижении отталкивался  от "землички родимой". Протезы при такой высокой ампутации невозможно было закрепить на бедрах.  Не понадобились  красивые итальянские туфли.

В течение года его нашли 2 ордена и повестка из Собеса, где ему  настоятельно предложили переселиться в Дом-интернат для инвалидов войны, открытый на острове Валаам. Сторонними путями  Клава узнала, что на острове в полуразрушенном Спасо-Преображенском монастыре в кельях на 10-15 человек .собирают всех инвалидов с города и области, чтобы они не портили своим видом классическую красоту Ленинграда. Клава встала  «на дыбы», но после ласково-угрожающих переговоров, они согласились провести там курс лечения: вдруг у Степана новые ноги отрастут...
Как этот  год лечения вынес Степан Степанович - никому не известно. Сам он никогда ни одним словом не намекнул ни о чём плохом. Но когда  Клава через год забрала его домой,  усушка-утруска составила больше 40 кг.

К этому времени в большой коммунальной квартире жило уже три семьи. Оба сына закончили школы, потом один за другим полиграфический техникум, женились и заняли пустующие рядом квартиры.   Были сыновья Степана работящие, пользовались уважением в трудовых коллективах.

День Победы в 1950 году  семья отмечала широко: к этому времени у них родилось уже 5 внуков, появилась своя машина (сыновья переоборудовали "Победу" под ручное управление), Степан Степанович освоил профессию наборщика в типографии. Профессия вредная, но хорошо оплачиваемая. Первый тост за праздничным столом прозвучал такой: «За тех, кто не вернулся из боя!», второй - «За нашу Победу над фашистами!», третий – «За Победу над собой!», четвёртый – «За Мир на всей Земле!», пятый – «За матерей и за любимых, которые любят нас больше себя!».  И хотя тостов было много и выпивалось тоже немало, но все мужчины в семье Степана, крепкие и сильные, ростом чуть пониже отца, были  трезвые.

Порядок тостов соблюдался безукоризненно много лет.  Все родственники Степана из Тверской области,  приезжающие в гости, всегда находили в этой гостеприимной коммуналке кров и человеческое тепло.  Степан возил их на своей машине по городу, показывая, как хорошеет после войны Ленинград, выдержавший все – и бомбежку, и артиллерийские обстрелы, и блокаду, и голод.  И много лет еще все видели очень крепкого и седовласого мужчину на тележке, отталкивающегося от земли «утюжками», добираясь до автомобиля. А в прихожей их квартиры стояли  прекрасные итальянские туфли 46 размера, которые никто никогда не носил - с ними и похоронили Степана.