Хорошие парни тоже иногда плачут

       Майк сидел за письменным столом. На столе белыми кляксами в полном беспорядке лежали листы бумаги. Какие-то из них были исписаны неровным почерком, а другие – совершенно белыми. У него было много времени, чтобы исписать их все какими-то глупыми, несуразными историями всего лишь одной, обыкновенной любви, которая  когда-то принадлежала ему. Уже долгое время он сидел вот так среди всего, что назвал бы хламом, и не мог понять, больно ли ему. На поверхность из затуманенного алкоголем разума, будто пробравшись сквозь туман, устилающий спокойную водную гладь, всплывало так много воспоминаний. Какие-то совсем выцветшие, почти черно-белые, а иногда и вовсе с помехами, пробелами, черными пятнами – не рассмотреть ни лиц, ни декораций; не расслышать слов из губ, кажется, дрогнувших в попытке что-то произнести; не восстановить чувства от прикосновения к руке, от слияния губ, от жаркого шепота. Все было знакомым, но таким далеким, что возвратить было уже невозможно. Майк курил, внимательно вглядываясь лишь в один эпизод из прошлого, который сохранился в памяти, возможно, потому что произошло это всего лишь пару дней назад. И был  слишком ярким, пугающе отчетливым, что даже если бы Майк вдруг захотел его забыть, он бы не смог. А, может, это все виски. Исказил и время, и место, и про чувства не забыл, пока неровной струей ударялся о дно стеклянного бокала, заставляя снова и снова рисовать в памяти расплывчатый женский силуэт, такой знакомый, но далекий, немного будто надломанный. В этом воспоминании ее голос был таким измученным и грустным, словно происходило что-то очень важное, что-то, что вот в этот самый момент, пока она говорила, ломало ей ребра, сдавливая грудь чем-то непосильным, бесконечно тяжелым. Майк никак не мог понять, что же это с ней, что она говорит. Слова не долетали до него, растворяясь в пространстве между ними, которое обоим казалось уже непреодолимым, но она, собрав последние силы, пыталась докричаться до него, а он, сидя за столом вполоборота, положив одну руку на стол, а другой, опираясь о спинку стула, ничего не мог расслышать. Когда пропасть между ними заволокло густой тишиной, она болезненно вдохнула раскаленный воздух, чтобы собрать все силы и сделать последний шаг, решающий для них обоих – развернуться и выйти из квартиры, поклявшись про себя никогда в нее больше не возвращаться. Так и ушло прошлое.
      Майк пил не потому, что ему было больно видеть ее такой или слышать ее хриплый расстроенный голос, и даже не потому, что он, скорее всего, больше никогда не сможет ее увидеть. Он пил, потому что, когда за ней тяжело и обреченно захлопнулась дверь квартиры, внутри у него было пусто. Ни боли, ни сожалений, ни сочувствия, ни отчаяния, ни желания тут же отбросить сигарету в пепельницу и побежать за ней. Она, наверное, медленно спускалась по лестнице, прислушиваясь и оглядываясь назад, ожидая, что дверь квартиры с шумом откроется и на лестничной площадке раздастся шум торопливых шагов. Но Майк не побежал. У него даже не было мысли куда-то бежать. Внутри вообще ничего не было, и, когда Майк это понял, ему стало страшно. Он бесполезно все вспоминал и вспоминал, надеясь, что вот сейчас уколет, а потом и вовсе душу наизнанку вывернет от осознания потери любимого человека, от желания вернуть его и сжать в объятиях. Но нет. Ничего из этого не произошло. Поэтому он вышел в магазин, чтобы купить пару бутылок виски и водки, несколько пачек сигарет, а после вернулся домой. И прежде чем налить первый стакан, закурил и отключил мобильный. Когда звонкая трель домашнего телефона то и дело прорезала тишину его квартиры, Майк уже был мертвецки пьян. Он все пил и пил, иногда отключаясь. А, когда просыпался, снова пил. Что-то писал, не разбирая на чем и о чем вообще. Майк все искал и искал в себе что-то и никак не мог найти.
      Как-то лежа на кровати в один из запойных дней он смотрел на потолок. Было уже поздно, но какая разница. Какое дело до времени человеку, который заблудился в себе. Перед его глазами то и дело что-то мелькало. То отблеск от ярких фар проезжающих машин, то молодая женщина в красном платье, которая кружилась и кружилась в каком-то неизвестном ему, Майку, танце. Красный шелк тонкими нитями струился по ее плечам, и так тесно сжимал в своем плену грудь, что на нем выступали две аккуратные бисеринки сосков, стекал на тонкую талию, окольцовывая ее, будто пламенем, которое разгоралось все больше на бедрах пышной юбкой, что волнами жаркого огня скользила по ее ногам. Кажется, в этих картинках она улыбалась. Господи, как она тогда была прекрасна. Как хотелось сжать это пламя в своих руках и позволить ему полностью уничтожить его тело и душу. Майкл сам не знал, почему она позволила ему тогда подойти и крепко прижаться к своему телу, скользить по нему руками в попытке разжечь этот огонь еще сильнее, что ему, в конце концов, удалось, и их губы соединились с жадной страстью, которая охватила и сожгла обоих дотла. Она не сопротивлялась, лишь прижималась все ближе и ближе. И это было так волнующе, что Майк совсем потерял голову. Но, кроме этого волнения, ничего и не было. И в конце остался лишь пепел. В тишине квартиры вдруг будто эхом пронеслось «Я тебя ненавижу!» ее звонким, когда-то родным голосом. И Майк решил, что лучше бы ему его забыть, оставив в памяти только эту согревающую остатками былого пламени фразу. Ему стало вдруг хорошо и даже спокойно. Он совсем один лежал на небольшой кровати, где они когда-то тесно прижимались друг к другу, потому что для двоих места было слишком мало, и смеялись, а потом засыпали вместе.  Он все думал, можно ли не любить человека, но так хотеть его, так привыкнуть к нему, что со временем начинает его не хватать. Почти неощутимо, но все-таки колет та самая пустота. Та самая нехватка кого-то, к которой со временем привыкаешь. Но под дурманом крепкого алкоголя, который довел тоску до самой крайности, хотелось выть от одиночества, поэтому он медленно поднялся с кровати, шатаясь, подошел к окну, чтобы открыть форточку, а потом сел за стол, включил настольную лампу и начал разбирать гору бумаг. Найдя чистый лист, он принялся писать всё, что за последние дни посетило его голову. Мысли хаотично выливались на бумагу, они стали вдруг осязаемыми. Кроме них у Майка больше ничего не осталось.
      Он писал и писал, пока не понял, что что-то все же есть. Где-то глубоко внутри, загнанное в самый угол и вдруг так кстати выплывшее в сознании кривыми буквами в одном слове, которое Майкл тут же записал. А после у него не осталось сил ни на что, поэтому он кое-как добрался до кровати и провалился в пьяный сон. А когда он проснулся, в комнате было слишком светло. Майкл не знал, какое было время суток, но твердо решил, что очень нехорошее, раз свет так сильно резал глаза. За его столом сидел мужчина и разбирал бумаги, внимательно читая каждый листок по очереди. В комнате было холодно. Колючий ветер без всякого стеснения врывался в комнату через открытую форточку.  Майк трезвел, и ему это не нравилось. Он сел на кровать и потянулся за пачкой сигарет. Трезветь было рано, а выпить больше не позволят. Он просто сидел и курил, не думая ни о чем, пока незваный гость все читал и читал. Майк знал, что скоро глаза мужчины наткнутся на то, чего бы им лучше никогда не видеть. Майк и сам бы предпочел никогда этого не писать, но все как всегда получается из рук вон плохо. А в этот раз вышло вообще как-то хреново. Так не должно было быть.
- Тебя как будто первый раз бросают, - раздался насмешливый голос, и Майк устало поднял глаза на своего гостя. Тот улыбался. Краем глаза Майк заметил, что рука гостя двигается в каком-то странном ритме. И все встало на свои места. То, от чего Майк так устал, само заявилось в его квартиру и начало переворачивать все с ног на голову. Хотя какой смысл жаловаться, если и до его прихода все было не в порядке.
- Первый, - хрипло отозвался Майк. Дотянувшись до пепельницы, он вжал в нее окурок, потом тяжело встал с кровати и поплелся к выходу из комнаты.
- Я все вылил, - спокойно произнес гость, шелестя бумагами. Майк выругался про себя и остановился. Это было очевидно, но надежда оставалась до последнего. Хотелось выпить и снова уснуть. Может, даже навсегда. А если нет, то хотя бы еще на пару мучительных часов. Майк повернулся, решив дойти до кровати и попытаться уснуть самому, но эта рука… Она все еще двигалась в такт чему-то, что мог услышать лишь один гость, который плавно водил ею в воздухе. И это вывело Майка из себя. В конце концов, за эти долгие дни он так устал.
      Майк упал на колени рядом со стулом, на котором сидел его незваный гость, поймал его руку, заставив остановиться, и крепко сжал. Рука гостя была как всегда холодной.
- Прекрати, - прошептал Майк. – Не сейчас Дамиан, не сейчас. Просто уходи. Я скоро… сам… - не договорив, Майк попытался встать, но Дамиан вдруг схватил его за руку, и Майк как-то неловко опять упал на колени. Они  смотрели друг на друга, и Майк в этой условной игре взглядов точно проигрывал. Дамиан видел, что он сломлен и что любые нечаянные или хорошо подобранные слова сейчас будут бесполезными, но ему хотелось сказать, что вскоре все пройдет и забудется. Но что именно должно пройти и забыться Дамиан не знал. Он смотрел  в глаза Майку и не понимал, что же там, в его спутанной, теплой душе, могло перевернуться всего за неделю. Потеря любимой женщины может довести мужчину до тех слов, которыми Майк неровным почерком, даже не стараясь, будто нечаянно, давал пощечину всему, к чему он когда-то был привязан? И единственным правильным, дозволенным Дамиану в этот момент было держать руку друга в своей руке, боясь, что если отпустит, то все будет кончено. Наверное, у Майка было множество способов вырваться, но он выбрал самый глупый. Медленно он приблизил руку Дамиана к своим губам и прикоснулся к холодной коже этой руки жаром своих губ. Он подумал, что после такого поцелуя точно должен остаться ожог, который будет ныть и саднить всю оставшуюся жизнь. Как будто его губы клеймили кисть Дамиана, порочили ее несмываемым грехом необъяснимого поступка, вызванного такой же неподвластной самому Майку привязанностью к этому глупому мальчишке, перед которым он сидел на коленях. 
- Я снова остался один, - прошептал Майк, отняв руку Дамиана от своих губ и не решаясь поднять на того глаз. В тот момент, когда он решился на такую, кажется, невинную глупость, он будто ступил на тонкий лед. И точно знал, что провалится в холодную воду. И, скорее всего, утонет.
- Тебе надо еще поспать, - ответил Дамиан, опустив вторую руку Майку на голову, ласково касаясь спутавшихся волос.
Выпустив холодную кисть Дамиана из своей, Майк поднялся, чтобы тут же упасть на мягкий матрас и погрузиться в спасительный сон, который так вовремя затуманил его сознание.