The killer

   Я сразу увидел её – она сидела напротив камина, и её женственный профиль был прекрасно освещён красно-оранжевым.
   Девушка повернулась в кресле, услышав шаги у себя за спиной. На мгновение я увидел её лицо, каким оно было для меня всегда: благородным и жаждущим риска; красивым, почти что восковым; и хитрость, которая когда-то казалась притягательной, до сих пор пряталась в уголках глаз.
   Но когда она узнала меня, всё очарование спало, и остались только страх и горячее презрение ко мне. Она встала, но уже без удивления, а скорее так, как будто её мрачное ожидание сбылось.
   Мы смотрели друг на друга и понимали, что оба пропитаны ненавистью до самых костей. Что, будь наши чувства материальны, то оба задохнулись бы от злобы. Но разумом – парадоксально – ни один из нас не представлял, что будет делать без другого. Сколько лет мы мечтаем о смерти друг друга, и когда дело до этого дошло, мы трусливо отступаем.
  …Наши судьбы оказались сплетены по невероятным обстоятельствам. И неясно кто ещё знает, что могло произойти без всего этого кошмара, без этой ужасной ошибки, которую мы совершили однажды. Не будь её – не будь и ненависти.
   Но Богу было угодно играть с нами по-злому, по-злому мы эту игру и закончим.
   Сейчас… я знал, что должен избавиться от неё. Нужно положить конец всему тому, что принесла мне эта девушка. Одной смертью – последней – положить конец всей череде смертей.
-- Убьешь меня? – понимающе спросила она.
   Я ничего не ответил.
   Она обречённо улыбнулась:
-- Что ж, … хорошо, что это сделает человек, к которому я испытываю хоть небольшую долю симпатии.
   Я выстрелил три раза, чтобы не появилось соблазна спасти её.
   Тело упало. Она умерла, смотря в небо,  и я помню её последнюю, вечную улыбку, тёплую от света камина.
   В жизни такая бездушная, умерев, обрела душу.
   Нельзя давать жалости проявляться. Нельзя давать состраданию тянуться к моему врагу. Помни, что это существо искалечило всю твою жизнь!
   Я плакал над женщиной, хотя не мог себе этого позволить. Убив стольких на пути к ней, я плачу оттого, что первый раз жалею жертву.

*

- Научи меня стрелять.
   Нож в её руке остановился, как палач, занесённый над яблоком. Она судорожно изображала размышление, но по мелкой дрожи было видно, что она уже давно приняла решение отказать мне. Из родительских чувств и ради моего блага, очевидно.
- Когда знаешь что-то, -- сказала она, -- всегда есть соблазн это знание применить.
   Я помялся, не зная, вежливо ли интересоваться такими вещами. Но не мог не спросить:
- Боишься, что я выстрелю в кого-нибудь?
   Мама нервно, боязненно усмехнулась. Сразу было видно, что она врёт, и ей далеко не хочется смеяться:
- Ну, раз у меня появляется такое желание иногда, то может появиться у тебя, – и притворно шутливо посмотрела мне в глаза, желая сгладить мрачное впечатление. – Хотя если ты уверен, что психологически крепче своей матери, то научу конечно. Не могу же я противиться воли сына! Но на твоем месте я бы еще раз подумала…
   Мы секунду подумали над этим, глядя друг на друга. Пока висела неловкая пауза, мы оба поняли, что хотим просто забыть весь разговор и не трогать эту тему так открыто. Поэтому мы продолжили заниматься рутинными делами, будто это поможет нам не вспоминать о произошедшем.
   Тогда я подумал, что раз она не хочет учить меня, я научусь сам. Не знаю насколько крепка моя воля – это всегда было болезненно выяснять. Поэтому пока не узнаю, буду проверять на всём, что есть. Даже если советы матери диктуют прямо обратное.

*

   Женщина смотрела на меня, как мать смотрит на нашалившего ребёнка. Тон её голоса даже был похож на отчитывающий, а не на дрожащий, как у остальных:
- Скажи, зачем ты это делаешь?
   Я вскинул руку с револьвером.
   Женщина испуганно отступила и охнула, как делают все бабушки.
- Ну сынок… За что же так?.. Почему ты убиваешь людей?! – её взгляд метался от дула к моему лицу, будто не зная, врать ли ей во спасение или говорить прямо, какой же я мерзавец. – Дорогой, пожалуйста… Я же помню тебя совсем вот таким, -- залепетала она. – С младшеньким играл у нас, сыном моим. Светленький такой, помнишь? Его в школе дразнили, а ты защищал его почему-то. Ты совсем героем для него стал… Я вам ещё тогда зефир прямо с фабрики таскала, помнишь, да? А ты удивлялся: "прям с конвейера? прям с конвейера?!"… А как выгораживала тебя перед твоей матерью когда ты стекло у соседей разбил, это-то ты помнишь? Я знала, что мама твоя – женщина на руку тяжелая, а мне так жалко тебя было. Думала сгладить тебе наказание, всегда на твоей стороне была, милый… Пожалуйста…
   Здесь она увидела, что болтовня и попытка вызвать жалость не влияют на револьвер в моей руке, и запнулась. К завравшейся женщине пришло понимание, что конец не отсрочить. Это отражалось в глазах – теперь в них что-то досрочно умерло, и не осталось гадких капель ложных воспоминаний.
- Убьёшь меня, да? – полушепотом, кряхтя спросила она.
   Я лишь крепче сжал оружие.
   На морщинистом лице появилось кислое презрение, даже некая разочарованность. Злоба и исступление жалкой старухи наконец-то проявили себя.
- Какой же ты… Все-таки…
- Мерзавец? – любезно подсказал я.
   … И выстрелил.