От Севильи до Гренады

               
     Жильгирды аюсунь пильтьми Гюлен, есулда жасамых ильганьди, что значит на языке предков многое, но не пришло еще время рассказать и даже перевести на язык человеческий столь кощунственные строки святейшего писания самого Буальбег - оглы, сына Енукидзе, а Енукидзе - вещь.
     - Товарищ Енукидзе, - дрожа напряженно изогнутой бровью раскачивал лодку Прилепин в Госдуме, лысастой башкой угрожая порядку, вместившему порох седастых дедов в кальсоны того Шаргунова, что волосы вырвал Драгунскому ломом, - дорогой вы наш Владимир Ильич, - он хватал его за ноги, пел о морях, где плывут под водой подводные лодки, не забыв и отроги Памира, конечно, что за песня без гор и долин ? Выдь на Волгу и высунь наружу, тут и сразу, а потом не зевай. - Почему, товарищ, из всего Политбюро вы один не носите сапоги ?
    Енукидзе ерошит спиной спинку стула и грит, что служил в Петербурде, а там никаких, там сидят по парадным ежи, точат зубы на газовый хаб, управляя потоками мудро, циркулясто пиля ноготь, вросший в колено, демонстрируя тихо и под полой схемы фронта Карельских берез, где плутает Невзоров и конь, гремящий броней на просторах, где казак молодой оседлал свой мундштук заупряжной фуфайкой из ада. Чорный викинг принес на драккаре фуфлыгу, адский демон и страж подмосковных аллей, где ползут к небесам пауки и еноты, где летят через стог те былинки колхозов, что когда - то сложились победой, разгромив танкистом Рейхстаг и деды, гимнастеристо и сапогасто, дважды сапог упомянут обетно, значит, дорога лежит на Восток, на Востоке по паре разов говорят для надежды, балаклавно уснувшей навозным жуком, на кошмарные сны Лавкрафта накинув тонкий флер резистанса среди дальнобойных машин, колесасто шумящих уральским хребтом.
    - Дужный Ройзман, - помнит строго, отворяя пазух бег, - яхтный Сечин, два Чубайса, три кольца в конце пути, счетверенный пулемет, Талалихина таран носом водит  " Наутилус ", расшибая городки битой Леннона в очках, Йоко Оно, три китайца, славно крашено яйцо.
    - Это так, - хрипит грузином Енукидзе, вещь и слово, - снова Пасхи вкус творожный, колокольчик динь - динь - динь, Питер Пен и секси мелочь, педофильно гутыкбаш. Сульхарда итиль бальга бар утырь ы шаньга врот.
    - Отвечай !
    Бежит Прилепин, наклонив лобастый склон, черапасто, головасто убодав фашистску Готфрик, рэпно сиською стуча выходившей в Закарпатье, где, известно, деньги все.
    - Кокаином три балду, - тихо шепчет Мойша Дуглас, напружинив лик и хвост, - Кетрин Зэту жги глаголом, сей и жни косой серпом, получая чинный х...й.
    Бородатистый Некрасов, бородатый Пушкин, Кашин, бородаты все впотьмах, ходют, бродят, ждут явленья, что сместит наш парадигм, Яшин Лев и Троцкий тоже ( и Масхадов втихаря ), все свои брады сложили возле древнего Кремля. Уложили Мавзолеем, по линейке чисто вдаль. Где же волосы, ребята ? То кричит Высоцкий хрипло, из окна пуская трель. Все не так, кабак и негры, морфий, водка, колбаса. Где же Диты запах нежный, почему Олимпиада, отчего валюты кризис и куда пошла молва. Ну, вопросы, просто ужас, провокация и страх. Он, Высоцкий, просит бури, закурить и по е...лу, раскумариться малехо, антикварный  " Мерседес " и тотальным опупеем : шедевральное кино. Где Акиньшина, Безруков, чей - то голос и абцуг, будто Шерон в роли Лизы, забедняцкой и простой, гимназистов упоила газированной водой, три копейки за стакан, воблы сохлое ребро, папиросы и ботинки, Бар Баталов, Жоры, Васи и п...дец какой в глазах.
    Это кратко, но достойно, это понт, усмешка, басня, сказка ложь, намеков нет, откровенно, честно, будто самый Полиграф.