День стража. Рассказ

Уснула запоздалая осень. Порывы холодного северного ветра с непрекращающимся дождем упрямо утюжили луга. Стожки сена почти все уже были убраны и свезены в огромный сарай. Лишь в конце леса, у реки их осталось еще несколько. Они стояли у деревьев. Забытых, холодных, унылых, почти безлиственных… А остались стожки под открытым небом потому, что убрать их не дали вдруг налетевшие, как всегда некстати, надоедливые осенние дожди.
Надо было спешить. Понятно, сено уже немного подпортил дождь, но его можно сразу скормить скотине, или хотя бы на подстилку пойдет — трудов летних жалко... Его же косили, сушили на солнце в погожие дни...Это была уже вторая ходка отца вместе с Сергунком на третью поляну.
Несмотря на неприятную холодную морось, которая нахально и беспрестанно сыпала со свинцового неба, я вызвалась помочь отцу, а он долго и не противился. Хотя, какая от меня помощь, еще девчонки.
— Поедем, Валя, коли желание есть, — улыбнулся отец мне, запахивая длинный светлый холщовый плащ поверх фуфайки. Затем он надел на свои вихры шапку. — Только ты одевайся потеплее, да и плащ мамин возьми: ехать-то далече. Это тебе не летом в охотку, а в дождь, да осенью... А маме, коли что, Лариса подможет.
— Да знаю, папа, я мигом. Погодь, — радостно сказала я, подхватившись с кровати, на которой читала книгу.
Действительно оделась в момент, выскочила на крыльцо поперед батьки. Только потом осознала, что папа этого не любит, не приветствует — строгий он у нас. Но мне, дочери, как и раньше, простит очередную «дерзкую» выходку.
Подвода стояла во дворе, лошадь отец так и не распрягал после первой ходки.
Отец вышел из дома степенно, неся с собой старую распоротую ватную фуфайку, чтобы постелить на холодную и мокрую доску.
Смахнув ладонью собравшуюся воду с доски, лежащей поперек телеги, отец набросил на нее сухую фуфайку, потом накрыл куском полиэтиленовой пленки поправил. Затем подошел к мирно стоящей лошади, тоже неспешно отер ладонью мокрую гриву, что-то тихо и ласково говоря ей подтянул попону, затем открыл ворота. Вернувшись, снял пленку, привычно сел, подложив под себя ногу, оглянулся на меня, стоящую на крыльце:
— А ты, Валя, едешь со мной или решила дома остаться?
Я сбежала с крыльца. Уселась рядом с ним — мне очень хотелось поехать: засиделась дома за неделю непрекращающихся холодных дождей. Ни тебе на улице с подругами погулять, ни в клуб в кино сходить… Одна школа, да и то через день…
— А ворота, пап? — поинтересовалась, поскольку, когда отец уезжал, я их за ним в основном закрывала.
— Лариса закроет, не маленькая уже, — уверенно проговорил отец, взглянув на крыльцо, на котором стояли, кутаясь в платки, Лариса и мама, и еще раз слегка дернул вожжи. Я накрыла коленки полиэтиленовой пленкой.

* * *
Хотя все и просочилось слякотью, но Сергунок с трудом, но все равно, как мне казалось, в охотку ступал посреди болотистой колеи. Он тоже застоялся в стайне, и вторая за сегодня прогулка в лес не была для него в тягость.
Проехали километра четыре. Я сидела рядом с отцом на застеленной старой, распоротой фуфайкой доске. Он о чем-то задумался. О чем? Да кто ж его знает? Но, видно было, что о чем-то приятном, поскольку его почти всегда строгое лицо чуть трогала едва заметная улыбка. На уже почти полностью седых волнистых волосах, которые выбились из-под шапки, застыли едва заметные капельки-росинки, но он их не трогал. Я украдкой поглядывала на них, и было в том что-то необыкновенно сказочное, с даже, как мне казалось, каким-то мистическим началом…
Отец отпустил вожжи, и Сергунок неторопливо шагал вперед. Конь умный, знал куда идти.
— Пап! Ты о чем задумался? — вдруг спросила я.
Казалось, что отец задремал, но с открытыми глазами. Я понимала, что он не дремал, хотя и встал с постели еще до восхода солнца и кучу домашней работы переделал, и уже раз, пока я еще спала, сена домой привез… Отец ушел воспоминаниями в тот мир, о котором я и не догадывалась, да и не могла догадаться.
Наконец он, оторвавшись от своих дум, улыбнулся той широкой, отцовской улыбкой, повернулся ко мне, приобнял:
— Да вот, вспомнил о войне, Валюша, — негромко проговорил он.
— И улыбался? Ведь это, папа, война…
— Заметила? — отец снова улыбнулся. — Знаешь, и на войне иногда были и приятные, и радостные моменты, Валечка. Я тебе как-то расскажу о них. Дома. Хорошо?
— А что же не сейчас? — не удержалась я.
— Вельми хочется рассказать тебе, но не сейчас. Вот вечером грубку растопим, бульба будет коляховать1 , тогда и расскажу. Только ты напомни, Валюша, что обещал. Хорошо? А здесь не успею, видишь, уже подъезжаем…
1 Коляховать - кипеть. (Белорусск.).
— Хорошо, папа, напомню, — сказала я, хотя меня так и подмывало упросить его все же рассказать именно сейчас, и ни минутой позже. А уж какой он замечательный рассказчик! Но я, зная отца, не настаивала — раз сказал, что расскажет вечером, значит расскажет…
Мы уже въехали в лес. Сергунок заспешил. Оно и понятно, по лесной подстилке легче подводу тянуть, чем по грязи. Да и знает наша лошадка, что по приезду к стожкам, ее отпустят попастись, порезвиться рядышком, пока не загрузят полную подводу с горой сеном.
Проглянуло в сером небе солнышко. Словно что-то вспыхнуло там, откуда мы приехали. Вернее, эта неожиданная вспышка была где-то посредине между нами и селом…
— Прибыл, — вдохнув, сказал отец, спрыгивая с подводы. — По нем хоть часы сверяй… Позабыл я. Лучше бы мы с тобой не ехали сейчас...
Я взглянула на отца. Хотела сказать, что мы-то вдвоем с ним, да еще Сергунок, значит, следовало сказать «прибыли», но смолчала. Тоже соскочила с подводы. Пока отец молча распрягал Сергунка, достала вилы.
Вдвоем класть сено на подводу одно удовольствие, да и споро выходит: отец подает деревянными трехрожковыми вилами, я принимаю и укладываю. Пока доехали, морось прекратилась, и мне показалось, что сено, которое подавал отец с верха стожков, не такое уж мокрое, протряхло, а внутри стожка сено и вовсе не промокло, несмотря на дожди, было сухое…
Управились с погрузкой споро. Сверху сено накрыли пленкой. Когда отец снова впрягал коня, мне показалось, что Сергунок остался недоволен: уж очень мало времени у него было на «прогулку».
Взобрались с отцом на пахучее, так и норовящее своими непередаваемыми запахами еще раз рассказать нам о теплом лете, сено. Высоко-высоко над подводой. Отец бросил сверху на пленку фуфайку, снял, было и плащ, чтобы постелить и его, но небо снова закондубасило и его словно прорвало. Тут же начал сеять мелкий-мелкий холодный дождь, и отец набросил свой плащ на плечи, поправил на голове сползшую на затылок шапку.
Поехали.
Когда проезжали через полянку, я загляделась на обступающий ее подлесок, на маленькие зеленые-зеленые елочки, которые, словно школьницы-первоклашки, осторожно вышли на свою первую переменку. А за ними стояли великаны — «папы» и «мамы» с огромными красавицами-лапами, которые склонились от тяжести почти до земли.
Неожиданно в эту сочную зелень, словно мазок художника, ворвалось последнее золото осеннего леса. И еще — мое боковое зрение вдруг выхватило из хаоса безмолвного очарования нечто неординарное, непонятное и непонятое. И мне стало страшно. Я еще не знала, отчего? Я, видимо, отвлеклась красотами поздней осени, и не сразу заметила незнакомца. Он, видимо, слышал, что мы ехали мимо, но даже не пошевелился, а отец не приостановил Сергунка.
Я смотрела во все глаза. Согбенная фигура то ли старика, то ли какого-то немолодого монаха в черном плаще до пят с огромным капюшоном на голове, неизвестно откуда появившегося здесь, на второй полянке почему-то казалась мне не настоящей. Какой-то искусственной, что ли. И от нее во все стороны струился страх.
Снова мысль морочила мне голову: откуда же он появился? Может, из Храма Морока? Или он был из иных миров?
Я глядела на него, стоящего у какого-то холмика. С черного плаща споро скапывали на траву, словно слезы, крупные капли воды. Их было очень много, и я видела их все, прослеживала их путь, несмотря на то, что была еще далеко от непонятной фигуры и… высоко. На самой верхушке сена…
Непонятная черная фигура словно застыла на месте. Я не помнила, что у меня творилось на душе, в мозгу, но искала, мучительно искала ответа на вопрос: кто это? До села отсюда пять километров с лишком. В такую гнилую погоду никто в лес ни по ягоды, ни за грибами один не пойдет. Разве что как отец со мной за сеном. Но мы-то на лошадке…
Нет, это, скорее всего, не человек, — думала я. — Но тогда кто же? Я отказывалась от понимания непонятного… И отец почему-то молчит... Действительно стоит у холмика невесть откуда взявшийся служитель Храма Морока? А, может, это Серый Кардинал? Пришелец? Какой-то колдун? Та сильная вспышка света… Откуда она? Словно кто-то сделал снимок фотоаппаратом с сильной вспышкой...
Вспомнила несколько фильмов ужасов, которые смотрела в кино, мистические романы, несколько передач о непонятном и непонятом по телевидению...
Я понимала, что такого здесь быть не может, хотя вся собралась. От такой мысли мне вдруг стало еще страшнее. Я прижалась к отцу и испуганно спросила:
— Папа, кто это там? — мотнула головой в сторону непонятного незнакомца.
— Стоит, — буднично и спокойно то ли сказал отец, то ли так ответил мне, умолк и несильно «подхлестнул» вожжами совсем уж остановившегося Сергунка.
Мне неловко было еще раз беспокоить отца, но страх мой чуть-чуть поутих — рядом родная душа, защитник, и он, я чувствовала, был абсолютно спокоен...
Мы проехали метрах в тридцати от незнакомца, который не то что не взглянул на нас, но даже не пошевелился.
Я едва не свернула шею, пока страшная согбенная фигура в черном плаще не начала теряться в густой дождевой мороси, а потом исчезла за поворотом. Затем Сергунок заспешил. Не потому, что отец снова взялся за вожжи, а потому, что с холма конь увидел свой двор…
Приехали быстро. Уже по приезду домой и после того, как занесли сено в сарай, я неожиданно для себя, словно кто-то подсказал, вдруг подняла голову вверх, повернулась к лесу лицом и тут же увидела яркую вспышку. Отец, стоявший на дворе рядом, тоже ее увидел и коротко, словно с облегчением в голосе, сказал:
— Ушел.
Больше отец не произнес ни слова. Пошел, закрыл ворота, затем посмотрел за скотиной, покормил живность…
Что именно имел в виду отец я узнала только поздно вечером, когда варился в чугунке картофель в кожушках, и отец начал обещанный рассказ о войне, хотя мне больше хотелось узнать о встреченном на поляне незнакомце, который нагнал на меня столько страху, но я отца не перебивала. Рядом у теплой грубы сидели мама и Лариса. Брата не было — даже не дождавшись ужина, он схватил ломоть черного хлеба и, несмотря на дождь, убежал, как сказал, на мальчишечьи посиделки.
На этот раз рассказ отца о военном лихолетье был недлинный, но я его запомнила на всю жизнь и как-то расскажу в другой раз.
— А кто это там стоял, на полянке у холмика? — не удержалась я, когда отец окончил свой рассказ о войне.
— Да он и стоял, — видно было, что отец не хотел бы вообще говорить о незнакомце, который нагнал на меня днем столько страху.
— Кто он, папа?
Отец ушел в себя.
— Расскажи, нам, Владимир Николаевич, — вдруг попросила мама.
Отец вздохнул. Видно было, что ему неприятно об этом вспоминать и рассказывать, но он кивнул головой.
— Это, дорогие мои, не демон и не пришелец. Хотя все объяснить внятно, наверное, и не смогу. Да и не знаю толком, кто он и откуда... Если верить его словам, то жил он в соседней деревне. Одно время мы даже в школу вместе ходили. По-моему, в четвертый класс... А после они уехали куда-то. Будто поближе к Минску. Затем вернулись, но в нашу школу он уже не ходил, а в другую. Правда, мы на вечеринках иногда встречались. А потом...
Раз в год он приходит именно в то место, где стоял и сегодня. Ну, может, прилетает — не знаю. Именно в этот день, пятого ноября. Он стоит там в любую погоду. Вот уже почти двадцать лет. И ни разу он не проронил ни слова. Уж столько стариков, которые видели его, подходили к нему, но никому ничего не сказал. Даже головы не поднял на них, не взглянул... Я тоже хотел было подойти, поговорить с ним, а, может, удастся незнакомца расшевелить? Да где там. Будто меня рядом и не было... Расспрашивал о нем многих стариков. Некоторые уже ушли от нас. Другие, еще живые, но так ничего от них толком и не добился. Все меня стращали, да еще как! А к нему побаивался во второй раз подходить.
— Кто он, папа? — снова не удержалась я.
— Да Петька Смирнов. Самый что ни на есть Петька Смирнов. Мы когда-то с ним даже немного дружили, к девчатам вместе ходили... Он уже давно умер, как и его отец. Правда, отца его зверски убили... Но как бывший Петька Смирнов появляется снова и снова на той полянке — для меня загадка и по сей день. А ведь появляется, девочки...
— Выходит, он мертв или жив? — удивилась я.
— Не говори, Валя, что мертв или жив. Такого не может быть, — произнесла мама. — На нем повесили большой грех. В откровениях Святого Иоанна сказано: «Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв…» Вот и он долго носил имя, но его никто за человека не принимал. На нем, Валя, большой грех…
— Какой грех, мама? — спросила я.
— Теперь он должен искупить свою вину… Или вину другого...
— Перед кем?
— Если будешь без конца задавать вопросы, маме и мне, я никогда не расскажу тебе о том, что однажды узнал о нем, — сказал отец.
Я как в рот воды набрала, а отец продолжил:
— Двадцать лет тому назад я ехал на лошади, не на Сергунке, а на другой, по-моему, Мартой ее звали. Именно мимо той полянки. Тогда она была намного шире и красивее, но уже порядком заросла сейчас. И вот без четверти двенадцать что-то вспыхнуло впереди. Ярко-ярко. И появился он.
— Тоже в черном плаще? — спросила Лариса.
Отец кивнул и продолжил:
— Так вот и появился он. Словно из столба огня выросла его фигура. Сделал несколько шагов к холмику и застыл на месте. Ну, думаю, я всю Великую Отечественную войну прошел, в Берлине был, два ордена Красной Звезды на груди, не считая медалей, в сталинские лагеря едва не угодил после войны, ружье сейчас при себе — чего мне бояться? Если что — припугну ружьем...
Остановил Марту. Она ногами прядет, косится в сторону незнакомца, фыркает со страху, что ли. Оставил я ее на дороге, привязал к елке и тоже пошел к холмику, удостовериться, а не померещилось ли мне, однако, тогда в первый раз, да и сейчас тоже?
Да нет, не померещилось… Стоит он в своем черном плаще, с огромным капюшоном на голове, правда, в мою сторону даже головы не повернул. Я подошел, поздоровался. Он не ответил. Говорю, что ж ты, Петя, молчишь, не отвечаешь? И в первый раз, когда я подходил, молчал, и сейчас тоже. Забыл, как мы дружили в свое время да по девчатам бегали, на танцы ходили за десять километров в соседнее село? А он голову, наконец, повернул ко мне, словно нехотя, будто я уж очень мешаю ему, как банный лист прилепился. Капюшон все равно глаза его закрывает.
Чувствую, холодок по моей душе ветерком прошел, пытаясь в ледышку ее превратить, что ли.
— Не так, — говорю, — отвечают на приветствие. Ты чего такой злой, что ли, неприветливый. И откуда к нам пришел? Я что-то не припомню, мил человек, тебя...
Незнакомец откинул с головы капюшон, и я едва не упал: на его почти черном лице... не было глаз, просто пустые, горящие недобрым, холодным огнем глазницы. И мне почему-то показалось, что они с презрением уставились на меня. Страх ко мне пришел чуть позже. Я тут же почувствовал себя крохотной букашкой, которую он в любой миг может прихлопнуть, испепелить...
Ну, думаю, вот это да-а! Да кто же это такой передо мной? Никак пришелец или из потустороннего мира некто заявился? Да и на Петра покойного не очень-то похож. Хотя, может, я и ошибался, ведь глаз-то у неизвестного не было.
Значит, посмотрел он на меня пустыми глазницами, снова накинул на голову капюшон, медленно-медленно повернулся и застыл перед холмиком. Как мумия. Он так ни слова мне в тот раз больше и не сказал.
Сколько я еще простоял рядом с ним — не знаю, но вдруг все у меня перед глазами замельтешило. Пришелец, или кто он еще, заволновался вдруг, начал вокруг холмика кругами ходить. Да быстро так, быстро. И не бежал он, но шел быстро-быстро. Только ветром холодным обдавал меня, когда проносился мимо. Я даже отступил немного в сторону, чтобы он меня не задел. И еще я увидел, что не обут он ни в какие обувки. Черные голые пятки так и утюжат по зеленой траве, так и утюжат. А холодно уже, кое-где и снежок лежит, но он на него внимания не обращает. Сделав кругов десять, не меньше вокруг холмика, Петр, или кто его знает, как его зовут, да и кто он, вдруг остановился, подошел ко мне, что как истукан так и стоял метрах в пяти-шести от холмика. Я и взаправду не мог даже пошевелиться. Так вот, он подошел, и неожиданно сказал. Голос такой хриплый-хриплый, словно сильно простуженный:
— Вот ты, Владимир Николаевич, все обо мне хочешь узнать, а не стоило бы. Про детство наше знаешь, про юношество, а дальше я бы не хотел ничего говорить... Да и зачем?
Я на этот раз не забоялся его, несмотря на многочисленные предупреждения стариков, которые видели его у этого холмика. Меня словно бы отпустило. Страх прошел как бы сам собой.
— Почему не стоило бы? Ты ведь появляешься тут вот уже столько лет кряду в одно и то же время, пятого ноября. И в одном и том же месте. Это точно, что здесь, в этот день ты убил своего отца и теперь один раз в год стоишь над его могилой, искупая свою вину перед ним?
— Никого я не убивал. Это меня тогда оговорили, а моего отца убил другой. Отец деньги государственные вез. Зарплату, вот этот и убил моего отца здесь, а деньги забрал... Огромные по тем временам деньги. На весь колхоз деньги отец вез...
— А сам ты? Ведь следователи проводили следствие...
— Меня потом арестовали, был псевдосуд, и дали мне двадцать пять лет тюрьмы, ну, будто я убил отца и ограбил, деньги у него казенные забрал… Я в тюрьме всего полгода побыл и умер от пыток. Всё дознавались, куда я, мол, деньги сумасшедшие по тем временам дел, кому передал... Там, куда меня этапировали, морозы тогда были страшные. Меня связывали по рукам и ногам и просто в снег бросали голодного и полуживого. Я и умер от нечеловеческих пыток, переохлаждения и недоедания... А вот теперь этого убийцу отца дожидаюсь, чтобы взглянуть ему в глаза, испепелить вмиг, но не приходит он на это место, хотя еще и жив. Мне только раз в год разрешено здесь бывать и то ненадолго, и больше нигде на земле.
Я бы давно вывел убийцу отца на чистую воду, но больше нигде я не могу появиться, а он из моего теперешнего мира неуязвим, мы его не можем лишить жизни... Живет себе... Долго живет...
— Ты хочешь сказать, что это должен сделать кто-то из живущих здесь? — удивился тогда я и, подумав, спросил, — то есть опять совершить преступление? И все должно вернуться на круги своя? Тогда он будет появляться здесь для отмщения?
— Я ничего такого не говорил, — упрямо, но чересчур тихо, что я едва разобрал далее, сказал он. — Хотя я был бы рад этому. У нас его ждет расправа...
— Но для этого нужно знать, кто убил твоего отца. Ты знаешь?
Петр утвердительно кивнул. Затем сказал:
— Знаю, но никому из твоего мира я этого не скажу. Незачем. Да нам и запрещено это. Если я раскрою тайну, меня больше не отпустят сюда. Я здесь хоть на короткое время, но Страж. И здесь — это мой День!
— Как тебе там? — тогда не удержался я.
— Тебе, живущий здесь, не понять.
— Хорошо ли? Плохо ли?
— Все равно не поймешь. Это другая субстанция, другой мир, иные понятия... У нас там мыслят по-иному, не так, как здесь у вас. И все у нас там иное. Там некая система, если хочешь... Там нет беспорядка, нет привычных вам измерений и всего такого прочего. Я же буду здесь появляться до тех пор, пока убийца отца не умрет. Собственной ли смертью, насильственной ли. Это я потом с ним там, у нас разберусь. Мне разрешили это сделать. А здесь я только и могу, что немного постоять у могилки отца, подумать. И ничего сделать, даже прибрать ее не могу. Так что ты не бойся меня, мил человек… А тебе прибирать могилку или кому бы то ни было, я не разрешаю. Пускай стоит, пока стоит, пока ее дожди не размоют… Так и скажи всем...
— И кто же убийца твоего отца? Мне ты можешь сказать? В следующий раз я приведу его сюда насильно. Не убью, но приведу. Слово даю! Пусть посмотрит в твои глаза…
— Этого не надо делать. Кто убил отца, сказать кому бы то ни было не могу, да и тебе, мил человек, не скажу. Зачем тебе мои неприятности?
Мне показалось, что Петька глубоко-глубоко вздохнул.
— Да, он живет среди вас, и, знаю, что его не покидают кошмары и по сей день. Но это только цветочки. Когда появится у нас, он поймет, что это такое быть убийцей невиновного… А ты не бойся меня, но и не подходи больше ко мне, да и никому в селе не говори про этот день, пятое ноября, и про эту встречу, Владимир Николаевич. Пускай он останется только моим днем.
И вот уже двадцать лет кряду появляется Петр, а Петр ли? у холмика в одно и то же время, в один и тот же день, чтобы постоять над могилкой отца. И сегодня стоял. Значит, убийца его отца еще жив… Вот и все, что я знаю о незнакомце. Вот поэтому я и не подходил к нему больше и никому в селе, кроме мамы вашей, не рассказывал. Да и то ей я рассказал о нем только года два или три назад… Тоже подобное приключилось… Тоже ехали мы с мамой мимо этой полянки. Я бы другой дорогой поехал, но по болотам ведь не проедешь, да еще после таких дождей проливных, какие были и три года назад... А рассказал сейчас потому, что вы, ты, Валя, и ты, Лариса, знаю, никому об этом не расскажете, поскольку это не только наша тайна, но и тайна Стража. А вообще-то, лучше бы ты не ехала сегодня, Валя, со мной. Как-то я не учел того, что это его день, а не наш!
— А, может, папа, ты бы подсказал ему, чтобы он простил тому убийце? — сказала Лариса.
— Я не третейский судья, доченька, — тихо произнес отец.
Вдруг мама подхватилась:
— Опять заговорил нас всех. Придется новую бульбу варить. Эта уже не только разварилась, но и немного подгорела. Придется новую ставить... — и мама, выхватив ухватом из печи дымящий чугунок, понесла его в коридор. Вскоре вернулась с картошкой в сетке, новым чугунком с водой, положила в него помытую бульбу и поставила его в печь...
Отец еще долго молча сидел у печки, лишь два раза открыл заслонку, положил в ее гуготящее чрево по несколько толстых поленьев. Затем он сказал:
— И все это, мои родные девочки, было как во сне. И вот даже теперь, по прошествии столь долгого времени, каждый раз в этот день я думаю о том, а разговаривал ли я с Петром? Или мне все это приснилось в одночасье? Да нет же, не приснилось...
— Ну вот, Владимир Николаевич, опять ты заговорил... Байками заговорил нас… — Мама достала из печи исходящий приятным паром казанок с бульбой, поставила его на стол, где уже было все приготовлено к ужину. — Идите уж лучше есть... — сказала она и вздохнула. Видно было, что и мама переживала за незнакомца, появляющегося у могилы своего отца раз в год...
* * *
Пятое ноября. Как ни странно, но я ждала этот день. Отец был в длительной командировке. Я не пошла в тот день в школу, найдя причину. Отговорила от школы и Ларису, нашептав ей перед тем, что обязательно пойдем на поляну: ей очень хотелось взглянуть на Стража в черном плаще, о котором год назад нам рассказал отец. Мне она все уши прожужжала...
Понятное дело, проснулись мы с Ларисой с первыми петухами, чем очень удивили маму. Помогли покормить живность, вывели корову и Сергунка на лужок, что был рядом с нашим огородом. Хотя и было холодно, но трава еще стояла, и коров да коней, коз сельчане выводили на пастбище.
Я даже надела часы, да все поглядывала на них, чтобы не опоздать на поляну, где появляется Страж.
Что сказать маме, мы уже договорились с Ларисой еще вечером: погода была прекрасная, солнечная, поэтому мы сказали. что пойдем по ягоды и грибы, взяли туески...
— Так вам же плохо было вчера вечером, — удивилась мама. — В школу не пошли...
— Уже получше стало. Да мы подышим воздухом, мама, — почти в один голос проговорили мы и мама согласилась. Она даже забыла о том, что сегодня День Стража.
...Шли с Ларисой быстро, повесив на руку туески. Если бы знала мама, на «свидание» с кем мы с сестрой отправились, она бы нас в лес не отпустила.
Дорога перед лесом стала сужаться, и на нас с Ларисой вдруг ватными волнами накатил туманище. Густой, влажный, холодный. Узкая, ухабистая дорога тут же потерялась под ногами. Казалось, что мы ступали не по земле. а по облакам...
— Мне это не нравится, — прижавшись ко мне, прошептала Лариса. Ее голос дрожал. — Ты заметила, какая здесь тишина? Мне это не нравится. Валя, — прошептала Лариса еще раз.
— Мне тоже, — тихо ответила я, остановившись. — Ты хочешь вернуться, Лариса? — спросила тоже шепотом.
— Н-не знаю, — неуверенно, чуть погромче проговорила Лариса. — А он придет?
— Папа же нам говорил, что незнакомец, Страж, всегда приходит в этот день. Вот уже двадцать лет...
— Хоть мне и страшно, Валя, но я хочу увидеть его, — голос Ларисы вдруг покрепчал, дрожь в нем исчезла, — Но, если нам позволит туман...
И у меня отлегло.
И вдруг также, как и налетел, туман космами уплетнул с дороги и по густому перелеску резво покатил от нас в сторону озерка, которое было в полукилометре от дороги. Сразу перед нашими глазами вынырнул холм с огромной разлапистой елью. Сколько ей лет, никто не знал, но она была самая старая в нашем лесу, но тишина так и продолжала нахально давить на меня, на Ларису, на окружающее нас пространство.
Вот-вот должен был появиться незнакомец.
Чтобы не опоздать, мы ускорили шаги.
Рассчитали с Ларисой все до минуты. Даже чуть раньше появились перед поляной. Правда, нас немного задержал огромный рыжий пес, встретившийся на пути. Он неожиданно облаял нас с Ларисой, и с ленцой потрусил в чащобу. Скорее всего это был недобрый сигнал.
Пришло время появления Стража.
Сначала было страшновато. Мы с Ларисой стояли метрах в сорока от холмика. На всякий случай там остановились. У огромной ели, чтобы, если что, спрятаться за нее... И все ждали его появления. Но вот уже и одиннадцать сорок пять, и двенадцать часов, а его все не было.
Мы простояли на месте еще с час. Даже не переговаривались с Ларисой. Стояли и ждали...
Это было странно. Я даже подумала о том, что отец рассказал, как и говорила мама тогда, у печи, очередную, выдуманную байку. Но нет, я ведь видела Стража сама!
 Какая байка? Но почему он не пришел? Может, его не отпустили оттуда? Или заболел? Или... Мысли мои путались в неведении.
Вдруг голос подала Лариса:
— Валя, пойдем домой, я уже продрогла, а его нет. Не хочу на него смотреть... Видишь, дождь собирается. Промокнем с тобой до ниточки, пока домой добежим... А он холодный...
...Домой вернулись до дождя, с пустыми туесками. Ни грибочка в них, ни ягодки...
— Ну что же вы, девочки, ни с чем пришли? — удивленно спросила мама, зная, что мы всегда приходим из лесу с полными туесками даже тогда, когда многие возвращаются ни с чем. И вдруг мама поняла:
— Вы ходили увидеть Стража? — спросила взволнованно? — И... — голос ее стал каким-то другим, не ее.
Врать нам с Ларисой было нечего, и мы кивнули.
— Ну что, пришел? Увидели? — спросила мама, присев на скамью, застеленную тканой дорожкой.
— Нет, — в один голос сказали мы с Ларисой. — Не пришел он.
— Как так? — удивилась мама. — Он всегда приходит. Пятого ноября — это его день. День Стража. Вот уже столько лет...
— Не знаем, мама.
— Всё, всё, я поняла, — вдруг подсуетилась мама, затем вздохнула.
Мы молча уставились на маму.
— Не придет Страж больше сюда, девочки, — продолжила она. — Видно, враг, убийца его отца, уже умер, и Стражу нечего больше ждать здесь, у могилки встречи с ним.
— А что будет с тем, кто убил его отца? — спросила у мамы Лариса.
— Уж что сделает Страж там, в непонятном ничто с убийцей его отца, я даже не догадываюсь, но знаю, что уж там, в своем мире, он с ним разберется...
— Папе расскажем, что Страж в этот раз не пришел? — снова спросила у мамы Лариса.
— Конечно. Папа приедет из командировки, удивится, что Страж больше не придет, но вам от отца достанется на орехи за то, что вы сами пошли туда... Слава Богу, что все нормально, а то мало ли чего могло там с вами случиться? — мама облегченно вздохнула. — Ну да ладно, раздевайтесь, и к столу. Что застыли, как восковые фигуры... Обед стынет...
...Похолодало. Пошел дождь. Серый, промозглый, густой, неприветливый, затяжной.
А в доме вела свой рассказ печь. Она, обняв огнем поленья, то гуготела, то чуть постреливала, рассыпая по всему поду цветные искорки... О чем она хотела поведать нам? Да кто ж его знает? Может, и о Страже, или о том, что не отдаст свои бразды никому — ни наступившей осени, ни зиме, а будет вечно напоминать нам о солнечном лете, только не забывай подкладывать в нее поленья...

* * *
Прошло немало лет. Мы с Ларисой выросли. Я, как я, а наша черноглазая «цыганочка», как Ларису называли все в округе, превратилась в красивейшую женщину. Наш полностью поседевший, труженик, кудрявый отец, к сожалению, ни у кого не спрашивая, ушел туда, откуда не возвращаются. Да и кто спрашивает у живущих? За ним и мама «поторопилась» Возможно они встретились там друг с другом, да и со Стражем, а, может, и нет. Про это мы живя на земле, никогда не узнаем, а, как уйдем, может и встретимся все со многими родными и близкими, ушедшими в Ничто раньше нас, и расскажем, что произошло здесь, на Земле, после их ухода, а они, возможно, расскажут нам о своих новостях...
Понятное дело, печаль. Крутая печаль. Но все мы туда в свое время уйдем.

* * *
Мы встретились с Ларисой четвертого ноября утром на железнодорожном вокзале, и поехали  в Речицу, к Ларисе, родной моей душе, к ее родным, к нашим близким...
Обнимания, целования... Я как раз приехала в гости. Наши привычные сестринские посиделки. Никто не мешает. Разговоры, разговоры, как в песне, слово к слову тянулось и тянулось. Иные новости  печальные, другие — радостные. И тут вдруг ни с того, ни с сего, уже около часа ночи мы как-то вместе сказали:
— А не пойти ли нам завтра  к той могилке на Адовой полянке, к которой Страж приходил? Ведь завтра пятое ноября. Вспомним детство, и Стража тоже...
С чего это вырвалось у нас? Да не знаю, но тут же и решили, ко времени прихода Стража будем на месте. Разве что не на лошади, а на машине нас, как сказала Лариса, подвезут. Там теперь асфальтированную дорогу как раз недалеко от полянки той, Адовой — так ей и не дали другого имени — проложили. Ну, до могилки убитого кассира бывшего колхоза «Большевик» метров сто, ну, может, двести  всего идти...
...Утро выдалось на славу. Не холодное и не дождливое.  Быстро позавтракали, управились с хозяйством, и минут за тридцать до времени прихода  Стража, уже сидели в машине.
— А знаешь, Валя, мне бы хотелось не на машине туда поехать, а пройти пешком... Да, да, все пять километров. Мы назад, если не возражаешь, пойдем неторопясь. Хорошо? — спросила Лариса и почему-то обожгла меня своими черными глазами.
Машиной долетели до места, словно на крыльях, почти мигом. Вышли. Лариса отпустила родственника:
— Езжай, тебе ведь на работу, а мы сами  домой придем. Нам спешить некуда — Валя на пенсии, а я — в отпуске... Пройдемся, повспоминаем обо всем...
—  Ладно, коли так настаиваете, поеду, —  водитель развернулся и через минуту-другую исчез за огромными соснами да елями, стоящими вдоль дороги.
Сойдя с трассы, мы пошли по неширокой проселочной дороге. Ели по обе ее стороны до того низко опустили свои ветки-лапы, что они порой касались усыпанной хвоей земли, порой смыкались над дорогой, делая сотканный из зеленой хвои шатер.
— Ну что, пойдем, Валя, к могилке той... Тянет...
Я кивнула, почему-то вспомнив о Страже — Петьке Смирнове, о котором нам давным-давно, приглаживая рукой свои белые вихры, рассказывал отец, и почему-то такая печаль окутала меня, что впору плакать:  вспомнились и наш  кудрявый отец-красавец, и мама, расчесывающая свою длинную косу. Они так неожиданно ушли от нас в непонятное для нас Ничто, да и многие родственники, и знакомые тоже... Как в кино на протяжении нескольких секунд пролетели улыбающиеся, а, порой, и печальные лица тех, с кем уже не встретишься где бы то ни было, не поговоришь, не спросишь... Они остались лишь в нашей душе, нашей памяти. Кто-то глубже,  кто-то почти на самой «поверхности»…
Подняв голову, почему-то взглянула на Ларису, родную кровинушку мою. Она тоже как-то сразу стала печальной-печальной и неожиданно для меня она вдруг сказала:
— Запечалились мы с тобой, Валя, запечалились. Может и не напрасно все это?
— Может быть, — вздохнула я. — Вспомнились все ушедшие в Иной мир...
— И мне тоже, Валя. Значит, мы не напрасно сюда приехали. Пойдем к могилке той, у которой наш папа, да и ты видели Стража... Я хоть и не видела его, но знаю, что он был, и уже ушел отсюда, чтобы никогда здесь не появляться и не пугать пятого ноября всех недалеко живущих от этой поляны... А ведь многие боялись тогда в этот День Стража в эту сторону леса пойти...
— А, может, не пойдем? — неожиданно вырвалось у меня.
— Что, предчувствие давит на меня, Валя, какое-то? Не знаю, нехорошее, или хорошее?
— У меня тоже, но все равно, пойдем, раз уж приехали.
И мы пошли. Буквально сразу за поворотом увидели  легковую машину. Какая-то иномарка, я не сильно разбиралась и тогда, да и сейчас, в марках машин, но то, что она была иностранной, да и новой, это факт.
— Кто-то еще сюда приехал, Валя... — почти шепотом сказала Лариса и резко остановилась. В ее голосе была некая неуверенность.
— Раз уж пошли, то пойдем, ведь не Страж же приехал сюда на иномарке, — я взяла сестру под руку. Она не сопротивлялась, хотя движение мы уменьшили...
Передо мной снова встал образ отца, и промелькнула, словно оброненная им фраза:
— Не бойтесь, девочки мои, не бойтесь, если что, я защищу вас. Обязательно встану защиту...
— Валя, а нам нечего бояться этого незнакомца. Если что, нас обещал защитить папа... Ты представляешь это? Ты веришь, Валя в это? Я да!
Я ничего не сказала Ларисе и только кивнула головой, давая этим понять, что верю. Полностью верю в то, что коли надо, папа таки защитит нас от злой нечисти, если та встанет на нашем пути.

* * *
То, что мы увидели метров через двадцать, выйдя из-за ели, едва не повергло нас в шок. У ухоженной могилы стоял, нет, не Страж. Рядом с двадцатилетней березой стоял молодой человек в модном пальто с букетом хризантем. Там, где когда-то был холмик могилы, теперь был ухоженный памятник из черного мрамора.
— Кто это, Валя? Это Страж? Помолодевший Страж? —  спросила у меня Лариса с широко раскрытыми глазами.
— Кабы я знала. Хотя, откуда ему взяться здесь сейчас? Видимо этот молодой человек приехал на той иномарке, которая стоит на дороге…
— Давай спросим?
— Неудобно. Думаю, что неудобно.
— Ничего, спросим, —  сказала Лариса и неожиданно быстро направилась к могилке, у которой стоял незнакомец. Я не успела ее задержать. Не кричать же во весь голос, мол, «Погоди, Лариса! Не иди!!! А вдруг, это какая-то нечисть? Возможно помолодевший Страж?»
Лариса остановилась, повернулась ко мне сама и нерешительно спросила:
— Может таки подойдем?
Я только кивнула. Этот молодой человек отнюдь не казался нечестью, поэтому мы воспрянули духом и подошли поближе.  Он был выше среднего роста, худощав, с пронзительными, как и у Ларисы угольно-черными глазами. Черты его лица были тонки и изящны. Тихо поздоровались. Молодой человек кивнул на приветствие, стал на колено и молча положил на могилу букет белых хризантем, затем поднялся и произнес:
— А я вас, кажется, знаю. Про вас мне рассказывал ваш отец, когда я был еще мальчонкой. Он был у нас дома, когда в командировке в наш город приезжал... Деда моего давно уже не было в живых. Вы, наверное, Валентина Владимировна, а Вы — Лариса Владимировна? Так? Я прав?
Что нам оставалось, как только кивнуть.
— А я Петр Смирнов. Но не бойтесь, не тот Петр Смирнов, которого назвали все в округе Стражем, а его внук... Вот приехал на могилу прадедушки, чтобы помянуть здесь и дедушку, поскольку где могила моего деда я так и не узнал... Хотя, откровенно говоря, очень многое прояснилось в этой истории.
— Что именно? – не удержалась я.
— Я знаю, что вы видели Стража? – обратился он почему-то к Ларисе.
— Нет, я не видела. А вот Валя, моя сестра, действительно видела его, когда с отцом ездила сено привезти с то-ой полянки… - Лариса указала рукой в сторону старой разлапистой ели.
На лице молодого человека проявилось горестное изумление.
— Он в самом деле был у этой могилы? И приходил к ней всегда пятого ноября?
— Да, точно, приходил, —  тихо произнесла я.
—  А что вы знаете, Петя об этом случае? —  спросила Лариса. У нас с Валей вопросов сотни, а, может, и тысячи… Отец тогда так и не рассказал нам  полностью. Так, отрывки… Про ограбление кассира, про убийцу…
— Думаю, почти все уже знаю. Все это случилось раньше, и все в колхозе  об этом знали. Ведь следователь едва не затаскал всех сельчан. Мыслимо ли, зарплата всего колхоза исчезла, убит кассир, то есть, мой прадедушка. Убийца даже по прошествии двух недель, не найден. Москва настойчиво требовала. Правда, потом его все-таки «нашли». Им оказался мой дедушка Петр Смирнов. Вернее, повесили напраслину на деда, и дело сделано. Среди когорты районных, областных и центральных  следователей был хаос, но, когда на дедушку моего надели наручники, почти все улеглось…
— Но ведь денег-то колхозникам за тот месяц так и не выплатили, —  не удержалась я.
— Вот именно. Пообещали, что как найдут их, так и выплатят… Однако похищенных денег так и не нашли, а, значит, и не выплатили…
Тяжко всем было, всё шито-крыто. Да и колхозники молчали в тряпочку. Поди, при той власти, да голову подыми, да слово ненужное скажи — посадят, как пить дать. Хотя, даже пить не дадут, пока не признаешься в чем и не говорил и не замешан…
Переголодали, на мерзлой картошке  месяца два посидели, и всё на круги своя…
— А отец об этом нам не говорил, —  пробормотала Лариса.
— А зачем вам всё это было знать? В то время творилось зло. Всегда. С самой революции. Следователям надо было найти преступника, вот они и находили этакого «монстра» во плоти. И писали свои «правильные», «правдивые», «нужные» им отчеты и сажали в кутузку невинных…А сами, пока их не пристрелили или не посадили тоже, говаривали: «Да кто их разберет? Не виновен сейчас, обязательно станет виноватым через час». Это говорили почти все из касты следователей, дознавателей, карателей, этих инквизиторов XX века…
—  А вы не знаете, кто же все-таки убил вашего прадеда? — неожиданно вырвалось у Ларисы.
— Думаю, что уже знаю, - в голосе молодого человека слышалась печаль.
— И кто же? —  спросили мы в унисон.
— Савелий Петрович Кривоносов, бывший заместитель директора колхоза «Большевик».
— Это точно доказано?
— Трудно сказать, но и сам он погиб при невыясненной ситуации много лет назад. Следователи что-то там не доглядели, по  словам богатеньких родственников  Савелия Петровича неправильно все накрутили, поэтому через десять дней после гибели Кривоносова, потребовали эксгумации трупа. После эксгумации все медэксперты ужаснулись, увидев, что случилось с Кривоносовым. В протоколе было написано такое, что дело сразу засекретили и даже родственникам Кривоносова ничего не сказали, а труп передали в закрытый институт медэкспертизы для дальнейшего изучения. Все судмедэксперты, участвовавшие в эксгумации трупа Кривоносова, как в рот воды набрали. А двое из них попали с нервным кризом в областную больницу. —  Молодой человек вздохнул. —  Видимо мой дедушка, поскольку он — Страж, таки совершил то, что обещал, поскольку говорил вашему отцу, что убийце мало не покажется…

* * *
Молодой человек больше ничего не сказал. Мы еще немного постояли у могилы его прадеда, затем парень повернулся к нам и спросил:
— Вас подвезти домой?
— Нет, спасибо, — в один голос ответили. — Мы пойдем пешком.
— Как знаете, — как показалось нам, буднично произнес внук Петра Смирнова и быстро пошел в сторону своей машины. Вскоре послышалось тихое ее урчание, и она отъехала, а мы с Ларисой медленно пошли по стежкам нашего детства в сторону дома. Вот только жаль, что ни папа, ни мама так и не узнали, кто же убил отца Петра Смирнова-старшего.