Гон страха. Рассказ из серии История безымянного

Стая черного воронья промчалась над лесом, полем, речкой, мостом недалеко от городка подобно урагану, видимо спасаясь от угрожающе черного неба. Его заволокли в считанные минуты такие плотные иссиня-черные тучи, что между ними не было ни проблеска. Дождь еще не шел, но все вокруг уже нагло просочилось ним.
Молния сорвалась с черного неба и ударила в ложбинку, куда спрятался измученный семилетний мальчик. Он не добежал к мосту, чтобы спрятаться под ним — не успел.
Метрах в тридцати-сорока от ложбинки, у небольшой подстанции стояло не меньше десятка громоотводов, но молния, видимо, побрезговала ими, либо у нее была иная цель. Именно иная. Она ударила в метре от сидевшего на корточках и прикрывшего руками не по годам седую голову мальчика. Тут  же громыхнул и гром.
Нет, молния не убила мальчика, но в этот раз подожгла рядом с ним сухостой. Огонь, раздуваемый сильным ветром, со всех сторон попытался наброситься на мальчика, «облизывал» его брючки и измаранную в глине рубашонку. Гром оглушил его настолько, что мальчик совсем перестал слышать.
Мальчик знал, что это ненадолго. Такое уже бывало. К вечеру все пройдет, и он снова услышит тихое позвякивание колокольцев возвращающихся с пастбища коров, да хриплое покрикивание на них пастуха деда Евгения, пощелкивание его огромного кнута... И дед Евгений, несмотря на запрет, даст ему сухарик и немного молока.
Я взглянул на мальчика, который поднимался с земли. Оглушенный, измученный бесконечными издевательствами над ним, и мне вдруг показалось, что он чем-то напомнил мне мое отнюдь не радостное детство. Хотя оно у меня было не такое страшное, как пророчили ему...
Я смотрел на него: крохотного, беззащитного, худого — кожа да кости — и мне было больно. Я, уже в который раз  хотел было подойти к нему, раскрыться и хотя бы пожалеть его, но нельзя. Полный запрет на какие бы то действия с моей стороны. Я — Независимый Наблюдатель. Всего лишь Независимый Наблюдатель, и нарушить Кодекс я не мог, поскольку меня навсегда лишили бы права заниматься Историей Рода.
Мальчик был весь в слезах. Он не видел меня. Не мог видеть, поскольку я был в маскировочном межвременном коконе. Мальчик мог лишь невзначай натолкнуться на кокон, как на мягкую, упругую стену. Но это случилось бы лишь тогда, когда бы я потерял сознание или не сработали в коконе элементы защиты, что было исключено.
Затравленно озираясь по сторонам, мальчонка искал новое убежище, но не видел, не находил ничего стоящего. А вокруг и небо, и далекий лес, и поле: все было черным-черно. Опять же, дождя пока не было, но молнии споро делили небосвод на рваные неравные части. Они так полосовали его и столь часто, что, казалось, чего-то от него, неба, хотели взять взаймы. Может, выкроить порядочный кусок? Вокруг сильно громыхало.
Вдруг мальчонка, словно сообразив, что укрывшись под мостом, он будет в безопасности, да и дождь там переждет. А дальше… А дальше, как получится…
И он медленно, на дрожащих ногах пошел в укрытие.
Я пытался прочесть мысли мальчика, но его мыслепоток был таким спонтанно сильным и рваным, что я вскоре отбросил свое рвение преуспеть в этом именно сейчас. Чуть позже. Да и что я мог почерпнуть, найти нового кроме затравленного страха, который и в этот раз основательно «прополоскал» мозги мальчику.
Начитавшись ранее мыслепотоков, исходящих от него, теперь я понимал, вернее, мне было страшно жаль отданного на волю судьбы мальчика, а она была к нему уж очень суровой…
Как его звали? Да никак.  Его давно выбраковали, сразу после рождения, поскольку он не подходил по определенным параметрам среднестатистического землянина. А, чтобы не пропадал «материал», с четырех с половиной лет над ним стали проводить эксперименты.
Кто позволил межпараллельщикам заниматься этим, я не знал, поскольку в это меня не посвятили. Поэтому я понимал и межпараллельщиков, которым был дан приказ во что бы то ни стало, в кратчайшие сроки разработать вакцину против гона страха. И помочь в этом мог только этот семилетний мальчуган. Хотя, как Независимый Наблюдатель, я должен был смотреть за пределами возможности и этого хрупкого создания, да и экспериментаторов-негуманоидов. Особенно за последними. Уж они-то, лишенные каких бы то ни было эмоций напрочь, могли с мальчишкой и переборщить.
Я знал, что у него были, да и есть родители, три старшие сестры и младший брат. Но ни отец, ни мать не могли заботиться о нем. Ни когда он был младенцем, ни сейчас. Для них он умер в тот момент, когда выбраковщики, тоже, кстати, негуманоиды, сообщили родителям мальчика, что их только что родившийся ребенок по меркам общества неперспективен и тут же забрали его от них в инкубатор. Спустя пять лет после инкубатора мальчика выпустили в Зону отчуждения, как и дюжину его выбракованных в том же году сверстников, мол, пусть выживает, как хочет. Сдюжит — будет жить, а нет…
И он, как и еще двое его друзей, выжили. Их вернули назад из Зоны отчуждения. И сейчас им уже по семь лет. Да, мальчишкам было тяжело, очень тяжело выжить в закрытом пространстве Зоны отчуждения. Никто им, изгнанным не помогал ни в чем. Они сами искали еду, искали и сами строили кров…
Никто не хотел иметь дела с власть предержащими: за любой контакт с изгоями можно было получить последнюю степень презрения. А это означало, что нарушители никогда не смогут подняться по служебной лестнице, как и их дети, внуки, правнуки… А за выбракованными испытуемыми негуманоиды-испытатели следили обстоятельно.
Понятно, были и редкие нарушители, как пастух дед Евгений, который раньше был ученым. Единственная встреча с изгоями, и малая помощь им стоила ему в свое время и места работы, и получения последней степени презрения…
Старика наказывали и дальше, лишали на время права выходить со своими коровами на пастбище, но он все равно был упрям и сердоболен. И еще: ему нечего было терять: ни семьи, ни детей, на которые могла отразиться его встреча с мальчиком, старик был на последней ступени роста…
Сначала и многие родители малышей порой пытались проникнуть в инкубатор, а потом и в Зону отчуждения, зная, что подобная Зона где-то существует, но где именно, так никто и не узнал, и не нашел.  Да и не могли найти, поскольку это была иная параллель, за которую люди без специального кристалла памяти, который был с рождения вживлен еще в несмышленышей, проникнуть не могли. Без кристалла туда могли попасть только негуманоиды. А уж когда негуманоиды возвращали ребят назад, они становились изгоями, испытуемыми… К мальчишкам и девчонкам, побывавшим в Зоне никого не подпускали.
В это утро мой мальчик вышел на охоту в поисках пропитания, Деда Евгения он не встретил, возвращался ни с чем, и началось…
…Я, накрытый межвременным коконом, невидимый для него, стоял почти рядом, а он все еще затравленно озирался.
Эх, как мне хотелось обнять этого маленького, худого бедняжку, притянуть к себе, приласкать, обработать многочисленные ожоги и ранки на его теле, покормить из НЗ, но я не мог этого сделать. Вернее, мне было запрещено. Я мог вмешаться только тогда, когда его энергетическое поле приблизится к катастрофическому для него нулю.
Но у мальчика еще теплилась надежда на жизнь. И она была такой сильной, что мне, как наблюдателю, было приятно знать об этом. И еще я знал, что этот безымянный мальчишка выкарабкается. Для этого ему придется пройти через огонь и воду, через массу препятствий, но он, мне в это верилось, свое слово скажет.
Экспериментаторы-негуманоиды, между прочим, затевали еще что-то. Что именно я не знал — меня не предупредили. Я только догадывался, и на этот раз решил-таки вмешаться. Это нечеловеческое испытание может оказаться для малыша последним. После него он станет, несмотря на его немалый энергетический потенциал, нечеловеком.
Да, меня лишат лицензии Независимого Наблюдателя, меня лишат всех прав на межгалактическое судейство, но это полбеды, я как-то сдюжу, поскольку не хочу, чтобы этот милый мальчонка был и во сне, и наяву рабом. Понятно, он королем не станет никогда, но это и незачем…
И я, отойдя за мост, чтобы мальчик не видел моего внезапного появления перед ним «из ничего», и снова не травмировать его, дал команду маскировочному кокону и снял его, затем подошел к мальчугану, сидящему на корточках под мостом.
Пока я шел к мальчику, экспериментаторы меня предупредили о последствиях, но я был непререкаем…
Услышав мои шаги, мальчонка поднял голову и посмотрел на меня с удивлением, настороженностью и надеждой одновременно.
Я подошел к нему, протянул руку. Мальчик подал свою крохотную, худенькую, горячую.
— Пойдем, я уведу тебя из гена страха. И подальше, — сказал я ему. — Больше тебя никто не будет терзать и называть изгоем…
Мальчик встал и вдруг спросил:
— А как же Павлик?
— Какой Павлик? — удивился я.
— Мой друг. Он такой же. Как и я, изгой. Без него я никуда не пойду. Ты и его спасешь?
— И у тебя есть имя? — не ответив на вопрос мальчика, спросил я.
Он кивнул и тихо произнес:
— Петя. Ты и Павлика спасешь?
— Я не знаю, где твой друг Павлик, но, думаю, и его сможем вызволить…
— Я знаю, где он. Пойдем, — сказал Петя и, счастливый, быстро зашагал от города в сторону небольшого леска.