Крутые Берега

«Вот, Марфа Олексеевна, постояльца тибе привел. В;зьмеш, ай нет?» - Василий Иванович – председатель сельсовета, самолично занялся бытом нового специалиста.  «Ну, дак, нешто;-о! Места хватит. Проходитё, давай, ко столу». «Да, нековды. Ишо на коровник надоть слетать. Тамока опеть странь кака-то - вода што-то не гриеццэ». Ничего себе «слетать»! - уставился я на его кривую ногу. Председатель, намеренно не замечая моего пристального внимания, дружелюбно кивнул мне: «Ну, росполагайтесь туто-ка. Марфа - хороша хозяйка, не обидит». «Нас бы хто не обидил!» - смеётся розовощёкая старушка, закрывая за ним дверь. Я выжидательно молчу. С чего начать не знаю, жду - что она скажет. «Што, милок, некак уцителём к нам? Ой, добро-добро! Нето совсем некому р;бить в школе-то. Та - взамуж собралась, да поехала; та - родит...  Ак хош матушку-репку запевай, да самому ставай!». «А он партизаном был?» - мне не даёт покоя председателева нога. «Хто-о? А-а, ты про ногу ёвонную? На войну он не поспел - не старой ишшо. В лесу ёво придавило, как на лесоповале р;бил в военны-те годы. Ак ишо хорошо, нога при ём осталасе. Ну да, он б;жкой-беда;,  на ногу-то!». За всё время разговора она ни на минутку не присела. И вот уже на столе шумит самовар, миски, чашки с незамысловатой деревенской едой: тут тебе и картошка горячая, рассыпчатая, и грибки. «Ну, ак садисе, нетто, за стол!» - она нарезает круглый каравай большими ломтями. «Поди, в городе-то таково и не идят? - улыбается: …Али идят?». «Какое у вас всё аппетитное, так в рот и просится!» - восторгаюсь я. «Ну, коли так, давай, подвиг;йсе!» - подала ложку, налила чаю, а сама всё говорила, говорила: «…Оой, этова-то, ак на сраной козы не объидёшь! Всё знат, всё видит - даром, што хромой, это! Др;горядь думаш: Ох ты, змей трёхглазой!.. А веть ёво и понять тожо надыть - хозяин - он и должо;н таким быть: всё знать, да всё видеть. Не здря вот уж скольке лет сидит в председателях – трёх колхозных приседателев пережыл! Людей жалиёт, да и дело знат!».  После ужина, пока хозяйка прибирала, мыла посуду, я занялся обустройством своей комнаты. Расставил на полочке книги, привезённые с собой, фотографии, повесил карту над кроватью. «На-ко!.. - хозяйка принесла настольную лампу (старая такая лампа под стеклянным абажуром): …Всё-одно так пылицце» - отёрла пыль, подула на абажур:  …а тибе и ладно!» - поставила на стол, отошла, полюбовалась, поглядела на стену, на книги, уходить не торопилась, и как мне показалось, ждала, может, заговорю. «Марфа Алексеевна, а вы тут и в войну жили? Расскажите что-нибудь!». «О-ой, милок, у нас тутока свой фронт был, как мужыков-от позаберали в армею-ту. Все-эх кормильцёв угнали, тольке робятёшка, да бабы осталисе.  Ну, да п;режыто, - махнула рукой  - цё тепере споминать. А и опосля-та войны достало нам, хватили ли;ха!.. Ну-у, вот это... - она машинально, привычным жестом развязала, снова завязала уголки платка под подбородком, провела ладонью по лицу и, скрестив пальцы рук на животе, вздохнула: …мужиков-от не было после-то войны, дак робята всё были на пахоте-то. да, мало их тожо было как-то... Ну, дак вото запрегут  робятёшкам лошадку... ну, уж годков по десеть-дванаццеть было... да и пашут. Уставали! А ись-то цево? Мясо здай! Молоко здай, это, ну-ко... А косить-от не давали. Ак было,.. я с мамынькой овця;ркой р;била. Овцярня была в деревне-то... Ак было, це-эльной-от день оси;нник ломам, да таскам. Овецёк-от тожо цем кормить? А воды-те тожо, о-ой скок-ко перетаскаш на сибе! Ведра-та большы! Ташшыш с колоцця-та, оболье;сси - вся м;кра: подол, ну-ко, мокрой, ноги тожо! А голо;шы-ти большы. Сапогов-от не было… У миня эво как изворотило пальцики-те. Вся довела;се! А как сиеть-то, дак, целядёшков   соберут, да под наця;ло дедку Тишэ. Он строгой был, дедка-та Тиша. Росставит эдак нас один по-за о;дному, штобы ровно, без пропусков. Вот и шаг;м: шаг правой – береш, это, горсь зерна из миски, али с лукошка - у ково - цево; шаг левой - кидаш это зерно под ногу. Так и шагаш от зори до зориньки: шаг левой - взял, шаг правой - кинул... правой - левой, взял - кинул... А поле-то, оой-й ты! С одново края дру;гой не видко! Нах;диссе э;дак за; день, пристанёш – ддух-ху нет! Домой-от прибежыш, а и дома ишо своё-то хозяйство! Матеря;-то по роботам тожо дак… Кому!? Опеть - ноги в руки, да пошол!». Старушка немного помолчала, глядя запечаленно в пол, провела пальцами от виска по щеке, рука остановилась, зацепившись пальцем за уголок рта...: «Лошадей-от не давали,..» - подняла глаза: « ра;зи токо уж ковда; колхоз отсиецце. Ак тамока; уж друга; кака; робота приспиёт... Дак свои-ти огороды пахали хто на коровах, хто как, а которы матеря робят запрегали, да» - Марфа махнула рукой, замолчала.  «И выходных не было? А праздники?» - удивляюсь я. Она улыбнулась: «А празник-от при;дет, навр;де, и всё хорошо. Да так ли ёво ждеш этово празницькя-та! Наре;димсе, как можно покрасившэ: тамока,  ма;терин какой плат, ишо осталсе от баушки-да,..и бежым в каку-не деревню, где-ка празник. А уж в кажной деревне свои пр;зники-ти празновали:Дмитриськю - в одной, там - Иваноськя... ну, которо где -это уж и давно так-то заведено было - што по празникам собиралисе с цюжых деревн;й на большы-ти вецёрки. Их ишо где-ка св;зам, где - пов;дам, где как звут. А на свозы-ти раньше издили, дак и невест тамо-ка парни выбирали. Да-а! Ярманки невест устраивали! Ак девки-ти, которы на выданье;, везли с собой разны наряды. Ну, мы-те, бедняцьки-колхозницы – ф таком сиццёвом…» - она шутливо тряхнула головой, махнула рукой: «… тольке рази што поплесать-да... Но, тожо, уходили вёрст за пять-шесть. Ед; каку-набудь брали, в узелок запас там какой: кофта-друга... А кака девка ди;льна , то и пагалё;шки  баские были. На гуляньё-то подём, корманы па;реньцёй  набье;м, али там жаравли;кой, да... Парни девок угошшают пареньцёй-от. Ой, доро;дно!»  - всхохотнула она: «Ить и не всё плеса;ли,  а и придумывали хто-што, где-как...» - слегка задумалась, вспомнила, покачала головой, как бы удивляясь или осуждая с высоты возраста: «Де;кувалисе, это ну-ко, оой! Однова; было, шутник залез на; пець, да вот и п;рицце тамо-ка, вот и п;рицце беш штанов. А девок-от ведут, што погледи;ко-те, девки, тамока не жарко ли ёму? А девки-ти ух-хают, большы;-ти девки, отворациваюцци! А мы-то, эти небольшы-ти которы, дак, мы заглядуем - надо ить погледеть! А он лишо жопу-ту оска;лит с пеци, да заверешцит: «Ах-ах - замёрз! Жару, жару!» - шцё он просит жару, дак ёму лишо лопату садану;т снегу-ту, да вот и хво;щут ёво с этово боку виником, и с этово!.. В избах тёмно было, девки плююцце, отвернуцце!» «А где снегу брали?» - хохотал я.  «Ну, дак штё эко-то, - хохотала рассказчица: «Я те про зимни забавы спомнила, а и летом бывало дак, ой ты!..». «Расскажите ещё что-нибудь, пожалуйста!» - прошу я  Она согласно кивнула: «А где дак ишо лису запрегали.» «Неужто, настоящую, живую лису?!» - ахаю я в изумлении  «Ну… это дак,..» - она, кажется, смущена: «Пока робят было дожидаюцце, дак девки - это уж одне, без робят. Вот выберут девку, котора побестолковей, али новеньку каку;: «Не жэлаш-ли зглену;ти, как лису запрегают?» Она и поохотицце. «Ну-ко приседь- приседь, токо рукам-от не махай, нет лиса-та убежыт!» - перемигиваюццэ это миж собой-от. «Ну да, руки-ти и привязать можно!» Руки-ти ёй и привяжут под колиням - вот уж некак ёй самой-от не ослобониццэ! «Гледи - гледи, лиса!» - хохоцют, а тая вертицце: «Где-ка? Не вижу, где?» «Дак, оборотисе!» - да за подол-от ие дёрнут. Вот она и кулик;иццэ  посередь полу-ту... А сами-то во-от хо-хоцют, вот хохоо-ццют... А ишо торкн;т , да, каки супоста;тки, зацнут шшыпать, да за п;шшо-то место  прихватят: «Гледи, кака у ёй тутока лиса! Куды ты, куды? Ую- ююй, кака цёрнобурка!» Потом, это, уж пожалиют, да отпустят, да уговорят, штобы не обижаласе, што, мол, им тожо тако бывало, дак и што...». Рассказывала Марфа довольно артистично, и мы дружно хохотали до слез. «Ох, ти мн;ценьки, - вдруг спохватилась она: …завтре ставать рано. Но-ко, давай спать!» И сонная изба затихла до зоряных петухов.
Назавтра, с самого  с раннего утра зачастили к нам гости, вернее гостьи. Любопытные соседки забега;ли кто за солью, кто -  за чем, по поводу и без. «Марфа, слыхала по радьё-то вчерась? Ой, извините!»(улыбка в мою сторону). «Марфа!.. Ой, а хто это у те? Некак гости к те пожаловали?».  «...как-жо, как-жо, уцёной!» - с уважением в голосе отвечала моя хозяйка, - уцителём прислали». Чтобы избавиться от их любопытства, я решил искупаться – «закаляйся как сталь!»-бодро пропел я, вскакивая с кровати.  Утро было тихое, солнечное. Зелёное лето ещё играло, цвело, щебетало... Пока я добежал до реки, не встретил ни одного человека, но и в обратную сторону – безлюдье, только где-то мычали коровы, скрипели, хлопали ворота, кричали петухи… Где народ? Или спят ещё?   «Нуу, проснулсе!» - насмешливо протянула Марфа: « Все давно по робо;там! Не;ковды валя;цце-то, с петухам встаем.» «Аа-а, кто рано встает, тому Бог подаёт?».  «Бох-от Бох, а и сам не будь плох!» - не уступила Марфа, и мы рассмеялись, одобряя друг друга. Глотнув, как она выражалась, «цяйкю;», Марфа ушла с соседками «сено гребсти;» в поле, и я остался один-на один с пустым деревенским двухэтажным домом, с тихой безлюдной деревней, со своими мыслями. Хотел прогуляться, но, не найдя замка;, не рискнул оставить дом незапертым.  «Каки; замки? Отроде;сь не бывало!» - смеялась потом хозяйка: «Палоцкю вот эк приставил, да иди куды хош. У нас и завсё так!». Постепенно она ввела меня в курс деревенского бытия: кто - хто, хто – што, где-как...  Ковда сонцё закатилосе, новой коври;ги не зачина;й, нето нишшэта; одоли;ёт. Не давай денёх, как сонцё-те зайдет, и не заводи не с кем спору!..»
Ночи в августе ясные. Млечный путь так и сияет, будто лучом прожектора, освещая далекие Миры. Звёзды далёкие, холодные, мерцают-мерцают будто вот-вот сорвутся и покатятся. Смотрю - вдруг и правда, одна сорвалась, чиркнула ярко по чёрному небосклону - и нет её. Завороженный стоял я, задрав голову в небесную высь, забыв обо всём, и в этой ночной звёздной тишине, ощущая себя частицей огромной Вселенной. «Здрастуйте!» - прожурчало откуда-то от земли. «Здравствуйте» - приглядываюсь я к зарослям палисадника под моими окнами. После звездного неба на Земле - мраки киммерийские. «Почему так поздно по улицам гуляем?» - стараюсь придать голосу больше строгости, понимая, что это, возможно, один из моих будущих учеников. «Я не по улицям. Я тутока рядом жыву!» - протестует ночная тишина:  «Вы уцить в школе будите?».  «Во-первых, говорить надо правильно «учить», а не «уцить».  «А у нас все так говорят, дак»- стоит на своём голосок. «А ты кто?». «Катька я. Но я в этой школе не уцюсь. Тутока; одне малолетки.». Мои глаза уже свыклись с ночной темнотой, и я увидел перед собой невысокую фигурку девочки-подростка, с пышной косой на плече. «А ты, значит, взрослая?».  «Ишо пока што нет, ну уж и не сопливая  пионерка!»  Коса на плече заколыхалась, очевидно, её наматывали на палец(Мода какая у девчонок – чуть что и сразу косичку на пальчик!) Ах, простите, мадам, простите - я ошибся дверью!».  Но моё ехидство было, очевидно, принято за чистую монету: в ответ раздалось какое-то мурлыканье, и будто голуби заворковали - это Катька смеялась надо мной. «Ой, какой вы смешной!» «Иди, Катенька, спать!» - повернул я её за плечики: «Не боишься одна?»   «Спокойной ноци, малышы!» - услышал я удаляющийся смех и топоток быстрых ног.
До начала учебного года ещё достаточно времени, и можно беззаботно отдыхать, но я не стал терять время зря. В школе, куда меня направили, всё было готово к первому сентября. Говорят, председатель колхоза очень заботился о родной школе, и всячески старался поддержать учителей. Даже горячие завтраки в школе устраивали, так как не все дети были из ближних деревень, многим приходилось отмахать километров пять- семь, прежде чем сесть за парту. А школа встречала их горячим чаем с булочкой. Разве плохо? Я понял, что попал в хороший коллектив, и чтобы не подвести коллег, да и самому не опростоволоситься, сразу же приступил к делу. Пересмотрел личные дела учеников своего класса, характеристики; отметил для себя трудных, отличников...  В общем, ежедневно работой загружен был целое утро до обеда. Потом усталость рождала послеобеденную лень, и я шёл на речку, плескался в прохладной воде - чем не курорт! Отпуск у меня же ещё - оправдывался сам перед собой, валяясь на речном тёплом песочке. А вечерами - в сельский клуб. Сначала там, как правило, кати;ли кино, потом раздвигали скамейки и начинались танцы. Но больше плясали, танцевать, можно сказать, и не умели, а плясали азартно. Молодежи было много. Я сидел тихонько в уголочке, приглядывался, прислушивался. Сначала я с трудом понимал, о чём говорили вокруг, а говорили быстро, ударения в словах порой ставились в непривычном (для слуха горожанина) месте, иные слова я вообще не мог понять без переводчика. Но с началом учебного года, в общении с детьми, поднаторел в этом вопросе, и вскоре не только понимал быстрый говор, но и оттенки деревенского юмора; и уже лихо оттаптывал местную пляску "па;рочку"; и самозабвенно занимался обучением девушек, желавших танцевать городские танцы; и начал замечать, что сельские принцессы заприглядывались к моей персоне. Я старался, лез, можно сказать, из кожи, чтобы не выглядеть белой вороной на фоне местных обычаев. И вот уже определилась компания вокруг меня, а может я влился в компанию, но теперь я не был одинок, не сидел в углу сычом, а «кучкова;лся», как и все вокруг. «Привеет!» - пропело надо мной. Не местная - понял я, глядя на подошедшую девушку. «Ты здесь давно? Приехал давно?» - она мило улыбается, руки в карманах пышной клетчатой юбки – такой фасон сейчас в большой моде у вологжанок.  «Что?» - встрепенулся я, продолжая бестактно во все глаза пялиться на неё.  Но, кажется, она и не нуждалась в моих ответах, вопросы задавала просто так, лишь бы завести разговор. «А я здесь уже скоро год. Зоотехник я… по имени Валечка, а ты – учитель - уже знаю, а как звать тебя?..» «Власом!» - брякнул я, впадая в её тон. Глаза Валечки округлились, блестнули в улыбке ровные зубки:  «Ну, Влас, так  Влас,  чего сидишь, Власий?  Пригласи танцевать!». Через минуту я знал, что «…вот тот высокий блондинистый - секретарь местной комсомольской ячейки. А вон та скромная девушка, такая красивая, у неё, обрати внимание, родинка над бровью…не сравнивай, не сравнивай, моя на скуле и чуть симпатичней!» - кокетничает Валечка: «Это - медсестра.  Галочка, отрабатывает после медучилища второй год. А вон тот влюблён в эту, ну воо-он в эту, полненькую, а она любит совсем другова…».  Потом ко мне подошёл главный комсомолец - генсек, как его называли здесь. Строго глядя на мои брюки-дудочки (последний крик моды, между прочим!), он сказал: «Вот што, Илья,…»  «Ах так ты Илия- а!» - Валечка шутливо поджав губки, отошла, покачивая головой. «Чем это зоотихо;ня недовольна?» - Венечка подозрительно оглядел меня, но, очевидно, не нашёл повода придраться, и выдал мне «ЦэУ» -  т.е «ценное указание»:  « Теперь ты у нас внештатный агитатор. Завтра идёшь проводить беседу на телятник» - «Ты сказал «на» телятник?» - мщу ему за мои дудочки. «Там мужыки телятник строят» - улыбается он моей неосведомленности: «Почитаеш им, о чём пишэт центральная пресса.» «А сами они читать не умеют?» «Сами с усами, а ты выполняй свой просветительский долг!»
Назавтра с газетой, карандашом и блокнотом (таким я представлял себе агитатора) я шёл «на теля;тник», как на экзамен, и готовился как к экзамену, т.е ночь- бессонница, а с рассветом -  я уже - за газетой: подчеркивал красным карандашом важные, на мой взгляд, места, выписывал цитаты в блокнот… Я – агитатор! «Не свет–не зоря!» – как-то усмешливо-одобрительно поглядела на меня Марфа: «Што те не спи;ццэ-то? Ить ишо и петух не скикири;кал, а ты уж за газе;тину!» «Да,.. сказали: «на телятник», агитатором» «А-а, генсек воду баламу;тит.  Телятник-от? Ак, всё по тро;поцке, по тропоцке как от ла;вы-то…  Лава-то? Ак, церез ри;цькю перехо;динка-та з держа;лкой – то и есь лава. А телятник-от -  да;ле по тропоцьке, ишо за лесом, да, тамока лесу-то – три сосны, ак и хош, да не заблудиссе!».               
  Перестук плотницких топоров, высоко вспархивающий над просторами колхозных полей, вывел меня к телятнику, стеной поднявшему свежетесанные брёвна над россыпями опилок и стружки. «Мужики!» - как можно бодрее начинаю я: «Читали, о чём пишут газеты?»  Молчание несколько смущает, но отступать поздно: «Вот представьте себе, что по программе партии, лет через двадцать вы будете здесь жить в белокаменных домах» «Не гладь лошадь рукой, гладь овсом» - дедок, обернувшись в мою сторону, внимательно разглядывает меня. При чём здесь лошадь? - недоуменно мелькает в моей голове.  «…газ, вода,.. -  пытаюсь обрисовать их прекрасное будущее: …электричество...  Да вы только представьте!» - приставал я к мужикам, продираясь сквозь завесу табачного дыма: «Нажал на кнопку...». «Вышла тётка» - сплюнул, ухмыльнувшись, лохматый мужичонка, мусоля козью ножку. «Нажал на кнопку: чик-чирик - сосиски с колбасой» - словно издеваясь, пропел рыжий вихрастый парень. «Вот вы топорами машете - игнорирую наскоки рыжего с его сосисками:…а потом, через двадцать лет, всё электричество будет делать!». «А робят тожо оно, али как?». Ну и положеньице - хуже быть не может! - запаниковал я в душе («может- может!» - оптимистично возразила душа). Мужики прячут ухмылки за цигарками, с любопытством щурятся на меня, мол, как? «Нажал на кнопку: «чик-чирик» - и человек готов!» - хихикает вихрастый. «Не плохо поёшь!» - обозлился я: Приходи в клуб!» - Это я вслух так вежливо, а сам думаю: нн-ну, рыжий, топор те в глотку!.. «А он тамока кажной дён!». Я не знал чем бить, и счастливое будущее деревни молчаливо спряталось за клубами табачного дыма. «И как это ловко у вас получается!» - меняю тактику (не мытьём, так ка;таньём – решил я, вспомнив дедову присказку), и, взяв топор, начинаю неловко скрести по бревну. «Топор-от, поди, в руках не держывал?»- «Не-а!»- радостно признаюсь я (лед тронулся, господа присяжные!). «Не к рукам, ак хужэ лаптя!»- хохотнул кто-то из  плотников. «Даа, топором тесать, не хлеб кусать!». «Вото мотри; - старичок, ловко помахивая топориком, затюкал по бревну, затем протянул топор мне: на-ко, попробуй теперь,  да, тюкай-от  неторопесь, ровня;е, ровняе держы топор-от».  Я старательно скоблил топором под шутки и советы плотников.  В общем, к вечеру (гордость не позволила уйти с телятника раньше всех), к вечеру у меня горели мозоли на ладонях, ныла спина. Вечером в клубе ко мне подошёл Венечка: «Ты, говорят, там мужиков заболтал,  - улыбается генсек: в конторе только о тебе и разговору!» - напускал туману Венечка, смущая меня перед девушками. «А что я такого сделал?» - пытаюсь увильнуть от разговора. «Говорят, с твоего слова, как с золотого блюда». «Аа… - успокаиваюсь: …дак это не я...». «А-ха, я не я, и лошадь не моя, я – не извозчик - перебивает он мои оправдания: да ты чёо? Наоборот, тебя хвалят, говорят, вот повезло с учителем - грамотный, не гордый».  «Откуда они взяли, что я не гордый?» - вспыхиваю обидой. «Да не в том смысле! Это, как бы, «свой в доску». «Ну, разве что так».  «Завтра с "Правдой" пойдёшь на коровник!» - интонации генсека не допускают возражений, но я всё же осмеливаюсь поднять голос в защиту своих прав: «К бабам?! Ни за что! Да они меня съедят!». «Во-первых, женщины, а не бабы. Во-вторых, кому ты нужен? У них есть, кого есть - успокаивает он мой протест: в-третьих... в-третьих –  а куда ты денешься! Надо, Федя, надо! Валентина тебе поможет. Валентина, тебе партийное заданье! Береги агитпросветчика как зеницу ока!». «Оой! глаза бы мои на него не глядели!» - сердится Валечка: «Баб испугался! И што ты за мужик?»
На другое утро – я только чашку чаю поднёс ко рту… «Готов, агитатор?» – Валентина под окном. «Зайди-ко, зайди, Валю;шка! Цейку, давай, во;то-ка хлебни;1 А мы т;ко-т;ко – за самовар. Успиёшь ишо накрутить им; хвоста, погодят нет;» - махнула фартуком по лавке Марфа, усаживая гостью. «Да, некогда, Марфа Алексеевна, да и напилась уж я дома» «Спасибо за чай!» - тороплюсь я из-за стола, чтобы не рассердить Валечку – моего соратника, помощника в сегодняшней экспедиции. «Тебе бы полком командовать!»- стараюсь я подольститься к ней, услужливо уступая ей тропинку, ведущую нас на ферму. «Бабы!.. - несколько грубовато, веселым голосом воззвала Валечка. На голос повернулись рогатые головы, задумчиво глянули лилово- печальными глазами. «Агитатора привела!» - не смущаясь ответным молчанием, Валечка подтолкнула меня к ближнему стойлу. «Цирк-цирк-цирк...» - звучала полутьма, обдавая запахом навоза и теплым дыханием множества существ, невидимых в сумраке единственной лампочки под потолком. Наконец, я разглядел белеющие косыночками фигурки доярок, и до меня дошел смысл этого "цирк- цирк" –это пели струйки молока, резко падая в подойники. «А што с им р;бить?» - донеслось из-под дальней коровы. «Приголубить!» «Съесть?» «Иди поцэлую!» - предложения сыпались, как из рога изобилия. Я дрогнул. Но Валентина быстренько навела порядок: «Оой! Роскатали губёшки! Успокойтесь! Это наш новый учитель!». «…цирк-цирк-цирк...» - в тишине. «Давай!» - кивнула мне Валентина. И я стал "давать" под аккомпанемент молочных струй (цирк-цирк): «…вы на ферме в белом халатике,» …цирк-цирк… «на высоком каблучке ...». Ответное "ха-ха" не смутило меня:…нажали кнопочку, и…» - перевожу дыхание, выстраивая продолжение фразы. Выжидащее  «цирк- цирк, цирк... заполняет паузу «…и молоко побежало по трубочкам прямо на завод. А дома...» - я стараюсь придать голосу мягкие мечтательные интонации. «А дома – милой-разлюли малина! Он тожо при кнопоцьках!» - рассмеялись добродушно женщины (все-таки, наболевшее прорвалось сквозь заслон добиблейской этики «из избы; сор не выноси!»).
-  «А оне и так не цё не р;бят в доме, тольке знай похмеля;юцце» -  «А им ишо и кнопоцки! Ну, спасибо партии родимой!  Эвоно, глянько-те, девоньки, тру;жэник явилсе, не запылилсе!».  -  В проёме широких ворот коровника остановился старик - сторож: «Ои, пи-иыл бы бражку, гребна-ташыку, не-эхо-дилыбы не-ку-ды» - пьяненько покачиваясь, помигивая подслеповато глазками, несколько печально пропел он: Быа-ббыы, ёпта;ть, едрёна Матр-рёна-а! - он поднял значительно палец вверх: Эт-то решэ;ннё... - помахал рукой, пытаясь довести речь до конца, не потерять мысль: …ёпта;ть, эт-то ув-вжа;ти... етиё.. - покачнулся, осел на стену: ..ууваж…йё!..».  «0х ты-ы, бестыжа твоя рожа!» - вскинулись доярки: «Иди отсель, пока цел!». «А я цё, я нецё...» - заторопился тот на волю:…нецё, ёлки-моталки, хор;ша, грю, ёптумать, хоро;ша...едрёна Матрёна» - старик шустро юркнул за ворота, и уже из-за коровника донеслось залихватское: «Запустили в пруд селёдку, там, где жыли караси. Караси едят селёдку – получилась иваси.  «А ты не смушня;йсе, уцитель! – улыбаются доярки: «Этово у нас хватат - кажынной дён! Привыкнёшь! А с робятёшкам-от построжэй будь, а нето на шэю сядут!»
«Ну воот, а ты боя-алась!» - пела Валечка, приятельски похлапывая меня по спине, когда мы возвращались в деревню: «С родителями познакомился, потом деточек возьмёшь в ежовые рукавицы, и  ты - первый парень на деревне!». «Твоими бы устами!» - рассмеялся я. «А што-о? Если што, поможем!»
Валечка оказалась просто находкой. Оказывается, она играла на гитаре, пела, изящно била чечётку. Они с завклубом Ларочкой организовали при школе художественную самодеятельность. Ларочка играла на аккордеоне, и в школе вела уроки пения. Кстати, при клубе они собрали гармонистов со всей округи. Были  там и старики, и дети. Они гордились собой: «Ансамбль гармонистов! - это вам не хухры;-мухры;!». Ансамбль гармонистов - гордость председателя: «А как жо! Тольке у нас и есь!». А Стёпка (это тот рыжий с телятника), отслуживший свое в рядах Советской Армии, отменный гармонист, шутник и балагур, как-то собрал ребятишек в клубе и вскоре в одном из концертов, а как раз в Новый Год. «Вальс «Амурские волны» в исполнении шумового оркестра» - объявила Ларочка. Инструменты в оркестре были самые разнообразные: от губной гармошки до папиросной бумажки на расчёске; пошли в ход деревянные и алюминиевые ложки, стиральная доска, бутылки...  Но это всё было потом. А сейчас впереди было первое сентября.
В школе я сразу, как говориться, взял быка за рога. Ученики не стали изводить меня, как всякого новичка. Может, они поймались на дедовы загадки, которыми я их угостил, слегка растерявшись в первый день от ответного приветствия. А дело было так: я - учитель, я вошел в класс и как можно бодрее и добрее сказал: «Здравствуйте, дети!» В городской школе на приветствие учителя (я сам недавний школьник и помню приветственный этикет) класс должен молча встать. А тут меня оглушил грохот парт и разноголосый ор: «Здоро;во живете;!». Слегка запнувшись (какой я всё же молодец: не растерялся совсем!),  я ответил: «Возле уха - завиту;ха, в середине - ярмарка».  Класс онеме;л, забыв сесть, а некоторые рты так и остались открытыми. «Садитесь, пожалуйста!» Молча сели, в глазёнках вопрос. «Радио!» - торжествую, и гордый своей победой, не даю им опомнится, продолжаю наступление:  «Вокруг носа вьётся, в руки не даётся - что это?» «Комар!» - радостный вопль. «Вот и не угадал! И не комар вовсе! Думай!»  Головы лихорадочно заработали - это было видно по напряженным глазам. Головы завертелись, сталкиваясь, наклоняясь друг к другу... А я решил их «добить», как говорится: «А ну, кто мне загадает так, чтобы я не отгадал!». И тут мне пришлось попотеть, поша;рить, так сказать, в памяти, вспоминая отгадки. «Шуба нова, на подоле дыра?» - глаза блестят, класс в напряжении. Лихорадочно ищу ответ. Что бы это значило? Ну, о чём им могли загадывать их деды? «Прорубь!» - вздыхаю облегчённо. «Ааа,..» - выдыхает класс разочарованно. «В брюхе баня, в носу решето, одна рука, да и та на спине?» - лопоухонький, чёлка вихром, загадал и гордо огляделся , мол “Ну как?" -  Улыбающиеся хитренько лица дали ему ответ - молоде;ц, подцепил учителя!” Загадки сыпались одна за другой. Мы уже начали соревноваться, кто больше знает загадок, вошли в творческий азарт. Время незаметно соскользнуло за пределы отведенного урока, и на самом интересном месте, когда кто-то выкрикнул “Три ноги, два уха, да одно брюхо?” прозвенел звонок. Я был спасён! Я никак не смог бы догадаться, что это «лоха;нь». Эту лохань – деревянный таз(а может ведро) если перевести на городской язык, я в своей жизни ни разу не видел, и потому школьный звонок спас мою репутацию всезнайки. Первая трудовая неделя промелькнула незаметно и всё же... Хорошо, что завтра - выходной - с облегчением вздыхаю я однажды  - первый выходной в моей трудовой биографии. И свернувшись, как бывало в детстве, калачиком - ладошки под щёку, я заснул безмятежно и крепко, но, как оказалось не надолго. «Како;ва ле;шова дры;хнешь?» - вопрос, конечно интересный, если учесть, что задает его женский голос, да ещё раньше, чем солнышко взошло, то есть чуть свет… Открываю глаза: «У меня выходной!». «Ну, ты, дайё-ош!» - передо мной Валентина. «Под твоим окном чуть не весь райё;н газовал всю ночь, а ты спишь как сурок!» - она вся в саже, измызганное мокрое платье, уставшая, осунувшаяся: «Телятник в Киривановской сгорел. Не могли спасти!» - она устало опустилась на лавку: «Дай чё-нибудь, хоть воды попить!». Вскакиваю, забыв стеснительно прикрыться, подаю воды, ставлю на стол самовар, уже вскипевший. Марфа сооружает стол: шаньги, грибы, картошка, между прочим, тоже горячая, как и запашистые румяные ша;нежки. Такая расторопная эта бабка Марфа! И когда только успевает?! Нет не так, надо сказать: И когда она только спит! Да и спит ли, вообще?»
Обычно тихая в этот час труженница-деревня, сегодня запсиховала с петухами. Деревня гудит потревоженным ульем. Уже, по слухам, найден поджигатель («Ну, не нарошно! Ну, выпил чуть-чуть! Уснул на сеновале!»). А пожарные нашли неисправной электропроводку. И уже повезли в райцентр председателя. И шелестят по закоулкам и овинам слухи, дескать «всё тутока не совсем цисто, не всё так просто!..».  И уже нашли вороже;йку, показавшую прямо на виновника беды. Надо же, ворожейка! Это в наш-то век атеизма! И я могу с глазу на глаз пообщаться с таким  сказочным пережитком тёмного прошлого, увидеть это чудо живьём! Защекотало под рёбрами, засвербило  в мыслях. Прихватив 10 рэ. - вдруг за приём платить надо, с зарёй и петухами «ноги в руки» и вперёд! Идти далеко, ажно в Щебеньгу – за тридевять земель, на горных кручах стоит эта Щебеньга. Автобусное сообщение не налажено (куда там! Они и самолёт-то здесь видят только раз в месяц, да и то высоко в небе, а не только поезд, который за стовёрстными лесами). И мне придётся пешедра;лом как дергачу до райцентра километров так десять-двенадцать, да ещё и «от» - сколько не ведаю. Может, попутка какая будет - почтарка, или... «...Не надейся, рыбак, на погоду... – ехидно-тревожным мурлыканием, констатирует этот факт моё второе «я». В общем, Марфе не доложился, бабий язык длинный - быстро вся деревня узнает мой маршрут, засмеют. Дорога дальняя, прихватил водички, хлеба кусок (так чтобы и не тяжело нести было, просто для поддержки духа). Бодро так, с песней  шагаю по пыльной дороге мимо сосен да берёз. «Шёл я лесиком леском...» - посвистываю канарейкой: «нашёл её с колесиком... Взял, пол;жил за овин...».  Пока шёл лесом, да по утренней прохладе, мимо люпи;новых головокружительных запахов, разнопёстрых полей - настроение было розовое. Но вот дорога, вильнула за бугор, и начались такие буераки! Да ещё и время к полудню, а кругом вырубки, выработки, пеньки, да яминья… Видно песок, да глину здесь строители добывали. Ландшафт никудышный, никак не способствует веселию. А солнце шкварит уже на полный ход- так что дорога белая как раскалённое железо.В глазах моих и в душе фиолетово. Ветер, видно, уснул, сомлел от жарищи-то, не дует в свой ветренный ус, не спешит облагодетельствовать странника.  Мои ноги уж не резвы и песен не пою - устал. Пускаюсь на хитрость: глаза в прозрачную высь, дыхание ровное... раз-двааа, раз…Ровнее! Ровнее! Спокойненько, та-ак... стрекозы... бабочки порхают... облака… раз, дваааа, -  уже не так и жарко, и ветер проснулся... А что если она откажется разговаривать со мной? Скажет «Ишь, што выдумал!». Но я уже твёрдо верю - есть на этом свете колдунья! А если всё-таки нет? Проверим! Вот под этим камешком оставлю десяточку. Если она о них спросит, што это, мол, ты деньжата под кустом забыл? Всё - с атеизмом покончено навсегда! А вдруг дождь, - спохватился я, - размокнут денежки - ни себе, ни людям! Вернулся, спрятал десятку в карман - лучше в магазин зайду. Кто меня в гости звал? Нет! А незваный гость хуже татарина - не теперь сказано. Надо свой провиант иметь! Вот и деревня на горушке. Кого спрашивать? Не знаю. Ну, смешно же в наши дни разыскивать колдунью!