***

 Здравствуй, дед!
Это я, твоя внучка, которую ты никогда не видел и даже не знаешь о моём существовании. Потому что погиб в Белоруссии в 1944 году, а я родилась через шесть лет после окончания войны. Но в последние годы я очень часто думаю о тебе. И эти думы настолько противоречивы, что они мешают мне спокойно жить. Ведь я очень-очень мало знаю о тебе. Бабушка вообще ничего не говорила и не вспоминала, во всяком случае при нас, внуках. Почему, дед? Я хочу понять и не могу, ведь в других семьях вспоминали своих родных, которые погибли на фронте. Берегли письма как великую драгоценность и перечитывали иногда. Я могу только предположить, почему так — наверное, не всё было хорошо между тобой и бабушкой. Даже писем с фронта от тебя не осталось, всё куда-то пропало. Фотографий твоих у нас три-четыре штуки, и все довоенные, военных вообще нет. Всё, что я помню, — это то, что рассказывала моя мама, нечасто и отрывками.
Ты работал лесником и дома бывал очень редко. Мама вспоминала, как ты привозил на телеге продукты и хлеб. У тебя была полюбовница, и как-то бабушка с моей мамой (ей тогда было лет четырнадцать) пошли к тебе в лесничество, и бабушка стала маму учить, как пристыдить тебя, что ты гуляешь. Мама как могла в силу своего возраста стала тебе говорить, она не помнила дословно, что говорила. Но она помнила твои слова, что, мол, мала ещё отца учить и не её это дело. И бабушка всё тянула на своих плечах: огород, скотину, пятерых детей. Бедная, бедная моя бабушка, мне было так жаль её, что у меня ныло под ложечкой. И я тебя ненавидела — иногда молча, иногда вслух.
А знаешь, было время в школьные годы — я даже гордилась тобой. Опять же мама рассказала: ещё до войны в деревне начали строить дома для сельчан, так как у всех были развалюхи. А ты играл ключевую роль в этом строительстве — то ли ты был председателем, то ли лес выделял, я не помню. У всех сельчан друг за другом вырастали новые дома, и только твой дом построили самым последним. Мама вспоминала, как ей было стыдно, что у них был самый плохой дом в деревне, и когда приходили парни из других деревень и в конце гуляний провожали девушек по домам, она всегда подходила к соседскому новому дому, парень уходил, и она шла в свой дом. И я всем подружкам и одноклассникам с гордостью рассказывала эту историю и говорила, что мой дед был большевиком и коммунистом, честным человеком. А позже снова… Бабушке очень нужна было подвода — что-то перевезти, она кинулась к тебе. А ты отказал — срочно повёз свою полюбовницу на аборт на этой самой подводе. И раздражение, и злость, граничащая с ненавистью, стали шевелиться во мне.
А помнишь, как ты, когда ещё не был женат, убил собаку у отца нашей бабушки? Мой прадед тоже был лесником, а леснику без собаки нельзя… Он не любил тебя и не хотел, чтобы его дочь выходила за тебя замуж. Зачем, дед? Ведь ты же ухаживал за ЕГО дочерью... Эх, дед, как всё намешано и как всё непросто!
В семидесятых годах, когда бабушка жила с нами, пришло письмо из Белоруссии от красных следопытов, они приглашали её на мероприятие, связанное с перезахоронением павших воинов. Она не поехала, так как была старая и больная, я даже не знаю, хотела ли она поехать. Ох, дед, как бы я хотела прочитать твои письма, а ты их писал с фронта. А скажи, своей полюбовнице ты тоже писал?.. Видишь, какая у тебя внучка сука! Прости, дед! А помнишь, ты писал, как тяжело, холодно и сыро в белорусских болотах и всё твоё тело покрылось чирьями?..
Дед, ты не знаешь, что лежишь в земле теперь чужого государства! Ты даже не думал тогда, что может совершиться такая подлость. В военных интернет-архивах я нашла запись про тебя — когда тебя призвали на войну и когда ты умер от ран в госпитале. Ты провоевал два года, тебя ранили в живот — это самая тяжёлая рана, на следующий день ты умер. Когда я читала эти строки, написанные чернилами, мне стало плохо. Я полдня рыдала. Я вдруг почувствовала тебя. Дед, как мне не хватало тебя в течение всей моей жизни, как много я потеряла! Мне не хватало тепла твоих рук, твоего леса, твоего голоса. Дед, прости меня, молю тебя, на коленях прошу, иначе я сдохну. Больше не могу писать, слёзы мешают. Дед, я, наверное, ещё тебе напишу. Прости...
Твоя внучка