Глава 29. Судьба по наследству

    Иллюстрация Елены Шепель

                Казачья кровь, да конь твой вороной.
                Любимый мой, один такой на свете!
                Да не судьба нам вместе быть с тобой,
                Любимый мой! Любимый мой…


- Да, Аня, так будет лучше. Якову Платонычу ты не поможешь ничем, а у него будут связаны руки. Вот возьмут тебя в заложники, и Яков Платоныч вынужден будет сдаться. А так он хоть сопротивление окажет,- Антон нес чушь, но Штольман посмотрел на него с благодарностью. Понятно,что вооруженным полицейским он ничего не окажет. Из рогатки  отстреливаться будет, что ли?!
       И словно прочитав мысли Штольмана, Антон добавил:
       - Я оставлю Вам пистолет.
         На что Яков  улыбнулся, но твердо возразил:
        - Я не хочу, чтобы Вы пострадали, - твердо сказал он
         -Ну если Вы победите, то вернете пистолет, если нет, я скажу, что Вы у меня отобрали его.
     - Спасти меня сейчас может только чудо. Если Вы к нему, конечно,  дозвонитесь. И уйти мне некуда. Спасибо,  Антон  Андреич за олимпийку, но все равно в таком виде, да и еще комнатных тапках я буду выглядеть,  как сбежавший зек. Собственно, почему как,  - возразил Штольман, и в глазах его опять мелькнул отсвет обреченности.   
   - Яков Платоныч, Вы ж сами велели не покупать ничего в магазине. А мои костюмы на Ваши плечи не налезут. Уж извините. Я там колбасы, сыра, консервов привез. И еще пельменей. Их с бульоном вместо супа можно есть. Только сварить нужно сразу,  а то слипнутся, - Антон так трогательно оправдывался, что Яков поневоле улыбнулся:
- Да оставьте это. Я благодарен за желание помочь, - и обращаясь к Анне, добавил,  - Собирайтесь, Анна Викторовна, здесь опасно.
    Анна переводила удивленный взгляд с одного мужчины на другого, словно приходилось маленьким детям объяснять, почему нельзя совать пальцы в кипяток.
  - А никуда я не поеду! Я и так соучастница, вы об этом забыли, господа Пинкертоны? Я не хочу в тюрьму, а то мне еще допрос с пристрастием устроят, - и в подтверждение своей решимости уселась на стул, приняв позу Наполеона.
   - Аня!
   -Анна Викторовна!
    Несмотря на нависшую опасность, девушка звонко рассмеялась. Пинкертоны недоуменно воззрились на нее. Но Анна не могла раскрыть им причину своего веселья. Она просто вспомнила, как несколько недель назад они приехали за ней вдвоем в больницу и так же дружно, как по команде заявили:   
     - Я приехал за тобой!
     - Я Вас должен забрать!
С той лишь разницей, что тогда не выглядели они союзниками. Девушка поднялась со стула и решительно направилась на кухню.
- Сейчас я пельмени сварю, а то правда раскиснут. А этого мы не можем позволить ни себе, ни им.
-Анна Викторовна! Я сам сварю, а Вы немедленно уезжайте, - Штольман пытался включить режим руководителя. Но это было равносильно попытке остановить скачущую лошадь подножкой.
    Анна спокойно, безо всякого выражения на лице, по очереди посмотрела на мужчин.
-Я останусь, - равнодушно произнесла она.
    Штольман только открыл рот, но Коробейников предотвратил бессмысленный расход энергии.
    -Яков Платоныч! Поверьте, как говорят: «Медицина здесь бессильна!» Вот если бы она гневалась, злилась, то тогда можно было бы договориться. А сейчас проще с памятником Ленину на городской площади какой-нибудь контракт  подписать. Я поехал. Сделаю все возможное, - Антон откланялся, так как действительно, его особа тоже должна была сильно  интересовать преступников.
      - Пока, Антон, - бросила  вдогонку Анна и потянулась за кастрюлей, стоявшей на верхней полке. Одно неловкое движение, и бумажный пакет с мукой, двадцать два года терпеливо ждавший своего звездного часа, высыпался на девушку, превратив ее в Снеговика.
    Яков, только что испытавший всю гамму негативный эмоций, захохотал, как безумный.
    Потерявшая дар речи Анна, минуту назад готовая сразиться с преступниками, сейчас совершенно не знала, как быть. Кое-как протерев глаза, она растерянно оглядывала себя. Что с этим делать?  Вид Штольмана, умирающего со смеху, ее еще больше расстроил. Ну почему она постоянно оказывается в какой-то дурацкой ситуации? То в ночнушке по городу разгуливает, то в руки ему падает, сейчас вообще в Снежную бабу превратилась.
      - Как Вам не стыдно! – дрогнувшим голосом сказала она, и уже готова была зашмыгать носом, но Яков, мужественно преодолев очередной приступ хохота, поспешил к ней на помощь. И едва удержался, чтоб опять не вспомнить про неприятности, которые ходят за ней по пятам.
      -Ну, Анна Викторовна, что же Вы так неосторожно?!- с этими словами он успокаивающе погладил девушку по лицу, одновременно стряхивая муку, превратившуюся в труху за долгие годы.
- Что теперь делать? – жалобно, чуть не плача, спросила Анна.- Я же теперь сама как пельмень – мука, а внутри мясо.
      Она сейчас являла такое комичное и одновременно трогательное зрелище, что Яков не выдержал и прижал ее к себе, не смущаясь того, что и сам мог превратиться в пельмень.
    -Горе Вы луковое! Сейчас что-нибудь придумаем, - улыбнулся он.-Потерпите. Здесь же баня есть, и насколько я понимаю, дрова тоже должны быть. Нагреем воды,  и Вы все отмоете.  Я сейчас пойду хозяйничать, а Вы не вздумайте плакать.
     Кое-как отряхнув то, что можно было отряхнуть, Анна отправилась на поиски банных принадлежностей.
     Зайдя в зал, она невольно взглянула не себя в зеркало и ужаснулась: и это чучело обнимал Яков Платоныч! Она от расстройства в сердцах отвернула  отражение к стене и остолбенела.
На обратной стороне зеркала был портрет. С которого на нее смотрела Она сама. Он был нарисован масляными красками, что придавало ему совершенную реалистичность. Казалось, ее двойник испытывающе смотрит из рамы, будто спрашивая – зачем потревожили? И тут, словно желая довести эффект до высшей точки, лампочка, негромко хлопнув, перегорает. Комната погрузилась в полумрак, только свет из кухни позволял видеть.
     Анна, словно завороженная, не могла отвести глаз от картины. Несомненно, это ее родная бабушка, легендарная Степанида. У нее были точь-в –точь такие же, как у Анны, волосы, только распущенные, королевской мантией ниспадавшие по плечам. Глубокий, собранный тесьмой вырез вышитой рубахи обнажал их, давая простор воображению. Тот же нос, губы. Единственное, что их отличало – взгляд. Это был взгляд искушенной любовницы, страстной, пылкой, ненасытной, способной зажечь огонь страсти в сердце своего избранника.
     Ее имя в семье было чуть ли не под запретом. На расспросы маленькой Ани, где папины мама и папа, отвечали всегда односложно – давно умерли. И если на могилку бабушки они ходили, что-то там подделывали, то от деда не было и следа.
     Единственное, что Анне удалось узнать потом, это то, что бабка никогда не выходила замуж, и после рождения сына вообще ни с кем из мужчин не общалась, кроме обращавшихся за помощью.
    Анна не могла прийти в себя от потрясения. В ее представлении Степанида была такой же старенькой и суетливой, как и ее любимая баба Даша. Но уж никак не молодой и такой…сексуальной. И совершенно на нее похожей. Девушка почувствовала, как какой-то холод окутал ее, не давая дышать, сдавил грудь, и она почувствовала себя на грани обморока. Степанида, словно сойдя с портрета, погладила ее по голове. В ее взгляде уже не было страстности и желания, он выражал искреннюю заботу и печаль.
    - Не нужно бояться, Анна. Ты заметила, что мы похожи? Это неспроста. Мы связаны одной судьбой . Я всегда любила одного мужчину, но нам нельзя было быть вместе. Я помогала людям, но мое сердце сжигала любовь…И когда ты родилась, меня ничто на этом свете уже не держало. Я была уверена, что ты продолжишь мою жизнь…….И вот ты здесь…… Значит, все повторится снова…… С тобой рядом мужчина, которого ты будешь любить всегда.  Иди к нему! Будь с ним сейчас и ты дашь ему силы!     Не противься Судьбе…… Это бесполезно…….Ведьмина участь печальна. Это - одиночество.
       Слова Степаниды, произносимые с паузами, словно хаотично всплывающие в ее памяти, гипнотизировали, вводили в какой-то транс. Будто она разговаривала сама с собой. Или же в ней начали спорить  о ее собственной жизни две совершенно разные Анны? Или Анна и Степанида, за которую она должна прожить жизнь? Или дожить? Или повторить ее судьбу? 
     Анна, озорная, сильная, неустрашимая, цитируя «Кавказскую пленницу», «красавица, спортсменка, комсомолка»,  категорически не признавала любви жертвенной, запретной – любви к женатому мужчине. И не важно, что он первый разбудил в ней женственность, что кроме него ей никто не нужен. Быть любовницей, даже если он этого захочет,  – унизительно, недостойно. Это всегда быть женщиной второго сорта. Жить по остаточному принципу. Нет! Никогда!
     Анна, любящая, преданная, трепетная, говорила о том, что в ее жизни может быть только одна любовь, и она уже пришла. Яков – единственный мужчина, который ей нужен. Сильный, умный, проницательный, благородный, абсолютно, эталонно правильный. Он как скала, надежен. И невозможно красив. Его широкие плечи на контрасте с узкой талией способны свести с ума от желания прикасаться к ним, ласкать руками, губами.
     А руки? При одном воспоминании о его крепкой, идеально пропорциональной ладони на своей груди в низ живота слетались бабочки, лаская ее женскую суть.
     И даже если им не суждено быть вместе, она все равно не сможет его разлюбить.
     А раз так, то какая разница, женат он или нет?! Этот факт ничего не меняет. Ее неудержимо влечет к нему. Да, возможно, как мотылек летит к огню, который опалит ей крылья. Но зато это яркая жизнь, пусть мгновения с любимым, но они расцветят привычную серую жизнь.
     Анна первая говорила, что это ворованное счастье, что потом будет больно и горько знать, что ставший родным человек, с которым сросся каждой клеточкой тела и всеми фибрами души, сейчас так же, как ее, целует и ласкает другую женщину.
    Анна вторая убеждала, что настоящая любовь не знает преград, что она прощает и принимает все. И только познав единственного, необходимого,  как воздух, до судорог желанного мужчину, женщина может сказать, что испытала высшее счастье.
    Эти голоса звучали все громче и громче, словно разрывая ее на части.
     Казалось, гордая и независимая Анна уже убедила своего слабого двойника в своей правоте, сказав, что минуты счастья не стоят долгих лет одиночества. Это будут только воспоминания, как фотография. И поддавшись соблазну сейчас, она обрекае себя на горькие сожаления о том, что невозможно вернуть. Но тут же получила железный аргумент, против которого возразить было нечего.
      - Да, хорошо, наступив на горло собственной песне, ты останешься старой девой. Синим чулком. На тебя все будут показывать пальцем, а если ты вдруг будешь не в духе, разозлишься на кого-то, сразу поставят диагноз – это потому, что мужика никогда не знала, вот и бесится. Ведь ты не сможешь забыть Якова.
     - Он будет для меня светом в душе, воспоминанием. А замуж я выйду когда-нибудь и нарожаю детей.
      -От нелюбимого? Ладно, дети все равно будут любимыми, от кого бы ты их не родила. А не будешь корить себя всю жизнь за то, что твоим первым мужчиной не стал любимый человек? Вспомни свой первый слюнявый поцелуй!
      И память, как на блюдечке, сразу же преподнесла картинку из прошлого
      На выпускном вечере Антон решил перевести их отношения из дружеских в статус  пары. Он утащил ее за школу и, прижав к себе, поцеловал. Первый поцелуй оказался совсем не тем, что она себе об этом представляла. То ли ее друг был слишком неловок, то ли она совсем не была готова к такому, но ей едва не стало дурно. Неловкое тыканье языком, слюни вокруг рта – все это способно было вызвать рвотный рефлекс. Она  отстранилась, воскликнув:
- Ой! Что-то в туфель попало!
Быстро наклонившись, она незаметно вытерла губы подолом платья и, не желая обижать друга, сказала:
- Антош, мне дышать нечем, нос закладывает. Давай оставим все, как есть!
    С тех пор ее познания о поцелуях  так бы и не пополнились, если бы она не попала в переплет. Она неосознанно облизнула губы, словно они еще хранили следы требовательных, знающих, подчиняющих губ любимого человека.
    И снова от воспоминаний была оторвана настойчивым голос ом.
 -  И теперь ты хочешь, чтоб какой-нибудь хороший, без сомнения, и достойный человек, суетливо пыхтел и неловко возился на тебе, отравляя это таинство – этот самый сокровенный момент, который никогда не забывает ни одна женщина?
         Ярко представив себе эту омерзительную картину, Анна вздрогнула. Нет, только не это!
      Эта безумная дискуссия лишила ее сил, и она почувствовала, что неотвратимо проваливается в темноту. Сконцентрировав угасающее сознание, она спросила:
      - Что же мне делать, Степанида? – у Анны не поворачивался язык назвать ее бабушкой – здесь они были ровесницами.
     И услышав ответ: «Любить», обмякла и упала бы на пол, если бы Яков не подхватил ее на руки.
     - Аня! – испуганно прошептал он. «Наверно, от мучной пыли и переживаний ей стало плохо», - подумал мужчина.
       Как драгоценную ношу, он вынес ее на улицу. Луна, словно тайный сообщник, ярко освещала все вокруг, подчеркивая трогательную беззащитность девушки. И Яков почувствовал непреодолимое желание сорвать запретный поцелуй, с горечью осознавая, что такого шанса больше не представится. Скорей всего его найдут раньше, чем подоспеет Рогозин,  и тогда…
      Замирая от волнения, как робкий юноша, он легко прикоснулся к губам Анны. Снова ощутив их мягкую, податливую сладость и окончательно теряя голову, решив «Будь что будет», Яков дал волю страсти, прочно замурованной, как в саркофаг, его четкими установками и убеждениями. Его поцелуй стал жарким, требовательным, исступленным, с мучительными нотками отчаяния.
    Губы девушки дрогнули, и , еще не придя в себя, она бессознательно обвила руки вокруг его шеи, не представляя, на каком она свете.
     Яков понимал, что этот поцелуй – единственное, что между ними будет, да и его не должно было быть. Чувствуя себя Сатиром, похитившим нимфу, он, тем не менее не отстранялся, запоминая каждый миг, зная что он будет в файле с грифом «Хранить вечно».
     Не хватало дыхания, два сердца готовы были вырваться из груди и рвануться навстречу, и, казалось, не было такой силы, которая способна разорвать эту связь. Не насытившись, они снова и снова приникали друг к другу, будто к источнику самой жизни.
     Наконец, Яков крепко прижал девушку к себе, и охрипшим от бушевавшей страсти голосом сказал:
   - Пойдемте отмываться, я уже все приготовил. Сейчас я быстро с себя смою лесной мусор и тюремную ауру и помогу Вам вымыть волосы.
 Он опустил девушку на землю, и, убедившись, что она не упадет больше,  зашагал в баню.
      А Анна, как истинная ведьма, уже знала, что эта ночь станет самой лучшей в жизни. Она будет счастлива, и никто не сможет этому помешать.
Она сняла с себя одежду и, обернувшись простыней, направилась к бане. Яков, с полотенцем, обернутым вокруг бедер, вышел навстречу.
         - Я Вас позову, когда понадобится помощь, - с замирающим сердцем произнесла Анна. Отмыв тело от муки и пыли, она снова завернулась в простыню и открыла дверь:
   - Помогите мне, пожалуйста, - попросила она.
  Анна склонила голову над ушатом. Яков, зачерпывая воду, осторожно выливал ее на распущенные волосы. Его руки от волнения подрагивали, в горле пересыхало, и нельзя было налюбоваться ее гибкой шеей, позвонками, трогательной дорожкой уводившими голодный взор под простыню.  Он испытывал мучительное желание пройтись губами по ним, убрать эту преграду и начать безумно ласкать эту спинку. Буквально сцепив зубы, он с достоинством завершил свою миссию и хотел было уже выйти на улицу, чтоб унять дрожь и успокоить неуместно накативший прилив желания.
     Однако Анна неожиданно его остановила.
     Срывающимся голосом она произнесла:
     - Не уходите!
     Мужчина подумал, что внезапно оглох и ему чудятся слова, которые не могут быть произнесены. Сердце отчаянно застучало, посылая горячие волны к вискам, словно пытаясь донести смысл сказанных слов.
    - Я хочу, чтобы Вы остались,-  повторила она.
   Яков, глядя на Анну, кажется, забыл, как дышать. Ее тело, превосходящее своим совершенством античные статуи, отделено было от его жадного, пылающего взгляда одной лишь тонкой простыней. Волосы, которые он лишь однажды видел распущенными, мокрыми волнами ниспадали на плечи, укрывали спину и вызывали нестерпимое желание их касаться, гладить, губами осушить каждую прядь, получая невозможное наслаждение.
      - Аня, - горло предательски сдавила какая-то невидимая рука, и ему пришлось прокашляться, чтобы продолжить. Слова, никак не желающие складываться в предложения, носились в голове со скоростью звука, предательски проносясь мимо нужного места.
     Он взял обеими ладонями руки Анны. Поднес к своим губам и нежно, будто запоминая, перецеловал каждый пальчик.
     - Анечка, ты даже не представляешь, что ты сделала с моей жизнью. Она превратилась в ежедневную пытку. Я все время думаю о тебе, мечтаю о…,  о том, чего между нами быть не должно никогда. Мы не можем быть вместе. Пойми это. Прости меня.
     Анна, в короткое время превратившаяся из озорного сорванца в юбке  в девушку, которая ждала любви, спокойно, как мудрая женщина, посмотрела на него.
    - Я знаю, - твердо сказала она.- Я уже большая девочка.
     - Я не имею права делать тебя несчастной. И если мы сейчас переступим эту черту благоразумия, - Якову невероятно трудно давались слова. Он будто ступал по минному полю, неверное слово и разрушится то, что не построено, то, что он не имеет права строить. – Потом ты будешь жалеть. Это для твоего же блага. И меня завтра же могут убить…
   - Я не хочу думать о том, что будет потом, я хочу быть счастливой здесь и сейчас! Пусть это единственное, что у меня будет, но его никто уже не сможет отнять. И, Яков Платоныч, я хочу, чтобы моим первым мужчиной были Вы. «Пусть даже и единственным»,- последнюю фразу она произнесла уже про себя, не желая налагать на любимого такой груз ответственности.
           И не давая мужчине привести еще какой-нибудь невнятный аргумент, она позволила простыне, как морской пене соскользнуть с ее жаждущего любви тела.
      - Ты ставишь меня перед жестким выбором – всю жизнь быть подлецом или пациентом Кащенко…
      Анна сделала тот необходимый шаг навстречу, который их разделял, и обняла его за плечи.
     -Только не Кащенко, - прошептала она и утонула в бездонной глубине любимых глаз.
      Как пушинку, подхватил он ее на руки и усадил на нижнюю полку. Опустившись на колени, он бережно поцеловал маленькие ступни, аккуратные пальчики, поднимаясь  все выше. Огладив колени, он начал ласкать ее бедра. Чтобы не смутить дерзкими ласками доверившуюся ему девушку , на первый раз пропустил темный островок, начал страстно зацеловывать упругие холмики. И услышав сладостный стон любимой, окончательно потерял голову.
      Бережно  переложив ее на верхнюю, широкую полку и, на мгновение оторвав губы от ее ждущего тела, спросил, предпринимая последнюю отчаянную попытку вернуться под контроль  разума:
     - Ты не передумала?
    -Ты можешь потушить костер ложкой воды? – не открывая глаз и обняв его за талию, прошептала она.
      Это была точка невозврата. В одно мгновение он оказался сверху. И тончайшая преграда, разделявшая их жизни на «До» и «После» исчезла. Анна легонько вскрикнула и еще нежнее обвила его руками.
     -Аня, Анечка, Анечка, - как заклинание, исступленно шептал Яков, забывая дышать, покрывая жаркими поцелуями губы, шею, плечи самой прекрасной девушки в мире.
     Они отдавались любви со всей страстью, которая только может быть. Этот огонь разжигала мысль, что такое  безумство никогда больше не повторится.