Ножик с кнопочкой

Рассказ про самое главное.

            НОЖ.
Этот нож нуждается в теле…
А тело нуждается в силе.
А сила пуста без воли,
Рожденной в крови и боли…
И не давая покоя
Цепляется первое за второе,
Становясь неразрывной цепью
Из причин и ненужных следствий…

            Я был единственным учеником в классе, которому учительница ставила двойки с плюсом. Иногда она вызывала родителей, иногда они приходили,- чаще мама, отцу было стыдно и некогда.
-Он не глупый мальчик, но  очень ленивый и невнимательный,- говорила Тамара Васильевна  со скорбной улыбкой. «Только вчера со словарем сделал работу над ошибками, а сегодня снова, в тех же словах, восемь штук , вся страница в красном…»

           За что же мне ставился плюс?  За красивый  почерк, из жалости, или я действительно не был  глупым?...Как-то я сказал отцу, что двойка с плюсом – это тоже самое, что и тройка с минусом. Но он строго не согласился и я эту тему больше не поднимал.

           Я не мог запомнить правильность написания слов, и считал совершенно неважным «о» там пишется или  «а», «ы» или «и». Не мог запомнить таблицу умножения , потому что она казалась мне какой-то кривой и неправильной. Вот если бы она вся была такая , как «пятьюпять-двадцатьпять, шестьюшесьть-тридцатьшесть». И дальше: «семьюсемь-сороксемь,восемьювосемь-пятьдесят восемь, девятьюдевять-шестьдесятдевять». Вот была бы вся в рифму , то и выучилась бы за день…

           Нет, конечно, я бы мог  выучить и кривую таблицу и правильнописание слов, но мне мешало огромное количество вещей более важных. Эти наиважнейшие вещи обступали меня со всех сторон, лезли мне в голову, не оставляли меня в покое ни на секунду.

           Мокрый шарик из хорошо пережеванной бумаги и выплюнутый из трубочки может перелететь через весь класс, а сухой  только через две парты.

           Чтобы покурить, совсем не обязательно шмонать по карманам. Можно сходить на троллейбусную остановку , набрать бычков и свернуть толстую самокрутку.

           Капсули для самодельного пистолета надо тырить только в сухом месте, иначе они плохо стреляют.
          
           Фотопленка для дымовушек подходит не всякая. Есть такая, которая не горит, а только плавится.
 
           У старьевщика есть китайские лампочки для фонарика – они горят очень ярко. Надо найти ненужную одежду или тряпки.

           У Генкиного отца есть «воздушка». Генке иногда дают из нее пострелять. А больше ни у кого «воздушки» нет.

          В нашем доме на чердачные люки навесили замки и ключи нам не дают. А у нас там штаб.

          В подвале на теплоцентрали мы ободрали все рейки – теперь не из чего делать сабли.

          Славке дед отдал военную зажигалку, сделанную из гильзы. Мы вставили кремень и налили бензин. Когда чиркнули, зажигалка вся вспыхнула и обожгла Славке руки и брови подпалило. Надо  залить одеколон.

          В магазин привезли брикетики прессованного какао с сахаром за восемь копеек. А денег нет: на обеды  собирает учительница, киношных я не заслужил, сдачу после покупок отбирают всю до копейки.

          Если трехкопеечную монету натереть ртутью, она будет похожа на двадцатикопеечную. Но подсунуть сложно, могут побить.

          У Таньки Зелениной выросли титьки. У девок ни у кого еще нет, а у нее настоящие «буфера».

          И эти наиважнейшие дела, проблемы и факты захватывали меня полностью, я никак не мог с ними справиться. Ну не возможно же, в конце концов, взять и вытряхнуть все это из собственной головы, как вытряхивают мусор из корзинки, чтобы предоставить  место всяким там кривым таблицам умножения!

          В конце пятого класса я начал читать фантастику. «Голова профессора Доуэля», «Человек-луч», «Война миров», Лем, Беляев,Уэлс,Азимов,Кларк,антология современной фантастики, публикации в журналах… Кривая таблица отодвинулась еще дальше, но ошибки в словах как-то автоматически стали пропадать. С учебой справлялся легко: всю математику списывал у приятелей, физик за пачку сигарет ставил трояк вместо единицы, химичка была тетенькой жалостливой, и ей надо было рассказать грустную историю и заплакать, с ботаники почти всегда выгоняли, оставалась физра и еще кой-какая мелочь, НО!!! Но была литра, то есть литература и вот здесь-то возникла большая проблема.

          Литераторша была монументальна, строга и неприступна. В класс входила не женщина, это вкатывался какой-то танк. Сначала показывались огромные груди. На них , на этих грудях почти горизонтально лежало (висело лежа) множество разных бус, кулонов, брелочков и погремушек. Потом плавно вкатывался живот, а в верхней части  за множеством подбородков уже проклевывалось лицо, затем голова под пышной неубранной зарослью волос и замыкающая часть- оттопыренная и огромная, служащая, видимо, противовесом грудям – жопа….

         Звали ее Антонина Владиленовна Ильюшенко. Я придумал и запустил в народ две клички: «Тинавладина»  и вторая «Люшка», - не прижились, не приклеились, растворились….Потому что она была – ЛИТРА! Ну попробуй дать уменьшительное прозвище  , например, бульдозеру, а? Бульдик, что ли? Нет, не соответствует. Так и тут – ЛИТРА и все!!!

         Кто-нибудь орал: «Литра идет», и у меня начинались судороги, я становился косноязычным , слабым и необъятно тупым. Я абсолютно не понимал, что значит «образ» какой-нибудь Шмудыркиной в романе какого-нибудь Полутыркина, я  даже пару строчек из этого романа прочитать не мог, - он был написан на другом языке, какими-то странными словами и неизвестными мне буквами, а ЛИТРА спрашивала меня про «образ». И снова пара, и жирный красный гусь в дневнике, и ожидание неприятного разговора с отцом.

         Но самым страшным для меня было обязательное чтение. После уроков ЛИТРА оставляла несколько человек убогих литературно, вроде меня, совала под нос раскрытую книгу, в которой надо было прочитать текст от сих до сих, а потом пересказать… И если даже процесс распознавания родного алфавита каким-то образом начинался, и буквы складывались в слова, смысл написанного все-равно оставался для меня непостижимой загадкой,  таблицей умножения – кривой и нескладной. Ну почему мы не изучали «Гиперболоид инженера Гарина» или «Войну миров». Ну почему, дорогая моя ЛИТРА, мы этого не делали? Я мог бы быть отличником по литературе, милая моя Антонина Владиленовна…
                *    *    *

         И вот я увидел ножик с кнопочкой. Зеркально отполированное острое лезвие с хищно задранным острием, перламутровые накладки на рукояти, маленькая кнопочка, при нажатии на которую раздавалось:  «Шшшшвык» , и нож раскрывался.
Нож был прекрасен. Ни рогатка, ни пугач, ни даже пневматическая винтовка не могли с ним сравниться. Он был совершенным оружием, пришедшем из тех книг, которые я любил, читал, которыми жил. И вот он лежит у меня на ладони, я наливаюсь силой и мужеством. Гипноз, телекинез, телепортация, путешествие во времени и пространстве,- все теперь мне подвластно…

          Этот нож показал мне мой сосед и приятель Сашка Самородов. Рассказал, что  отец у него работает на заводе , где их делают. И что нож он дал  ему на время  и что надо будет обязательно вернуть его в целости и сохранности. Я заболел.
                *    *    *

          У старшей шпаны ножей  было много: из напильников, обточенные кухонные, кованые тесаки с ручками их шлангов или дерева, большие складные. Но все они не были оружием, а так – инструмент запугивания, подспорье в преодолении собственной трусости и убожества. Красивая финка была только у Баланды: серо-матовое острое жало, латунная гарда и наборная ручка. И ножны с заклепочками. Но у Баланды все было шикарно. Яркий длинный шарф, который он обматывал вокруг своей перерезанной шеи, гитара с двумя непристойными наклейками, наколки и конечно черный мелкокалиберный шестизарядный наган. Он вытряхивал из барабана патроны  и давал нам  пощелкать курком.
         
          Баланду слушались все собаки. Он с ними умел разговаривать. У Мишки (почему этого взрослого мужика все звали Мишкой –  я не знаю) был здоровый злобный кобель по кличке Овчар. Мишка жил на четвертом этаже. Было лето и Овчар все время сидел на балконе и облаивал всех оттуда благим лаем. Баланда на спор пролез по балконам до четвертого этажа, лай стих, а еще через пару минут из подъезда вывалилась парочка: Овчар жался к ногам Баланды, скулил и пускал обильную слюну. Мишка матерился и отсчитывал проигранную сумму. В квартире у Мишки баланда не взял ничего, кроме строгого ошейника с шипами. И забрав выигранные  деньги, он спокойно сказал: « Я тя падла самого на этот ошейник…».

         Свою гитару с наклейками Баланда сломал об голову одного , как он сказал «фраерочка».
        - Пришли два фраерочка…порешить хотели…одного подрезал чуток…второму шведский воротник на шею…гитару жалко…

         И почему проломленная об голову гитара называется шведским воротником?

         А у меня гитара была - я нашел ее на чердаке старого двухэтажного деревянного дома, в котором уже никто не жил. Струн не было, вся дека в трещинах, гриф болтался. Нашел хороший клей и как мог отремонтировал инструмент. Я принес гитару Баланде. Он взглянул и протяжно сказал: «Пиииитерскаааяяя». Кто-то из мальцов (он нас всех звал мальцами) сгонял к нему домой за струнами и снова полилась эта очаровывающая и волнующая мелодия любви и неволи…
« Белая лилия , свобода милая, сказала мне прощай…»

          На свободу Баланда выходил не на долго, как на побывку, а потом снова, как на войну, отправлялся на зону… Володя Баландин, в кого ты стрелял из того черного нагана? Чья кровь на твоей острой финке? Ничего мы не знали. Только песни. Белая лилия…
                *     *     *

          Я заболел. До этого момента я и не задумывался об окружающем меня мире. Было все просто:  родители, школа, зима, лето, ангина, птицы, звери, рыбы и удочки к ним. Все спят, все едят, все мерзнут и ходят в чем попало…И вдруг-  красота! Красота, созданная руками человека, руками Сашкиного отца, это вам не какие-нибудь цветочки-мотылечки, птички-лисички и прочее, вылепленное природой,- тут поработать надо…Все! Мне нужен этот нож, я без этого ножа не могу жить! НЕ МОГУ, ПОНИМАЕТЕ ВЫ, ЖИТЬ БЕЗ ЭТОГО НОЖА! НЕ МОГУ!!! 

          У меня была бабушка. Мы спали с ней в одной комнате. А у Сашки бабушки не было, а комната была - своя, отдельная, с глухой белой дверью, которую можно было закрыть и делать там что попало. Я очень Сашке завидовал.

          На заводской свалке, где можно было найти все, мы наткнулись на  черно-белую пленку со снимками голой французской артистки. Это были фотографии, переснятые из какого-то журнала. Сейчас мне кажется , что это была Мишель Мерсье, рекламирующая различные ювелирные украшения. А почему голая? Ну у них может быть так принято – чтобы ничего не отвлекало потенциального покупателя от рассматривания украшений.

          Печатать фотки я тогда уже умел. У нас в доме были фотоувеличитель, кюветы, бачки, проявитель, закрепитель,- в общем  все необходимое - мой папа фотографией увлекался серьезно.  Когда у Сашки никого не было дома, мы принялись за печать. Но мою юношескую кровь волновала не обнаженная красавица, а лежащий на  письменном столе нож с кнопочкой.  Я брал его в руку, поглаживал большим пальцем по перламутровым бокам , нажимал на кнопку и как самую лучшую в мире музыку слушал это «шшшвык», закрывал и снова «шшшвык». А в зеркале лезвия кровавыми бликами отсвечивала  красная фотолампа.

          Фотографии напечатаны, промыты, но у нас нет глянцевателя – сушить не на чем. Прокатали на газете , а досушиваться положили на пол под Сашкину кровать. Мы и подумать не могли, что плотная фотобумага при такой сушке загибается и издает потрескивание. Это потрескивание и привлекло внимание Сашиной матери. И когда вечером, накатавшись вдоволь на своем новом зеленом взрослом велике, ровно в восемь,  как и заведено, он вернулся домой…
Сашин отец об этих фотографиях  не узнал – она ему ничего не сказала. Ничего не сказала и моим родителям. Что там у Сашки с матерью было – я не знаю. Он на мои вопросы не отвечал, краснел, опускал голову  и начинал тереть нос. А одна фотка сохранилась – она почему-то оказалась под столом, в самом углу. Он нашел ее, когда полез доставать упавшую авторучку. Фотографию эту он отдал мне, в знак полного отказа от такого рода занятий. А я  принес ее в школу и показывал своим приятелям-одноклассникам, и они были в восторге. Девчонки пытались подсмотреть, но их попытки пресекались. И все же, все же… я ее не уберег, француженка с помощью чьих-то ловких рук выпорхнула из моей сумки бесследно. А негативы мы с Сашкой уничтожили сами.

            Попросить дядю Костю –так звали Сашкиного отца- сделать мне такой же ножик я не решался. Приставать к взрослым со своими просьбами  у нас было не принято. В этом была скрытая надежда на то, что и они не будут нам докучать. И всякие там «гдебыл, покажидневник, чтовкарманах ,гдевзял» не будут травмировать наши юные уши и души.

           Сделать самому? Увы! Мои руки тогда умели только разбирать, ломать и расковыривать. Взять нож тихо и насовсем, то есть своровать -  я не мог. Строгий моральный принцип «не укради» четко укоренился в моем мировоззрении, после того, как меня и еще одного моего приятеля побили за вскрытую трамвайную кассу. Сделать самому? Нет, это невозможно. Также как и жить без него.

           Сашкины родители были тихими и удивительно спокойными  людьми. И квартира их вся была наполнена какой-то скорбной тишиной и усталостью. Его мать на мое «здрасьте» отвечала  чуть заметной улыбкой и молчаливым наклоном головы – и ничего больше. А дядя Костя мог потрепать по голове или положить свою руку  мне на плечо и почему-то спросить: «Ну что, воюем»? У него были большие , сильные руки и широченные ладони. Однажды  я случайно увидел дядю Костю спящим на кухне. Он спал сидя за столом, подперев голову рукой,  и голова, как в подушке, утонула в его  огромной ладони.

            Я спросил Баланду, как сделать  нож с кнопкой. А он смачно цокнул и ответил: «Фуфло. В зубах ковыряться».

            Спросил об этом же нашего хромого трудовика. А он развел: «Коли умелые руки да к голове, а не к жопе приделаны – все сделаешь. А коли башка пустая , дак и хрен не вырастишь. Табуретку сколоти, а о дури-то не думай», ну и все в таком духе.

            Спрашивал я больше из любопытства, отчетливо понимая , что ТАКУЮ красивую вещь мне все-равно не сделать. Там целый завод трудиться, и есть у них разные станки и инструменты, а я? Ну будет в следующем году слесарное дело, ну научусь я  напильником и зубилом орудовать. Начну нож делать, а выйдет какая-нибудь корявая раскоряка. И вот как не крути, остается одно – просить дядю Костю.

            И каждый вечер, засыпая, думал о том, что вот завтра обязательно-обязательно  дождусь на улице  Самородова-старшего, подойду, поздороваюсь и в ответ на его всегдашнее «Ну что, воюем» отвечу: «Нечем. Нечем воевать, дядя Костя». И так бы разговор у нас завязался, и про ножик бы заговорили, и объяснил бы я ему всю серьезность моего положения. А он в положение это мое вошел бы и нож с кнопочкой подарил.

             Вот так каждый день я себя успокаивал и обнадеживал. А днем снова что-то не получалось. Несколько раз видел  как он выходил из подъезда, как придерживал дверь, чтобы она не хлопала, как шел он по нашему бетонному тротуару и сворачивал за угол к остановке….А я стоял немым истуканом, пустоголовым и оцепеневшим, каким бывал я у доски на уроках литературы.

             В начале октября испортилась погода, иногда шел мокрый, противный, липкий снег. Сашка стал ходить в секцию баскетбола. Я переболел двумя ангинами подряд и научился собирать транзисторные приемники. Собирал по схеме, паял с канифолью, вонял на всю квартиру, но приемники ловить станции не хотели. Это меня раздражало, но в тоже время отвлекало от мыслей о ноже.

             Начиналась настоящая зима, а я  все еще сидел дома, ходил с замотанным горлом и пил какую-то гадость. В один из этих дней я услышал за окном музыку. Эту мелодию ни с чем не спутаешь, она одна такая: тяжелая, бьющая по нервам, пугающая и притягивающая одновременно. За оркестром шли люди и несли открытый гроб. Было солнце. Был белый искрящийся снег. Сверкала начищенная оркестровая медь. А в гробу совершенно серое лицо и такие же серые широкие скрещенные на груди ладони. Потом увидел Сашку. Но за эти три недели он изменился,-  стал гораздо выше , шире в плечах, взрослее. А его мама наоборот: постарела, похудела, стала ниже ростом. И Саша идет рядом, крепко обнимая ее за плечи, и я вижу его ладонь…

             К вечеру поднялась температура. Во сне на меня катились огромные валуны, тело мое было набито ватой, гулко бил барабан и в красном гробу везли на телеге огромный перочинный нож с кнопочкой…

             Я просидел дома еще неделю. Собрал, наконец, работающий приемник. И забыл совершенно о ноже. Потому что понял: самое важное – это….

Калуга, 2016.



….