Родник

Пока докапывали картошку,  таскали ведрами в подполье, прибирали морковку, свеклу  и все, все, что взошло, выпестовалось и дало плоды на нашем невеликом, шибко урезанном в последние годы  огороде,  не заметили, как сентябрь вплотную подступил, занял пространство, видимое глазом до леса. И невидимое вовсе тоже занял, наверное, – за дальними далями. Вот она – осень.  Постучала в ворота: тук-тук-тук. Вздыхай не вздыхай, а делать нечего, не в нашем это характере – держать гостя за порогом. Поднимайся, что ли,  спину натруженную разгибай и выходи встречать. Внимательнее присмотрись и заметишь, как сухой березовый лист взлетел в цене, приняв золотой барственный  окрас, а  молодые осинки, недавно поднявшиеся за огородом, неожиданно брызнули ярким призывным огнем – самое бы время на субботник, как в молодости,  дружной ватагой под песни и смех рядом шагающих товарищей  –  на уборку капусты, морковки, картошки! А поля ждут просторные, тронутые осенней желтизной, а местами уже распаханные до самого горизонта. О, господи, когда это было!

Виктору хорошо в такие неяркие спокойные дни. И ничего, что света малость поубавилось, дни стали короче, ночами холодало,  а по утрам в низинах вспухали туманы. Зато ни комаров, ни жары. И ближние леса просторные, гулкие, зовущие в свою глубину. Идешь  не спеша по ковру из мягких листьев и хрустящих иголок от елей, зыркаешь по сторонам: то зверушка невеликая пробежит мимо и махнет на прощание хвостиком, то птичка осторожная совсем близко ветку качнет – у всякой живности свои заботы.  Случается, и грибы попадаются. Черника тоже не вся осыпалась. А бруснику можно горстями брать – ягода мягкая, сладкая.

Нынче с огородом управились посуху, до изнурительных затяжных дождей.  Пора в лес, думалось Виктору, пока такая благодать на дворе. И стоило только мелькнуть осторожной мыслишке, а сердце уж застучало тревожно – где вы, тенистые боры и сумрачные лога, спрятавшие под покровом облетевшей ломкой хвои стада породистых груздей и крепких маслят с липкими шляпками? И знаешь ведь наперед, много раз ожидания обманывали, можно и порожняком вернуться, ничего не сыскать, но все равно внутри уже пульсирует простая мысль: а вдруг сегодня набреду на такой грибной выводок, что задохнусь от счастья?..

Виктор поднялся вместе со светом, отыскал в сарае старую плетеную из ивняка корзинку, бросил на дно ее увесистый кус хлеба, чтоб с голоду не умереть в путешествии, наполнил фляжку колодезной холодной  водой.  Выйдя за ворота, он заторопился в сторону Гурьяновки, где на песчаных холмах маняще зеленели хвойные леса  вперемешку с недавно поднявшимся молодым осинником и березняком.
День разыгрался теплый, прозрачный, шагалось легко, без одышки. В чистом воздухе носились пряные запахи увядающих трав. В молодом подлеске, по которому виляла тропка, шумно галдели налетевшие птицы, и неожиданное появление путника никак не нарушало радостного птичьего базара.

За пару часов легкой ходьбы Виктор отмахал с десяток километров и ступил наконец в те заповедные места, где раньше ему непременно везло. Набравшись терпения, прострочил холмы и низины вдоль и поперек, обрыскал потайные уголки. Грибов попадалось мало. Да и найденные оказались трухлявыми, отжившими свой короткий век.  В корзинку не годились.  Неудача огорчила Виктора: неужто зря десяток верст киселя хлебал?  И тут внезапно всколыхнулось упрямство грибника со стажем: Виктор еще долгих три часа колесил по окрестностям. Время, что называется, убил честно, и так натопался, что коленки заныли от усталости.  Вдобавок ко всему, еще и паутины досыта наелся в густой чащобе. Грибов не отыскалось ни в гущине ельников, ни на песчаных увалах, ни на просвеченных солнцем березовых опушках. Чтобы не тащиться домой порожняком, Виктор спустился к круглому болотцу. На крупных кочках среди пожухлой осоки он довольно быстро наколупал полкорзинки спелой ароматной  брусники. Ягода хоть и мелковата попадалась, но была вызревшая, терпкая на вкус.
День уже перевалил свою середину и быстро покатился на убыль. Тени деревьев удлинились, знобкая прохлада полезла под  влажную одежду. Натруженные ноги от бесконечной беготни тихонько постанывали, настойчиво требовали короткого привала. И Виктор  приглядел было пенёчек, на котором удобно можно посидеть, оглядеться и отдышаться, как вдруг впереди заметил большой просвет в деревьях, а за ним просторное хлебное поле. Там сытно поуркивали работающие комбайны. Жнут пшеницу, догадался Виктор, если повезет, отсюда до тока можно добраться на попутке. А там и домашнее гнездо, считай, рядом. Порадовавшись счастливому случаю,  Виктор быстрехонько подхватился с места и ломанулся прямиком на шум работающих агрегатов.

Вскоре лес кончился. Виктор  оказался на кромке большого пшеничного поля. Волнами по спелому хлебу пробегал ветер, гнул к земле отяжелевшие колосья. Попыхивая сизыми дымами из выхлопных труб, ползали по необъятным гектарам две старенькие «Нивы». На окраешке поля, подле молодых березок, на песчаном утоптанном пятачке, горел неяркий костерок.

Подойдя ближе, Виктор увидел хлопотавшую возле огня старую женщину лет семидесяти с копейками, в полинявшем туго повязанном  платке. Женщина пошевелила длинной сухой палкой тлеющие угли костра,  подбросила хвороста. Внимательно приглядевшись, Виктор отметил, что у поварихи обветренное скуластое лицо в обрамлении седых волос, небольшой круглый нос, похожий на слегка придавленную вареную картофелину.  Росту она  была среднего, в молодости, пожалуй, повыше казалась, теперь годы книзу тянули.  В мосластых со вздутыми жилами руках чувствовалась сила и нерастраченная до сих пор сноровка деревенской труженицы. Нетрудно было догадаться, сколько разной работы перелопатили эти руки за долгую жизнь.

Виктор подошел к костру поближе. И тотчас взнятые кверху серые пытливые глаза женщины принялись его изучать. Вопрос во взгляде прочитывался прямей прямого: кто таков, чего тут шастаешь? Виктору сделалось неловко. В самом деле, люди работают, еду готовят, а тут и ты заявляешься, спрашивается, зачем? Он почувствовал себя лишним в этом маленьком мире, какой соорудила вокруг костра незнакомая женщина,  и места для Виктора здесь не было предусмотрено. Если бы не усталость,  не гудевшие ноги, пожалуй, он тотчас бы ушел восвояси. Стряпуха той порой зорко несла вахту, тщательно следила за похлебкой, вкусно булькавшей в котле,  добавляла травки,  сольцы немного подсыпала – всего по чуть, чтоб в меру.
На пришлого не глазела больше, не гнала прочь, но и в разговор первой не вступала.   У Виктора от запаха варева слюнки потекли  и заскулил живот.
Пауза затянулась.

— Здравствуйте, – наконец Виктор поздоровался.
Женщина, чуть наклонив голову, стрельнула в его сторону любопытно-хитрым глазом и поинтересовалась, очевидно, предвидя ответ:
— Ну и как урожай, лесовик? На грибницу-то набрал?
Виктор отрицательно помотал головой.
— Да откуда им быть-то, грибам? – пожалела его женщина. – Сушь такая  стоит. Только ноги маять… Пристал, поди?
— Есть немного, – признался Виктор.
— Да ты садись, садись. Скоро каша поспеет, похлебаешь с нами. – Она подбросила веток под котел. –  Сам-то откуда идешь? Дачник?
— Местный, из Агапова, – ответил Виктор.
— И фамилья твоя, небось, Агапов? – отчего-то заинтересовалась повариха.
— Так и есть, – кивнул Виктор. – У нас все Агаповы.
— А ты чьих будешь?
— Николая Михайловича сын.
— Да неужели? – женщина всплеснула руками. – Не может быть! Вот так встреча! –
Лицо её смягчилось, она заулыбалась. Потом долго разглядывала Виктора  с каким-то странным въедливым любопытством, а затем неожиданно звонко рассмеялась.
Виктор был удивлен проявленной реакцией на его пояснения. Что с женщиной происходит? Или с  ним что-то не в порядке? Украдкой оглядел  свою походную  одежонку, нет ли изъяна, не порвал ли штанов, пока лазил по цеплючим кустам? Да нет, вроде не похож на оборвыша.
— А ведь знавала я прежде твоего батьку, Николая Михайловича, – пояснила женщина, видя растерянность путника. – Заезжал в наш колхоз, когда механиком МТС работал.
Вон оно что! Виктор выдохнул с облегчением. Действительно, когда-то отец был в здешних местах разъездным механиком, целыми неделями мотался по деревням, где работала техника  МТС. Тогда его многие знали. Однако с тех пор немало воды утекло. И вот пожилая женщина, случайно встреченная в поле у костра, оказывается, помнит его отца. В такое трудно было поверить, однако случилось.
— Жив ли теперь Николай Михайлович?
— Умер еще в девяностом, – поведал Виктор. – Сердце совсем износилось – три инфаркта.
Женщина вздохнула.
— А что делать? – глаза её погрустнели. – Я тоже недавно своего старика снесла под тополя. Ресурс закончился, организму капитальный ремонт, как трактору, не сделаешь. Деталей не подобрать… 

Костер угасал, угли покрывались сизым пеплом.  Виктор придвинулся ближе к теплу, однако же так, чтобы не мешать женщине в ее поварском деле.
— Сама-то я тоже  здешняя, гурьяновская, – стала рассказывать  женщина о себе и повела рукою в сторону просеки. – Вон за тем леском наша Гурьяновка, полчаса ходьбы по тропке.

Виктор находился в недоумении: коли дом близёхонько, что за нужда кашеварить прямо на поле под открытым небом? Ему не терпелось расспросить женщину, где, когда и при каких обстоятельствах она видела его отца в последний раз, чем же тронула ее та встреча, если до сих пор не выветрилась из памяти? И кем тогда была сама  женщина? Поварихой на полевом стане, заправщицей, водовозкой?
— Но коль дом близко, зачем же вы…
— Близко да не рядом! – разом отозвалась она  на его вопрос. – Да каша на свежем воздухе, с дымком, всегда вкуснее… А на комбайнах мои сыны жнут: Степа и Кольша.  Оба у меня под присмотром, чтоб не баловали. Я им и мамка,  и бригадир суровый, и механик, если надо подсказать чего-либо по ремонту. Всегда  на посту.
Женщина поглядела в сторону работающих комбайнов, и Виктор сообразил: женщина до сего дня руководит сыновьями. Действительно, строже бригадира не найдешь.
— Я ведь сама трактористка. Целый ящик одних грамот накопилось за труды-то долгие…  И пахала, и сеяла. Всяко-разно бывало. Этого железа тяжелущего прямо не знаю сколько на пупу перетаскала! – От внезапно нахлынувших воспоминаний выцветшие глаза женщины словно подернулись дымкой, куда-то далеко-далеко смотрели. – Вроде не бабье это дело – с железяками валандаться. Но загорело вот тут, в душе-то, сказала себе твердо, что не хуже мужика любого с трактором управлюсь – и не отступила! Окончила курсы трактористов при МТС, получила машину путиловского завода,  на железных колесах, со шпорами…  Трое нас было, девок-трактористок из Гурьяновки, все комсомолки. Ох и намучился же Николай Михайлович с нами, пока к машинам привыкали. Другой раз крутишь его, крутишь – не заводится, хоть умри тут! Сядешь рядышком и плачешь. Парни еще подтрунивают, сходи, мол, с ведром за компрессией или искру в шпоре поищи. Прямо смех и грех.  – Рассказчица смолкла, пошевелила огнище, сунула веток на угли и продолжила: — А сейчас, по совести сказать, сынов тут караулю… Старший-то мой, Степан, пить весной бросил, сама возила его к врачу, закодировали его, а то зашибал так – будь здоров. Как закеросинит, неделю-другую к нему без бутылки не подступайся. Намаялись мы с ним: я и Настена, женка евонная, ох и натерпелась она, бедная! Уже кидать его наладилась, терпелка-то кончилась вся, попробуй поживи с пьяницей. И мне не шибко сладко. Настену понимаю разумом,  а сына сердцем жалею. Куда он попал без нее, одна дорога – спиваться, а потом и на кладбище. Пришлось на старости лет новую обузу на шею вешать – брать сына на поруки. Свозила его в город к доктору.  Чего-то повнушал  ему там врач, велел крепиться духом. А я вроде подпорки ему – рядом.  Теперь ни на шаг не отпускаю, решила так: все равно я тебя, Степка, перевоспитаю, а коли не добьюсь своего, то помру на посту, но краснеть перед людьми ты меня не заставишь – сын ты мне или кто?.. Который месяц держим оборону, не сдаемся.  А Настена-то наша прямо расцвела вся – вишенка ! Не узнать бабу, любо-мило поглядеть, как будто у них со Степой обратно сахарный месяц начался, честное слово. – Она засмеялась. – И младшего к подолу пристегнула, Кольшу. Этот еще по девкам бегает, холостой пока, недавно из армии вернулся, на северах десять лет прапорщиком по контракту отмантулил. Но и этот долго у меня куролесить не станет, не позволю. Пора свое гнездо лепить. Говорю ему, если  надумаешь жениться, гляди,  женка твоя должна быть самостоятельная, не гулящая. И сразу деток побольше заводите, чтоб шум до потолка.

Женщина наклонилась к котлу, деревянной ложкой зачерпнула варево, попробовала на вкус. Добавила немного соли. Помешала.
За сквозным леском тяжело уркнула молотилка одной из машин, проглотив большую порцию колосьев. Женщина настороженно повернулась в сторону работающих агрегатов. Прислушалась. Обошлось без поломки. Комбайны снова работали ровно, без натуги.

Не утерпев, Виктор спросил о том, что занимало его:
— Скажите, а как же вы с отцом-то моим столкнулись?
— Тут целая история вышла, — улыбнулась моя собеседница, — коли хочешь, слушай…  На посевную я попала в колхоз «Красный партизан». Пластались в две смены, без продыху. Пахота трудная – весновспашка, а севачи на пятки наступают, им площадя готовые подавай. Тут уж губешки-то некогда брындить, скидок на молодость не делали, одинаковый спрос со всех – хоть с нас, зеленых, хоть с опытных трактористов.  Ну, отсеялись мы, управились, а по такому случаю колхоз угощение приготовил на всех. Браги наварили, карасей нажарили, ешь и пей – заработано собственным горбом. Когда захмелели, председатель того колхоза и давай нас, эмтээсовских, подначивать, дескать, ни в жизнь трактор не уронит уцелевшую в центре деревни колокольню. Спор начался. Председатель пообещал флягу меда на всех, если ту самую колокольню порушим. Ему кирпич нужен был. Наши мужики вовсе уж окосели, пришлось мне трактор заводить. Доброхоты и трос притащили и завели его вокруг строения – только дергай сильнее. Ну и я и дернула. Два раза всего. Трос на месте остался. Колокольня тоже не на века сложена, устояла. А у моего трактора болты прицепа срезало. Я как опомнилась, что натворила, сразу кинулась в слезы. Председатель хоть и под градусом был,  но быстренько сообразил, пройдоха, что может погореть с затеей, все в шутку обернул, мол, я пошутил, и вообще тракторами не командую. Сам и вызвал из района начальство. Они и прикатили наутро: прокурор с беленькими ручками, милиционер с настоящим наганом, директор МТС, начальник политотдела МТС, и механик, то есть отец твой, Николай Михайлович. Меня доставили в слезах на допрос. Часа три строгий прокурор грозил мне  чистеньким пальчиком, что сгноит в тюрьме за вредительство. Помню, душно мне стало, свет померк в глазах, свалилась на пол с табуретки. Водой отливали. Потом техничка правленская до квартиры сопроводила, в постель помогла лечь. Я сутки проревела в подушку. Никогда, ни до, ни после, со мной такой оказии не случалось… Тяжелое было время, могли и посадить.

За разговором Виктор и не заметил, как из оврага по узкой крутой тропке поднялась к ним молодая, опрятно одетая женщина.
— Ой, мама, моченьки моей нет! – улыбаясь светлыми глазами, устало произнесла она, опуская на землю тяжелую продуктовую сумку. – Прям  так уморилась, пока харчи эти донесла. – Она принялась выкладывать припасы на расстеленную рядом с костром клеенку. Женщине было не меньше сорока, но какая-то прелестная, обворожительная улыбка, не сходившая с лица, очень ее молодила, приманивала к себе.  Виктор уже догадался, что это и была Настена, о которой рассказала повариха. Вскоре Настена сходила на поле за мужиками, позвала к костру.
Сыновья явились один за другим. Младший, Кольша, крепкий парняга с сильными клешнями, блестя белыми зубами на пропыленном лице, приветливо кивнул Виктору, как знакомому, поручкался.  Степан же, недоверчиво покосившись на незнакомца, только сдержанно кивнул. Ополоснув руки, мужики насели на еду. Их ждали комбайны. Страда.

Чтобы не мешать трапезе, Виктор поднялся на ноги, собрался уходить.
— Постойте, куда же вы? – первой всполошилась Настена. – Каши отведайте с нами. Только мама и умеет так упаривать.
— Ты чего это удумал, грибник? – строго посмотрела  в его сторону и главная хозяйка. – Подвигайся ближе и ложкой веселее таскай кашу. — Когда Виктор сел ближе, ему дали чашку  с едой и ложку, мать объяснила сыновьям: — Сын  это Николая Михайловича, механика нашего, я вам рассказывала.
Кольша, вероятно, знал давнюю историю с колокольней, в которую когда-то угодила его мать, и дружески подмигнул Виктору: не теряйся, здесь все свои. Степан никак не отреагировал, видно было, как он устал.
И прохладное молоко, и творог, и мед, и малосольные огурчики, и копченое домашнее сало – всё было аппетитным. Но больше всего Виктору пришлась по вкусу каша главной хозяйки. Такой вкусной  он давненько не едал, пожалуй, с далеких армейских времен.
Плотно поев, братья-комбайнеры поднялись на ноги. Младший, утерев выступивший после еды пот, достал широченной пятерней замасленную пачку «Примы», угостил Виктора и Степана, сам зажал потрескавшимися губами сигаретину. Втроем они экономно прикурили от желтого огонька одной спички, зажженной Степаном. Кивнув гостю на прощание, младший, далеко выбрасывая перед собой сапоги сорок последнего размера, направился к остывающей на поле машине. Степан еще на какое-то время задержался, поглядывая на жену, и Настена ответила ему мимолетным многозначащим взглядом, в котором плескалась нежность. Виктор заметил, как стушевался пред женою молчун Степан, как подобрели его глаза, заискрился взгляд. Потянувшись сладко, до хруста, Степан попыхивая сигаретой, потопал вслед за братом. Настена, глядя в сторону мужа, улыбалась. А потом и она, собрав посуду, спустилась по тропке вниз. Поспешила в деревню к своим оставленным на время делам.

На дороге заурчал самосвал, приехавший за зерном. Вот и попутка, обрадовался Виктор.  Пора уходить.  Повернувшись к хлебосольной хозяйке, не давшей ему умереть с голоду, напомнил:
— А как же у вас с поломкой-то обошлось тогда?
Она вмиг оживилась, молодо встрепенулась:
— Обошлось благодаря твоему отцу. Выручил тогда дуреху, спас от тюрьмы. Пока прокурор допросы снимал, а милиционер самогонку шарил  по избам, мой трактор втихаря и починили. Потом Николай Михайлович долго что-то объяснял  прокурору про усталость металла,  про изношенные болты, прокурор устал его слушать и отступился. Штрафу дали, дело тем и закончилось.
Ну и хорошо, подумал Виктор, и дай Бог здоровья этой женщине, и всей её дружной семье. Вот ведь как славно, думал он, живут люди, работают на земле, не жалуются на крутые перемены, просто сеют, жнут. Как их родичи испокон веку. И тем счастливы.

Позже, уже в кабине самосвала, по дороге на зерноток,  Виктор прикрыл глаза, казалось, задремал, а на самом деле думал о сегодняшней нечаянной встрече. Он благодарно вспоминал пожилую женщину, имени которой так и не спросил, нет, не забыл, конечно, просто боялся показаться слишком назойливым, искренне радовался за нее – она прожила большую, ухабистую,  но наверняка честную жизнь, где все на виду. Легко думалось о ее работящих сынах, за которыми нужен материнский догляд, а на самом деле женщина попросту скучала без них, без настоящего дела, без рокота машин в поле, где только и можно понять, что такое воля. Вспоминался Виктору и молчаливый Степан, который ради жены  бросил пить и, чего греха таить, Настёна того стоила.

Странное дело, размышлял Виктор, покачиваясь в кабине самосвала, в жизни встречаешь разных людей, с кем-то, бывает, близко сойдешься, из одной чашки ешь, из одного стакана пьешь,  но редко это приносит такую радость,  какая этим днем случилась с ним. После встречи у костра спокойно и светло было  на душе. Словно прильнул к прохладному роднику и вдосталь напился чистейшей ключевой воды.