Лощина смерти или воспитание мужества. дети войны

Деревня  Большое Замошье находилась в самой заболоченной местности Новгородской области между Валдаем и Демьянском. Туда я назначена директором школы. Летом в эти земли не проехать, не пройти. Зимой только на тракторных санях. И то с большим знанием дороги, потому что пучина «ухала» и «вздыхала», извергая пар, который туманом окутывал окрестности. От районного центра километров сорок, но что бы летом попасть туда, надо сделать крюк на все сто. Школа, в которой учились дети из соседних деревень: Заборовье, Домаши, Сосновка, Копейник, ловко добирались пешком по тропинкам только известным им, состояла из двух каменных двухэтажных домов, стоящих друг против друга через дорогу и был ещё интернат. Жители деревни откровенно ласковые и доброжелательные, все от мала до велика здоровались на улице, учителям кланялись в пояс. Это было удивительно: мне, городской прочти девочке, приехавшей из большого города по окончании университета.
Поколение наше, детей войны, было не избаловано ни лаской, ни обильной жизнью, поэтому я ими восторгалась – жители готовы тебя накормить, напоить, хорошо устроить. К самой чистоплотной хозяйке, Дарье Яковлевне Филипповой, попала я. В школе четыре класса: два класса на первом этаже, два - на втором, в другом здании также, но ещё и мастерские, где проводились уроки труда. Всё блестело чистотой.
Утром побежала осмотреть школу и познакомиться с деревней, где что есть: магазин, сельсовет, дома, где живут учителя. Навстречу попались ребятишки, целая гурьба: «Здравствуйте!»- кричат. Что удивительно, все мальчишки в красных рубахах (в школе две трети учеников были мальчики, совсем мало девчонок). Окружили меня, смело повели в школу, сами в классы не пошли, проводили только до дверей и спросили робко, как меня зовут.
Школа мне очень понравилась: учительская одна на два здания, классы большие, светлые, парты выкрашены, доска на месте, есть подсобка и туалет: всё нормально. Только кабинета директора нет. В учительской стол особый для директора под зелёным сукном и шкаф. «Вот здорово!» - подумала я самодовольно.
Дома спросила Дарью Яковлевну, почему мальчишки в красных рубахах. «Дак Петрович, завмаг, привёз красный сатин из Лычкова, а к учебному году надо рубаху новую обязательно,  другого цвета не было».
Электричества в деревне нет, но школа большая, смена одна, а вечером керосиновая лампа.
Начался учебный год с праздничной линейки, которая пылала красным цветом и улыбками. Учителя все молодые. Таисия Кирилловна и Александр Иванович Романовы (Таисия Кирилловна была до меня директором, но у неё были маленькие дети, Танюшка только что родилась).
Укомплектована школа неплохо: математик оканчивала заочно институт, языковед – тоже, географичка с высшим образованием, биологию вела Таисия Кирилловна (несмотря на грудного ребенка, она и не думала идти в декретный отпуск, Танюшку нянчил сынишка, и частенько она спала в учительской).
С первых педсоветов, с первых уроков я «заобожала» всех этих людей, добросовестных и преданных, а мальчишки были просто необыкновенные: я могла до ночи рассказывать кинофильмы и пересказывать прочитанные мною книги: «Собор Парижской Богоматери», «Граф Роберт Парижский», «Крестоносцы» и даже «Сагу о Форсайтах». Они сидели как приклеенные до самой темноты, пока в школу не приходила за мной Дарья Яковлевна. Родители моих мальчишек за ними почти не следили: ребята сами знали, что нужно почистить хлев, подмести возле дома, они всё это сделают, а сейчас директор с ними проводит «беседу». На родительские собрания все до одного приходили родители, да ещё и вдвоём от семьи.
Но иногда мальчишки исчезали (нет, не с уроков, а после уроков до вечера). Это было загадочно – никто из учителей и родителей не могли объяснить, куда они уходили, а может, догадывались, но не любопытничали. Других дел было много, а после уроков пусть гуляют, где попало.

На территории новгородской земли, понятно, прошла война, прокатилась она и по Замошью, было много разрушенных домов, а в лесах, на пастбищах ещё взрывались на минах коровы и лошади, подрывались и мужики на покосах, были мины и на обочинах дорог.
В дремучих лесах было много зверья. Однажды, когда я ехала в районный центр, величественно на дорогу вышел лось с гордо поднятыми рогами, смотрел, не шевелясь, на мою лошадь, потом ударил копытом о дорогу и медленно ушёл в осинник. Пришлось мне увидеть и стаю волков, которая преследовала нашу «кошевку» по пути в соседнюю деревню.
«Край непуганых зверей!»- думала я, хотя Война закончилась двенадцать лет тому назад. Звери расплодились, охота на них не запрещена: медведи, косули, рыси, лисы, зайчата вольготно жили в лесах. Пришлось и мне отведать медвежатины и зайчатины. Население не увлекалось охотой – скота у них было завались.
Однажды  я заметила, что мои «пацаны» чем-то озадачены и встревожены, идёт у них о чём-то спор между собой, а жили мы как одна семья – всё видно, но вопросов я не задавала: придёт время – буду посвящена в то, что они придумали.
Да и своих дел по школе было непочатый край: педсоветы, проверки, контрольные дела, а хозяйство? Ремонт, заготовка дров к зиме? Тут нет парового отопления. А интернат? Кому-то страсть как домой в Заборовье и Домаши захотелось – я не отпускаю, потому что сама видела волчьи морды.
Однажды, после уроков, подошёл ко мне Вася Орехов (ни одного имение не изменено и выдумано мною): «Алевтина Васильевна, - сказал он солидно, - есть разговор. Вы могли бы после уроков зайти в наш класс?» (У меня были другие планы после уроков, но по тону Васи я поняла, что нужна сегодня им).
В классе сидели только парни, девчонок не было. «Вы могли бы сохранить тайну?» «Постараюсь», - после паузы ответила я. «Нет, - сказал Вася. – Вы можете хранить тайну?» Класс молчал.
«Да, - решительно сказала я. – Давайте».
Вася Орехов сказал: «Шурка, давай, докладывай». Саша Антонов встал. «Алевтина Васильевна, мы храним целый арсенал оружия», - сходу выпалил он. «Он находится в подвале Кольки Никифорова. У нас есть винтовки, пистолеты, три автомата, много гранат, лимонки и три противотанковых гранаты. Мы решили, что вы  должны знать об этом. Знаем, что это противозаконно и можем «погореть». Наступила долгая пауза, которая пугала меня и настораживала, я знала, что в наши края приезжал уполномоченный из райцентра по расследованию дела об убийстве Широкова (два пьяных друга поссорились по дороге: один другого убил из боевого оружия). Все знали, что в лесах лежат винтовки, гранаты, хотя много лет прошло после войны, но толком никто леса новгородские не прочесал.
«Так, - подумав, сказала я. – Вы хотите всю ответственность за хранение оружия переложить на меня, как на директора школы и за этим меня пригласили на свой «Совет в Филях»? Молодцы». Меня начал бить мелкий озноб, а в уме было одно: «Не предать ребят – с одной стороны, с другой стороны – я уже знаю, что у них есть оружие. Молчать? Покрывать существующую беззаконность? По-моему, они сами уже не рады, что имеют оружие. А вдруг что случится?!
«Так, что вы предлагаете?» – спросила я. «Мы сами не знаем, поэтому решили доверить вам эту тайну». «Интересно, что вы делаете с этим оружием, оно просто запрятано, или вы нашли ему применение, друг друга на дуэль вызывать хотите, или ненароком прикончить кого-либо неугодного?»
Молчали долго, они и я. «Ладно, сказала я. – Подумаем вместе».
«Только вы никому!»- начал Толя Кукушкин.
«Да чего там! – по-мальчишески ответила я. – Отвечать будем вместе, раз уж взяли меня в заложницы».
На улице темнело, мы сидели в классе, ребята спокойно рассказывали где, как и когда нашли оружие, как накапливали втихаря от родителей, перетаскивая ночами в подвал, как умножался «арсенал».
Ваня Антонов сказал: «Я принесу лампу, мы ещё посидим?» «Посидим, ответила я. – Подумаем». Ребята оживились.
Скоро засветилась лампа, все сгрудились вокруг стола, что-то было недосказано, или мне показалось: «Ну, давай уже, всё выкладывай до конца, если начали», - сказал Вася Орехов.
«Что ещё?  – испуганно спросила я. -  Может, у вас пушка или самолёт?»
«Нет, - за всех ответил Вася, - У нас хуже». (Умный Вася, да и все они умные у меня).
«Давайте, добивайте», - ответила я, а что оставалось делать?
И они поведали мне, что в самой топкой пучине болота есть остров, который он, ребята, «открыли», пройти туда даже бывалый охотник не может, а ребятишкам надо везде побывать, прошагать через гать, с кочки на кочку: бродят они по самым топким местам, вооружившись длинными вырубленными палками, имея при себе жердь. Приметили  однажды в середине самой топкой пучины вроде леса (даже сосны стоят, а значит, там сухое место, подойти к нему невозможно ни с какой стороны, засосать может, но пройти надо). Целую, пожалуй, неделю таскали палки, рубили осинник и «протолкнулись» к самому острову среди топи и даже просто воды.  Вылезли и остолбенели даже видавшие виды дети…
Выслушав всё, я долго не могла прийти в себя, меня бил озноб и стучали зубы. «Так, - после большой паузы сказала я. – Вы меня туда проведёте. На днях и пойдём».
«Нет, только не это, мы не сможем. Вы утонете».
«Не утону. Вы не утонули – я не утону», - и бодро добавила: « Вы же этого не допустите».
Мы начали тайную подготовку к походу.



                Лощина смерти.


Однажды, чтобы никто не видел, рано утором пошли в пучину. Ребята в болотных сапогах, куртках, картузах, я в своих городских сапожках, на голове платок, тоже в куртке. Ребята хотели меня переобуть, но я не согласилась. Они решили меня всё время подстраховывать.
Шесть километров по болоту, где всё время булькала вода, из которой выглядывали рыхлые ненадёжные кочки, в руках – багры,   у Вани Антонова две жерди (они тщательно укладывались на кочки, потом, перешагнув опасное место, жердь вытаскивали и вновь готовились положить на место впереди лежащей, когда мы на ней утвердимся, чтобы идти дальше). Я зачерпнула пару раз, соскользнув в лывину, но не застряла в ней, ребята меня страховали, держа наготове багры.
Так продвигались часа четыре. Трясина кончилась, впереди осинки и сосны. Роща уже видна. «Скоро», - сказал  Никифоров, впереди идущий. Зашли на остров. (Ребята уже давно его назвали Лощиной Смерти). Мне стало холодно, а в голову ударил жар от увиденного. (Хотя ребята меня уже подготовили к тому, что я должна увидеть).
Почти ровными рядами лежали трупы солдат, вернее, то, что от них осталось спустя двенадцать послевоенных лет. И ещё теми годами, когда они погибли: каска, истлевшая гимнастёрка, солдатская шинель, солдатские ботинки, кое-где скатки шинелей.
«Господи, родненькие!» – слёзы застлали глаза. Там, где-то под Керчью убит мой отец. Нет могилы, он со своей ротой прикрывал отход наших войск через пролив. Тяжёлые «Тигры» всё размолотили напрочь.
Мальчишки сдёрнули картузы, все застыли в траурных позах. А я, не стесняясь, пала на колени. Минуты две-три молчали.  Я спросила: «Вы уверены, что это наши солдаты?»
«Да вы что, смотрите, наши каски!» Мы ещё ничего не трогали, только стояли. Толя Кукушкин поднял каску. Я увидела коричневый череп. Голова закружилась. Я никогда ещё в своей жизни не видела человеческих костей. «Это наши каски», - сказал Толя. «У немцев каски вытянутые, немцев здесь нет, ботинки фабрики «Скороход». Ветхие истлевшие шинели, гимнастёрки. Остров усеян костями.
«Ничего не трогать», - приходя в себя, сказала я. «Посидим». Молча все сели на опушку. Мысли кружились в голове. «Почему? И как они тут оказались? Ясно, что не смогли выйти, но как зашли? Может, половина засосана пучиной? А может, кто-то всё-таки вышел?  Нет, если б вышел, их, наверное, могли бы спасти. Видно, не было рации, чтобы связаться с полком или ротой». И вновь мысль: «Как они сюда попали?»  Никто не мог ответить на этот вопрос.
«Сейчас, - посидев на пеньке, сказала я, - выберите себе по одному или двух солдат, тщательно осмотрите всё, что при нём, нам нужны медальоны или капсулы, где лежат их фамилии и адреса, воинская часть. Осмотрите сохранившиеся каски, остатки одежды, всё делайте аккуратно, не спеша, оружие не трогать». (По тому, как они переглянулись, я поняла, что, побывав здесь, они кое-чем уже «поживились». Но вижу, что лежат гранаты, лимонки, патроны).
Взрослого населения, как я поняла, здесь не было. Иначе знали бы все об этом давно. «Не разводить костёр, не чиркать спичек, не уходить далеко, возможно, мины», - я давала указания, ребята, щадив меня, молчали. Видно, что они давно уже здесь всё облазили. С принятием мер предосторожности я уже ничего не боялась, но ещё не могла успокоить себя.
Островок метров триста-четыреста. На краю пустая роща. Тоже из осин и сосен. За ними опять болото.
«Все предметы собирайте аккуратно».
«Во что?»
«Возьмите по каске, всё потом рассмотрим в роще».
Разбрелись и стали ковыряться.
«Господи, что делаю? Наверно это запрещено делать, но нельзя оставлять, солдат, вот так брошенных, как они есть», - размышляла я. Подошёл Вася.
«Здесь много змей, - сказал он. – Они просто кишат в сырой траве, будьте осторожны». Меня передёрнуло. Я не боюсь волков и рысей, но змей боюсь до безумия. Они лазали по трупам. «Дорогие мои солдатики, отцы и братья наши, чьи-то сыновья! Какая жестокая смерть постигла вас в этой безумной войне! А вас до сих пор ждут, раз нет никакой весточки!»  Сжимало горло, душили слёзы.  Пошла тоже работать. Боязни нет. Только жалость и боль. Сняла каску, повернула череп, увидела крепкие белые зубы: это молодой солдат. Отдёрнула руку. Представило молодое красивое лицо, губы. 
Бежит Коля Никифоров. «Нашёл! Нашёл капсулу!» Взяла в руки. Маленькая вытянутая трубочка чёрного цвета, футлярчик. (Представляла их другой формы, обязательно металлической). А он оказался даже современным, пластмассовым. Ребята собрались вокруг, думали, затаив дыхание. «Сейчас вскроем, узнаем имя, звание, воинскую часть». Я долго вертела в руках капсулу. Точно знала, что это не патрон.  Не взорвётся в руках, как у Саши Колосова. Из моих рук капсулу взял Вася. Протёр хорошо от остатков почвы, увидел вкрученную головку. И открыл. Пусто. Вздох разочарования. Никто не хотел умирать. Мы нашли ещё шесть штук, но все пустые. Коля Кукушкин, брат Толи, совсем взрослым голосом повторил мои мысли: «Никто не хотел и не думал умирать. Считали, видно, плохой приметой – писать фамилию и адрес. Хотели вернуться домой. Хотели остаться живыми».
Сто двадцать наших солдат в истлевших ботинках фабрики «Скороход», лежали в Лощине Смерти. Гремучие змеи и гадюки ползали по трупам, находили пищу здесь волки и рыси. Сколько вами, ребята, пережито! И в бой, наверно, не вступили как надо, зажатые на острове зыбучей пучиной!.. Безусые мальчишки, а матери ждут, и понятия не имеют, что вы тут! Какая страшная участь постигла вас! Ребята понуро молчали, я тоже. Никто не знал, что теперь делать. Через болото не пронесёшь в село. А если пронесёшь, то как? В чём? Когда?
Витя Широков принёс каску воды из болота. Командирским тоном сказал: «Всем вымыть руки. Осмотр окончен. Отбой. Давайте выпьем чаю, подумаем, помянем солдат молчанием». Я отодвинулась на второй план. Так и сделали. Говорить было не о чем, одни загадки. Но я уже знала: оставить их кости на поверхности нельзя, надо предать их земле. Значит, оставить здесь, и пусть лежат. А может, засыпать землёй? Кто-то сказал: «Нет. Надо сделать братскую могилу. Поставить знак, сколько неизвестных солдат лежат в этой Лощине». Но как это сделать, у нас не было даже сапёрных лопаток с собой! Долго молчали. Слово взял Вася Орехов.
«Ребята! Алевтина Васильевна! Они боевые солдаты, умерли или убиты, но, главное, не ушли в плен. Мы не знаем, какое задание выполняли они, но точно знаем, что были верны присяге и должны быть похоронены с почестями».
(Милые мои дети! Какими вы стали мудрыми за эти несколько часов!)
«Ну, замитинговал! – сказал Толя. – И так всё понятно… Дело говори, раз начал! Что предлагаешь?» В этот момент они забыли про меня. Я ничего не могла предложить: женщина, хоть и директор. Вася сказал: «Всё очень просто. В лесу, В Лощине много гранат, лимонок. Я видел две противотанковые гранаты. Не будем лопатами рыть могилу, сделаем мощный взрыв. Это будет военная могила. Они – солдаты». Я с ними согласилась, была возбуждена сама и по-мальчишески рассудила именно так, а не иначе. Впоследствии я рассказал своему брату, (он был сапёр),  и он сказал: «Вам сильно повезло, что не было поблизости мин – могло бы всё это детонировать, и ваш остров исчез бы с лица земли вместе с вами».
А мы начали работу. Было три гранаты, много лимонок и две противотанковые. Сделали углубление в овраге на краю Лощины, высыпали две каски патронов. Ребята всё уложили как надо: они знали, как. Все ушли в рощу, подальше от предполагаемой могилы. Вася Орехов остался один на один со смертоносными трофеями. Нам приказал лечь, закрыться ветками под сосной с подходящей кроной, лечь лицом вниз. Я была тут рядовой, не разбиралась ни в чём, но верила мальчишкам. Опыт у них на этот счёт был.  Через несколько минут Вася прибежал и тоже свалился в нашу кучу. «Всё, - сказал он. – Горит!»
«Что горит?!» - с ужасом спросила я. «ТО, что надо! Сейчас будет бой!»
Запахло гарью, дымком тянуло в нашу сторону. Да, бой начался. Через несколько минут нас обстреляли пули, они посвистывали и щёлкали, не долетая до рощи. Прозвучало несколько взрывов. Пацаны хором сказали: «Лимонки!» Потом посильнее, даже сосна вздрогнула.
«Гранаты!» – хором сказали «дети». А я уже про себя делала вывод: «Должно быть, меня посадят за это! Не дай Бог, кого-нибудь убьёт!» Вдруг мощный взрыв потряс всю Лощину. На рощу поднялась торфяная пыль, нас засыпало.
«Вот это да!»- кто-то сказал.
«Это противотанковая. Всё, - сказал Орехов. – Пойду смотреть. Всем оставаться на месте», - скомандовал он нам.
Ваня Антонов сказал: «Там же две противотанковых!» Вася ответил: «Да из одной весь тол высыпался, она не сработает», и побежал по Лощине к оврагу. Мы начали стряхивать с себя землю и пыль, и в этот момент вдруг вздрогнула земля.
Мы бросились на траву, а через рощу, засыпанную землёй, где мы укрылись, просвистела громадная коряга и упала где-то вдали, засыпав нас торфом и грязью. Первая мысль, когда я пришла в себя: «Всё, Вася погиб!» Бросилась в Лощину. Ничего не видно, медленно только оседает пыль с кусками травы, как в заторможенной съёмке. Сердце стучало, ломило виски.
Вася лежал вниз лицом, распластавшись во весь рост в метрах двадцати от нас. Трогаю голову, плечи, спину, поворачиваю к себе лицом. Вижу круглую мордашку, расплывшуюся в улыбке.
«Вот это да! – говорит. – Хорошо сработало. Воронка будет, что надо!»
Я села возле него, тоже вся грязная, и расплакалась. Сгрудились все ребята.
«Всё нормально», - сказал Вася, хотя я видела, что его знобит.
«Корягой никого не пристукнуло?»
«Нет!» – крикнули хором. «Она пронеслась на ту сторону». 
Все ринулись к воронке. Но над ней надо было поработать. До самой ночи, пока не собрали всех до одного, и мы не покинули Лощину.
Потом, через несколько дней, сделали могилу, обложили кусками дёрна, убрали территорию. Молчаливые, но гордые, с чувством исполненного долга. Мы похоронили наших солдат. А через два дня со сделанной пирамидкой голубого цвета и красной звездой и почти целым классом мы сумели пройти в Лощину Смерти. Пока Александр Иванович мастерил пирамидку, наш «штаб» гадал, какую надпись сделать на пирамидке. «Здесь лежат герои  Отечественной войны», - говорил Толя. Мудрый Иван ответил: «Не пойдёт. Мы не знаем, геройски они погибли или как».
«Что?!» – вознегодовал Толик. - Надо написать: «Слава неизвестным героям войны».
Спорили все до побледнения, набивались в авторы, пока Вася не урезонил всех: «Что думает Алевтина Васильевна?» Я тогда толком ничего не могла сказать, но чувства, пафоса тоже было много. Однако я понимала, что громкая фраза здесь неуместна. И я сказала: «Здесь лежат те, которых вечно ждут».
Итак, через болото прошёл отряд, были учителя, поставили пирамидку на сделанную могилу, провели линейку. Успокоились преданные земле солдаты, успокоились и мы.
-
Через неделю меня вызвали в райком.
- Так кого вы там схоронили? Кто вам позволил без документов похоронить неизвестно кого? – говорил первый секретарь горкома комсомола. – Кто позволил распоряжаться?! Отвечай, что молчишь? Исключить из комсомола, освободить от должности  директора!
Я была человеком «мудрым» для своего возраста и ответила, считаю, очень хорошо:
- А похоронили мы, –а не я - солдат Красной армии, погибших в войну, и разрешите теперь вас спросить: это наши солдаты, братья и отцы! Как вы позволили не предать их земле целых двенадцать лет, как вы позволили  терзать их тела зверью и змеям новгородских болот?! Это ВЫ будете отвечать за преступление, ещё и за полное незнание боевых действий на территории Новгородской области! Это ВАША политическая незрелость и близорукость, а не моя. Я сделала то, что сделала: я предала отца, измолотого танками под Керчью, и похоронила мысленно здесь.
После такой «наглости» и смелости с моей стороны у членов райкома пропало желание объявлять мне выговор и наказывать строго: они, как будто провинившись  в чём-то, молчали.


Прошло с той поры ещё десять лет. Я жила на Урале, далеко от Новгорода. Но так распорядилась судьба, что мы с мужем приехали в Новгород. «А не проехать ли нам в Замошье?»- спросил он меня. В те времена он работал там инженером по трудоёмким работам. «Давай, - я восприняла это с восторгом. – Только на чём добираться будем?»
На автовокзале мы увидели, что в Замошье ходит автобус через каждые три часа. Никаких болот там в помине нет, строятся предприятия стратегического назначения.  Мы спокойно можем доехать «Икарусом» и вернуться обратно.         
Вот оно - Замошье. Ничего не узнаём. Всё изменилось на селе (кроме школы. Те же два белых каменных дома, тот же деревянный интернат). А кругом многоэтажные дома и Дворец Культуры.
Спускаемся к школам: решили узнать, где живут Романовы: Таисья Кирилловна и Александр Иванович, а навстречу идёт вальяжной походкой высокий блондин с розовыми пухлыми щеками и обозначившимся животиком. Рот до ушей, глаза знакомые до боли.
«Алевтина Васильевна! – раскинул он огромные ручищи. – Голубушка наша!»
«Вася! Орехов!»
Вася фамильярно схватил меня на руки и закружил на дороге.
«Куда же вы исчезли?! Вы нам были так нужны! Мы посылали в российский розыск, но так и не нашли. Сейчас буду звонить ребятам, все к вечеру будут здесь: живут в разных местах, но примчатся, а пока рассказываю вам эпопею о Лощине Смерти. Во-первых, каждый  День Победы мы собирались у пирамидки, в Лощине, приносили туда цветы, а когда встал вопрос о строительстве объекта, решено было Лощину Смерти осушить. На этом месте планировался основной корпус. Вот тогда я вызвал ребят телеграммой. Почти все приехали. Мы все, солидные мужики, встали у пирамидки. Пока Алевтину Васильевну не найдём, не дадим сравнять с землёй могилу, могилу «Тех, кого вечно ждут».
Я ездил в Новгородский обком, потому что Главк с нашими эмоциями и патриотизмом не считался. А мы сказали: «Только через наш труп!» Или новое перезахоронение со всеми полагающимися почестями! Сдались они.
(Я слушала Васю, слёзы слепили глаза. «Милые мои мальчишки! Оказывается, это всё не было игрой! Как это всё серьёзно и надолго! Навсегда!»)
..На бюро обкома было вынесено решение о перезахоронении. В Замошье приехало человек триста. Были сделаны гробы, захоронение было произведено на главной площади, возле Дворца Культуры. Воздвигнут обелиск, съехались почти все выпускники нашей школы и учителя. С почестями и залпами салюта были спущены гробы, приспущен флаг. А вас не было с нами».
(Моя семья жила в «запретной» зоне).
Сейчас это большая площадь, заключённая под гранит и мрамор.   
«А надпись мы отстояли, но с некоторым изменением. Пойдёмте к обелиску!» Вот  и обелиск.
 «Здесь лежат неизвестные воины Отечественной войны, которых вечно ждут».
Вася Орехов рассказывал:  «Всё было очень торжественно, играл оркестр, выступали мы, потом были в школе на встрече с учениками, рассказывали о Лощине Смерти и о Вас». 
Мы положили цветы, постояли молча.

Помню я вас, ребята, хорошие мои, верные, горжусь вами и собой, что сумела так бесхитростно завоевать ваши сердца и внушить вам любовь к истории Отечественной войны и Родины. До сих пор помню вас всех, следопыты мои, патриоты: Вася Орехов, Шура Никифоров, Коля и Толя Кукушкины, Ваня Антонов, Витя Широков, Тома  Семёнова и Витя Колосов!

На помощь нам и на смену поднималось новое поколение – дети детей войны, ещё не тронутые жаждой наживы и бизнесом.