Тело женщины... продолжение гл. 7

             
               

                Новоявленная Клеопатра
    глава седьмая, открывающая тайну рождения отрицательного  героя,
             его родственные  связи и коварные замыслы

   Девушка, с которой так непредсказуемо встретился и так удачно познакомился Мэлор, оказалась дочерью самого первого секретаря обкома. Она была целомудренной, нецелованной, избалованной и глупой.

   Замыслив грандиозный план, Мэлор немедля принялся за его осуществление. Большое дело требует решительных поступков, и Мэлор не заставил себя ждать: он сдал свою слегка престарелую маму в соответствующее попечительное заведение. Дело было хлопотное, но к общему удовольствию разрешилось благополучно: мама получила – за государственный счёт, разумеется, – уход, заботу и внимание вдобавок к трёхразовому питанию, Мэлор – общую с мамой двухкомнатную квартиру, в полную и безраздельную личную собственность. Согласившись на оформление «слабоумия», мама знала, на что шла, но ни капли об этом не сожалела. Напротив: возвысившись в своей фанатичной любви к единственному чаду своему до самопожертвования, мама отдала членам ВКК за справку о своем «слабоумии» ещё и золотую фамильную цепь, висевшую в своё время на шее её далёкого предка – учредителя пресловутого Тайного ордена.

   …Мама окинула беспристрастным взором свою безрадостную грешную жизнь и тихонько вздохнула. И было от чего. Чадо своё она растила сама. Папы у Мэлора не было изначально. Нет, он, конечно, был. Он был в том традиционном, чисто физиологическом смысле, в котором у всех детей бывают папы. Но, что это был именно тот папа, семя которого и дало желанный плод, благополучно достигший нынешнего периода юношеской зрелости – ни у самого плода, ни у его любвеобильной мамы, – в пору своей беспечной молодости пользующейся огромным успехом у мужчин, – к сожалению, не было.

Женщина, как уже говорилось, была любвеобильна и проводила ночь с тем из её многочисленных поклонников, кто приходил к ней первым. Столь странная система женской предпочтительности привела, наконец, к тому, что сразу же после мелодичных фабричных гудков, к дому желанной для всех женщины, как на пожар сбегались многочисленные поклонники, и она иногда попадала в объятия того, кого ни она, ни кто её ( в смысле – друг друга) и в глаза-то не видели. А прибегал он к ней понаслышке. Но она, тем не менее, не желая изменять своим железным амурным принципам, отдавала ему «пальму первенства».

   Но, дальше – больше: повысив свои скоростные качества и тем самым уравнявшись в возможностях, любовники, случалось, финишировали «грудь в грудь». И тогда им приходилось отвоёвывать друг у друга эту самую «пальму первенства» кулаками, зубами и прочими частями тела, утверждая свой приоритет самца. У порога, то бишь, у «алтаря любви», образовывалась свалка вожделенных тел. А новоявленная Клеопатра, прислонившись к дверной притолоке и бесстыдно выпятив холмистые груди, равнодушно ждала окончания своеобразного «рыцарского турнира», лениво щелкая жёлтыми, достаточно крупными зубами прелые семечки подсолнуха. Счастливый победитель переступал порог и, охая от многочисленных синяков и шишек, отдавал жалкие остатки сил ликующей партнёрше. Так, в жесточайшей конкурентной борьбе происходило «порочное» зачатие и ясно, что в Мэлора, как в копилку «мужских добродетелей и неоспоримых физических достоинств», находчивой мамой было вложено всё лучшее: самое быстрое, самое ловкое, самое сильное и, наконец, самое страстное из всего поселкового генофонда…

   Когда, наслушавшись издевательских измышлений сверстников относительно своей сомнительной родословной, Мэлор стал настойчиво интересоваться личностью своего непосредственного родителя, мама объявила его отцом того, кто прибегал быстрее и чаще других. А он, мерзавец, обладая столь завидными скоростными качествами, украл миллион и удрал за границу, оставив бедную плачущую  женщину с грудным ребёнком и без каких либо средств к существованию.

И вот Мэлор, этот незаконнорожденный дикобрачный монстр, решил дерзко похитить у законного отца законную же дочь. Дочь влюбилась в него «по уши» и давеча сама сказала ему об этом. Заметьте: он её за язык не тянул. Не будучи уверенным или, скорее, будучи неуверенным, что любящий отец, достигший в своей жизни такого высокого партийного положения, благодаря своему уму и характеру, будет настолько глуп, что отдаст свою единственную дочь замуж за какое-то «хлыщеватое» ничтожество – Мэлор решил «провернуть сделку». Он банально совратил чиновничье чадо и поселил его в своей двухкомнатной квартире. Бедное дитя покидало родительское гнездо, унося с собой во французской косметичке одну-единственную смену итальянского, простите(!), нижнего белья, способного прикрыть только заднюю часть женских прелестей, так как передняя часть этого самого «белья» скорее напоминала редкоячеистую рыболовную сеть с запутавшимися в ней иссохшими водорослями.

   Назревал скандал… Конечно же, наивысший партийный чин областного масштаба одним движением мизинца мог стереть «совратителя» в порошок или  поселить его «в хорошем доме», где после непродолжительного «лечебного курса» Мэлор, в чине отставного «китайского императора», принимал бы тараканьи парады или командовал мышиными вылазками в продуктовые кладовки психушки, в которых даже мышам есть всегда было нечего. Ещё несчастный мог бы попасть в автокатастрофу на нерегулируемом пешеходном переходе. Ещё и ещё… Арсенал возможностей избавиться от неугодного субъекта у высшего партийно-государственного чиновника был почти что неисчерпаем. И чиновник не преминул бы этим воспользоваться, если бы не решительность его дочери, с такой адской готовностью покинувшей родительский дом. К тому же страну сотрясали новые веяния, и уже было далеко небезопасно нажимать на кнопки репрессивного государственного механизма, всё чаще и заметнее дающего серьёзные сбои. Да и причинить страдания своему кровному, горячо любимому чаду, как две капли воды похожему… Нет, нет – это было превыше всяких сил. И чиновник прибегнул к излюбленной партийной стратегии: не торопиться и, во что бы то ни стало, тянуть время… Он вспомнил мудрого преподавателя философии, который на лекциях в ВПШ говорил им, тогда ещё студентам: «Помните: восемьдесят процентов вопросов решаются сами по себе, двадцать процентов – вообще неразрешимы. Главное – сохранять спокойствие и ждать своего часа, хоть не для каждого он может стать звёздным». Это говорил преподаватель философии. Марксистско- ленинской.

   Были проблемы и у молодых. Работай Мэлор в нормальном советском учреждении за чисто символическую плату, приторговывай или приворовывай, как это делали остальные, и проблем бы не было или было бы меньше. Но двое молодых людей, с «недосформировавшимися» организмами должны были для их «досформирования» что-то есть. Так добро бы «что-то»… Однако, привыкшая к различным деликатесам из партийных спецраспределителей, капризная дочь чиновника, без особого энтузиазма, роняя в тарелку крупные слёзы, мяла губами варёную колбасу, в которой процент вложения туалетной бумаги значительно превышал процент вложенного мяса, если его вообще туда «влагали». Мэлор покупал колбасу на деньги, вырученные за сданную пивную тару, которую он собирал на местном стадионе во время и после футбольных матчей захудалой местной команды, как правило проигрываемых. В жестокой конкурентной борьбе с беспризорниками, «сбегаемыми» из местной школы-интерната; безнадзорными детьми, которых воспитывали матери-одиночки; старухами с мизерными пенсиями и забулдыгами всех возрастов, мастей и алкогольных кондиций – Мэлор собирал стеклопосуду, проклиная весь чиновничий аппарат любимого народом государства рабочих и крестьян и, конечно же, свой несчастливый гороскоп.
-Видит Бог, я хотел по-хорошему. Но по-хорошему в нашем государстве социальной справедливости не разбогатеешь. А разбогатеть хочется. И надо... – сказал однажды Мэлор своей возлюбленной, вывалив на стол два рубля сорок копеек, вырученных за ящик пивных бутылок.
-Не отчаивайся, милый, – стала успокаивать подружка. – Папа любит меня. Скоро он успокоится, позовёт нас к себе и мы будем по-настоящему счастливы.
Мэлор не понимал, как можно быть счастливыми не «по-настоящему». Ещё бы: он ведь не имел высшего образования, аристократического воспитания, не вращался в высших административных кругах, как его возлюбленная, но это его и не волновало. Его волновало другое:
-Твой «папА» не так прост, как ты себе представляешь: меня теперь везде сопровождает моторизованный милицейский патруль; за мной по пятам ходит «комитетчик»; меня «водят» по городу, как резидента иностранной разведки. Я даже в общественный туалет сам уже не могу зайти.
-Так что же тут плохого? Немного беспокойства, зато – полная безопасность, – не без радости констатировала любовница.
-За что я тебя люблю, так это за полное невосполнимое отсутствие сообразительности, – рассердился любовник. – Да они только и ждут, что я перейду улицу в неположенном месте или меня «приспичит» вдали от общественного туалета. Им надо меня «взять», понимаешь? А для этого нужен повод. Вот они и «цинкуют» за мной. Возьмут – такое раскрутят…
-Полноте… Ты всё преувеличиваешь, милый, – подружка обняла его и приласкала, и утешила, и подарила ему несколько счастливых минут, после чего ещё больше захотелось есть...
   Мэлор сгрёб со стола два рубля сорок копеек и отправился за «варёнкой» в долгую агрессивную очередь, в которой за одно необдуманное слово или неосторожное движение, можно было услышать самые нелестные отзывы и о самом себе и обо всех своих родственниках, вплоть до «седьмого колена».

   И он, движимый сатанинским чувством оскорблённого самолюбия и униженной гордости, задумал и решил осуществить дерзкий грандиозный план.

…Встреча, конечно же по настоянию единственной любимой дочери чиновника, состоялась на его загородной даче (в городе у него тоже была, но тсс… - речь-то сейчас о другом). Это был райский уголок. Длинная выложенная узорчатым кафелем аллея вела к жёлтому двухэтажному особняку. Перед ним рассыпал изумрудный бисер большой фонтан, в котором голенький мраморненький амурчик оседлал большую экзотическую рыбину, чьё семейство, род и вид не мог бы определить не то что заядлый рыбак, но даже  знаменитый ихтиолог-академик, возглавлявший в своё время областную рыбинспекцию. Академик вынырнул из небытия, был фигурой скандальной, ловил рыбку в мутной воде, но в большом количестве и отменного качества. Рыбка эта именовалась «таранькой» и могла с успехом «протаранить» стены самых неприступных столичных кабинетов, в которых решались самые насущные вопросы народнохозяйственной и культурной жизни страны. Но это так – к слову…

Мэлор надел свой единственный самый лучший костюм. Шёл он по царственной аллее, держась как можно прямее и создавалось впечатление, что между ягодицами у него зажат юбилейный рубль и он озабочен единственным: как бы этот рубль оттуда не выпал.

   Чиновник встретил «гостя» приветливо, держался просто, не корчил из себя пурица, не задавал лишних вопросов. Разговор вёлся, как говорят в дипломатической среде, «не для протокола». Время шло, а никаких авансов от будущего «тестя» Мэлор не получал. Он и так и эдак намекал папе своей единственной на их близость, возможную перспективу их совместной жизни, но тот с завидным спокойствием, в лучших традициях советской дипломатии, всё пропускал мимо ушей. Когда Мэлор выпил очередной «чинзано» и, обсасывая перезрелый банан, рассматривал коллекционный охотничий арсенал, высокопоставленный чиновник отвёл свою дочь в сторону и спросил:
-У вас это серьёзно?
-Папа, я почти беременна… – кротко ответила дочь, уронила виноватый взгляд и шумно вздохнула.
Папа подозвал будущего «зятя»:
-Молодой человек, чем вы занимались последнее время?
-Я был «нарочным», – и видя недоумение на лице чиновника, будучи на редкость наивно-простодушным, поспешил объяснить, – два года общего режима на нарах, – и с достоинством добавил, – без конфискации и без поражения в правах.
Чиновник забеспокоился. Он был достаточно образованным, хорошо воспитанным человеком, он ценил и понимал юмор, даже стихи писал… иногда… Но чтоб так! Чтоб с ним! На его да… Сдерживая благородный гнев, окрасивший в небесный пурпур его отвислые уши, чиновник встал и вышел в соседнюю комнату, в которой только что Мэлор любовался охотничьим арсеналом. «Пошёл за дробовиком, – с ужасом подумал он. – Щас он меня жаканом… вдребезги». И в ужасе закрыл глаза…

Чиновник вернулся и протянул ему свёрток.
-Что это? – осторожно поинтересовался Мэлор.
-Это деньги.
-Сколько?
-Не считал. Мне только вчера их дали. Тысяч десять, может, больше.
-Приличная сумма.
-Это вам. Берите.
-Мне? А за что?
-Это деньги за мою дочь: я вам – деньги, вы мне – дочь.
-Нет, – решительно и твёрдо отрезал Мэлор, – я людьми не торгую. Это безнравственно.
Возлюбленная пискнула от удовольствия и торопливо зааплодировала от восторга. Чиновник понял – игра проиграна. Он наклонился над несостоявшимся – теперь уж точно – «зятем», как коршун над добычей. Открыл рот так, что «добыча» свободно смогла сосчитать в нём все поражённые кариесом зубы и злобно просвистел: «Ссссуккин ссын, сссгною ссссобаку».
-Я пполлагал, что… сссудьба ввашей дочери… рассчитывал на ваше благоразумие… Но… ваше поповедение… – заметался Мэлор.
Чиновник успокоился и ледяным тоном, от которого с затылка до копчика по хребту его гостя торопливо сбежала муравьиная стайка, сказал:
-Приятно было познакомиться.
Мэл понял: ему указали на дверь. Он гордо выпрямился, шаркнул изрядно подтоптанными кроссовками, картинно раскланялся и направился к выходу.

Чиновничье чадо, всхлипнув, засеменило следом.