Медаль на вырост

- Так, все готовы? – спросил режиссер.
- Тишина на площадке! Сцена третья, дубль первый, - объявил второй режиссер.
- Мотор! – скомандовал режиссер.
Комната. Ребенок сидит на полу и увлеченно разбирает на части новую игрушку. Входит мать, видит это и в возмущении коршуном налетает на малыша: одной рукой выхватывает из его рук остатки игрушки, а другой дает ему подзатыльник.
- Ты что делаешь?! Почему не слушаешься?! Сколько раз тебе говорить, что так нельзя?!
От неожиданного крика и удара ребенок сильно пугается, съеживается и застывает в молчаливом недоумении: «А что я такого сделал? Почему нельзя разбирать игрушку? Ведь самое интересное внутри – из чего она сделана?!». От обиды и несправедливости его глаза наполняются слезами, губы дрожат, и он начинает плакать.
Мать, в свою очередь, тоже не понимает: только что потратили деньги на новую игрушку; ну, почему он не ценит ее заботу, неблагодарный?! Огорченная, она выходит из комнаты, оставляя плачущего ребенка.
Напротив него проявляется старуха и, удовлетворенно потирая ладони, злобно хихикает:
- Ну что, получила? – и смотрит на кого-то за спиной ребенка.
Камера поднимается над ним, и зрители видят сидящее в углу комнаты и боящееся пошевелиться затюканное непонятное существо, похожее на лохматого зверька.
- Как я тебя уделала, а, Самооценка?! – с ехидной улыбкой продолжает Критика.
Непонятное существо еще больше вжимается в угол.
- Вот так! – продолжает ликовать старая карга. – Получи. Я тебе не дам поднять голову. Будешь сидеть и не пикать, - и угрожающе трясет клюкой в сторону Самооценки.
- Стоп! Перерыв пятнадцать минут, - говорит режиссер и присутствующие на съемке спешат разойтись.
- Тяжелая сцена, - сказала актриса, играющая роль матери. – Скорее бы снять этот эпизод и переключиться на что-то другое…
- Да уж, - согласилась актриса, играющая роль Критики. – Это напоминает мне мое совсем не розовое детство: когда ты даешь ребенку подзатыльник, у меня в ушах звенит, и я внутри дергаюсь, словно ударили меня, - задумчиво продолжила она и вышла из павильона.
Прошел дождь и воздух стал свежим, каким-то пронзительным. Актриса глубоко вздохнула: перед ее глазами поплыли обрывки воспоминаний из детства, когда ей тоже постоянно твердили: «Ничего ты не можешь. Ничего у тебя не получается. Ну, в кого ты такая бестолочь?».
Актриса нервно затянулась сигаретой. А в ушах продолжал звучать голос матери: «Ну, кому ты такая неумеха будешь нужна? Ты же ничего не стоишь».
Она тяжело вздохнула: «Вот так и становятся неуверенными людьми. Я не помню, чтобы в детстве меня хвалили. Даже если я и делала что-то хорошо, это просто никто не замечал… А вот отругать всегда находили повод… Может, потому мне так легко играть роль Критики, что этот голос въелся в мою голову?».
Тут прозвучала команда вернуться на площадку. Актриса поднялась и «стряхнула» воспоминания.
Режиссер объявил, что сцену переснимать не нужно – все было сыграно хорошо – и можно приступать к репетиции следующей. Все облегченно вздохнули.
- Сцена номер двадцать семь – диалог Критики и Высокомерия, - огласила ассистент режиссера. – Актеры – приготовиться к съемкам.
Пока Критика выбирала позу в кресле, появился актер, играющий роль Высокомерия. Это был высокий медлительный толстяк с лоснящимися щеками и заплывшими глазками. Довольный собой, он шел с высоко поднятым носом и тут внезапно споткнулся. Чертыхаясь, он долго устраивался в соседнем кресле:
- Черт, оказывается, глядя на всех свысока, можно не увидеть, куда идешь… - удивился актер.
- Ну что же, начнем? Все готовы? – спросил режиссер.
Актеры кивнули и началась репетиция.
- Ну, как начался день? Ты уже сегодня успела порезвиться? – спросило Высокомерие.
Критика удовлетворенно заулыбалась:
- Да, уже размялась. Теперь твоя очередь, - и икнула. – Можешь приступать, братец.
Высокомерие презрительно смерило взглядом несчастную Самооценку, усмехнулось и приступило:
- Помни: мать лучше знает, как надо. И вообще, - оно оглядело присутствующих на съемочной площадке. – Все – дерьмо, одно я, понятное дело, лучше всех. – Тут его взгляд наткнулся на зло прищуренные глаза Критики и, опомнившись, Высокомерие добавило: - Конечно, найдется еще парочка, таких же идеальных, как мы с тобой, сестрица, - и подмигнуло ей. – А так… все – дерьмо, - и, самодовольно ухмыляясь, сложило свои толстые руки на животе.
Самооценка еще больше съежилась, уменьшилась в размерах и постаралась слиться с мебелью: гладишь, отсидишься, никто не заметит, и очередной снаряд критики пролетит мимо, не задев… А это уже, считай, удача.
- Годится, - сказал режиссер. – Снимаем.
Пока актрисе поправляли грим, ей вспомнилась соседка по лестничной площадке.
Та все время ходила несчастная, недовольная всем и вся, вечно жаловалась и ныла, что все в ее жизни плохо, недостойно ее; никто ее не ценит, никому она не нужна и поэтому все должны войти в ее положение. Встречая ее на лестнице, актриса старалась проскользнуть мимо нее, а если это не удавалось, в первую же паузу вставляла извинения:
- Ой, совсем нет времени, как всегда, опаздываю… - И, летя по лестнице вниз, слышала недовольный голос соседки:
- Вечно она спешит, вечно опаздывает. Никогда меня не выслушает.
«Жаль ли мне ее?» - спросила себя актриса. – «Даже не знаю… Нет, скорее, не жаль».
… Съемки продолжились…
Критика и Высокомерие оглядели молодую женщину, стоящую перед ними, и понеслось:
- Господи! На кого она похожа, ты только посмотри, - призвала Критика. – Волосы непонятного цвета убраны в неприметный хвост, подчеркивая оттопыренные уши. Очки в немодной оправе. Сутулая, словно тащит на себе груз весом в тонну. Невзрачная одежда. Взгляд – то ли испуганный, то ли затравленный, то ли потерянный. Мы с тобой правы: ну, кому такая нужна?
- Эх, хорошо мы с тобой поработали, любо-дорого посмотреть, - склонившись к Критике, с удовлетворением констатировало Высокомерие. 
- Вот он – результат: не любящая себя забитая женщина из убеждения «Я недостойна лучшего» постоянно ограничивающая себя в радостях жизни. - Критика помолчала и потом с удивлением произнесла: - Странно, а ведь я помню, что мы критиковали ее для того, чтобы она становилась лучше, не так ли?... А вышло вот что… - недоразумение какое-то, а не девушка…
Высокомерие кинуло взгляд на Критику и важно произнесло:
- А как же иначе? Если я не буду делать замечание другим, как я возвышусь? Только встав на тех, кого утопило.
Оно поднялось с кресла и, в подтверждении своей значимости, величественно покинуло декорацию. Критика, проходя мимо зеркала, кинула взгляд на свое отражение, горестно вздохнула и, понурившись, вышла с площадки, подумав: «А может быть, мы делаем что-то не так?». Камера сочувственно проводила ее, а потом оператор перевел фокус на зеркало, в котором отражался растерянный облик девушки. Ее глаза были полны слез…
Следующий день был солнечным. Дул легкий ветерок, настроение у всех было приподнятым – самые тяжелые сцены были отсняты и в киногруппе слышались веселые разговоры.
- Актеры, порепетируйте пока следующую сцену, - сказал режиссер и повернулся к оператору. – Пойдем, уточним, с какой точки будем снимать.
- Сегодня нам повезло с погодой, - отозвался довольный оператор. – Через несколько минут можно будет начать съемку.
Актриса, играющая роль Похвалы, стояла на берегу и смотрела вдаль. Это была молодая женщина лет тридцати пяти. Ее волосы теребил легкий ветерок; длинное шелковое платье развевалось; она улыбалась, углубившись в свои мысли.
С шелестом набегали легкие волны, оставляя пенный след. Небольшие камешки позвякивали друг о друга, аккомпанируя волне.
Ребенок подбежал к ней, робко вложил свою ладошку в ее ладонь и тоже замер – рядом с Похвалой хотелось просто стоять и впитывать исходящее от нее спокойствие и уверенность…
- Стоп, снято! – сказал режиссер. – Следующие съемки – в замке.
Для съемок следующего эпизода была выбрана темная комната с высокими потолками и сводчатыми окнами, сквозь которые проходило мало света; падали длинные тени, создавая атмосферу подавленности, угнетенности - сродни темнице.
- Всем приготовиться: будем снимать сцену двадцать девять.
За длинным столом на стуле с высокой спинкой сидит ребенок и, высунув кончик языка, что-то старательно выводит карандашом на бумаге. За его спиной по одной сторону стоит Критика, по другую – Высокомерие; напротив сидит Похвала. Самооценка ребенка, не шевелясь, сидит у него на коленях и, украдкой озираясь по сторонам – куда бежать, куда спрятаться в случае налета, в напряжении ждет: сейчас начнется.
И в самом деле, «налет» начинается.
- Ну и куда ты повел линию? Что это она у тебя такая кривая? А это что за загогулина? – начала атаку Критика. – Неужели так трудно провести прямую линию?
От этих слов, как от удара, ребенок сжимается, его рука судорожно напрягается, линии получаются еще кривее. Самооценка начинает потихоньку сползать на пол.
Высокомерие тут же подхватывает:
- Ну, конечно. Что еще от него можно ожидать?
Рука ребенка дергается, оставляя на бумаге закорючку; грифель ломается, карандаш падает на пол и вместе с Самооценкой закатывается в темный угол. Ребенок застывает в ожидании привычного подзатыльника.
Только было Критика собралась продолжить «налет», как Похвала перехватила занесенную над ребенком руку, сжала ее и медленно произнесла:
- Все, стоп! Довольно. Вы уже потрудились. Сами же и удивились, что у вас из этого получается.
Критика так и замерла с открытым от неожиданности ртом. Но это продолжалось надолго: у нее был большой опыт, поэтому она быстро пришла в себя.
- Что это ты меня останавливаешь? Кто, если не я, укажет на недостатки и ошибки? Кто, как не я, направит на путь истинный?
Высокомерие важно кивнуло в знак солидарности. Похвала встала, закрыла собой ребенка и заговорила твердым голосом:
- Как можно исправить ошибки, когда вы каждым своим словом топите?
Критика и Высокомерие не ожидали такого отпора и потому не находили слов для возражений.
- Как можно исправить, когда каждое ваше слово подобно удару ножа?
Критика очнулась первой и замахнулась клюкой, как аргументом:
- Да я, наоборот, помочь хочу! – вопила она, брызгая слюной и в ярости пахнула гнилым запахом изо рта. – Я как раз только о нем и забочусь.
- И многого ты добилась? – с иронией спросила Похвала. – Он перестал ошибаться? Или делает лучше после ваших попреков?
Критика хотела было что-то сказать, но осеклась: действительно, улучшений после ее слов обычно не наблюдалось.
Самооценка во все уши слушала разговор, не шевелясь, чтобы не привлекать к себе внимание – мало ли чем ей это может обернуться…
- А как, по-твоему, иначе можно добиться успеха? – поставив руки в боки, с вызовом спросила Критика.
- Похвалой, поддержкой, - просто ответила Похвала.
- Еще чего! – возмутилось Высокомерие. – А что тогда буду делать я?
- Как вы думаете, откуда берутся неуверенность в себе и низкая самооценка?
Самооценка, услышав, что речь идет о ней, высунулась из-за угла. Высокомерие и Критика удовлетворенно переглянулись: уж кому-кому, а им это было известно – как же, наших рук дело.
- Вы правы, - заметив их молчаливый диалог, сказала Похвала. – Именно с вашей подачи мальчика не хвалят за его достижения и успехи, а девочке говорят, что она некрасива, глупа или никуда не годна.
- Мы же хотим, как лучше! Просто у него ничего не получается! – стала оправдываться парочка.
- А не потому ли ты, Критика, стала такой, что тебя всегда только критиковали и никогда не хвалили? – предположила Похвала.
Критика растерялась – а ведь так и было…
- А ты, Высокомерие, от чего появилось? Не потому ли, что нужно было как-то защищаться, компенсировать утраченное реноме?
Но Высокомерие было не так просто сбить с ног. Оно тут же перешло в наступление:
- Неужели ты думаешь, что будет лучше, если все время только хвалить и никогда не делать замечаний?
- Нет, не только хвалить. Но и давать возможность пробовать, находить лучшие решения и поддерживать. Суворов это называл медалью на вырост – ты можешь лучше!
- Ну-ну, - скептически отозвалось Высокомерие.
Похвала повернулась к перепуганному ребенку и предложила:
- Давай попробуем еще раз?
Ребенок затравленно кивнул – все равно никуда не денешься – и пошел искать карандаш. Самооценка решила помочь – мы же с тобой заодно! – и подтолкнула к нему закатившийся карандаш: она знала, что, если он не найдет карандаш быстро, Критика тут же начнет укорять: «Ну что, даже это не можешь?». Ребенок поднял карандаш и с обреченным видом поплелся к столу. У Критики по привычке чуть не сорвалось с языка: «Ну чего ты там копаешься? Давай быстрее», - но на этот раз она решила смолчать: у нее еще будет много возможностей уколоть. А пока Критика и Высокомерие, уверенные в своей правоте, уселись в кресла и, закинув ногу на ногу, стали с насмешливым видом ждать, что будет.
Похвала тихо сказать:
- Ни у кого с первого раза не получается, даже у взрослых. Просто надо потренироваться.
Ребенок покосился на нее, вздохнул и написал буквы. Понятное дело, они получились кривыми. Парочка в креслах, ухмыльнувшись, переглянулась: «А чего иного можно было ожидать? Мы же предупреждали!».
Его рука напряглась в привычном страхе и ожидании замечания. Страх был большой и тяжелый, как мешок с зерном. Он привычно навалился всей тяжестью и шептал, склоняясь то к одному уху ребенка, то к другому:
- Сейчас опять орать будут, что у тебя снова не получается, что ты бестолочь и от тебя никакого прока нет. А потом влепят затрещину.
Но Похвала мягко взяла ладони ребенка и, слегка поглаживая их, словно желая их отогреть, ласково сказала:
- У тебя все получится.
Ребенок робко кинул на нее недоверчивый взгляд и Похвала повторила:
- У тебя все получится.
Ребенок молча кивнул и написал несколько букв, которые с каждым разом получались все лучше и лучше.
- Вот видишь – потренировался, и как здорово получается! – порадовалась Похвала.
Ребенок высвободил руку из-под мешка Страха и продолжил писать буквы. Посмотрел на написанное и сам удивился:
- Получается… - сказал, не веря своим глазам. Теперь он высвободил голову и плечи и стал писать уверенней.
- Конечно, страшно, когда не умеешь, да еще если тебя за это ругают, - Похвала бросила взгляд на Критику и Высокомерие. На их лицах явно отпечаталось разочарование.
Ребенок сел удобнее, распрямил спину, а мешок Страха стал сползать на пол.
- Видите? – спросила Похвала своих оппонентов. Те вынуждены были согласиться: действительно, почерк становился более ровным. Они сникли и как будто уменьшились в размерах, вся напыщенность куда-то испарилась.
 - Когда веришь и поддерживаешь, особенно вначале, у человека появляется вера в свои силы.
В этот момент Самооценка вылезла из угла и осторожно просочилась к ребенку. Увидев результат, она распрямилась и гордо встала за его спиной. Страх растекся лужицей по полу. В глазах ребенка появился огонек и явно читалось удивление: «Неужели это я?... Оказывается, я могу!».
Критика и Высокомерие позеленели от злости.
 - Не могу я это больше терпеть! – прошипела Критика и удалилась, недовольно постукивая клюкой.
Высокомерие с обиженным видом прошествовало за ней и уже в дверях бросило:
- Нас здесь не ценят, - и громко хлопнуло за собой дверью.
- Отлично! Снято!
Все, шумно переговариваясь, потянулись к выходу из комнаты.
После мрачности замка на улице казалось особенно светло и свежо. Выйдя из замка, актриса вздохнула: «Это, конечно, непрофессионально, но иногда некоторые сцены бередят воспоминания…».
Она пошла по улице. Впереди она увидела женщину с ребенком. Та что-то зло выговаривала ему, а тот слушал ее, опустив голову.
«Вот так и моя мать гнобила меня, унижала, а я ничего не могла ей возразить…» - печально подумала она. – «Эх, мама! Если бы ты знала, как мне были нужны твои добрые слова, твоя поддержка, твоя вера в то, что, несмотря ни на что, у меня получится... Но ты мне твердила: «Ну кому ты нужна? Кто это оценит?». Актриса подумала: «А ведь наш фильм и про меня тоже…».
«Я многого достигла, теперь я успешна. Но – не благодаря ей, а вопреки. Я не могу сказать, мама, что благодарна тебе за мой успех. Нет, это я вложила много сил и терпения; это я преодолела все испытания и трудности. Но до сих пор (!) каждый раз, когда я приступаю к новой роли или новому проекту, первая мысль, которая приходит в мою голову – это твои слова: «Все равно у тебя ничего не получится!». И я сникаю, у меня опускаются руки. И каждый раз мне нужно время, чтобы справиться с неверием в себя. А иногда справиться не могу и тогда, благодаря твоим словам, эти мечты так и остаются мечтами…
Родители вручают нам свой «рюкзак» в виде напутствий во взрослую жизнь. Мне вложили в рюкзак напутствий фразу: «А кто ты такая, чтобы получить желаемое?». Так могу ли я сказать тебе за это спасибо?!
Но сегодня я снимаю со своих плеч твой рюкзак напутствий и возвращаю его тебе. А себе сотворяю свою формулу: «У тебя все получится!».
Я, конечно же, тут же слышу голоса возмущения: «Да как ты смеешь?! Это же твоя мать! Она старалась для тебя!».
И в ответ я спрашиваю: «А как может мать, желая хорошего, унижать своего ребенка?». Вы хотите оправдать ее тем, что мать это говорит из лучших побуждений?». Ну что же, тогда прочтите эту историю снова и попробуйте определить, в какой роли в этом случае выступает такая мать», - с болью в сердце подумала актриса.