Три звезды из созвездия Койота... Глава 24

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ: Полёт ангела




* * * * * * * * * * * * * * *



Я не знаю, как долго мы так сидели. Несколько раз, я точно помню, Белый Гаагии со мной разговаривал. Сначала он говорил на английском. Потом перешел на язык Навахо, и вот тут я понял, о чем и почему меня предупреждал Роберт – я вдруг начал полностью понимать всё, что мне говорит этот старый псих. Переход в состояние галлюциногенной интоксикации у американцев называется коротеньким словом "трип" ("trip" – путешествие или поездка). И я понял, что мою путёвку мне только-только вручили.

Мышление меняется не сразу. Практически, в течение всего времени я знал, что именно со мной происходит, но почти сразу понял, что изменить в этом "трипе" я не смогу ничего, как пассажир поезда не может изменить ни маршрут, ни конечную остановку. Ну что ж, в таком случае давайте усядемся поудобнее в кресло помягче и понаблюдаем, что же происходит за окном купе мчащегося со скоростью света вагона.

... Ты говоришь со мной на языке Навахо?! Ха! Испугал ежа голой ж...пой! Я тебе сейчас расскажу анекдот по-русски, и мы узнаем понимаешь ли ты мой язык?

Я рассказал ему анекдот про Петьку и ВасильВаныча, и мне стало не по себе, когда психопат-альбинос захохотал. Нет! Этого не может быть! Я рассказал второй – что-то про Рабиновича... или Абрама и Сару, что-то пошлое и несмешное, и чуть не обделался, когда он посмотрел на меня с укоризной и сказал (не помню, на каком языке): – "Плохо так о людях говорить. Ведь они из твоего племени. Зачем ты их так?..." Он сказал это, не двигая губами и я понял, что читаю его мысли.

Некоторое время старик смотрит мне в лицо. Наконец, он шевелит губами и я понимаю... Нет, "понимаю" – это неправильно, я вижу, что он со мной разговаривает вслух. Интересно, что же это он мне так сочувственно говорит?

— Страшно? – спросил альбинос и превратился в Лысого Моню.
— Да, – я рад, что не могу посмотреть на себя в зеркало. Ведь мне сейчас двенадцать лет. Вчера я был стар и ничего не боялся. Сейчас я пятиклассник, и меня сегодня будут бить. В этом тёмном подъезде меня ждут Женька с Валькой и их уроды. Мне страшно.

Из входа в пасть расселины видно, что луна еще не вышла. От этого мне еще страшнее. 

Из тени подъезда вдруг появляется худой силуэт. Это очертания взрослого, и мне становится легче. Лысый Моня уже несколько месяцев чем-то болеет. Его кожа покрыта венками и язвочками, а белки его глаз совсем пожелтели, как яичные желтки. Лысый Моня опирается на мое плечо, и мы оба медленно поднимаемся по ступенькам. Самому ему не подняться. Мне нетяжело: за несколько недель он очень похудел, и его лицо и голова похожи на череп, обтянутый сухой желтушной кожей. Он задыхается, но видно, что ему необходимо поведать мне что-то важное.

— Ты...ых, вот что-ох, малыш, – мы остановились на лестничной площадке между первым и вторым этажом. Моня пытается выровнять дыхание. — Вот что, малыш, запомни, когда страшно и темно, опервых, определись: ты в п...зде или в ж...пе. И тогда всё станет на свои места.

Мы поднялись на второй этаж, и я потопал домой, обдумывая, что же эта новая загадочная фраза может означать. Нет, смысл тут не заключается в человеческой анатомии. И, несмотря на то, что в пятом классе я уже несколько раз слышал и даже пользовался фразой "да еб...ть тебя в ж...пу!" я был в полной уверенности, что ничего сексуального тут тоже нет. Тут что-то очень простое и очень важное... Но что? Недели через две я постучался в квартиру тёти Раи из третьего подъезда, куда недавно переселился умирающий от алкогольного цирроза мой зататуированный герой. Лысый Моня лежит на диване и тупо смотрит на экран выключенного телевизора "Славутич." Тётя Рая ушла на кухню похлюпывая красным носом. Я легонечко прикасаюсь к плечу лежащего на диване желтого человека и шепчу:

— Дядь Монь, дядь Монь... м-ммм... Здрасте...

Желтый человек не отвечает. Он просто переводит свой желтушный взор с серого экрана "Славутича" на меня.

— Ум–ммм... Скажите пожалуйста, а какая разница между п...здой и ж...пой?... Ну... Помните? Когда темно и страшно... – я полностью понимаю всю громадную несуразность своего вопроса и жду, что пожелтевший полускелет меня сейчас выгонит вон предварительно облив струей лагерной фени. Но полускелет спокойно на меня смотрит с выражением говорящим, что в моем возрасте мог бы и сам разобраться.
— Знаешь, малыш, – наконец, еле слышно говорит полускелет, — если так подумать... подумать хорошенько, то из одних местов иногда настоящие люди выходят, а из других... – он прикрыл желтушные глаза, — ... а из других только говно. А теперь иди и думай, откуда вылез ты, – говорит он и опять переводит свой безразличный взгляд на "Славутич."

... Мир вдруг меняется опять, и я опять понимаю, что мне уже давно не двенадцать лет. Я также совершенно уверен, что родная мама меня не через прямую кишку рожала. 

И – это прекрасно! И темнота – это прекрасно! И звезды.  Некоторое время я стою на дне черной Раскрашенной Пустыни, машу руками и вижу и слышу, как под музыку девятой симфонии Бетховена зажигаются и гаснут не только звезды но и целые созвездия. Пот льет с меня ручьями. Моя идиотская одежда висит на мне мокрыми тряпками, и я сбрасываю её с себя... Кому необходима эта глупость, ведь тут только звёзды, небо, темнота и моя пустыня... И огонь. Вокруг костра  скачет голый альбинос, но он не псих – это мудрейший из мудрых человек. Вместе с искрами от потрескивающих поленьев кручусь на месте и прыгаю и я. Я шепчу огню "Хе-ийи... хея-хе-йя... хеи..." Искры мне что-то шепчут в ответ, но я еще не выучил их языка... Они шепчут что-то о добре и зле, и что мне необходимо принять одно или другое. Выбрать  прямо сейчас, сию минуту. Что же мне жизненно необходимо?.. добро?... зло?... Нет, это не простой вопрос. Помнишь, у Бернарда Шоу, когда Дон Жуан спустился в ад, помнишь? Помнишь его разговор с Дьяволом? Я тоже хочу в ад. Я хочу поговорить с Дьяволом. Зло прекрасно! Зло... зло – это добро! От этой мысли мне тепло, и я бегу по пустыне. Наконец взошла луна и её лучи прикасаются к моей коже. Я чувствую это прикосновение, как прикосновение женщины. Ты зло или добро? Лунный лик вдруг меняется, и я вижу... этого не может быть!... это моя жена... бывшая жена?... просто жена?... Она молода и прекрасна. Свежая, добрая, любимая, желанная... Она стареет у меня на глазах, и мне хочется выкрикнуть: "Наина, ты ли?!" Но это было бы неуместно... Не имеет значения сколько тебе сейчас лет... хоть девяносто, хоть сто, хоть больше – ты всё равно любимая и желанная.

— Ты добро или зло? – меня удивляет холодное спокойствие собственного голоса.
— Я – это я, – так же спокойно отвечает седовласая старушка и опять превращается в девушку, которую я помню в тот день, когда мы повстречались.

Нет, это потрясающий фокус! Мне смешно, и я продолжаю бежать хохоча во всю глотку. Нет, не подумай, что я бегу наобум. Мне указывает путь койот... Рыжий койот, мой недотяпа, хихикая, ведёт меня какой-то узенькой тропинкой по крутому склону расселины к вершине Ржавой Скалы. Кажется, что мех его рыжей спинки переливается золотистым светом. Несколько раз я пытаюсь погладить его по этой сияющей шерстке, но моя рука проваливается в пустоту. Со скалы четко видно, что мир раскололся на добро и зло. Половина освещена ярким красным светом... вторая – синим. Но что тут добро, а что зло? Я поднимаю лицо к небу и пытаюсь понять еще ночь или уже день?...

— Прыгай, – нежно и тепло улыбается луна... или это солнце? — Не бойся. Я не дам тебе умереть, я пошлю тебе ангела.

Повернувшись лицом к краю скалы, я изо всех сил отталкиваюсь ногами и прыгаю. Некоторое время мне кажется, что я зависаю в воздухе, и я злюсь на мир и на луну за обман. Я не хочу висеть в воздухе. Я хочу летать! Вскоре я понимаю, что лечу вниз. Потоки ночного воздуха гладят мое тело и вдруг разлетаются на миллионы солнечных брызг. Передо мной... ангел? Нет, серьёзно? Женщины могут быть ангелами?... По-моему это женщина... Я хочу взять её за волосы и тереться носом о её шею, как это делают кошки... Она не сопротивляется, и я трусь лицом о кожу её шеи немного ниже уха, как это делают кошки... Очень хочется замурлыкать, и я обещаю себе, что когда-нибудь выучу и этот язык...

... — Пей, – спокойный голос возвращает меня к реальности. Нет, реальность – это г...вно. Я хочу назад. Я хочу туда, где луна и ангел. Моя луна и мой ангел. — Пей и не плюйся, – настаивает голос.— Я же предупреждал: не ешь грибов и не пей отвар.

... Роберт скоро уезжает и со мной остаётся Кейси. После путешествия в мир грибных галлюцинаций, твой мозг продолжает показывать тебе разные интересные картинки – говорящие булыжники, например, или стенки каменной пещеры, мягкие, как детский пластилин. Поэтому Кейси остается со мной еще на день. Булыжники перестают разговаривать, и пластилин расселины возвращается к консистенции камня. А жаль...

— Если бы ты видел моего ангела, – наконец говорю я Кейси. Нет, слово "говорю" сюда не подходит. Кажется я это хрипло прошептал. Или простонал.
— Видел, – спокойно отвечает тот, подкладывая сухих веток в костёр.
— Что? – это невозможно! Это был МОЙ ангел.
— Видел, видел, – Кейси смотрит на меня и медленно произносит, как бы пытаясь разъяснить дебильному ребёнку: — Я (он тычет пальцем себе в грудь) видел (вилкой из двух пальцев он указывает на свои глаза) твоего (он тычет пальцем в мне грудь) ангела (он возносит глаза к потолку расселины, где сидим мы). Пять и семь [прим.: рост — пять футов, семь инчей], блондинка, хорошая фигура. Мы, брат, разделяем твои чувс...
— Мы это?...
— Мы – это я и Роберт.
— И вы его видели... ангела?...
— Её... Видели. Ага. Она отсюда выбежала, как ошпаренная вчера утром. Кажется на обход в Форт Дефаянс опаздывала.

Я закрываю глаза, как это делают люди, страдающие мигренью. Кажется, у меня сейчас разорвётся череп.

— М-мммм... Ким?
— Да.
— Это невозможно.
— Не веришь, не надо. Но в следующий раз, как принц в сказке, предложи ей примерить... – Кейси подмигивает и кивает подбородком в сторону головной части моего спального мешка. Нет, там не хрустальный башмачок. Там простой белый лифчик...

Прошло еще несколько дней, и я покинул расселину, Ржавую Скалу, и чудные постройки давно исчезнувшего племени Анасази. Но в Койотов Поселок я еще не вернулся. Немного больше недели необходимо отлежаться в хижине Старой Кроу. Тут дело такое... Дело в том, что в ту ночь... в ту самую ночь, по пустыне я бегал не просто голый. Я бегал босиком. Вот. Понятно? Нет? Что тут непонятного? Сам попробуй. Побегай босиком по пустыне, а потом посмотри сколько времени потребуется чтобы зажили раны на ступнях. Теперь понятно?

С перевязками мне помогает Ким. Вот только сколько бы я её не спрашивал, что же произошло в ту ночь, отвечать она мне отказывается. Смеётся и всё тут. Я уже начал жалеть о том, что послушался этого психа Гаагии, но в одну прекрасную ночь проснулся и понял, что я тут не один. От неожиданности я чуть ли не выпрыгнул из узкой кровати, но нежная и мягкая рука обняла меня за шею. Две ладони ласково держат мои щеки, а её губы шепчут: "Ты всё еще хочешь узнать, что тогда произошло?" От её кожи пахнет каким-то легким, еле уловимым запахом мыла. Я запомнил этот запах с тех пор, когда уезжал в Миннесоту. Она трется лицом о мою шею, как иногда это делают кошки и тихо шепчет: "А на этот раз ты запомнишь?..."

Вот уже несколько недель Ким приезжает поздно вечером, когда заканчивается её смена. Уезжает она еще до рассвета, ведь ей необходимо не опоздать на утренний обход в Форт Дефаянс. Я не знаю, зачем и почему она это делает. Но я не спрашиваю. Впервые за последние полтора года мне хорошо...



* * * * * * * * *  ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ * * * * * * * * * 

http://www.proza.ru/2018/01/09/524





.