Синий

Глаза пьют из  ладоней неба цвет мечты и снов, цвет памяти, в которой люди и вещи легко парят над шпилями, шатрами и куполами событий.
Природа щедро поделила весь его запас между небом и морем и поскупилась, жалко плеснув на одинокие цветы. От этого они всегда выглядят  сиротливыми и беззащитными, будь то незабудки или васильки, ирисы или подснежники - в них  есть щемящая жалость.
Весь остальной Синий, едкой краской покрывший собой все что шуршит, блестит и гнется, криклив и бесцеремонен как указующий перст. Лишь на полотнах художников - сплетая дрожащую, как воздух над пламенем, воздушную перспективу, синяя краска вдруг оживает.
Глухие слои темперы могут быть тоскливы и монотонны как моросящий дождь, а сияющие мазки масляной краски способны впускать в пространство разметавшиеся клочки свежего неба.
Море зеркально распластанно под небом - они смотрятся друг в друга, похожие и совершенно разные. Синева моря по-детски непосредственна и задорна, отсвечивает глубинами, жадно вбирает  морскую соль, белизну чаек, сталь тяжелых облаков, ближе к берегу просвечивает донной желтизной.
Незамутненная чистота небес – воплощение искренности и истины. Спокойный и пронзительный цвет синего купола смотрит в душу - не увернуться, не увильнуть.
У горизонта его тектоническая перспектива опрокинута и тот оттенок, который должен был  тяжелеть внизу, подпирая собой взметнувшийся небосвод - легок и нежен.
Вот густая лазурь сумерек собирает в  мягких складках теплую ваниль, а  ночь сжимает губы синей дали так плотно, что от нее остается лишь тонкая линия горизонта, до тех пор, пока дыхание рассвета разомкнет уста и вновь не пробудит синеву. Вот она поднимается подобно еще одному солнцу. Синий свод  заботливо склоняется над морем, пытаясь укрыть его от космической стихии, и в этом единении двух сфер, двух опрокинутых сомкнувшихся миров рождается чудо утешающего и защищающего объятия.