Фелисса-солнце

                «И есть любовь, но жертвы нет.»
                Фелисса Круут


После  хорошо известных событий 1917-1918 г.г.  второй Родиной Игоря-Северянина до конца жизни становится Эстонская Республика, которая обрела свою независимость и государственность, использовав бедственное положение России в 1917-1918 годах. «Как феникс, возникший из пепла, Возникла из пепла страна» - пишет он об этом  историческом моменте. В своих стихах поэт часто любовно называет приютившую его страну Эсти… 

         Как феникс, возникший из пепла,
Возникла из пепла страна.
И если еще не окрепла,
Я верю окрепнет она;
Такая она трудолюбка,
Что сможет остаться собой.
Она - голубая голубка
И воздух она голубой.

Помнил и полюбил Северянин эстонскую чистоту, тишину и красоту, у родителей там родственники были и Игорь с 1912 года на отдых и рыбалку  туда ездил. Приятные там были для него места. Помня это, в январе 1918 года уехал  из голодного Петрограда в Тойла с тяжело больной матерью, няней и  гражданской женой. Первая жена быстро устала от уединенной сельской жизни и ее сменила другая: без женщин поэт не мог… Писали, что будто бы была дача у него в этих местах: нет дачи не было, приехал на пустое место. В Тойла снимал у местного плотника половину очень скромного домика.  Здесь он познакомился с юной Фелиссой Круут.
Но уже в феврале, чтобы выполнить свои обязательства перед антрепренером, вернулся в Москву для участия в соревновании поэтов. Звание Короля он завоевал в конце февраля 1918 года  в Москве. К званию Короля прилагался значительный денежный гонорар, который оказался очень кстати. Вскоре после этого события он должен был вернуться в Тойлу, где осталась его старая и больная мать. По Брестскому миру Эстония была оккупирована Германией. Коронованный поэт, возвращавшийся в марте  в Тойлу попал через карантин в Нарве и фильтрационный лагерь в Таллине, после чего эстонские границы для него закрылись и России он больше не увидел. Но немцы пробыли там недолго: теперь уже в Германии революция началась и войска вернулись домой, а  Эстония объявила о своей независимости. С немцами в Эстонии поэт начал, с ними там и закончил свою жизнь.

До этого никогда в истории Эстония своей государственности не имела. Эстляндской губернией России были эти территории в царские времена… Россия приобрела эти земли в 1721 году  на законных основаниях в результате Северной войны со Швецией. 30 августа 1721 г. шведы заключают в городке Ништадт (Уусикаупунки, Финляндия) мирный договор с русскими. По Ништадтскому миру Швеция навечно уступала в собственность России Лифляндию, Эстляндию, Ингрию и часть Карелии с Выборгом. За это Петр I возвращал шведам Финляндию и выплачивал за полученные территории 2 млн. рублей. Вот так великие державы в те времена, да и сейчас обращаются с малыми народами и их землями...

Поэту не хотелось, чтобы новорожденное государство, не желавшее и тогда присутствия большого количества русских на своей территории, вторгалось в его частную жизнь. И он через свою поэзию пытался показать, что он «свой парень». В 1918 году воспевал бывшую Эстляндскую губернию Российской империи, сбросившую царскую тиранию. Воспевал надо сказать в то время, когда Эстония с одной стороны, а Красная армия - с другой уничтожали попавшую в тиски белогвардейскую Северо-западную армию во главе с генералом Юденичем - страшная страница нашей совместной истории. Эстонцы не хотели пропускать такое количество русских на свою территорию, а красные выдавливали белогвардейцев из России. Много русских тогда было расстреляно пулеметами с двух берегов Нарвы и погибло при переправе - красная была вода от русской крови - и в эстонских лагерях от голода и тифа… Много после этого осталось там братских могил. Наверняка Северянин знал об этой трагедии…
В 1921 году умерла мать поэта, были прожиты деньги, привезенные из России. Северянин в это время очень сильно пил, но самый главный роман его жизни раскручивался очень быстро. Роман романом, но и влюбленные бывают прагматиками, хотя и прячут свой прагматизм в глубине души.  Очень были нужны ему в то время кров и опора, а она понимала, что эта связь и это замужество украсят ее жизнь и сделают знаменитой, хотя бы и после смерти…  Есть поэзия, а есть проза жизни!  В декабре этого же года в тартуском  Успенском соборе Игорь Северянин обвенчался с дочерью плотника-домовладельца Фелиссой Круут. В это время она уже была в положении и ждала малыша. 1 августа 1922 года у них родился сын, которого крестили и назвали Вакх. Пишут, что Фелисса спасла мужа от алкоголизма. Строгая лицом и красивая была его избранница. Чтобы вступить в этот брак Фелисса перешла из лютеранства в православие и на 16 лет взяла на себя заботы о поэте и не раз в прямом смысле спасала его.

Пленительность эстонки:
Глубины, что без дна;
И чувства, что так тонки;
И долгая весна.
Блажен ваш друг, Фелисса!
У "хладных финских скал"
Он солнце отыскал.
Мечты, мечты?.. Сбылися!

  «Ее звали Фелисса, что значит счастливая. Не знаю, можно ли было назвать их союз счастливым. Для него она, действительно, была солнцем. Но он казался ли ей звездой? Может быть, когда то раньше. Теперь миндальный цвет опадал и гаснул».
«Да, она была поэтесса; изысканна в чувствах и совершенно не "мещанка". Но все же у нее был какой-то маленький домик, где-то там, на Балтийском море; и была она, хоть и писала русские стихи, телом и душой эстонка. Это значит, что в ней были какие то твердые основы; какой то компас; какая-то северная звезда указывала ей некий путь. А Игорь Васильевич? Он был совершенно непутевый; 100%-ая богема; и на чисто русском рассоле.»
Этот стих,  эти рассуждения об их встрече в январе 1931 года в югославских Дубровниках и эту оценку Фелиссе дал в своем дневнике известный дореволюционный деятель, монархист, активный участник февральского переворота Василий Витальевич Шульгин, член царской Государственной Думы, а потом контрреволюционер.  Он там тоже гостил в то время на вилле «Флора мира», принадлежавшей успешному и гостеприимному царскому полковнику Генерального штаба  А.В. Сливинскому.  Полковник с женой пригласили Игоря-Северянина с Фелиссой, приехавших  в Югославию, остановиться и погостить в их доме. После этой встречи Шульгин и Северянин подружились и обменивались письмами и стихами. Умный и проницательный был человек: очень точно он определил значение эстонки в жизни русского поэта. С большой симпатией написаны эти стихи.  Оценил он ее тонкость, глубину, чистоту и свежесть, сочувствовал он Фелиссе, понимая какую ношу она на себя взвалила...
В своих дневниках В.В. Шульгин приоткрыл одну туманную страницу взаимоотношений супругов Лотаревых, связанную с их сыном Вакхом. Во время этого разговора мальчику было 9 лет.  В это время родители много гастролировали, оставляя сына на попечение бабушки…Похоже и в другое время им недосуг было с ним заниматься...  Известно только, что Вакх Игоревич в 1944 году, когда ему было 22 года, уехал в Швецию и там прожил всю оставшуюся жизнь, где и умер в 1991 году… Я нашел  только одну его фотографию мальчиком 3-4 лет. В поэтическом наследии поэта  присутствие сына мне обнаружить не удалось.

Хотел в дальнейшем изложении разделить прелесть и очарование эстийской природы и Фелиссы Круут и их влияние на поэта, но это оказалось трудным делом… Но мы должны быть благодарны Эстонии, ее девственной природе и  Фелиссе-солнцу за то, что  они в бурные времена дали кров, обогрели и сохранили нам этого великого поэта-рыболова. Там он написал и опубликовал самый значительный свой поэтический сборник «Классические розы» и еще 12 книг. В России того времени он едва ли выжил. В черные списки он там сразу попал… От политических страстей русской иммигрантской среды Западной Европы он  оказался в отдалении: и там его не жаловали, считали «розовым». У иммигрантов были с ним свои счеты: о Керенском он плохо отзывался, называл его «мыльным пузырем», хвалил Ленина за Брестский мир...
Вот как сам Северянин писал об этих местах : «Эстийская природа очаровательна: головокружный скалистый берег моря, лиственные деревья – Крым в миниатюре. Сосновые леса, 76 озер в них, трудолюбиво и умело возделанные поля. Речки с форелями. Да, здесь прелестно. У меня своя лодка («Ингрид»), я постоянно на воде, ужу рыбу. В 1921 г. женился на эстонке. Ее зовут Фелиссой, ей 25 лет теперь, у нас пятилетний мальчик – Вакх. Она пишет стихи и по-эстонски, и по-русски, целодневно читает, выискивая полные собрания каждого писателя. Она универсально начитана, у нее громадный вкус. Мы живем замкнуто, почти никого не видим, да и некого видеть здесь: отбросы эмиграции и рыбаки, далекие от искусства. За эти годы выпустил 13 книг.»
Невозможно точные слова находят поэты для выражения своего мироощущения и своих чувств (опять нужно вспомнить слова И. Бродского об уникальной возможности поэтического общения): лейтмотив души Эстонии - «край святого примитива» -  красота, чистота и тишина этих мест, успокоительно действующие на мятущиеся и амбициозные русские души. 
Поэт познакомился с Тойла в 1912 году. В следующем - он навестил снимавшего здесь дачу Федора Сологуба. В военные годы летом он уже подолгу жил в Тойла, отдыхая от турне по российским городам и плодотворно работая над стихами. Нужно, впрочем, сказать, что Эстония, как часть России, воспринималась им из Тойла поначалу как дача. Северянин хорошо описывает  чувства, которые вызывает у него Эстония: «оазис в житейской пустыне», в котором он живет «как в норке крот». Очень точные и близкие мне образы.  Что-то подобное и я сегодня испытываю приезжая в  те места.
Особое отношение и трепетная благодарность к этому краю за то, что он спас его и близких в период революционного разгула и смертоубийства пришла потом. В «Письме из Эстонии» он говорит:
Ты, край святого примитива,

 Благословенная страна.
 Пусть варварские времена
 Тебя минуют. Лейтмотива
 Твоей души не заглушит
 Бедлам всемирных какофоний.
 Ты светлое пятно на фоне
 Хаосных ужасов.
…………….
 И путь держав великих
 С политикою вепрей диких
 Тебе отвратен, дик и чужд:
 Ведь ты исполнен скромных нужд…

Тойла в то время была удивительным местом: зимой - глухая заваленная снегом деревня, летом - превращалась в курорт и культурную столицу Эстонии. Много там знаменитых и творческих людей собиралось: эстонские поэты и писатели, русские дачники. Парк Ору в Тойла и побережье Финского залива были для них излюбленными местами прогулок с попутными беседами и разговорами. Этот парк, там в то время была еще и вилла - произведение одного из загадочных и талантливых людей - русского купца-миллионщика Григория Елисеева всем известного по своим роскошным Елисеевским магазинам. С ним тоже связана удивительная и трагическая история... Этот русский финансовый гений как и Северянин не смог   справиться со своей чувственностью и похоронил под ней свою жену и финансовую империю купцов Елисеевых. Очень много похожего в судьбах этих двух совершенно разных, но талантливых русских людей.

Парк Ору

Парк был разбит в 1897-1901 годах эстонским садовым мастером Георгом Куфальдтом.  Узнал, что эти земли в низовье реки Пюхяйыги для строительства своего поместья в конце XIX века купил и создал на них парк с виллой известный русский купец Г. Г. Елисеев. Вилла была спроектирована его придворным архитектором и родственником Гаврилой Васильевичем Барановским, руководившим также отделкой и оформлением его магазинов в Москве и Петербурге. Отделанная мрамором вилла в итальянском стиле строилась два года и была готова в 1899 году.  Сначала у меня никаких ассоциаций эта информация не вызвала, насторожило только то, что он практически не пользовался этим роскошным поместьем и совсем забросил его после самоубийства  жены Марии Андреевны в 1914 году на 30 году совместной жизни. После венчания с молодой женой он уехал с ней во Францию  и начал выращивать кувшинки в своей вилле в живописном предместье Парижа, и закончил там  в 1949 году свою бурную и достаточно длинную жизнь…
Его дом в Тойла опустел и начал ветшать без хозяев, а в красивом заброшенном парке стали гулять дачники и с благодарностью вспоминать этот широкий жест русского купца. И Федор Сологуб там гулял и Северянин… В 1934 году эстонские промышленники выкупили поместье у Елисеева и оно ненадолго стало летней резиденцией первого президента Эстонии Константина Пятса.  В конце  Второй мировой войны  дворец был разрушен, а парк живет уже своей жизнью, привлекая своей оригинальной красотой приезжающих в Тойла гостей, дачников и туристов и дополняя возможности построенного рядом современного спа-отеля.
 
Это ощущение северо-восточной части Эстонии как родной местности - приюта души  подарила русскому поэту его единственная законная жена. Памятный камень около дома плотника в Тойла стоит до сих пор, и русские туристы часто приносят к нему цветы, а на могильном камне Фелиссы,   пережившей мужа на 16 лет и умершей в 1957 году, когда ей было всего 55 лет, написано «Жена Игоря- Северянина». Похоронена на кладбище в Тойла.
Мне кажется преданных жен гениев очень сильно недооценивают, а их надо было бы ставить в один ряд с ними, особенно эту женщину.  Бесценный подарок судьбы! Послал  ему ее Бог во спасение, и будучи его противоположностью, она была призвана охладить  неуемно страстную натуру русского поэта трезвым умом, своей балтийской сдержанностью и рассудительностью.  И она очень надеялась, что после венчания поэт успокоится, а его поклонницы оставят его. Но этого не случилось, кровь поэта все время кипела… Требовала, просила она у него этой жертвы, писала-взывала: «Любви без жертвы нет!» Но муж-поэт не смог справиться со своей чувственностью… Результаты и внешние проявления таких отношений после 10-ти лет брака почувствовал и описал в своем дневнике В.В. Шульгин: «…  миндальный цвет опадал и гаснул...»

ЛЮБОВЬ -ЖЕРТВА

                "И есть любовь, но жертвы нет."
                Фелисса Круут
Слова без песен есть, и песни
Без слов, но вот что улови:
Любви без жертвы нет, и если
Нет жертвы, значит - нет любви.
Любовь и жертва, вы - синоним,
И тождественны вы во всем:
Когда любовь мы окороним,
Мы Богу жертву принесем.
Любовь светла и жертва тоже:
Ведь жертвы вынужденной нет.
И-а всем, что с принужденьем схоже,
Лежит клеймо, позор, запрет.
Любви без жертвы не бывает.
Неизменимо, вновь и вновь,
Упорно сердце повторяет:
Любовь без жертвы — не любовь!
Tartu (Dorpat)

Но сколько за это время было пережито ими прекрасных и мучительных мгновений, часов, дней и месяцев их совместной жизни! Она была прекрасным партнером поэта в его контактах с природой: и ходила далеко, и рыбачила, и на санках каталась… Фелисса-моряна сама была порождением и частью эстонской флоры и фауны. Вы почувствуете это по его стихотворным признаниям и откровениям. Много стихов в это время посвящено поэтом эстонской природе и жене Фелиссе - это наверное самый романтический и спокойный - по его меркам - период  жизни.
 
МОЯ ЖЕНА
Моя жена всех женщин мне дороже
Величественною своей душой.
Всю мощь, всю власть изведать ей дай Боже
Моей любви воистину большой!
Дороже всех – и чувства вновь крылаты,
И на устах опять счастливый смех…
Дороже всех: дороже первой Златы!
Моя жена душе дороже всех!
Моя жена мудрей всех философий,–
Завидная ей участь суждена,
И облегчить мне муки на Голгофе
Придет в тоске одна моя жена!    1928 год


В альбом Б.В. Правдину
Я грущу по лесному уюту,
Взятый городом в плен на два дня.
Что ты делаешь в эту минуту
Там, у моря теперь, без меня?
В неоглядное вышла ли поле
В золотистых сентябрьских тонах?
И тогда – сколько радости воли
В ненаглядных любимых глазах!
Или, может быть, легкой походкой
Ты проходишь по пляжу сейчас?
И тогда – море с дальнею лодкой
В зеркалах обожаемых глаз…
Или в парк по любимой тропинке
Мчишься с грацией дикой козы?
И тогда – ветрятся паутинки
Женской – демонстративной – косы…
Не раскрыт ли тобою Шпильгаген?
Книга!– вот где призванье твое!
И тогда – моя ревность к бумаге:
Ты руками коснулась ее…
Неизвестность таит в себе смуту…
Знаю только – и это не ложь!–
Что вот в самую эту минуту
Ты такой же вопрос задаешь…
Юрьев, 17 сент. 1926

ОТЛИЧНОЙ ОТ ДРУГИХ

Ты совсем не похожа на женщин других:
У тебя в меру длинные платья,
У тебя выразительный, сдержанный смех
И выскальзыванье из объятья.
Ты не красишь лица, не сгущаешь бровей
И волос не стрижешь в жертву моде.
Для тебя есть Смирнов, но и есть соловей,
Кто его заменяет в природе.
Ты способна и в сахаре выискать «соль»,
Фразу – в только намекнутом слове…
Ты в Ахматовой ценишь бессменную боль,
Стилистический шарм в Гумилеве.
Для тебя, для гурманки стиха, острота
Сологубовского триолета,
И, что Блока не поцеловала в уста,
Ты шестое печалишься лето.
А в глазах оздоравливающих твоих –
Ветер с моря и поле ржаное.
Ты совсем не похожа на женщин других,
Почему мне и стала женою.   1927 год

Она, никем не заменимая,
Она, никем не превзойденная,
Так неразлюбчиво-любимая,
Так неразборчиво влюбленная,
Она, вся свежесть призаливная,
Она, моряна с далей севера,
Как диво истинное, дивная,
Меня избрав, в меня поверила.
И обязала необязанно
Своею верою восторженной,
Чтоб все душой ей было сказано,
Отторгнувшею и отторженной.
И оттого лишь к ней коронная
Во мне любовь неопалимая,
К ней, кто никем не превзойденная,
К ней, кто никем не заменимая!      1929 год

Благодатная страна для душ, пытающихся скрыться от «хаосных ужасов», особенно, когда рядом любящая и как природа нежная женщина:

НА ЗЕМЛЕ В КРАСОТЕ
Восемь лет я живу в красоте
На величественной высоте.
Из окна виден синий залив.
В нем — луны золотой перелив.

И - цветущей волной деревень
Заливает нас в мае сирень,
И тогда дачки все и дома —
Сплошь сиреневая кутерьма!

Оттого так душисты мечты —
Не сиреневые ли цветы?
Оттого в упоеньи душа,
Постоянно сиренью дыша...

А зимой - на полгода - снега,
Лыжи, валенки, санки, пурга.
Жарко топлена русская печь.
Книг классических четкая речь.

Нет здесь скуки, сводящей с ума:
Ведь со мною природа сама.
А сумевшие сблизиться с ней
Глубже делаются и ясней.

Нет, не тянет меня в города,
Где царит «золотая орда».
Ум бездушный, безумье души
Мне виднее из Божьей глуши.

Я со всеми в деревне знаком:
И с сапожником, и с рыбаком.
И кого не влекут кабаки,
Те к поэту идут рыбаки.

Скучно жить без газет мужичку:
Покурить мне дадут табачку,
Если нет у меня самого.
Если есть — я даю своего.

Без коня да и без колеса
Мы идем на озера в леса
Рыболовить, взяв хлеба в суму,
Возвращаясь в глубокую тьму.

И со мной постоянно она,
Кто ко мне, как природа, нежна,
Чей единственно-истинный ум
Шуму дрязг предпочел синий шум.

Я природой живу и дышу,
Вдохновенно и просто пишу.
Растворяясь душой в простоте,
Я живу на земле в красоте        1925 год

ХВАЛА ПОЛЯМ
Поля мои, волнистые поля:
Кирпичные мониста щавеля
И вереск, и ромашка, и лопух.
Как много слышит глаз и видит слух!
Я прохожу по берегу реки.
Сапфирами лучатся васильки,
В оправе золотой хлебов склонясь,
Я слышу, как в реке плеснулся язь,
И музыкой звучит мне этот плеск.
А моря синий штиль? а солнца блеск?
А небные барашки-облака?
Жизнь простотой своею глубока.
Пока я ощущать могу ее,
Да славится дыхание Твое!
А там землею станет пусть земля…
Поля! Животворящие поля!      1921 год

НА САЛАЗКАХ
А ну-ка, ну-ка, на салазках
Махнем вот с той горы крутой,
Из кедров заросли густой,
Что млеют в предвесенних ласках...
Не торопись, дитя, постой,-
Садись удобней и покрепче,
Я сяду сзади, и айда!
И лес восторженно зашепчет,
Стряхнув с макушек снежный чепчик,
Когда натянем повода
Салазок и начнем зигзаги
Пути проделывать, в овраге
Рискуя размозжить мозги...
Ночеет. Холодно. Ни зги.
Теперь домой. Там ждет нас ужин,
Наливка, фрукты, самовар.
Я городов двенадцать дюжин
Отдам за этот скромный дар,
Преподнесенный мне судьбою:
За снежный лес, катанье с гор,
За ужин в хижине с тобою
И наш немудрый разговор.

ВОДА ПРИМИРЯЮЩАЯ
Сам от себя – в былые дни позера,
Любившего услад душевных хмель–
Я ухожу раз в месяц на озера,
Туда, туда – за тридевять земель…

Почти непроходимое болото.
Гнилая гать. И вдруг – гористый бор,
Где сосны – мачты будущего флота–
Одеты в несменяемый убор.

А впереди, направо, влево, сзади,
Куда ни взглянешь, ни шагнешь куда,
Трав водяных взлохмаченные пряди
И все вода, вода, вода, вода…
Как я люблю ее, всегда сырую,
И нежную, и емкую, как сон…
Хрустальные благословляю струи:
Я, ими углубленный, вознесен.

Люблю сидеть над озером часами,
Следя за ворожащим поплавком,
За опрокинутыми вглубь лесами
И кувыркающимся ветерком…

Как солнышко, сверкает красноперка,
Уловлена на острие крючка.
Трепещущая серебрится горка
Плотвы на ветхом днище челнока.

Под хлюпанье играющей лещихи,
Что плещется, кусая корни трав,
Мои мечты благочестиво тихи,
Из городских изъятые оправ…       1926. Сентябрь

Вот и разгадка магической связи поэта с водой… Северянин сам открывает нам эту тайну.: вода и все, что с ней связано примиряли поэта с окружающим миром, смягчала остроту его восприятия окружающего. Она была посредником между реальным городским миром и миром грезы, в котором он все время стремился скрыться. А как она населена трепещущей рыбной красотой, приносящей себя в жертву поэту-рыболову! Еще раз спасибо за откровение Бродского: нужно только читать, только слышать близкого, отрешаясь от себя внимать поэту, чтобы проникнуть в мир чувств поэта и нырнуть в морские глубины  его речи, его образов.. Поэт признается: «Хрустальные благославляю струи. Я ими углубленный вознесен...» Но как трудно, оказывается, услышать другого !… А как он о себе прошлом говорит:  «...В былые дни позера, Любившего услад душевных хмель...» !  Трудно здесь в очередной раз воздержаться от восклицания о гениальности автора этих строк!
Не только мистические, но чисто прагматические и гастрономические были связи у Северянина с водой. Он был великий рыболов в трудные дни и месяцы безденежья регулярно поставлял рыбу к  домашнему столу. И даже зарабатывал в Тойла, предлагая после рыбалки свежую рыбу кухаркам богатых домов поселка.  Места там в то время были рыбные и изобильные особенно весной во время нереста лосося. Даже бывая на гастролях за границей,   всегда к этому времени старался вернуться домой… И часто, возвращаясь с рыбалки и неся на прутике выловленную рыбу, думал о предстоящем рыбацком удовольствии за домашним вечерним столом с Фелиссой:: рюмке водки со свежей икрой… Здесь я тоже его очень хорошо понимаю и с радостью сочувствую ему...

В ЗАБЫТЬИ
В белой лодке с синими бортами,
В забытьи чарующих озер,
Я весь день наедине с мечтами,
Неуловленной строфой пронзен.
Поплавок, готовый кануть в воду,
Надо мной часами ворожит.
Ах, чего бы только я не отдал,
Чтобы так текла и дальше жизнь!
Чтобы загорались вновь и гасли
Краски в небе, строфы – в голове…
Говоря по совести, я счастлив,
Как изверившийся человек.
Я постиг тщету за эти годы.
Что осталось, знать желаешь ты?
Поплавок, готовый кануть в воду,
И стихи –  в бездонность пустоты…
Ничего здесь никому не нужно,
Потому что ничего и нет
В жизни, перед смертью безоружной,
Протекающей как бы во сне… 1926 год


Эта удочка мюнхенского производства,
Неизменная спутница жизни моей,
Отвлекает умело меня от уродства
Исторических – и истерических! – дней.
Эта палочка тоненькая, как тростинка,
Невесомая, гибкая, точно мечта,
Точно девушка, – уж непременно блондинка, –
Восхитительные мне открыла места.
Нежно взяв ее в руки и мягко лаская,
Как возлюбленную, я иду с ней в леса,
Где не встретится нам эта нечисть людская,
Где в озерах поблескивают небеса.
Мы идем с нею долго – с утра до заката –
По тропинкам, что трудный соткали узор.
Нам встречается лишь лесниковая хата,
Но зато нам встречается много озер!
И на каждом из них, в мелочах нам знакомом,
Мы безмолвный устраивать любим привал.
Каждый куст служит нам упоительным домом,
Что блаженство бездомному мне даровал.
Наклонясь над водой и любуясь собою
В отразивших небес бирюзу зеркалах,
Смотрит долго подруга моя в голубое,
Любопытство в тигровых будя окунях.
И маня их своим грустно-хрупким нагибом,
Привлекает на скрытый червями крючок,
Чисто женским коварством доверчивым рыбам
Дав лукавый,–  что делать: смертельный, – урок.
Уловив окунька, выпрямляется тотчас
И, свой стан изогнув, легкий свист торжества
Издавая, бросает, довольная очень,
Мне добычу, лицо мне обрызгав едва…
Так подруга моя мне дает пропитанье,
Увлекает в природу, дарует мечты.
Оттого-то и любы мне с нею скитанья
С деревянной служительницей Красоты.  1927 год

Это малая часть стихов об эстонском Рае. Очень легко проникнуться  этими настроениями поэта - бесценные и чистейшие мгновения нашей жизни на Земле, особенно, если они украшены еще присутствием любимого и любящего человека...  Казалось бы, идиллия - Эдем - рай земной… Каждый из нас это испытывал: как бы не было хорошо в одном месте когда-то душа начинает тосковать и начинает тянуть в другие края.
…
Я Север люблю, я сроднился с тоскою
Его миловидных полей и озер.
Но что-то творится со мною такое,
Но что-то такое завидел мой взор.

Что нет мне покоя, что нет мне забвенья
На родине тихой, и тянет меня
Мое пробудившееся вдохновенье
К сиянью иного — нездешнего — дня!





И все время маячит где-то и постоянно беспокоят образы оставленной России:

ТИШЬ ДВОЯКАЯ
Высокая стоит луна.
Высокие стоят морозы.
Далекие скрипят обозы.
И, кажется, что нам слышна
Архангельская тишина.

Она слышна, - она видна:
В ней всхлипы клюквенной трясины,
В ней хрусты снежной парусины,
В ней тихих крыльев белизна -
Архангельская тишина…   1929 год

Но противоречивы, беспокойны и честолюбивы тонкие художественные натуры: красоты природы и самоотверженной любви одной преданной душевно близкой женщины мало,  широкого признания, средств для жизни, славы и почести в лесах, в полях, на озерах и реках не найдешь. Все это там в далеких, нелюбимых и гнетущих городах  Близких по духу людей надо долго искать - рядом только Фелисса и в Тарту (Юрьев) - Б.В. Правдин.  Окружающие поэта  обыватели далеки от искусства: «Поэтов и мыслителей, художников  - не ведают, Боятся, презирают их и трутнями зовут...». Поневоле станешь отшельником.

И эти то, на паре ног,
Так называемые люди
«Живут себе»… И имя Блок
Для них, погрязших в мерзком блуде,-
Бессмысленный нелепый слог…

Как же трудно живут люди на этой земле!  В 1927 году он пишет о своей жизни в Эстийском крае, об удушающем равнодушии к его поэзии со стороны разно окрашенных собратьев,  о просветленной душе, очищенной эстонскими лишениями и страданиями:
 
ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Десять лет - грустных лет!- как заброшен в приморскую глушь я.
Труп за трупом духовно родных. Да и сам полутруп.
Десять лет - страшных лет!- удушающего равнодушья
Белой, красной - и розовой - русских общественных групп.
Десять лет! - тяжких лет!- обескрыливающих лишений,
Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.
Десять лет - грозных лет!- сатирических строф по мишени,
Человеческой бесчеловечной и вечной вражды.
Десять лет - странных лет!- отреченья от многих привычек,
На теперешний взгляд - мудро-трезвый,- ненужно дурных...
Но зато столько ж лет рыб, озер, перелесков и птичек.
И встречанья у моря ни с чем не сравнимой весны!
Но зато столько ж лет, лет невинных, как яблоней белых
Неземные цветы, вырастающие на земле,
И стихов из души, как природа свободных и смелых,
И прощенья в глазах, что в слезах, и - любви на челе!

Как все это понятно и близко! Как будто-то бы был рядом с ним все эти годы. И как открыто и честно поэт рассказывает о себе, открывая нам свою душу! И какая это роскошная способность сочувствовать близкому человеку, как она сближает людей! Он пишет здесь о смерти духовно близких ему людей, скрашивавших его одиночество и отшельничество. И как мало их было, с кем он хотел бы общаться и беседовать, делиться своими переживаниями и мыслями: они как искры, как вспышки появлялись и гасли в его жизни. Я попробую потом их перечислить...
Была слава, которая как вал накрыла его, огромные тиражи книг (Сборник «Громокипящий кубок» за два года переиздавался семь раз, чего никогда не было в печатной истории поэзии), были толпы поклонниц и поклонников. Тревожит память, триумф пережитый в Москве в начале 1918 года:

Иду, и с каждым шагом рьяней
Верста к версте - к звену звено.
Кто я? Я - Игорь Северянин,
Чьё имя смело, как вино!

И в горле спазмы упоенья,
И волоса на голове
Приходят в дивное движенье,
Как было некогда в Москве...

Там были церкви златоглавы
И души хрупотней стекла.
Там жизнь моя в расцвете славы,
В расцвете славы жизнь текла.

Вспенённая и золотая!
Он горек, мутный твой отстой.
И сам себе себя читая,
Версту глотаю за верстой!


Пюхтицкая обитель
 
Пюхтицкий Успенский женский монастырь недалеко от Йыхви в сторону Чудского озера. Рядом с эстонской деревней Куремяэ есть святой холм, а на нем дуб, которому уже больше тысячи лет. В этом месте двум пастухам в XVI веке было видение Святой Богородицы. На месте этого явления потом нашли икону Успения Пресвятой Богородицы. Здесь и построили эту обитель, духовным пастырем которой был Иоанн Кронштадский, а помогал строительству князь Сергей Владимирович Шаховской с супругой Елизаветой Дмитриевной Шаховской. В то время князь был губернатором Эстландской губернии. Первый храм на Богородицкой горе был их стараниями построен в 1885 году.  Иоанн Кронштадский пророчествовал, что многие храмы на Руси будут разрушены, а этот монастырь останется. Так и случилось. Вот так Эстония сохранила русские святыни. И Псково-Печерский монастырь сохранила…

Северянин был не только великий рыболов, но и пешеход тоже. Узнав от Ф. Сологуба о женском  монастыре Северянин  потом часто туда в походы ходил, Для него в те времена с его длинными ногами это было легкой прогулкой. Один ходил, и с Фелиссой, и гостей своих водил. 60 километров - туда и обратно с преодолением на припрятанных лодках всех попутных водных преград и рыбалкой. Выловленную по дороге рыбу всегда монастырским сестрам оставлял. Прежде чем войти в обитель, он сворачивал к животворящему источнику. Сняв одежду, перекрестясь, вступал в обжигающую стужу родника. Выходил бодрый, чувствуя неожиданное тепло, растекающееся по телу... Монастырский двор встречал его покоем, идеальной чистотой, цветами, аккуратно уложенной поленницей.

 Монашенки бесшумны и черны.
 Прозрачны взоры. Восковые лики.
 Куда земные дели вы сердца?
 Обету – в скорби данному – верны,
 Как вы в крови смирили клики?
 Куда соблазн убрали из лица?
 
Волновали его уединение и отрешенность монастырской жизни, притягивали   монашки, но и место это само по себе необычайно притягательное. Северянина как необычайно чувственного человека мучила мысль о реальности и возможности иной, безгрешной жизни, где чистота души и ее стремление к Богу охраняется верой, где возрождение человека  совершается путем покорения чувственности.
При Пюхтицком монастыре в летней резиденции губернатора С.В. Шаховского в то время жила его вдова Елизавета Дмитриевна, урожденная графиня Милютина.
Эта, наделенная долголетием, женщина удивительной судьбы охотно принимала поэта. Она любила литературу. Ей было о чем вспомнить и рассказать. Ее отец, военный историк, консультировал Толстого в работе над романом «Война и мир». Она слышала авторские чтения А.К. Толстого и А.Н. Островского. Встречалась с Фетом. Изо всех писателей, которых ей довелось видеть и слышать, она особо выделяла Достоевского. По просьбе Северянина  читала пушкинского «Пророка» так, как читал его Достоевский. Там он, я думаю, испытывал редкое упоение от  живительных бесед с этой выдающейся женщиной. Воспоминания Шаховской о великом романисте дали Северянину импульс к написанию стихотворения, по-христиански прочувствованного им.

МОЛИТВА
               
                Достоевскому

 Благочестивого монастыря
 Гостеприимство радостно вкушая,
 Я говорю: «Жизнь прожита большая,
 Неповторяемая на земле!»
 Всё находимое порастерял,
 И вот слезами взоры орошая,
 Я говорю: «Жизнь прожита большая...»
 Проговорил – и сердцем обомлел:
 Большая жизнь, но сколького не знал!
 Мелькают страны, возникают лица
 Тех, о которых некому молиться,
 Кто без молитвы жил и постарел...
Чем дольше жизнь, тем явственней сигнал...
 С кем из безвестных суждено мне слиться?
 О всех, о ком здесь некому молиться,
 Я помолюсь теперь в монастыре...  1927 год

Эта русская княгиня, тогда уже довольно старая женщина (1844-1939, ей посвящен документальный фильм Э. Аграновской «Эстонская миссия русской княгини») -  драгоценное украшение русской, а потом  и эстонской земли - была одним из светочей жизни Игоря-Северянина.
Такие встречи-сигналы посылаются нам судьбой для озарения жизни светом истины и требуют к себе особого внимания и осмысления… Много таких людей встречал Игорь Васильевич и многих он отметил в своей поэзии. Здесь и его мама Наталья Степановна, и его первая любовь Злата, и ярчайшая поэтесса Мирра Лохвицкая - Северянин считал себя ее учеником и приемником, поэты К. Фофанов, Ф. Сологуб и В. Брюсов, тартуский языковед Б.В. Правдин и многие другие. Особое место среди них занимает Фелисса Михайловна Круут.

Озеро Ульясте. Было еще одно место в северо-восточной Эстонии, где любил бывать и рыбачить Северянин и где также можно было побыть в забытьи - озеро Ульясте…  Бывали они там и вместе с Фелиссой.  Я тоже не раз с Клавдией бывал в этих заповедных местах: когда уставали от ветреного морского беспокойства, искали тишины и купались в его тишайших бронзовых водах, окруженных изумрудными лесами..
А во времена Северянина там была полная глухомань: «Извилистая тропинка вокруг прозрачного озера приводит Вас к янтарной бухте, на берегах которой так много морошки, клюквы и белых грибов. Мачтовые сосны оранжевеют при закате. Озеро зеркально, тишь невозмутима, безлюдье истовое. Вы видите, как у самого берега бродят в прозрачной влаге окуни, осторожно опускаете леску без удилища в воду перед самым носом рыбы, и она доверчиво клюет, и Вы вытягиваете ее, несколько озадаченную и смущенную. Лягушки, плавая, нежатся на спинках, смотря своими выкаченными глазами прямо на Вас, человека, не сознавая ужаса этой человечности, им чуждой: они так мало людей видят здесь. Стада диких гусей и уток проносятся над озером, разом падая на его влажную сталь. Все это озеро и его берега, и весь колорит природы напоминают мне в миниатюре Байкал».

В Везенбергском уезде, между станцией Сонда.
Между Сондой и Каппель, около полотна,
Там, где в западном ветре – попури из Рэймонда,
Ульи Ульясте – то есть влага, лес и луна.
Ульи Ульясте… Впрочем, что же это такое?
И зачем это «что» здесь? почему бы не «кто»?
Ах, под именем этим озеро успокоенное,
Что луна разодела в золотое манто…
На воде мачт не видно, потому что все мачты
Еще в эре беспарусной: на берегах
Корабельные сосны, и меж соснами скачут
Вакхоцветные векши с жемчугами в губах…
В златоштильные полдни, если ясени тихи
И в лесу набухают ледовые грибы,
Зеркало разбивают, бронзовые лещихи,
Окуни надозерят тигровые горбы.
За искусственной рыбкой северный аллигатор, –
Как назвать я желаю крокодильчатых щук, –
Учиняет погоню; вставши к лодке в кильватер,
Я его подгадаю и глазами ищу.
Как стрекозы, трепещут желто-красные травы,
На песке розоватом раззмеились угри,
В опрозраченной глуби стадят рыбок оравы –
От зари до зари. Ах, от зари до зари!
Ненюфары пионят шелко-белые звезды,
Над водою морошка наклоняет янтарь,
Гоноболь отражает фиолетово гроздья.
Храм, и запад закатный – в этом храме алтарь.
Озеро Uljaste   1923 г.од

“На песке розоватом раззмеились угри...» - в этом месте прихожу в необычайное волнение.  Угри - это одна из самых загадочных и самых вкусных рыб… Александр Македонский очень любил этот деликатес и он часто присутствовал на его столе. Аристотель утверждал, что у этих рыб нет пола и их рождают морские глубины… До сих пор угри окружены легендами и загадками, хотя много ученых-ихтиологов и пытались их разгадать... Это - одна из великих тайн Бермудского треугольника и его самого гиблого места - Саргассова моря… Зигмунд Фрейд пытался разгадать тайну угрей, искал у них органы размножения... Сколько он их бедных располосовал, сколько съел в процессе исследования, диссертацию написал по результатам  своих опытов, где пришел к выводу, что зря потратил время… и решил, что гораздо проще будет заняться исследованием   себе подобных и стал основателем психоанализа. Может быть и съеденные им угри каким-то образом способствовали его последующим открытиям и славе…В них много фосфора… Александр Македонский тоже прославился своими завоеваниями и продвижением культуры эллинов на восток. Аристотель тоже, я думаю, не только размышлял об этих загадочных рыбах-змеях...
Пробовали и мы копченых угрей выловленных в эстонской части Чудского озера. Украсили они наш стол в первый наш вечер приезда в поселок Азери на берегу Финского залива. Тоже знаменательное достойное отдельного рассказа место в получасе езды от Тойла. Северянину посчастливилось увидеть угрей живыми лежащими на песке  полюбившегося и мне волшебного озера Ульясте.
Дети Саргассова моря

Главная загадка угрей заключается в том, что живут они в пресных водоемах Европы и Малой Азии, а размножаются в Саргассовом море в Атлантике около берегов Северной Америки. Размножаются один раз в жизни, после чего погибают. Живут они спокойно в реках и озерах Европы, по ночам, когда есть такая возможность, выползают  на берег к ближайшим огородам полакомиться зеленым горошком и другими бобовыми… Но в какой-то момент своей спокойной пресной жизни они откуда-то получают сигнал, что им пора собираться в дорогу. И начинают набирать жир, меняют форму глаз и тела, и где бы они не находились начинают двигаться, в том числе и преодолевая по ночам участки суши, в юго-западном направлении, стараясь попасть в реки впадающие в моря. И двигаются так до тех пор пока не оказываются в северо-восточной части Атлантического океана. Попробуйте себе вообразить этих путешественников и опасности, которые подстерегают их на их пути!
Оттуда они на большой глубине по наитию или указанию неведомых нам сил начинают плыть в сторону своей земли обетованной - Саргассова моря. В дороге они ничем не питаются и к месту назначения приплывают в полном истощении: у них выпадают зубы, деминерализуется скелет, тело покрывается язвами… Но самки на глубине около 200 метров мечут икру и погибают, закончив на этом вместе самцами свою великую миссию. В теплых водорослях Саргассова моря мальки, абсолютно ничем не напоминающие родителей и похожие на прозрачные листья ивы подрастают и  в свое время подхватываются Гольфстримом. Гольфстрим в своих теплых нежных струях несет их обратно через северную Атлантику к берегам Европы. Там они из северных морей и Средиземного моря попадают в устья европейских рек и рек Малой Азии, где снова начинается их спокойная жизнь, которая продолжается до следующего сигнала неведомых нам сил. Не знаю как вас, но меня эта история с угрями страшно волнует и приводит в полное замешательство, как и ученых ихтиологом, которые много лет пытаются разгадать их тайну.
Одну из гипотез по разгадке тайны угрей связывают с существованием в стародавние времена Атлантиды где-то в районе Саргассова моря. В реках этого легендарного и затонувшего материка и жили угри. Поэтому они временами и пытаются вернуться на нерест на родину. А поскольку ее в известном им  месте  не оказывается, они довольствуются водорослями, которые плавают в Саргассовом море на месте утонувшей Атлантиды. Мне вся эта история и эта гипотеза нравится, потому что она очень похожа на  жизнь людей в нашем прекраснейшем из миров.. Нас куда-то ведут, мы куда-то идем, а куда нас ведут и зачем мы не знаем...

(Письмо Б. В. Правдину)
От омнибуса и фиакра
Я возвратился в нашу глушь
Свершать в искусстве Via Sacra
Для избранных, немногих душ.
Мир так жесток, мир так оклавден,
Мир – пронероненный злодей,
И разве я не прав, о Правдин,
Чуждаясь издавна людей?
Я, уподобленный монаху,
Вхожу в лесной зеленый храм.
Не оттого ли альманаху
Названье захотелось Вам
Дать "Via Sacra", чтоб отметить
Мою священную судьбу?…
Теперь поговорим о лете.
Я летом взять хочу избу
В трех с четвертью верстах от Сондо,
На диком озере в лесу,
Где можно запросто лису
И лося встретить. Горизонты
Для рыбной ловли широки
На Uljaste: мне старики -
Аборигены говорили,
Что там встречаются угри,
Лещи и окуни по три -
И больше! – фунта. Правда, три ли,
Увидим сами, но грибов
И янтареющей морошки
Сбирал я полные лукошки
В тени озерных берегов,
Быв прошлым летом только на день.
Итак, весной, взяв нож свой складень,
Удилища, стихи, табак,
До поздней осени мы будем
С женой, на удивленье людям,
Предпочитающим кабак,
Ловить лешей. А как мы удим,
О6 этом знает каждый: с трех
Утра до самого заката,
На утлом челноке, у ската,
Нос челнока в прибрежный мох
Уткнув, и, в зеркале озерном
Отражены, без лишних слов,
На протяжении часов,
Забыв о всем культурно-вздорном,
С удилищем в руке застыв,
За колебаньем поплавковым
Следить и трезвым и здоровым
Умом постичь, что вот ты жив
В бесспорном – солнечном – значенье
Понятья этого. Влеченье
К природе и слиянье с ней
Мне лучезарней и ясней,
Чем все иные увлеченья   1923 год

ОТ ДЭНДИ К ДИКАРЮ
Покинь развращенные улицы,
Где купля, продажа и сифилис,
И, с Божьею помощью, выселясь
Из мерзости, в дом мой приди.
К пресветлому озеру Ульястэ
С его берегами гористыми
И с западными аметистами,
Смолу ощущая в груди.
Излечит эстийское озеро,
Глубокое озеро Ульястэ,
Тебя от столичной сутулости,
Твой выпрямив сгорбленный стан.
Вздохнешь ты, измученный, грезово,
Ты станешь опять человечнее,
Мечтательней, мягче, сердечнее,
Забыв окаянный шантан.
Привыкший к чиновничьей стулости,
Гуляющий только аршинами,
Считающий крыши вершинами
И женщинами "этих" дам,
К просторному озеру Ульястэ
Приди без цилиндра и смокинга
И в том не усматривай шокинга,
Что жив в человеке Адам…
Озеро Uljaste  1923 год

ЖИВЫЕ МОНЕТКИ
Приколов к блузке звончатый ландыш,
Что на грудь аромат свой лиет,
Ты со смехом за ландышем ландыш
Мне бросаешь с плота в галиот…
Я с улыбкой ловлю серебрушки,
Как монетки живые, – снетки
И, любуясь, смотрю на веснушки,
На каштановые завитки…
Ты, из хитрости, взоров не видя,
Продолжаешь метать в галиот,
Уподобленная Немезиде,
Эти рыбки. А ландыш – лиет…
– "Вкусен чай в разрисованной кружке
И зеленые рыбьи битки!" -
Ты кричишь, сыпля мне серебрушки,
Как монетки живые, – снетки…
Попадает за ландышем ландыш
Мне в глаза, в переносье и в рот…
Наконец, невзначай, и свой ландыш
Целишь в сердце мое, бросив плот…
И летишь, исчезая в оплете,
Лукоморьем, срывая цветки,
Ах, твои ноготки в позолоте -
Эти розовые ноготки!
Я догнал бы тебя в галиоте,
Но его погружают… снетки!..
Озеро Uljaste 1923 г.

А в России в это время стучат топоры, вонзаются в землю кирки и лопаты, скрипят колеса тачек: идет восстановление хозяйства разрушенного гражданской войной, строительство нового социалистического общества, людей впрягают, призывают и мобилизуют, используя все известные методы насилия… Поэты, писатели тоже без дела не сидят, Маяковский гремит и прославляет: все понимают, что от них требуется, непонятливых наказывают. Пугающие новости приходят из Новой России… На месте разрушенной царской России рождается чужая страшная страна.
БЕЗ НАС
От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас
Россия построена заново
Не нами другими , без нас…

Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж,
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь!

И вот мы остались без Родины
И вид наш и жалок и пуст,
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст.  Март 1936 год

Поэт чувствует, что теряет свою Родину… Вдобавок он теперь живет в городе, а города он очень не любил. Это чувство усиливается драматически-трагическим разрывом с Фелиссой. Вместе с ней проходит и упоение красотой Эстонии. Да и стареет поэт, больное сердце начинает мучить его.  Суда - река его детства все чаще приходит на память:
ЗДЕСЬ - НЕ ЗДЕСЬ
Я здесь, но с удочкой моя рука,
Где льет просолнеченная река
Коричневатую свою волну
По гофрированному ею дну.
Я - здесь, но разум мой… он вдалеке -
На обожаемою моей реке,
Мне заменяющей и все и вся,
Глаза признательные орося…
Я - здесь, не думая и не дыша…
А испускающая дух душа
На ней, не сравниваемой ни с чем,
Реке, покинутой… зачем? Зачем? 
Таллинн 14 октября 1935

У этой идиллии, кроме платонической любви к России и связанных с ней страданий, есть и еще одна сторона.  На фоне этих красивых бесстрастных природных картин, где люди пытаются жить в гармонии с природой начинают сначала тихо, а потом все сильнее бушевать человеческие страсти. Рядовые люди, просто талантливые и даже гении   никак не могут определиться с ниспосланной им Богом свободой выбора. Разыгрываются маленькие, большие и грандиозные драмы и трагедии, от враждующих уходит Любовь, льется кровь стонут и умирают люди… Вселенские эгоисты понимают ее вообще как свободу от всего, что ограничивает их Эго... В монастыри для укрощения бушующих страстей и  плоти уходят немногие...И эту солнечную картину начинает затягивать все сгущающийся мрак.
Любвеобилие и  чувственность Северянина не знали пределов… Он все время испытывал любовь и терпение своей жены постоянно изменяя ей…  С одной только хозяйкой лавочки в Тойла связь продолжалась около пяти лет. Страстная и загадочно-притягательная, по словам самого поэта, была особа… Причем эта дама - представьте себе - почти ежедневно приходила в их дом и вела себя крайне любезно. Были и другие женщины.
Меня поразила одна старая фотография того времени, В углу огороженного участка, видимо, участка Фелиссы, на скамейке сидит Игорь Васильевич, обнимая одной рукой  одну из сестер-соседок, рядом стоит вторая сестра, а в некотором отдалении под лиственницей, прислонившись к стволу дерева  -  Феллисса в отчужденной позе. Исследователи связей Северянина и составители его дон-жуанского списка пишут, что с обеим сестрами у поэта были романы…
При заграничных поездках с женой по Европе с женой Северянин тоже не обходил женщин стороной. Потом появилась и стала преследовать его молодая поэтесса и учительница гимназии Вера Коренди, называвшая себя музой поэта. Попробуйте представить себе чувства его законной жены этого очень талантливого мужчины.  Эта пытка продолжалась около 15-ти лет… Чем она закончилась мы теперь знаем.
Обо всем этом с удовольствием и интересом пишут все его биографы и критики. Эти романы и связи были родной стихией поэта. Он понимал последствия, но ничего не мог с собой поделать. Вот как он пишет об этом, обращаясь к горячо любимой жене (здесь нет иронии, на одной из подаренных ей своих фотографий он написал: «Наилюбимейшей». Этот эпитет многое объясняет…)

         ТАК ВОЗНИКАЮТ СТИХИ
За утренним сидим мы чаем,
Идем ли к морю на песок,
Друг друга часто огорчаем
И горько серебрим висок.

Хотя любовь цветет сиренью
И крепче выдержанных вин,
Ты предаешься подозренью,
В моих поступках ищешь вин...

Напрасно! Если я с тобою,
Не все ли, друг, тебе равно.
Исполнен ли я Голубою
Иль с Розовой живу давно?..

К чему же вечно уверенья?
Но грустно мне, что, может быть,
Чтоб жизнь вдохнуть в стихотворенье,
Я должен что-то умертвить…  1928 год

ИСКРЕННИЙ РОМАНС
                Оправдаешь ли ты - мне других оправданий не надо! -
Заблужденья мои и мечтанья во имя Мечты?
В непробужденном сне напоенного розами сада,
Прижимаясь ко мне, при луне, оправдаешь ли ты?

Оправдаешь ли ты за убитые женские душ,
Расцветавшие мне под покровом ночной темноты?
Ах, за все, что я в жизни руками своими разрушил,
Осмеял, оскорбил и отверг, оправдаешь ли ты?

Оправдаешь ли ты, что опять, столько раз разуверясь,
Я тебе протянул, может статься, с отравой цветы,
Что, быть может, и ты через день, через год или через
                Десять лет станешь чуждой, как все, оправдаешь ли ты?    11 июля 1933 года
Жена долго это терпела, понимая какой крест она на себя взвалила, став супругой знаменитого поэта: она наблюдала его жизнь в Тойла с тринадцати лет… Но, когда появилась Вера Коренди и стала настойчиво преследовать ее мужа, требуя свиданий и грозя самоубийством, произошел скандал и она выгнала его из дома. На этом совместная жизнь их закончилась, но переписка и отношения продолжались до конца жизни поэта: В. Коренди он называл «женой по совести», а Фелиссу Михайловну «женой перед Богом». Брак они так и не расторгли...
Фелиссса осталась в Тойла, а Северянин был вынужден покинуть ее дом и переехать к своей новой пассии.
ЗАБЫТЫЕ ДУШИ
Она, с кем четверть странствия земного
Так ли, иначе протекла,
Она меня оставила без крова
И на бездомность обрекла.
В совместно нами выстроенном доме,
В его прохладной теплоте,
Уже никто не обитает, кроме
Двух душ, забытых в пустоте…
Таллинн  14 октября 1935

Поэт после расставания с женой жил очень скудно. Когда в это время с ним встречался молодой Павел Антокольский, то он был крайне удивлен, когда поэт в ресторане заказал для себя огурец и штоф водки.
Это начало трагедии, т.к. жена забирает с собой и очарование своей страны и сразу тускнеет все вокруг поэта, хотя он и пытается еще поэтизировать свое новое положение и состояние, называя его гармонией контрастов:
Летишь в экспрессе - жди крушенья!
Ткань доткана - что ж, в клочья рви!
Нет творчества без разрушенья -
Без ненависти нет любви.

Познал восторг - познай страданье.
Раз я меняюсь - я живу.
Застыть пристойно изваянью,
А не живому существу!

Но здесь он и его чувственность переступили какую-то роковую черту. Дальше будет становиться все хуже и хуже. Много покаянных писем и писем с признанием в любви написал он в это время Фелиссе и пытался  несколько раз вернуться в потерянный рай, но дверь туда больше не открылась… Фелисса все унесла с собой, обаяние Эстийского края пропало, «стала жизнь совсем на смерть похожа», только водная стихия по-прежнему рядом с теперь уже навсегда одиноким поэтом:

В ТУМАННЫЙ ДЕНЬ
Дождь летит, студеный и ливучий,
Скрыв в туман глубокую Россонь.
Слышен лязг невидимых уключин
Сквозь промозглую над нею сонь.

Стала жизнь совсем на смерть похожа:
Все тщета, все тусклость, все обман.
Я спускаюсь к лодке, зябко ежась,
Чтобы кануть вместе с ней в туман.

И плывя извивами речными, -
Затуманенными, наугад, -
Вспоминать, так и не вспомнив, имя,
Светом чьим когда-то был объят.

Был зажжен, восторгом осиянный,
И обманным образом сожжен,
Чтоб теперь, вот в этот день туманный
В лодке плыть, посмертный видя сон…    26 октября 1938
 
Дело идет к концу, занавес скоро опустится и их отношения станут прошлым… Фелисса не простила поэта, точнее простила, но условно с выгодой для себя... Однако прагматичная эстонка понимала, что благодаря мужу она вошла в историю: заботясь о своей репутации,  аккуратно собирала все его письма и передала их потом в тартуский литературный музей, где они до сих пор и хранятся…
Правда, и без этих скорбных писем поэт воздал ей за пережитое и воспел ее в своих  поэзах. Любил он свою Фелиссу-счастье и цеплялся за нее как за соломину, хотя в это время проза жизни уже полностью захлестнула их обоих… «Стала жизнь совсем на смерть похожа...» Прав был рижский ясновидящий Финк, когда не советовал им расходиться, сказав, что везет им, пока они вместе. Совместная жизнь у них трудная, но  после расставания счастье отвернется от каждого из них....