Дурак Борисов

Ольга Игнатьевна напилась. Никогда с ней ничего похожего  не случалось. Причиной тому стал, видимо, разговор между Борисовым и Косулиным, нечаянно услышанный ею. Хотела выйти на балкон покурить, не успела отодвинуть портьеру, как услышала разговор двух мужчин – хозяина дома Сергея Косулина, начальника производственно-технического отдела в их фирме, и Евгения Борисова, своего сослуживца и, как она давно поняла, тайного обожателя. Говорили о ней – нетрудно было догадаться – и говорил, в основном, Косулин.
– Олечка – да! – говорил он. – Я тебя понимаю! Одни ножки чего только стоят. Фантастические ножки, слушай! Таких сейчас не делают.
– Да нет, я… Не в этом дело… – как-то уж очень непохоже на себя мямлил Борисов. Он, надо сказать, мужчина был в жизни достаточно твёрдый, да и весьма привлекательный. С фигурой спортсмена, хотя спортсменом никогда не был, поджарый, мускулистый, худощавый. Многим женщинам нравился, да и Ольге льстило его смущённое, даже робкое внимание, никак не вяжущееся с его обычными манерами в отношениях с окружающими.
 – Да ладно! – продолжал Косулин. – Я ж говорю: понимаю. Да я бы и сам – ух-х! Кабы что иначе. Но – у меня цепи, сам видишь.
Надо сказать, что Ольга Игнатьевна, как и прочие гости, находилась в квартире Натальи и Сергея Косулиных по случаю десятилетия их счастливого супружества. Праздничный вечер длился уже третий час, все успели посидеть за столом, поесть и выпить, нашутиться и натанцеваться, опять посидеть и опять выпить. Ольга почти не пила и не ела – настроение у неё после очередной и, возможно, последней ссоры с мужем, и его очередного отъезда в «командировку», было скверное, но она старалась не привлекать к себе внимания унылым видом, принимала посильное участие в общем веселье и слегка рассеянно танцевала со всеми, возымевшими такое желание. Теперь праздник достиг  той стадии, когда общий разговор угас, разбился на отдельные очаги по интересам, и появилась возможность уединиться где-нибудь в укромном уголке, стереть на время беззаботное выражение с лица, выкурить сигарету, тупо глядя в темноту и ни о чём не думая. С этой целью Ольга и пыталась выбраться на балкон.
А там продолжался по-мужски беспардонный разговор двух самцов. Говорил опять Косулин, и Ольга отчего-то рассердилась на покорное молчание Борисова.
– Не робей, Женька! – восклицал Косулин. – Ты думаешь, она вот такая… ну, как в офисе? Железная леди! Ледяной взгляд, подчинённые врассыпную… Брось! Такие, поверь мне, самые отдатливые. Пылкие, как… Что там ножки! Я вот потанцевал с ней сегодня. Какое тело, Борисов! Какие движения, какие волны под платьем! Я прижался на секунду – боже! Ей богу, чуть не… Пожалел, что женат, прости господи! Впервые в жизни, заметь, пожалел. Да ты же танцевал с ней, по-моему, даже не раз – неужели не почувствовал? А! Скажи!
– Давай прекратим, – промямлил Борисов, – я бы не хотел…
– Да брось ты! – голос Косулина звучал возмущённо. – Я же тебя сто лет знаю, ты же мужик! Имей в виду, у неё что-то там такое с мужем, нелады серьёзные! По агентурным данным – чуть ли не насовсем расстались! Когда же, если не сейчас? Дерзай, Борисов! Сейчас, или никогда! Форвардс! Вашен ин  ангриф! 
– Откуда ты всё знаешь? – вяло спросил Борисов. – Про развод, про ссору, про отъезд?
– Да какая тебе разница? – возмутился Косулин. – Дерзай, Борисов! Уехал, или в отлучке, один чёрт! Дерзай, Борисов!
«В отлучке–случке».  Ольга сломала в руке сигарету и отошла в зал, к накрытому столу. Последнее, что услышала: «Ноги – фантастика, а тело! Тело! Богиня!»
На душе было горько. Отчего-то она казалась себе немытой, потной, дурно пахнущей. Аромат собственных духов казался отвратительным.
За разгромленным двумя часами пиршества столом сидела в уголке увлечённая беседой компания из трёх человек. Сослуживцы лишь бросили на неё рассеянные взгляды, и Ольга, кивнув, одарила их задорной улыбкой. Прямо перед ней стоял большой бокал, на треть наполненный недопитым шампанским, и Ольга, не задумываясь, не опорожняя, долила в него водки до краёв. «В отлучке к сучке», – пробормотала она и выпила всё содержимое, не отрываясь.
Эффект от проделанной операции наступил не сразу, но довольно скоро. Мир перестал быть неподвижным, стронулся с места, предметы утратили устойчивость форм и начали искажаться в пространстве. Голова стала лёгкой, а ноги вдруг забыли, кому они принадлежат. Ей захотелось сказать миру что-то дерзкое и остроумное, но язык тоже не торопился подчиняться воле хозяйки. «Домой, немедленно домой», – это была трезвая мысль. Опираясь руками о стол, она с трудом поднялась. Хотела сказать окружающим: «Простите, мне пора, я домой пойду», но стол вдруг начал убегать от неё, и, чтобы не дать ему исчезнуть за горизонтом, она вцепилась в скатерть и, под грохот падающей посуды, невероятным образом удержалась на ногах.
– Я паду, паду… – сказала она успокаивающе, отвечая удивлённым взглядам окружающих, имея в виду: «я пойду». Голова кружилась, предметы и люди различались неясно. Словно сквозь туман видела она суетящегося рядом с ней хозяина.
– Господи, Ольга Игнатьевна, – тараторил Косулин, поддерживая её за локоть, – вы сядьте, сядьте. Сейчас всё будет хорошо. Может, минералочки?
– Я паду, – жалобно сказала Ольга Игнатьевна, – паду, у меня тело…
– Да-да, конечно, – успокаивал Косулин, – сейчас мы такси… Вас проводят. Всё хорошо. Вон, Борисов проводит, вы не против?
– Борисов… – Ольга Игнатьевна закивала часто-часто и с видом крайней усталости опустила голову на грудь.
Она отрешённо смотрела, как вокруг неё суетились люди – кто-то помогал надеть плащ, кто-то совал в руку сумочку, кто-то поправлял шарфик.
Потом Борисов, обняв за талию, медленно вёл её по лестнице с четвёртого этажа пятиэтажки, лишённой лифта, вынужденно останавливаясь через каждые десяток ступенек и при каждой остановке выслушивая очередные её заявления.
– У меня ножки ф-фант-фас-стические! – сказала она, требовательно заглядывая ему в лицо.
– О, да! – согласился Борисов, и в ответ она укоризненно закивала головой, промычала.
– У- м-м-м… Дурак ты, Борисов! – сказала.
При следующей остановке она сообщила:
– У меня что-то такое с мужем…
И когда Борисов успокаивающе произнёс: «Ничего, ничего, всё будет хорошо», она в очередной раз сообщила ему, что он дурак.
– Пойдём, пойдём, – говорил он ласково, – ещё десяток ступенек осталось.
– Дерзай, Борисов, – отвечала она, – у меня тело…
Ох, и тело, сладкое наказание, ощущаемое сквозь тонкую ткань!
– Чёрт бы его побрал… – пробурчал Борисов, и в очередной раз удостоился сообщения, что он дурак.
Уже перед выходом из подъезда она оттолкнула его руки, остановилась, опираясь спиной на стену, и его поразило её лицо, растерянное и испуганное. Сейчас, в распахнутом плаще и коротком платье с силуэтом «принцесса», она показалась ему совсем юной – школьницей, получившей незаслуженный «неуд» за поведение.
– Как же так можно? Разве можно так?.. – сказала она тихо и, помолчав, добавила совсем другим,  решительным тоном:
– Не тронь меня, я сама.
И вышла из подъезда довольно уверенной походкой, правда, через несколько шагов пошатнулась, подвернув каблук, и чуть не упала, так что Борисову пришлось вновь, решительным жестом, взять её за локоть и приобнять за талию, и теперь она не воспротивилась. Как ни странно, такси уже ожидало их, и Борисов, усадив Ольгу Игнатьевну на заднее сиденье, сел рядом с ней и назвал водителю адрес.  Поездка в тёплой машине произвела на женщину сокрушительное действие, она впала в состояние, близкое к потере сознания, привалилась к Борисову безжизненным телом, уронив голову ему на грудь и норовя сползти на пол, так что ему пришлось потрудиться, чтобы придать этому телу более-менее статичное положение.
Возле дома он с трудом «вынул» женщину из машины и, крепко обхватив за талию, повёл её, с трудом переставляющую ноги, к подъезду.
– Эй, сумочка! Сумочку не забывайте! – крикнул вслед водитель, и, понимая трудности, с которыми столкнулся Борисов, сам вышел из машины и передал ему дамскую сумочку Ольги Игнатьевны. Она теперь уже ничему не противилась, не обзывала дураком и, впрочем, совсем не разговаривала.
К счастью, в доме был исправный лифт, но до него ещё надо было пройти полтора лестничных марша и, учитывая состояние женщины, это казалось трудновыполнимым предприятием. Борисов поразмышлял над этим некоторое время, потом поднял Ольгу Игнатьевну и взвалил её себе на плечо, как старый палас, который выносят на улицу для выбивания пыли. С такой ношей он и пошёл медленно по ступенькам, удивляясь, какой вдруг тяжёлой оказалась эта стройная женщина. Он помнил, как его волновало её тело, когда он ощущал его ладонями во время танца. Сейчас под его ладонью было её обнажённое бедро и ему показалось странным, что эта близкая беззащитная нагота не вызывает в нём никаких вожделений.
Отыскав в дамской сумочке ключ и отперев дверь, он внёс свою ношу в прихожую, осторожно поставил её на пол и прислонил к стене. Снял с неё плащ, стараясь не задерживать взгляд в низком вырезе платья, потом, на секунду оставив её, стал снимать плащ с себя, но тут она чуть сползла по стене вбок и начала падать, так что ему пришлось, с одной рукой в рукаве плаща, срочно кинуться к ней и подхватить женщину за талию. Из карманов плаща посыпалось всё их содержимое –  телефон, ключи, мелочь, авторучка. Положив ладонь ей на живот, он прижал её к стене и, одновременно наклонившись, собрал выпавшее, до чего смог дотянуться, и положил на ближайшую тумбочку в прихожей. Скинув плащ на пол, он поднял Ольгу Игнатьевну на руки и, отыскав спальню, уложил её на кровать, и присел сам на краешек, чтобы отдышаться. Чуть погодя, повернул голову, чтобы взглянуть на свою подопечную. Она спала, лёжа на спине, отвернув голову в сторону и чуть приоткрыв рот. Дыхание было ровным и спокойным. Короткое платье чуть скомкалось, полностью открывая ноги.  «Действительно, фантастические», – подумал он. Из под края платья виднелся розовый уголок нижнего белья.
На мгновение, на всего лишь одно мгновение Борисов представил себе, как сейчас неторопливо раздевает её, не способную к сопротивлению, и овладевает ею, и она постепенно просыпается, и отдаётся ему уже сознательно…
Он вдруг почувствовал, как запылали его щёки, и торопливо отвернулся. Нашёл глазами скомканный плед в кресле, и, расправив, укрыл женщину до самой шеи. И только теперь засмотрелся на её лицо, юное, растерянное лицо обиженной девочки. Сейчас, укрытая от нескромных глаз, она показалась ему особенно прекрасной, ожидающей защиты сильного человека, и достойной этой защиты. Словно в озарении, Борисов вдруг понял, что только сейчас, именно в эту самую минуту он по-настоящему полюбил её и уже не сможет жить без этого чувства, без его ежеминутного присутствия в своей жизни. Надо уходить, подумал он. Она может проснуться и увидеть его – и что тогда подумает, каким станет это прекрасное лицо? Полным удивления, злости, стыда?
Борисов поднялся, потом, вспомнив, чуть откинул плед, и медленно, осторожно снял с ног женщины туфли. Укрыл ноги и пошёл к двери. Словно в полусне, автоматически, поднял с пола плащ и, надевая на ходу, вышел за дверь, осторожно прикрыв её до щелчка английского замка. Проверил – заперта ли – и вышел на ночную улицу.
Моросило. Было как-то зябко после уютной квартиры. Борисов поёжился, сунул руки в карманы плаща. Чертыхнулся. Телефон, авторучка, ключи от квартиры – всё осталось на тумбочке в прихожей. Впрочем, ключи запасные есть у соседей, придётся их потревожить. Но утром Оленька увидит все эти чужие вещи у себя дома, и что тогда подумает? Он впервые мысленно назвал её этим ласкательным именем, и от этого ему стало как-то тревожно и радостно на душе. Где-то совсем рядом шумела кольцевая дорога, и Борисов сейчас представил себе эту ораву несущихся стальных монстров, бесконечные вереницы пролетающих в мелькающем свете напряжённых водительских лиц, презрительно косящихся на остающиеся позади справа слабосильные автомобили, и раздражённо взирающих вслед нахально уносящимся вперёд более удачливым конкурентам. И ему стало казаться, что мир населён сумасшедшими или мерзавцами, далёкими от человеческих радостей и горестей. А где-то, быть может,  в это время, огибая ландшафт, безжалостно мчались к своей цели смертоносные ракеты… И, возможно, в эту самую минуту на другом конце планеты президенты и премьер-министры с энтузиазмом пожимали друг другу руки с фальшивой радостью на лицах. А в самом центре этого беснующегося, кипящего сумасшествием враждебного мира спала молодая женщина, единственное существо на свете, которое ему по-настоящему хотелось защитить. От чего?..
– Дурак ты, Борисов, – сказал он вслух, и, подняв воротник плаща и придерживая его под горлом, пошёл в моросящую мглу.