Первые гастроли Алены Пугачевой

Лившиц и Левенбук уже начали волноваться, поскольку голоса Аллы еще ни разу не услышали. Худенькая девочка все сидела и наигрывала, изредка отрывая глаза от нот и бросая взгляд то на одного, то на другого “экзаменатора”.
    «Аллочка, а кто декан на твоем вокальном отделении?» – неестественно бодро и громко спросил вдруг Лившиц, чтобы насытить затянувшуюся сцену хоть каким-нибудь событием. – «А я не на вокальном – я на дирижерско-хоровом...»
    За ее спиной Левенбук беззвучно ударил себя по лбу и закатил глаза «Саша, – обратился он к коллеге, – пойдем покурим, а Аллочка пока порепетирует».
    Едва оба вышли в коридор, как почти в унисон произнесли вполголоса: «Опять вляпались!» Тут услышали из-за двери высокий голос Аллочки тянувший:
    «Чтобы я улыбалась, ты смешно кукаре-екал, И живые ромашки доставал из-под снега...» В тот же вечер они договорились, что на днях явятся к Зинаиде Архиповне и будут упрашивать ее отпустить дочь на гастроли. Уже попрощавшись, она вдруг спросила:
    – А я действительно хорошо спела? Вы не передумаете?
    – Если бы и захотели передумать, то уже не успеем, – улыбнулся Лившиц. Когда Алла, промучившись весь вечер, наконец сказала маме, что ее пригласили на гастроли, та охнула:
    – Ты что? Какие еще гастроли?
    – Ну, на обычные...
    Получасовое объяснение закончилось полным разладом. Зинаида Архиповна восклицала в слезах:
    – Я тут выкладывалась пятнадцать лет, чтобы тебя музыке научить, Женьке язык дать, и что теперь?
    – Мама, ну меня же как музыканта зовут!
    – Что?! Алла, это не музыка. Это... эстрада!
    – Но я же...
    – Никуда ты не поедешь!
    Алла, обиженно сопя, накинула пальто и выскочила из квартиры.
    Она побежала за подмогой – к друзьям родителей, чете пожилых артистов оперетты. Через час они уже утешали Зинаиду Архиповну:
    – Ну, послушай! Ничего страшного не происходит. Мы знаем этих ребят – Левенбука и Лившица – очень порядочные... И потом, Зиночка, Алла ведь сама заработает. Четыре пятьдесят с концерта – все же деньги! Для вас это нелишне, а она узнает, почем копеечка.
    – Деньги надо зарабатывать по-другому! – не уступала Зинаида Архиповна.
    – Это тоже честный заработок. Ну, в конце концов, она съездит, поймет, что певица из нее никудышная и успокоится.
    – Что значит никудышная? Нормальная певица... Как пианистка, конечно, лучше, но и поет тоже хорошо. Бог с ней, пусть едет!

    Алла долго топала ногами в прихожей, чтобы отряхнуть снег, который, на самом деле, уже давно стаял. Она почему-то пыталась оттянуть разговор мамы с Левенбуком и, сама того не замечая, стучала все громче.
    – Ладно, Алла, ты пока иди на кухню, – сказала мама.
    Зинаида Архиповна долго выспрашивала гостя, что это за спектакль, какие песни будет петь Аллочка, где она будет жить, кто еще едет в группе, сколько денег ей нужно в дорогу, в каких городах будут гастроли. На последний вопрос Левенбук отвечал уже почти вскользь, полагая, что Пермь и Свердловск в данном случае не составляют принципиальной разницы, когда вдруг Зинаида Архиповна стала спрашивать о таких населенных пунктах, названия которых Левенбук изредка слышал лишь в выпусках новостей.
    – Я ж сама уральская, – улыбнулась она, – потому так и спрашиваю. Так когда вы уезжаете? Надо же успеть все приготовить...
    Алла, которая все это время тихо стояла за дверью и вибрировала от каждой маминой интонации, чуть кивнула в такт последнему слову.
    – Только вот как быть с училищем? – строго спросила Зинаида Архиповна. Алла перестала дышать.
    – Ну, вот это как раз не самое сложное, – махнул рукой Левенбук. – Мы достанем ей справку о каком-нибудь безобидном заболевании и сделаем небольшой академический отпуск.
    – Каком заболевании? – встрепенулась Зинаида Архиповна.
    – Ой, но есть ведь у нее какие-то проблемы со здоровьем?
    – Ну, разве что со зрением...
    Левенбук действительно очень быстро разобрался с медицинской проблемой, и через две недели Алла с Женей уже тащили чемоданы по платформе Ярославского вокзала. Зинаида Архиповна продолжала монолог, начатый еще дома:
    – ... Если после концертов будут какие банкеты, – посиди пять минут для приличия и иди к себе в номер. Никакого вина – ну, за этим Александр Семенович обещал проследить...
    Когда Алла уже стояла в тамбуре, а за ее спиной Лившиц и Левенбук вежливо раскланивались с Зинаидой Архиповной, та вдруг сделала испуганные глаза:
    – Алена, я же забыла тебе капусту квашеную отдать! – она полезла в сумку и с трудом вытащила трехлитровую банку. – Всех угощай! Обязательно!
    Алла со вздохом приняла банку.

    В Москве у нее было совсем немного времени для репетиций новых песен, и хотя они были вполне бесхитростные и не сулили никаких сложностей, перед каждым выступлением она разыскивала где-нибудь за кулисами рояль и подолгу пела. Платье для выступлений Алле одолжила жена Левенбука.
    Первый выход на сцену прошел в какой-то мерцающей пелене. Алла подбегала к микрофону, сразу поднимала глаза вверх и пела, уставившись в лепнину на балконе Дома культуры. После песни “Робот” она услышала в зале шум. Алла взглянула с испугом в зал и чуть прищурилась, чтобы лучше видеть: зрители улыбались и хлопали. Девочка обернулась, и тут из-за кулис выскочил Левенбук с сердитым, как показалось ей, лицом. Он схватил ее за руку и шепнул: «Ну, улыбнись, тебе же аплодируют!» Потом склонился к микрофону и отчетливо произнес: «Запомните имя этой девушки – Алла Пугачева Она еще учится, но уже стала настоящей артисткой!»
    Ее потом долго искали за кулисами для общего поклона в финале. А Аллочка безутешно плакала, сидя в своем сценическом платье на пыльном деревянном ящике в темной подсобке. Как страшно, оказывается, выходить на сцену...

    Еще одним сильным потрясением первых гастролей стали для Аллы рестораны. Вся их группа обедала именно там. Алла, конечно, бывала в московских кафе, но очень редко, и обязательно с большой компанией из училища. (Особенно часто в такие заведения зазывал поесть мороженого Мишка Шуфутинский.) Но это все было не то.
    Когда впервые пожилая официантка в белом передничке бросила перед ней меню, Алла вздрогнула и посмотрела на Левенбука, сидевшего напротив.
    – Открывай, выбирай, – Александр Семенович сделал смешной купеческий жест.
    Все закончилось тем, что Алла заказала себе все, то же самое, что и он, только без первого и без ста граммов коньяка. Зато с мороженым.
    Именно мороженое в союзе с уральской зимой скоро наказали девочку ангиной.

    Она сидела на постели в холодном номере, замотавшись маминым шарфом. Левон Мерабов ходил по комнате, что-то бормотал и время от времени останавливался у окна, недобро посматривая на огоньки далекого “промышленного гиганта”.
    – И ведь как назло завтра у нас сразу три выступления! – вдруг воскликнул он. – Ну-ка, давай еще раз посмотрим на твою ангину.
    Алла безропотно задрала подбородок и широко открыла рот. Мерабов повернул ее голову к матовому светильнику и с тоской заглянул в глотку:
    – Не-ет, с таким горлом петь нельзя, – резюмировал маэстро.
    Дверь распахнулась и ввалились Лившиц с Левенбуком – от них веяло томительными ароматами гостиничного ресторана.
    – Ну, что тут с нашей примой?
    – Да, все то же самое, – махнул рукой Мерабов.
    – Та-ак, Аллочка, – Левенбук достал из кармана пиджака шоколадку. – Это тебе. Но сначала давай осмотрим горло.
    Повторилась та же процедура.
    – Ну что будем делать, товарищи? – Левенбук постучал шоколадкой по опустошенной наполовину банке с квашеной капустой, которая стояла на подоконнике. (Здесь было самое холодное место, и все портящиеся продукты складывали у окна.)
    – Что, что! – пожал плечами Мерабов. – Обойдемся завтра без песен. Мы же не можем ничего отменить. Нас же предупредили, что на вечернем будет третий секретарь горкома...
    – Как же он без “Робота”-то обойдется? – задумчиво спросил Лившиц, и было не очень понятно, шутит он или нет.
    – Я буду петь, – тихо сказала Алла.
    – Хо! Девочка, дорогая! – зашумел Мерабов. – Если посреди песни у тебя пропадет голос, то третий секретарь нам этого не простит!
    – Ты потише, пожалуйста, – попросил Левенбук.
    – Я вам обещаю, что ничего не случится – я спою хорошо, – Алла размотала с шеи шарф: ей стало жарко.
    – Ладно, ешь шоколад, и ложись спать. Ты устала, Алла, – улыбнулся Левенбук. Завтра все решим.

    ... Третий секретарь, сидевший на следующий день со своей упитанной супругой в первом ряду, лично издал несколько хлопков после “Робота”. А после выступления к Алле подошел мальчик лет семи, внук вахтерши Дворца культуры, протянул открытку с Эдитой Пьехой и попросил автограф. У Аллы, естественно, не было даже карандашика, она уговорила мальчика подождать и побежала искать авторучку. Когда она наконец вернулась, мальчик уже исчез.
    В самом конце гастролей к Алле как-то подошел один из тогдашних эстрадных мэтров, ездивший с “Пиф-пафом”:
    – Скажи-ка мне, а где ты живешь в Москве?
    – На Крестьянке... На Крестьянской заставе.
    – Э-э, а где это, что там примечательного?
    – Первый часовой завод.
    – Послушай, девочка, так ты бы и шла на этот... часовой завод и пела бы там в самодеятельности. А большая сцена – для больших артистов! Альфред ТУЛЬЧИНСКИЙ