Мишень. Глава V. Тьма страха

           Все это я вспоминал, пока нас троих везли к этому Семенычу. Негр, которого, как оказалось, звали Абду, и никакой он был не негр, а бербер из Алжира, чуть ли не потомок первых арабских завоевателей, так вот, этот негр- Абду все время кричал и матерился по-русски, стриженая тетка Зоя, тихо выла, её вой иногда переходил в мычание, и от всего этого, и еще, конечно, от ударов в лицо, которые я вынес, голова у меня ужасно разболелась. Нас везли вновь в том же уазике, в котором меня доставили в отделение, везли нас довольно долго, больше часа, наверное, за окнами машины уже брезжил рассвет, и то и дело я проваливался в какую-то липкую паутину сна, в котором я бежал по темному коридору, за мной кто-то гнался, но в друг из стены появилась незнакомая девушка, и мы стали страстно целоваться, я прокусил ей губу, а в какой-то момент её глаза зажглись страшным зеленым огнем, и я воскликнул: «Так ты ведьма?» А она рассмеялась, и спросила меня: «А разве ты не знал этого?»
И потом я вырвался, и побежал дальше, наконец, я выскочил из туннеля на туманное поле, похожее на аэродром, надо мной кружились неземные летательные аппараты, из них вышли люди в длинных плащах, они схватили меня и потащили куда-то, вместо лиц у них были зияющие черные провалы, и я кричал, а потом я вновь провалился, и я плыл уже под золотисто-лазурной водой океана, и вынырнув, вышел на берег, яркое небо пылало над головой, листья пальм трепетали под утренним ветром, птицы с радужным оперением перелетали с ветви на ветку, заливались немолчным щебетом, во сне, я почему-то понял, что это остров, и, что я там буду когда-то. И еще, что-то еще я услышал пение, тихое, как журчание ручейка, доносящееся из далеких предгорий, пела девушка, девушка пела так, что во сне я стал плакать, я стал плакать о том, что уже никогда не увижу мою маму, и что мне было жаль отца, и бабушку, и ту дурру-мачеху, из-за которой так все испортилось…
- Дурра, дурра! – услышал я сквозь дрему, как кто-то кричал.
Я очнулся, Абду продолжал набрасываться на свою подругу.
- Говориль, говориль, я тебе, двадцать баксов и все, нет, тебе малё, вот и малё. Что теперь делать?
- Отстань, привязался, - огрызнулась Зоя, уткнувшись в кулаки на коленях, продолжая всхлипывать. – Если бы драку в отделении не устроил, все бы обошлось.
- Кто устроиль? Кто устроиль? – возмущался Абду.
Я почувствовал, что к горлу подкатился комок дурноты, но сдержался.
В этот момент машина остановилась, и по звукам, доносящимся извне, я понял, что мы находимся где-то за городом.
Вдруг заревел некормленый бык, загорланил петух, потом все стихло,  где-то недалеко хлопнула калитка, послышался звук приближающихся шагов, хлопнула дверца уазика.
- Это ты, Иван, что ли? Баранов привез? Будэм рэзать, - услышали мы и переглянулись.
Дальше разговор пошел на приглушенных тонах. Не успели мы еще сообразить, где находимся, как задняя дверь уазика открылась, и чьи-то сильные руки меня уже сдернули на землю, так, что я упал на колени, больно ударившись о камень коленом, не успел я опомниться, как мне накинули на голову мешок, и куда-то поволокли, я кричал, отбивался, лягнул кого-то ногой, за что получил сильный удар под дых, и смолк. «Сыче маузе!» - повторял все время один из тех, кто тащил меня.
Под ноги мне все время попадались какие-то куски влажной вонючей жижи, они протащили меня вниз по ступенькам, и, не снимая мешка с головы, толкнули на пол в каком-то подвале, что ли; несколько секунд я пролежал на полу, и вскоре почувствовал, как холод начинает пробирать меня до костей. Я все пытался сбросить с головы мешок, но с каждым движением,  чувствовал, что наручники все сильнее впиваются в запястья, поэтому на какое-то время затих, но вскоре холод вновь дал себя знать, и я вновь предпринял попытку сбросить с головы мешок, в этот момент рядом со мной упал Абду. А Зою увели куда-то в другое место.
- Помоги снять мешок, - попросил я.
- М-м…- роздалось рядом в темноте.
- Ну, где ты там, эй! – крикнул я сдавленным голосом.
Но в ответ вновь только сдавленное мычание. Не выдержав, я встал на четвереньки, и вдруг наткнулся на Абду, ткнув ему головой прямо в живот, отчего, он задергался и замычал еще сильнее.
Не помню сколько прошло времени, пока я снял с его головы мешок, и зубами вытащил у него изо рта кляп, разило от него, как от козла, да и вообще запах в этом погребе, куда нас бросили, стоял ужасный, вскоре и он мне помог, но двигаться было тяжело, нас окружала кромешная тьма, только на самом верху, там где заканчивались ступеньки, едва пробивалось тонкое лезвие света.
- Где мы, как думаешь, а? – спросил я его.
- Мене не знаешь, - просипел он.
Больше я его ни о чем не спрашивал, привалился на бок, чтобы унять боль в запястьях, и прислушивался к тому, что происходило снаружи, по всему нас бросили в глубокий погреб, или что-то подобное. Больше я ни о чем его не спрашивал. Все было и так ясно. Что сказать, положение было ужасное, в голове у меня все путалось, и казалось все дурным сном, который вот сейчас окончится, и я вновь окажусь, нежась в своей постели с шелковым бельем, проснувшись от яркого солнечного света через террасу, и долго буду еще валяться, потому что солнце, которое попадает ко мне в спальню через французские высокие окна,  обычно будит меня рано, до семи часов утра, и у меня всегда еще много времени остается до занятий, потом я выпрыгну из кровати, включу на полную мощность систему, и, оглушая всех в доме буду танцевать рэгги, как Боб Марли, гоняя из угла в угол комнаты, а потом начну делать растяжки, и каты, смотря на свое отражение в большом зеркале на пол стены, потом приму душ, умоюсь, а в столовой внизу меня уже ждет горячий бутерброд, потому что Мария приходит и готовит завтрак еще до семи, и салат, или яичница по-гречески, с зеленью и брынзой, но я, как обычно, завтракать я не буду, я улизну из дома пораньше, пока не спустились в столовую отец с мачехой, потом я выскочу на свежий еще по-майски насыщенный запахами воздух, прыгну за руль своего «БМВ», выеду за ворота, и рвану вдоль моря по трассе в наш колледж, где мне вновь начнут рассказывать про экономику, инвестиции, менеджмент, иногда про историю страны, которой уже давно нет на карте; Олег Петрович, учитель по английскому, вновь попросит пересказать текст, который я готовлю уже вторую неделю, но я его тихо про себя пошлю, а вслух скажу: «Что у меня нет настроения учиться, весна, авитаминоз, и все такое, но если он будет настаивать, я пожалуюсь на его некомпетентность отцу, и тогда его проверят на профпригодность».
Я вспомнил, как мы все потешались над препами. И почему-то я вспомнил в этот момент не Верку Малышеву, с которой типа встречался, но которая была не более чем жеманная пигалица, и оттягивалась со мной на дискотеках даже вовсе не из любопытства, а просто чтобы потешить свое самолюбие, вот, мол, смотрите, как за мной ухаживает сын миллионера, она и целовалась-то, как-то тоже по-киношному, неестественно, без чувств, что ли, поцелуи её были пресные и пустые, да, в этот момент я вспомнил и не моего друга Борьку Круглова, а вспомнил я почему-то Ритку, с которой у нас ничего никогда не было, и быть не могло по определению, уж слишком она была невзрачная, оттого, наверное, и не отказывала никому, да, но, почему-то сейчас я вспомнил именно её, уж она бы что-то придумала наверняка, или подсказала, что меня ожидает, куда я вообще попал, и еще в этот момент я вспомнил её, мою мачеху, но теперь, несмотря на все свои мытарства, и понимая своей башкой, что, наверняка, это именно она является главной причиной всех моих бедствий, сам не зная почему, я не хотел думать о ней плохо, я не мог думать о ней плохо, более того, во мне после всего того, что случилось, вдруг возникло какое-то хрупкое осознание того, что, может, не настолько она и виновата передо мной, может, и мне стоило вести себя как-то по иному, и тогда ничего этого не случилось бы. Но случилось все так, как случилось, а по-настоящему закрутилось все в тот мартовский вечер, несколько месяцев назад.