Спасибо, Cолнце

                "Вот и всё. Пришёл мой вечер.
                Уже нечего мне у тебя просить.
                Только осталось спасибо тебе сказать".
                Финальная сцена фильма «Белые
                росы».  Всеволод Санаев в роли             
                Федоса Филимоновича Ходаса

   Наконец-то лето опомнилось, сжалилось и одарило теплом измученных промозглой погодой людишек. Греет вовсю, стараясь компенсировать недоданное в мае-июне тепло. Земля  всколыхнулась испарениями. Трава поднимается, в рост пошла. Цветы распускаются, нараспашку раскинув лепестки. Испарения, подхватывая цветочный и травяной ароматы, стелются по земле, разнося в саду неимоверно дурманящие, знакомые с детства запахи.
   Тишина стоит такая, что  подлетающего комара или очумевшего от благоуханий шмеля слышно далеко-далеко. Закатное солнце, кажется, зависло над самым горизонтом, словно желая подарить людям еще чуточку тепла перед неминуемым уходом на ночлег.
   На лавочке у веранды небогатого, но добротного дачного дома сидит старик. Улыбается, обратив к солнцу испещрённое морщинками лицо. Старый армейский бушлат ещё не снимает, словно не верит, что настало лето и пришло долгожданное тепло. Истома медленно обволакивает тело.
Смежив веки, шепчет старик. 
   - Здравствуй Светило. Я уж думал, не доживу до теплых дней, не увижу тебя в полной красе.  Не хотелось уходить, не простившись.  Восьмой десяток мы с тобой знакомы. И кланялся я тебе и проклинал. И грело ты меня, и жгло, спасало и наказывало.
   В первый раз мне пацану городскому разума добавило у тетки в деревне, когда купался с мальчишками на речке. Мамка меня летом к тетке отправила на пару недель. Деревенским ничто, привыкшие к солнцепёку, с весны голопузыми бегают. А я беленький из города прибыл и на речке весь день. К вечеру кожа малиновой стала, а на следующий день волдырями покрылась. Тётка мне спину мажет одной рукой, а другой подзатыльников навешивает, причитает. 
   - Ирод окаянный.  Не знашь, штоли  что нельзя на солнце весь день.  Чать, не детё малое, в шостом классе учишься. Знать должон.  Што матери-то скажу? Недоглядела? А мне есть, когда за тобой догляд держать?  Привезла и бросила с одной сменкой. Мне што, есть время по два раза в неделю на тебя стирать?  На две недели денег оставила, а ты, ирод, уж месяц живешь, жрать просишь. Вот мать приедет…
   Мамка не приехала ни в тот выходной, ни в следующий.  Кто-то из деревенских, возвращаясь из города, привез баул с  остальной одеждой. И зимней тоже. Тогда-то я и услышал впервые слова «лярва, сучка, шалава».
   Осенью определили в деревенскую школу.  Бузотёров в ней оказалось больше чем в городской.  С ними я быстро сошелся. Потому и  наука с трудом  давалась. Тетка ремень повесила на гвозде, специально вбитом в стену на кухне. А в предзимье появился в её доме дядя Жора. Тетка меня в детдом наладилась везти. А он не дал, ремеслу учить взялся. «Если ты мужик, - говорил.  - Учись мужским порядком жить. А коли шпана или гопник, то вон те Бог и вон порог. Первое дело для хозяина мастерство. Или всю жизнь в шестерках сквозить будешь». Я тогда уже знал шестерку-карту. А как ей «сквозить»? Понял лишь, что позорное что-то. Ученье впрок пошло. Лопату наладить зимнюю, вилы на лето, колуном дрова колоть. Поленницы, мню сложенные, год стояли не разваливались. И уроки школьные легче давались с дядькиных пояснений: «Биссектриса-курва и вам и нам и обоим пополам.  Синус-падла с катетом гипотенузе… поперёк. Голый фраер логарифм с полок кассы все собрал и в карманы запихал». Ты, Светило, у него на теле в двух местах наколот был.  А я к математике способным оказался.  И ещё к технике. В восьмом классе с дядькой мотоцикл собрал и гонял на нём вместе с деревенскими.  В техникум заявление подал. Не приняли. Образ Наташки Ростовой не теми словами описал. Дядька меня в городское училище определил на автослесаря учиться. 
    Его я больше не видел. После училища в армию забрали, в Афган послали. Нам деревенским пофик было. Для нас афганистан, казахстан и ещё какой другой «стан», как до тебя, Светило, далеко. Вот там ты полным владыкой и оказалось. Явило силу свою и власть, доброту и безразличие. Сколько поту из нас выпарил! Научил за камешек прятаться, глотком воды обходиться, лежа мочиться, на темноту ночную молиться. Нас, таких как я, безродных там много оказалось. Расклад простой, пенсию платить некому, коли что. Быстро мы корешманились.  Скольких я на своей БМП в бою прикрывал, выручал, из пекла вытаскивал, от духов спасая. Земляка  раненого на себе вытащил. А потом и сам к нему в медсанбат попал с раненной ногой.
   Помнишь, как с помощью твоей, ты за спинами нашими, а духам – в глаза, их караван мы раздолбали. Духи крепко на нас осерчали. Через месяц нам засаду устроили. Отбились мы. Но  я с пулей в ноге остался.  Молил я тебя кровь подсушить, чтоб коростой засохла, вся не вытекла,. Да с небосклона не уходить, наших дождаться. Вертушки с задания возвращались, нас увидели. Подобрали братки, не бросили. Спасибо тебе, Светило, внял тогда мольбе моей. Хирург военный ногу сохранил.
   Вернулся, а в краю родном ни мамки, ни тетки. Да и край уж не родной, всё по-иному, всё не так.  Работы нет, жить негде. Друзья-афганцы пропасть не дали, к делу приставили. Весь день на воздухе, под тобой, Светило, ходил. С рынка начал, бригадиром закончил. Кому мозги вправить, кого на путь правильный наставить. Конкуренты, проценты,  дивиденды. Всякой твари по паре. Только друзей нет.
Перехватили однажды фуру с импортной техникой. Всех мочить полагалось. А водила - друган мой, которого в Афгане вытащил. Упросил в живых оставить, обещал затихариться, нас не сдавать. Рука не поднялась. А потом он своих на меня вывел. Перехватили меня одного. Уходил, отстреливаясь. Так, не война ведь, страна своя мирная, запасных обойм в карман не клал. Патроны кончились. Бежал по вечернему полю, как заяц петляя, за тобой уходящим вдогонку. Ты глаза слепишь. Яма, кочка - ничего не видно. Как молил тебя, Светило, чтобы не спешило ты уходить за деревья, мне б только до леса добежать. Потому, как и их, преследователей моих, слепишь, прицелиться не даешь. Успел я тогда в спасительном лесу захорониться. И опять к тебе с мольбой: скатись на ночлег быстрее, чтобы темнота пришла. Спасибо тебе, опять уважило. Стемнело, ушли падлы. Живым я из леса вышел. А раненной ноги лишился. По полю бежав, разбередил старую рану. В чужих краях, где от друга бывшего прятался, хирург гражданский решил, что без ноги мне лучше будет.
   Братишка младший, о котором  я и не знал ничего, через программу «Жди меня» нашел. К себе забрал, к даче на хозяйство приставил. Братва местная с понятием отнеслась, приняла. Шпана докучать перестала. Братишка доволен».
   Солнце коснулось горизонта. Пригрелся старик, откинулся на стену, затылком тепло ощутив...
   Так и нашли его следующим днём, на лавочке сидящим.