Глава 10 Артефакты

          Зачем-то полезла в буфет и на верхней полке  рядом с аккуратной  стопкой полотенец и льняных салфеток обнаружила чашки, чистые, сверкающие белизной, с тремя красными  кругами  – знаком триединства. Кто их туда поставил? Не она, значит, Яков.
      Эти чашки всегда были на кухне, он  споласкивал их, внутри оставался коричневый налет от кофе.   И теперь отмытые до блеска, стояли они на верхней полке, куда она  не заглядывала, и пугали сверкающей белизной.
    
        Им место на столе, на холодильнике, на полке рядом с телефонным аппаратом. Когда  исчезли из кухни, не заметила. А что она замечала?   Даже не помнит, когда они в последний раз вдвоем пили кофе. Утром, на ходу, но только если он  успевал приготовить. Вечером предпочитала чай в синей кружке с золотистыми колокольчиками. 
       Эти чашки  с красными кругами предназначались для кофейной церемонии.  Более десяти тысяч раз наблюдала ее,  но так и не научилась варить кофе как он.  Завораживающее колдовское действо, шаман, настоящий шаман, - говорила  Дуся, и было непонятно, ругает или восхищается.
      Обязательно за беседой, то есть, говорил он и доставал с полки банку с зернами, их присылали тетки из Москвы. Кофемолка всегда на столе, он включал ее, и под завывание о чем-то говорил, а она старалась улавливать слова. Периодически выключал, открывал крышку, густой кофейный аромат пьянил, а он привычно  ворчал:  «Старая молотилка, ни черта не мелет, пора ее выбрасывать». Ворчание входило в ритуал.  Сколько ложек кофе сыпал, не считала,  хотя и наблюдала, как он, держа в крепких пальцах отмытую с содой до блеска  чайную ложку, выверенными движениями  пересыпал порошок в алюминиевую кофеварку с вмятинами,  ставил ее на плиту и наливал кипяченую  воду  из алюминиевого чайника. Она могла говорить о чем угодно,  какие-то  мелкие неприятности: не так  посмотрела завуч в школе, нахамили в магазине, толкнули в почти пустом троллейбусе, а  он   надолго замирал, вглядываясь с высоты своего двухметрового роста в приворотное зелье.  Она замолкала, постепенно впадая в гипнотическое состояние, грезы наяву,
Кофе готов, он поворачивался к ней, взмахивал рукой, будто отгонял мух, сигнал к перемене темы:  «Глупости все это, не стоят вашего внимания, -  делал паузу и продолжал, - я на днях забавную книжонку прочитал…»,  говорил и одновременно доставал с полки чашки с тремя вишенками, разливал густую темную жидкость, понемногу, как принято на востоке, и  она осторожно делала первый горько-обжигающий глоток.
Садился  напротив, и, обхватив   чашку сильными пальцами, пробовал напиток, отставлял, чтобы набить трубку табаком, и говорил - говорил. Его усталое лицо преображалось:  появлялся блеск в  глазах,  легкий румянец на щеках, тихий глухой голос становился все звучней. Он говорил, а она заворожено наблюдала, как  оживал узор на  чашке: подмигивал, если   пальцы  закрывали две  вишенки, если только одну - пристально наблюдал за ней в оба глаза. Когда узор  смеялся, она понимала, что кофе перепила.

 Со временем на  одной чашке появилась трещина, у второй отпала ручка -  выскользнула и ударилась о стол. «Дрогнула  рука - оправдывался Яков,   - какую-то чушь нес, несусветную, вот и результат».  «Чушь несусветную» она запомнила. Он не любил лезть в чужую личную жизнь, не любил давать советов, а тут зачем-то встрянул: «Почему бы вам не выйти замуж за прохфессора Гришку Распутина, у вас нет моральных обязательств перед семьей Гольбергов», - она только вернулась из Прилопино от брата.
     Вскоре раскололась другая, с трещиной.  Он приобрел толстостенные кружки, кривовато вылепленные из глины, с тремя густо коричневыми кругами,  в сумраке мастерской казавшимися черными. Куда-то  они делись, не разбились, просто исчезли.
  Потом приобрел  на барахолке  эти,  цилиндрической  формы, тоже  походили на  кружки, но из советского фарфора,  на дне с внешней стороны сохранилась маркировка: 1 сорт, цена 2 – 35.   Старик - продавец объяснил, кружками никогда не пользовались, бабка жалела, так и померла, а посуда осталась.

Она с ним  не напрягалась, не боялась его, не чувствовала, что наедине с мужчиной.  Пожалуй, было однажды,  неловкая сцена, уже родился Миша,  вырвалась в мастерскую и стала жаловаться на Николая: «Какой из него муж, ведь он даже не скрывает, что любит женщин. Так и говорит: чем их больше, тем кайфовее жизнь, иначе зачем все это».
      - Это комплексы, - чуть заикаясь, произнес Яков, - такой мужчина не способен к длительным отношениям, ему скучно, кайфовее  победа над женщиной…
      - …он за ценой не постоит, - продолжила Софья.
Наступила пауза, он нависал над ней с сигаретой в мундштуке: крупная голова,  лысина, увеличивающая лоб, могучий нос, седая борода, большие уши. Померещился суровый Фрейд, только  Яков брил усы, и взгляд его добрее. 
        - Хотите кофе? – спросил он.
        - Фраза из анекдота, - усмехнулась она.
 Он густо покраснел.
        - Вы меня в краску вогнали, - он потянулся к полке за жестяной банкой, - редко кому удается меня смутить.