1. Интерлюдии страха

Вообще-то Венеция ей не нравилась. Облупленный, тесный, пропахший тиной городишко. Была только одна цель, которая привела Веронику сюда. Это её отец. Она мечтала найти настоящего отца.
О том, что её удочерили, она знала всегда – с самого детства, без слов, просто по тому, как с ней обращались. Она чувствовала себя чужой ещё до того, как выяснилось, что она и вправду чужая. Приёмные родители не слишком распространялись о том, как так случилось, только отмахивались, как бы подразумевая, что тут не о чем говорить. Со временем Вероника, собрав воедино свои навыки журналиста, вызнала, что мать скинула её на руки старшей сестры (то есть её, Вероники, тёти), а сама укатила куда-то в Америку на очередные гастроли очередного стриптиз-шоу с очередным мимолётным поклонником, который отцом Вероники не являлся. Об отце приёмные родители не знали ничего. С их слов, о нём ничего не знала и мать – она не поняла толком, когда и от кого забеременела, приехала рожать в Россию, оставила ребёнка на родственников и была такова.
Вероника знала о матери только то, что её звали Наталья, «в миру» – то есть в мире шоу-бизнеса – Саванна Дарк, в честь знаменитого южноафриканского сидра. Вероника-маленькая даже размышляла в детстве, отчего бы, если существуют отчества, не ввести также и «по матери». Тогда она была бы Вероника Натальевна – чем плохо?
А отец представлялся ей, разумеется, средоточием всех добродетелей. Он был не такой, как у соседских детей, и уж конечно не такой, как дядя Толя, в честь которого в её свидетельстве о рождении стояло «Анатольевна» и который умер, захлебнувшись по пьяни собственной рвотой, достаточно давно, чтобы ей не слишком его помнить. Её отец, несомненно, был князь! Вот так категорично. Ну или другой какой-нибудь аристократ. А поскольку мама привезла новорождённую дочку из-за границы, он был заграничный аристократ! Как в сказке. Золушка, принц и их счастливая, любимая, желанная дочка.
И не так уж плохо ей жилось! После дяди Толи появился дядя Вася – полтора года как в завязке. Золотые руки – сломанную дядей Толей дверцу шкафа обратно подвесить, ржавый кран в ванной заменить, даже кладовку расширить тётя Света его уговорила. В общем, почти благоденствие, хотя до роскоши далеко. Вот только Веронику это благоденствие не коснулось – оно целиком предназначалось для Алинки, родной дочери тёти Светы ещё от какого-то дяди Коли, от которого и фотографии-то не осталось ни одной – только ядовито-смиренная семейная присказка: «Всё прошло – пройдёт и это!»
Учились девочки в разных школах: Алинка – в платной, с математическим уклоном, а Вероника – в той, которая поближе. Ну и хорошо. Лучше учиться поближе, чем ещё и в школе видеть морду сестры. Научилась Вероника, в основном, драться. Это ей очень пригодилось. На выпускном вечере мальчики заперли трёх девочек в гимнастическом зале и пытались изнасиловать. Вероника чуть не высекла одному из них глаз скакалкой. Юный пыл пошёл на убыль.
Потом появился дядя Стёпа, а с ним появились деньги. И каждый вечер – обстоятельный разговор: «Ты нам (нам!) не родная дочь. А как сыр в масле катаешься!» «Молчи уж!» – притворно-сердито возражала тётя Света, и глаза у неё были довольные: наконец-то мужик в доме!
Единственное, чем омрачалось счастье: дядя Стёпа непременно хотел «своего» ребёнка, и непременно сына; а тёте Свете отнюдь не улыбалось сажать себе на шею ещё одного. Поэтому, усердно стараясь забеременеть на новой супружеской кровати, купленной взамен старого складного диванчика, она тайком принимала противозачаточные, и когда это открылось, разразился безобразный скандал, в ходе которого Вероника чуть было не оказалась облагодетельствована: «Я лучше вот этой, – тыча в неё мясистым пальцем, бушевал дядя Стёпа, – всё отпишу! Вот возьму и отпишу по дарственной!» Но скандал замяли, и «этой» не досталось ничего, как, впрочем, и остальным.
Вероника «как сыр в масле каталась», уехав из родного Казахстана в Новосибирск и поступив на бюджетный журналистский. Больше она свою семью не видела. Родных всё устроило.
Вероника работала, работала, работала… пока не поняла, что живёт совсем не своей жизнью. Как будто, лишив отца, судьба одновременно не доложила ей смысла и какую-то часть души. Как будто её обокрали ещё до рождения, и эту утрату не восполнить ничем. Почему-то Вероника никогда не скучала по матери. Только по отцу – может, оттого, что не знала, кто он.

***

Ничего, кроме двух слов: «Настоящая Венеция». Она и сама не могла объяснить, откуда они взялись. Может, приснились. Они были перед её глазами с самого детства – кажется, всю жизнь, в виде кинематографического титра: шапкой из крупных итальянских букв, и она точно знала, что они значат, хотя итальянский, конечно, выучила гораздо позже, уже в университете. Титр, как будто название фильма (Вероника проверяла: такого фильма не существует) – и в опалово-жёлтой дымке сумерек – знаменитый вид на Сан-Марко с Большого канала, который она никогда не видела – вернее, видела потом, многократно, на открытках, в интернете и в туристических путеводителях.
Поэтому в один прекрасный день она просто решила туда поехать… в конце концов, журналист она или кто? – не особо надеясь, но может, всё-таки отыщется какая-то подсказка? Её мать могла вращаться в кинематографических кругах, это было на неё похоже – Вероника однажды даже пыталась позвонить ей и расспросить, но мать наотрез отказалась с ней общаться. Почему бы и не Венеция?
«Ты просто не посмела настаивать», – молча терзала она себя, глядя на стрельчатое мелькание светотени из окна поезда. – Она просто послала тебя, и ты просто с этим согласилась. Где была твоя хвалёная находчивость? – лениво откатывалась мысль, а поверх неё наплывала другая, ещё менее весёлая: – Наверняка и с отцом будет так же».

***

Бросив вещи в недорогом отеле, Вероника отправилась бродить по городу. Остановилась перекусить в каком-то крошечном кафе на окраине и вернулась к бесцельному блужданию. Венеция напоминала ей смесь помойки с кинематографической декорацией. Теперь, осенью, здесь было гулко и глухо.
С того момента, как она попала сюда, её охватило странное чувство нереальности – как будто она, не зная, каким будет финал, играет роль в чужом сценарии. Она чувствовала, что должна быть здесь, но совершенно не представляла, что делать, словно цель и смысл её приезда знал кто-то другой.
Войдя под очередную арку, она тотчас услышала со всех сторон шелест шаркающих сзади быстрых шагов, но не придала этому значения.
Всё произошло так быстро, что Вероника не успела ни крикнуть, ни хотя бы начать сопротивляться. Чья-то рука в кожаной перчатке зажала ей рот, её толкнули куда-то в сторону – в заставленной ящиками узкой подворотне была боковая дверь, ведущая в какой-то полутёмный склад. Веронику сразу швырнули на бетонный пол. Мужчин было трое. Двое навалились ей на плечи и грудь, так что двинуться было невозможно, а третий молча начал стаскивать с неё джинсы. Вероника поняла, что надо хотя бы попытаться крикнуть, но не было сил. Один из нападавших закрыл ей лицо её шарфом. Она почувствовала член первого насильника и чуть не потеряла сознание – перед закрытыми глазами поплыли какие-то огненные пятна. Она попыталась выровнять дыхание, хотя, возможно, лучшим выходом в этой ситуации было бы отключиться. Роли у нападавших были явно расписаны, они действовали чётко, буднично и даже как-то поспешно, словно торопились отделаться от неприятной обязанности. Место первого мужчины занял следующий. Третий по-прежнему держал её за руки, но Вероника уже не сопротивлялась. У неё болело всё тело. Последний взял её совсем быстро, словно для проформы. Едва он вскочил, как все они, по-прежнему не говоря ни слова, выбежали в дверь, и Вероника услышала топот удаляющихся шагов.
Она медленно стянула шарф с лица и попыталась сесть. В ушах звенело. Всё происшедшее заняло, наверное, не больше десяти минут. Только что она была сильной, независимой женщиной, и в какие-то десять минут превратилась в безымянную шлюшку, которую мог использовать для своего удовольствия первый встречный. Только что вокруг была открыточная туристическая Венеция, мечта всех влюблённых, – и так легко всё свелось к захламленной пыльной каморке, куда едва проникает свет.
Вероника поймала себя на том, что ей не хочется выходить отсюда. Проще было бы остаться тут и умереть. Дрожащими руками она снова натянула на себя джинсы. Потом некоторое время полежала, собираясь с силами, и поднялась. Идти было немножко больно, кроме того, из неё потекла сперма. Она попыталась немного пригладить волосы руками, но потом решила, что вид у неё в любом случае ужасный, и нашарив ручку двери, вышла на улицу. Дышать стало немного легче.
Она прошла пару переулков, мучительно стараясь заставить себя не сгибаться пополам. Добралась до ближайшего кафе и рухнула в объятия дешёвого пластикового кресла. Официант, объяснимо встревоженный, участливо спросил, не требуется ли ей помощь. Вероника оглушённо покачала головой.
Неожиданно вкусный кофе немного вернул её к жизни. Вероника подняла голову и попыталась сориентироваться в городе. Она боялась, что не сможет найти гостиницу. В лабиринте венецианских улочек новичку легко было заблудиться, такси нет… может, попросить кого-нибудь проводить… Так. Возьми себя в руки, – строго одёрнула она себя. Дойти до гостиницы тебе вполне по силам.
Был соблазн заказать что-нибудь покрепче, но Вероника себе не позволила. Встав, она полностью сосредоточилась на указателях, понатыканных для туристов на каждом перекрёстке, и через какое-то время, сама не зная как, вернулась в номер, задёрнула шторы и рухнула в кровать.

***

Когда Вероника проснулась, сквозь шторы просвечивало какое-то неопределённое время суток. Вспоминать о случившемся не хотелось. Услужливый мобильник подсказал, что она проспала до вечера следующего дня. Вероника решила, что заслужила бутылку хорошего коньяка, собралась, спустилась в магазин за продуктами и спиртным, в аптеку за транквилизаторами и противозачаточными и, вернувшись, запила таблетки коньяком – сомнительной пользы сочетание.
Это было не первое изнасилование в её жизни. Несколькими годами раньше её изнасиловал частник, завёзший её на пустырь. Тогда Вероника просто сделала вид, что ничего не случилось. Сил на разбирательства не было. Она просто вернулась к повседневной рутине, вычеркнув этот эпизод из памяти, хотя где-то в глубине разрасталась невыразимая злость.
Как жить дальше? – напрашивался банальный вопрос. Вероника тупо налила ещё стакан. Да никак, – пришла следующая мысль.

***

В следующий раз она проснулась от стука в дверь. Открывать не хотелось, и к тому времени, как Вероника заставила себя, служащий гостиницы уже ушёл, просунув под дверь квадратный ярко-оранжевый конверт.
Вероника заторможенно его вскрыла. Внутри был диск. Нигде никаких надписей. Она открыла ноутбук и нажала воспроизведение.
Даже в таком состоянии, в каком она была, Вероника мгновенно протрезвела. На диске была запись её изнасилования. Невидимый оператор двигался ей навстречу, когда она вошла в арку, потом неторопливо проследовал за насильниками в боковую дверь. В полумраке смутно белели голые части тел. Дальше Вероника не стала смотреть.
Ей вдруг стало страшно. Кто это принёс? – А кто ему передал? – Не может быть, чтобы в гостинице знали, что случилось! – Но ведь кто-то явно её преследует? – Может, пойти с этим в полицию? – Но какой чокнутый станет снимать на камеру собственное преступление?!
Мысли Вероники неслись, сбивая одна другую. Она посмотрела на таймер. Запись длилась четырнадцать минут. Вероника брезгливо прощёлкала оставшиеся кадры. Общий план, темнота, опознать преступников по этой записи практически невозможно. Крупный план был только один – её лицо на последней минуте, после того, как насильники разбежались, – её лицо, когда она сняла шарф.
Кому вообще могло прийти в голову такое снимать?! И тут Вероника осознала ещё кое-что. Похоже было, что камера в последний момент съёмки находилась рядом с ней, почти вплотную. Как она могла её не заметить?..
Зазвонил телефон. Она боялась поднимать трубку. Скорее всего, с ресепшен. Вероника не могла отделаться от мысли, что они могут быть в сговоре с насильниками. Кто мог завлечь её в такую ловушку? Как теперь из неё выбраться? Она чувствовала себя совершенно беспомощной.
Звонки верещали, не переставая. Вероника молча поднесла трубку к уху. На том конце провода тоже молчали. Наконец мужской голос сказал по-итальянски:
– Ты приехала, чтобы встретиться со мной? Я твой отец.
Потом – гудки.

***

Вероника не могла поверить, что всё это реальность. Казалось бы, самое время всё обдумать, зацепиться за ниточки фактов и вытянуть на свет того вполне себе конкретного, из плоти и крови, шутника-извращенца, который за этим стоит, независимо от того, какие у него цели. Запугать её? Отомстить за что-то? Использовать в какой-то своей игре? За любыми сверхъестественными явлениями всегда стоят чьи-то корыстные интересы. Этому Вероника научилась, когда делала серию репортажей о деятельности тоталитарной секты. Гипноз – был. Галлюциногены – были. Оргии – были. Мистики – не было.
Но сейчас Веронику держало, будто клещами, только одно чувство – страх выйти из комнаты. Ей хотелось исчезнуть. Она боялась пошевелиться. С трудом она заставила себя дойти до двери – запереть номер, оставив ключ в замке, заодно выключить телефон из розетки – она жалела, что не купила в аптеке снотворное, теперь она просто боялась выйти, и позвонить на ресепшен тоже боялась – на какое-то мгновение мелькнула мысль, а не выброситься ли в окно – потом Вероника добралась до постели, завернулась в одеяло с головой и долго лежала в невыносимом ужасе перед всем миром, перед завтра, перед городом за окном, перед людьми, которые продолжают жить, как ни в чём не бывало. Ей казалось, у неё совсем не осталось сил. Вся прежняя жизнь потеряла смысл, а что будет дальше, она не знала. Цель её приезда и всё, что произошло, складывались в какой-то до банальности простой узор, но думать об этом было невыносимо.

***

Во сне к ней пришло острое ощущение мужского тела. Она отчётливо чувствовала себя мужчиной. Он лежал в полутёмной комнате на каком-то диване, затянутом старинной парчой, расслабленно откинувшись на упругую спинку, и мастурбировал. Она ясно чувствовала сильное тело с рельефными мышцами и возбуждённый член, каждое прикосновение к которому доставляло немыслимое наслаждение, видела обтягивающую белую майку и расстёгнутые джинсы. Над ухом раздалось пронзительное мяуканье, и незнакомец, не глядя, свободной рукой отпихнул кота. Она чувствовала под его босыми ступнями холодный мрамор. Через диван перемахнуло нечто чёрное и пушистое. Снова послышалось яростное мяуканье, на этот раз как будто ещё ближе…
Вероника проснулась, охваченная неожиданно приятными ощущениями. Осталось чувство, будто её возбуждало воспоминание об изнасиловании. Она словно смотрела на него со стороны, и ей хотелось быть на месте мужчин, которые по очереди овладели своей непокорной любовницей. Особую пикантность насилию придавало то, что женщина была сильна, горда и красива. Именно такую и хочется уничтожить, чтобы насладиться ею сполна. Подлинное наслаждение не знает морали.
…И где-то на краешке сознания – ещё один образ, мужские руки кладут какой-то свёрток под крышку мусорного бака, снова полутьма подворотни, в конце которой ярко блещет белый дневной свет.

***

Телефон зазвонил стразу же, как только она включила его в розетку. Вероника подумала, что сходит с ума. В конце концов, хуже уже некуда. Вероника подняла трубку.
– Хочешь встретиться с ними ещё раз? – поинтересовался, кажется, всё тот же голос.
– Кто вы? Вы сумасшедший? – выпалила Вероника первое, что пришло в голову, поразившись где-то в глубине души, как легко превратилась в бессвязно лепечущую дурочку. Последовала пауза – как ей показалось, укоризненная.
– Остерия Граделла, кампо Сан Бьяджо, – терпеливо продолжил голос. – Завтра, в десять утра.
– Что… по… – выдохнула Вероника, но собеседник уже положил трубку.

***

Она просто не могла поверить своим ушам. Кому могло прийти в голову такое? Поставим вопрос логически: кому это могло быть выгодно? – Нет, от логики всё окончательно становилось вверх дном. А если она встретится с насильниками?
Вероника почувствовала, что у неё нет больше сил. Нет сил разбираться, правда ли всё это. Нет сил выяснять, причастны ли к этому служащие гостиницы и полицейские. Ей хочется отключиться и спать как можно дольше. А те, кто ведёт с ней эту странную игру, пусть сами её разыскивают. Вероника с ненавистью выдернула телефонный шнур из розетки и завалилась спать.

***

Она открыла глаза ровно в девять утра и отчётливо поняла, что идёт. Это единственный шанс превратить их из безличной непобедимой силы в обычных людей, реальных, а потому уязвимых. Единственный шанс вернуть себе контроль над собственной жизнью. Возможно, она не справится с ними сейчас. Но она посмотрит им в лицо, этого достаточно. Если не сделать это, она уже никогда не избавится от страха. Она будет прятаться всю жизнь. Вечная жертва трёх безымянных теней.
Вероника не представляла, что собирается сделать. Она решит, когда увидит их. Хотя бы издалека. В конце концов, не обязательно подходить близко. Она не верила, что сможет к ним подойти.
Она вышла из отеля, как во сне. Казалось, всё это происходит не с ней. Она медленно прошла через путаницу нужных улиц, давая себе время найти верную дорогу: второпях она могла сбиться и заблудиться.
Вот в солнечных бликах среди глубоких теней показались дешёвые тенты над пластиковыми столиками. Вероника узнала эту остерию – она обедала здесь в день приезда. Сейчас – почти никого. Грузный лысеющий господин, сгорбившийся над ноутбуком, долговязый подросток в наушниках и трое рослых парней чуть в глубине, ближе к витрине. Ошибиться невозможно. Уйти? Вызвать полицию? Заговорить? Что она им скажет? Хотя Вероника не запомнила их лица, она интуитивно знала, что её неизвестный преследователь честно выдал ей виновных. Какими глазами они посмотрят на неё, когда поймут?
Повинуясь какому-то неясному порыву, она свернула в одну из арок, подняла жестяную крышку мусорного бака, стоявшего там, достала свёрток – что-то, спрятанное в неуклюжий, бесформенный полиэтиленовый пакет, вынула оттуда пистолет, сняла его с предохранителя и, опустив руку, быстро пошла к намеченному столику. Её появление было довольно стремительным, они подняли на неё глаза, лишь когда она недвусмысленно остановилась напротив них. Они её узнали – это она успела прочесть по их лицам, и ещё – они, кажется, не ожидали её увидеть. А дальше – они просто высмеяли бы её, беспомощную жертву, возмечтавшую, что своим открытым вызовом, укоризненным взглядом своих нежных глаз вдруг пробудит в них совесть, мирно дремавшую немало предыдущих лет. Чувства слабых в расчёт не берутся. Требовать внимания к своим чувствам может только тот, кто…
Вероника подняла пистолет. И ещё она успела увидеть изумление – бесконечное изумление, что вот так всё повернулось – выстрелы показались ей очень долгими, она испугалась, что кто-то из троих успеет вскочить, броситься на неё, броситься прочь – но ни один не успел ничего сделать – кровавые точки хлопнулись одна за другой – всадив в каждого по сколько-то пуль, она замешкалась – не добить ли в голову? –¬ но медлить было опасно, и Вероника, не оглядываясь, нырнула в ближайший каменный коридор. Пробегая вдоль горбатой спины какого-то безымянного мостика, она бросила пистолет в воду. Никто за ней не гнался. Вернувшись в номер, она накрылась одеялом с головой и провалилась в яркий, брызжущий пятнами солнца и крови, беспокойный сон.

***

Вероника проснулась, когда на часах было уже полтретьего. Смутно вспомнилось приглашение незнакомца встретиться с насильниками в остерии. Да всё равно бы из этого ничего не вышло. Единственный разумный вариант в её положении – собрать вещи, вернуться домой и забыть эту ужасную поездку как страшный сон. «Настоящая Венеция» – с усмешкой вспомнила она. Настоящее не бывает…
Странно, сегодня Вероника чувствовала себя значительно лучше и даже спустилась в бар отеля, чтобы выпить кофе. Управляющий о чём-то озабоченно переговаривался с барменом, заглядывая в газетный листок. Чуть позже Вероника обнаружила у себя под дверью всё ту же газету и оранжевый квадрат CD-конверта. Одна из статей была обведена чёрным маркером. Там говорилось, что какой-то экстремист устроил стрельбу в одной из остерий на кампо Сан Бьяджо. Трое убитых, виновный – нелегальный иммигрант из Сирии – задержан и даёт показания.
В состоянии какого-то странного отупения Вероника поставила диск. На нём была запись совершённого ею тройного убийства.

***

Из ступора её вывел настойчивый телефонный звонок.
– Рад, что мы с тобой снова на связи. Я почти жалею, что не положил туда бензопилу.
– Это вы сделали запись?
– Тебе нравится?
– Лучше спросите это у полиции.
– Полиция её не увидит, доченька. Я её вырезал.
Вероника снова надолго замолчала.
– Кто вы такой? – у неё на уме не нашлось ничего, кроме банальностей.
Собеседник положил трубку.
Полчаса спустя под её дверью появился ещё один диск.

***

Неподвижный зернистый чёрно-белый кадр. Единственное движение – где-то в глубине кафе, за стеклом, светлый силуэт официантки, протирающей стойку. Перед витриной – несколько столиков. Выцветшие краски тента в ярком солнце кажутся обнажённо-белыми. Почти никого. Грузный лысеющий господин, сгорбившийся над ноутбуком, долговязый подросток в наушниках и трое рослых парней чуть в глубине, ближе к витрине.
В кадре стремительно появляется высокая мужская фигура. Звука нет. Какая-то суматоха.
Стоп.

***

Наверное, вернуться туда было самой глупой затеей, которую только можно представить, но слишком хотелось разорвать круг неопределённости, сжимавшийся из-за стольких событий, происшедших с ней вопреки её воле. Веронике просто не хотелось думать. Сидеть в номере, ожидая звонков, которые всё больше напоминали какую-то нелепую игру, тоже не хотелось. Она пойдёт, прямо заявит о себе, спросит, что там произошло, и если её арестуют – что ж, это будет правдоподобный финал бредовой истории.
Она совсем запуталась в этих одинаково кургузых улочках, но всё же вышла к нужному месту. На этот раз – вообще никого. Помедлив, села за ближайший к краю столик. Появилась бледная, измученная официантка – судя по всему, та самая. Вероника внимательно посмотрела ей в лицо, ожидая, что вот сейчас её и узнают, но девушка осталась равнодушной.
– Что будете брать?
– Кольца кальмаров, – Вероника машинально повторила свой первый заказ, девушка мельком взглянула на неё – кажется, с оттенком узнавания – и вновь уставилась в блокнот.
– Чай, кофе не желаете?
– Вы меня не узнаёте?
– Вы у нас уже были?
– Я была здесь… в день убийства.
Резко побледнев, так что проступили веснушки на прозрачном носу, девушка вскинула бесцветные глаза:
– Вы что, журналист?! Я уже всё сказала полиции!
Ворох мыслей разлетелся в голове у Вероники. Можно было и впрямь представиться журналистом. Можно было узнать, кто допрашивал официантку, и продолжить расспросы в местном полицейском отделении. На какой-то момент Вероника испытала жгучий соблазн так и сделать – это дало бы ей в руки ниточку здравого смысла, но интуитивно она уже поняла, что прав – он. Вторая запись тоже подлинная. Никто не видел, что произошло на самом деле.

***

– Как это возможно? – вместо приветствия ответила Вероника на очередной звонок и, сама того не желая, тут же перебила себя: – Я вам не верю. Это монтаж.
– Я действительно кое-что смонтировал, – покладисто согласился голос на том конце провода.
– Чего вы добиваетесь?
– А ты могла бы рассказать мне о твоей самой запретной сексуальной фантазии?
– Чт-то? – от неожиданности Вероника запнулась.
– Ну, представь: ты, голая, сидишь… прикованная к письменному столу. – Голос увлечённо посмаковал идею: – К низкому журнальному столу, тяжёлой цепью. Ты на коленях и не можешь подняться… пока не закончишь рассказ. Рассказ о том, чего бы тебе хотелось больше всего, но в чём ты никогда, никому не признаешься. – Голос повествовал так сочно и вместе с тем свободно, что Вероника даже не нашлась с ответом: помимо воли ей представилась упомянутая сцена. – И что ты напишешь? – задал собеседник риторический вопрос и, выдержав вежливую паузу, отключился. Вероника изумлённо посмотрела на телефонную трубку.
«Это похоже на съёмки фильма», – мелькнуло на задворках сознания, а следом пришла простая и внятная, хоть и абсурдная при ближайшем рассмотрении, мысль: а что, если для него это и впрямь съёмки фильма?

***

Версия принесла плоды быстрее, чем ожидалось. Стоило Веронике со смущённым видом неопытной туристки обронить в непринуждённой перемолвке с барменом пару фраз о том, что она чувствует себя словно в огромной декорации – так часто видела Венецию в кино, как разговорчивый малый без всяких наводящих вопросов радостно грохнул:
– Так ведь у нас и сейчас идут съёмки! – Он указал на стойку с газетами и журналами, и Вероника вздрогнула. – Об этом где-то недавно писали. Сюда вернулся Альдо Боначелли.
– Альдо Боначелли? – на миг Вероника забыла, к чему вела разговор: это было имя одного из её любимых режиссёров, к тому же звезды с мировой славной и потомка одной из древнейших правящих семей Италии, но она тут же отмахнулась от этой информации как от лишней.
– А ещё кто-нибудь?..
– Разве мало? – бармен развёл руками, как бы демонстрируя колоссальное значение упомянутого режиссёра в венецианской культуре. Вероника улыбнулась.
– А где именно проходят съёмки? – небрежным тоном спросила она, разглядывая журнальные обложки.
– На острове Джудекка, – охотно откликнулся бармен. Вероника одарила его ещё одной благодарной улыбкой.
– Я большая поклонница господина Боначелли, – сказала она. – Может быть, удастся попросить автограф.
Экспансивный молодой человек слегка поклонился, прижав руки к груди и всем видом показывая, что будь он Альдо Боначелли, дал бы автограф не раздумывая.
Вероника ещё немного полистала прессу, но ничего сверх того, что уже поведал словоохотливый бармен, не нашла. Оставалось поехать на Джудекку.

***

Вероника раньше уже бывала на съёмочных площадках – ей доводилось работать кинообозревателем, и неизменно поражалась, каким беспорядочным и нелепым выглядит процесс съёмки в сравнении с тем, что в итоге попадает, смонтированное и переозвученное, на экран. Местоположение съёмочной группы она безошибочно определила по толпе зевак, к которой вскоре и присоединилась. Аппаратура облепила высокую веранду одной из старинных вилл. Вероника попала на перерыв, оператор ставил свет, переругиваясь с ассистентом, и она как раз успела, игнорируя возмущённые возгласы, протиснуться к заграждению, когда послышался голос:
– Камера. Мотор. Начали.
Кто-то щёлкнул «хлопушкой». Камера поехала по просторной мраморной веранде, как бы заглядывая в полуоткрытую стеклянную дверь, и только тут Вероника с ужасом осознала, что в полутьме за веющей винно-красной занавеской сидит обнажённая девушка, толстой цепью прикованная к низкому письменному столу.
– Ты поверяешь бумаге свои самые страшные тайны, – монотонно прокомментировал в громкоговоритель голос, который Вероника уже узнала. – Самые смелые желания. Я хочу видеть это по твоему лицу. Глядя на бумагу, ты видишь мужчину своей мечты. Так. Теперь возьми ручку и пиши. Наклонись, пусть волосы упадут на лист. – Насколько Вероника могла разглядеть актрису, их сходство было очевидным: волнистые каштановые волосы, спортивная, похожая на юношескую фигура с плоским животом и узкими бёдрами.
– Прикуси кончик ручки, подержи во рту, – посоветовал голос, и Вероника, сама не отдавая себе отчёт, принялась протискиваться сквозь толпу обратно. На неё опять возмущённо зашикали, она в который раз отдавила чьи-то ноги. Её почему-то казалось, что сейчас режиссёр обернётся и посмотрит на неё: она успела заметить его фигуру в высоком кресле.
– Стоп. Снято. – Выбравшись из толчеи, Вероника всё-таки оглянулась. И даже на таком расстоянии, поверх толпы, встретила длинный чёрный взгляд, догнавший её, как два укуса.

***

Венеция – самый подходящий город для того, чтобы заблудиться. Пока Вероника в ужасе металась по чёрно-белым углам неправильных трапеций и параллелепипедов, ей вдруг открылась пронзительная, щемящая красота города – красота раны и умирания, жизни, которая уже соскользнула за грань и стремительно погружается в бездну – недолговечное творение рук человеческих, обручённое с ревнивым морем.
Вероника блуждала по городу, как безумная. Расположение домов и улиц казалось совершенно нелогичным. Где-то дорога обрывалась прямо в воду. Где-то дверь открывалась прямо на мост. Вероника надолго замирала в прямоугольниках воды и камня, и безысходность этих рам без картин отвечала пустоте её души. Кубические каменные колодцы, закрытые чугунной плитой, с искажёнными древностью львиными ликами, обосновались на поросших травой крошечных, как смятый носовой платок, площадях. Наконец Вероника осознала, что прошла улочку в ширину плеч до конца и уткнулась в торец здания шириной в одно окно, капризно зажмурившее ставни. Возле её лица две начищенные до блеска радостные таблички «К Сан-Марко»  указывали в две прямо противоположные стороны. Вероника вздохнула и решила идти к Сан-Марко.
Едва она выбрала цель, солнце как-то особенно поспешно обрушилось в воду. Апельсинные сумерки потекли в синий, потом в лиловый, потом скомкались вокруг розовых фонарей. Гондольеры приминали пепельно-серой парусиной свои носатые лодки. Сделалось темно. Потом холодно. Пошёл дождь. Вероника свернула в какой-то соттопортего  – типично венецианский крытый переход под парадной залой очередного дворца, по всем признакам похожий на преисподнюю – подлинная изнанка блистательной «Светлейшей», и долго пережидала непогоду.
На площади Сан-Марко всё блестело чёрной водой. Вероника зарылась в мраморные оборки крытой галереи возле прославленного «Флориана» , крепко спящего в эти часы, и безвозмездно села за один из рассыпанных, как зеркальные капли, всеми покинутых столиков. Под люстрами, пламенеющими роем жгучих огней, было ярко, а за колоннадой начиналась бездонная ночь. И в этой ночи был только один человек.
Поначалу Вероника подумала, что ей показалось. Просто очередной слепок барочных теней. Но потом она поняла, что он смотрит на неё. Этот взгляд тянул её через всю площадь, как невыполнимое обещание. Она встала. Тень сошла с места и направилась к ней. Веронике тоже хотелось идти, но она почему-то ждала. Она ждала, пока тень не ступила под огненную арку и не оказалась её отцом.
Тогда она шагнула к нему и прижалась к его груди. И услышала его ровно бьющееся сердце.
Прикосновение его тела невозможно было сравнить ни с чем. Вероника вдруг ощутила такое сильное, запретное, такое глубоко чувственное наслаждение, как ни с одним мужчиной в её жизни. Её пьянил его запах, его тепло. Сквозь влажный плащ она чувствовала тугие мускулы его груди… живота… бёдер… Он поглаживал её талию.
– Вторая камера, – негромко сказал голос у неё над ухом.

***

Она стояла на площади одна. Стены собора отливали красным. В центре площади как будто копошилось собрание птиц, но не голубей, а каких-то больших, острокрылых, наглых особей. У Вероники на миг возникло желание войти в самую гущу их и разогнать, но, поколебавшись, она зачем-то свернула к часовой башне. Она откуда-то знала, что надо спуститься на подземный этаж.
Двери, попадавшиеся ей на пути, были открыты. Вероника почти ничего не видела и шла на ощупь, как будто уже не раз была здесь. Она знала, что сейчас будет винтовая лестница, и медленно спустилась, держась за прохладный гнутый поручень. Дальше – дверь, запертая на засов. Вероника нашарила и вынула отглаженную прикосновениями, тяжёлую деревяшку. Потом – небольшой сводчатый коридор.
В конце его смутно мерцал вход в зал. Здесь было светлее: горели белые свечи в массивных напольных подсвечниках. В центре зала, в круге из красных плит стоял белый алтарь. Вероника пошла к нему.
Внезапно откуда-то из закутков выбежали маленькие, сгорбленные фигуры в лохмотьях, похожие на уменьшенных вдвое людей, окружили Веронику и стали её подталкивать. Ничего не понимая, она опустилась на колени перед алтарём. Навстречу ей вышла высокая фигура в чёрной сутане, с капюшоном, опущенным на лицо. Существа заставили Веронику положить на алтарь руку, и незнакомец отсёк её одним ударом мясного ножа.
От боли и шока она задохнулась. Существа крепко вцепились в неё, не давая подняться. Она закричала, и ей зажали рот. Из темноты выплыла камера. Незнакомец извлёк плёнку, просмотрел последние кадры и новым взмахом ножа отрезал конец.

***

Существа расступились. Дрожа, Вероника отползла от алтаря. Рука была цела.