3. Кровинка

Тонкорукая смуглая девочка лет десяти, с расцарапанными коленками, в воздушном бледно-розовом платье, со скучающим видом сидела в исповедальной кабинке и болтала ногами.
– Благословите, святой отец, ибо я согрешила.
– Нужно просить прощения, а не благословения!
– Ой… твою ж мать.
– Не сквернословь!..
– Вы мне дадите покаяться или нет?.. В прошлый раз, когда падре мне в рот облатку совал, я подумала, что лучше бы пососать его залупень.
– Что?
– А что? Мы с подружками однажды гуляли в парке. Был такой яркий, солнечный день. К нам подошёл мужик, достал *** и попросил подрочить. Вам неинтересно?
– Ты согласилась?
– Отказалась. Ну его к ****ям собачьим. А этот мудель нам всем мороженое купить обещал. Ну, мы и потрогали по очереди. Охуеть. Куда смотрит полиция?
– Ты об этом рассказывала кому-нибудь из взрослых?
– Блять. Ну чё я, совсем ****а тупая? Вам вот сейчас говорю. Можно сказать, доверилась, сука нахуй. А ещё недавно была на именинах у по****ушки Виолы. Захожу – ****ь! Торт, килограмм десять, и весь красными свечками утыкан – чисто *** заколосились! Ну, мы сразу позапрыгивали на стол и стали юбки задирать. Дедок её, старый пидарас, чуть не скопытился. Всё норовил нас за жопу подержать, пока помогал спуститься, ебанько… – Девочка расслабленно откинулась назад и смиренно вздохнула. – Хуета хует и всяческая хуета… А вам западло полизать мою ****ёнку?
– Вероника, кто научил тебя таким словам?
– Уклоняетесь от ответа! Я сразу подумала, как вас увидела, что ёбарь из вас – шлак. Вот с отцом моим классно поебаться до зелёной блевоты. У него ***ще – во! А у вас ведь и взглянуть не на что? Вы поэтому священником стали?
– Знаешь что, убирайся отсюда! Чтоб я ни слова больше не слышал! А с отцом твоим я поговорю!

***

Альдо, просматривающий запись, сполз с дивана от смеха. Смущённая Вероника стояла рядом, не совсем понимая, что так развеселило отца – падре Скарлатти казался таким сердитым, когда с руганью выволок её из исповедальни.
– Bellissimo, perla mia , – заверил её отец, взяв её лицо в ладони, в то время как смешливые слёзы ещё дрожали на его ресницах. – Ты всё правильно сказала.
– Но что всё-таки значат эти слова?
– Объясню как-нибудь в другой раз, – отец легонько щёлкнул её по носу, давая понять, что она ещё маленькая.

***

– Видишь вон ту пожилую сеньору? Я остановлюсь с ней поговорить, а ты тем временем вытащи у неё из сумки кошелёк.

***

– Хочешь такую куклу? Разбей витрину камнем, когда будем мимо проплывать, и хватай всё, что нравится.
– Пап, может не будем?..
– Ты меня любишь?
– Люблю.
– Тогда слушайся и ничего не бойся.

***

– Милая, к нам сегодня придёт одна важная сеньора. Ей уже под девяносто, она страшна как смерть, но ей будет приятно, если ты скажешь, какая она красивая. А потом попроси примерить её колье… Только не говори так, скажи: «бусики». И пойди отнеси их в мою комнату, хорошо?

***

– Сегодня к нам придёт один важный сеньор. Он будет сидеть, и, как всегда, на тебя любоваться. Ты будь очаровательной, как я тебя учил. А потом сделай вид, что пишешь на пустом листе пальцем что-нибудь детское, например: «Пусть мамы никогда не бросают своих детей!» И попроси его подписать. Только уже по-настоящему.

***

– К нам придёт одна знаменитая дама. Ты много раз её видела по телевизору. Ты ходи по комнате, напевай что-нибудь, а потом открой ящик вот этого столика. Достань револьвер, заряди его одним патроном, как я тебя учил, и направь на неё. Скажи: «Последнее слово!» – и что бы она ни делала,  выстрели. Не волнуйся, если ты её убьёшь, мы переиграем. Нам нужно её только немножко напугать. Сделаешь это для меня, милая?
– Но в тот раз ты не смог переиграть…
– Это потому, что тот господин умер сам. Он бы умер в любом случае. Ты же не думаешь, что это наша вина?

***

А ещё девочка часто ложилась спать как будто против воли. Не хотела и вдруг – уже в постели. Случалось, она просыпалась среди ночи с чувством, что в ней горит свеча, и это пламя не загасить. И ей хотелось позвать папу, но она знала, что нельзя.

***

Однажды девочка увидела, как ласково разговаривает отец с её подружкой – хорошенькой черноволосой испанкой. В этом году Фиамма, дочь посла, перевелась в их класс. Отец, сидя на диване, притянул её к себе, поставил между колен и легонько гладил по голым плечам под пышными рукавами-фонариками, и девочка заметила вдруг, что соперница прелестна, как ангел, в своём белом платье с жёстким бантом в виде бабочки на спине. Без раздумий девочка ринулась на ничего не подозревающего врага, дёрнула её за тяжёлые пышные волосы, повалила на пол и стала исступлённо молотить кулаками и ногами. Отец потом вырезал это, и получилось, что её избили где-то на улице, но когда он оттаскивал девочку от поверженной рыдающей жертвы, она впервые прочла на его лице страх. Он смотрел на неё, как, бывало, смотрели гости: не веря, что это возможно, и девочка почувствовала гордость. Она резко вырвалась из его рук и убежала, а он так и не сказал о её поведении ни слова ни тогда, ни потом.

***

Девочка сидела на краю крыши, поджигала бумажные самолётики спичкой и пускала в полёт над каналом. Отец поднялся на крышу следом за ней и долго смотрел на её занятие молча. Потом подошёл поближе.
– Прости меня, – сказал он. – Ты для меня – единственная.
Девочка оставила игру, развернулась и твёрдо сказала, чеканя каждый слог:
– Если ты хоть попробуешь меня бросить, я и тебя сожгу.
Отец взял её ладони в свои.
– Нет. Никогда. Это больше не повторится. – Девочка требовательно смотрела на него, поджав губы, и он сказал: – Если хочешь, мы можем обручиться. Как взрослые.
Она тут же подхватила эту мысль:
– Я сделаю кольца из бумаги.
Она мигом вырезала из альбома две белых полоски – одну пошире, другую поуже – и, чиркнув по ним ножницами, свернула их в спираль. Потом торжественно обвила одной ленточкой безымянный палец отца, а вторую, потоньше, отец надел ей на палец. Они надолго соединили руки и всё не решались разнять. Девочка сурово сказала:
– Теперь мы вместе навсегда, – потом быстро сняла кольца, положила их на камень и подожгла. Некоторое время оба смотрели, как они горят. Девочка дунула и развеяла пепел по ветру. Отец снова смотрел на неё со страхом, и она довольно улыбнулась.

***

Края его рубашки разошлись, открывая полоску кожи, Вероника скользнула руками под рубашку и легонько пощекотала его соски.
– Наша любовь не имеет границ? – она сделала вид, что не заметила, как участилось его дыхание. Он нервно облизнул губы. – Нас ничто не разделяет? – Она мягко коснулась губами его живота. Он не осмеливался удерживать её, зная, что в таком случае она может прекратить игру. Вероника будто бы в задумчивости дразнящим движением провела по его груди языком и снова принялась щекотать живот быстрыми лёгкими поцелуями. У отца вырвался вздох нетерпения, похожий на стон. Она провела по его груди ногтями и слегка отстранилась.

***

Годам к двенадцати маленькая хозяйка дома была знакома со всеми, кто имел какое-либо касательство к её отцу, и слыла самым обаятельным ребенком Венеции.
К шестнадцати Вероника стала сильно уставать. Она не помнила эпизоды, которые отец вырезал из её жизни, но эти забытые события ложились на её душу грузом, который со временем становился непомерным.
К её двадцатилетию всем в городе казалось, что прекрасная, но слишком хрупкая дочь Альдо Боначелли тяжело больна и почти не встаёт.
Однажды ей приснилось, что отец проходит за большое зеркало в гардеробной, как за дверь. Днём, оставшись дома одна, Вероника сделала то же самое. Там была потайная комната. В ней стоял ящик с мотками плёнки. Вероника стала просматривать наугад и увидела то, что вырезано. Тогда она взяла на кухне спички и всё сожгла.

***

– Любимая… Мне никто, кроме тебя, не нужен…
– Как ты можешь сравнивать?! Я же твоя дочь!
– Да, я люблю тебя и как дочь тоже… Но и гораздо сильнее. Не мучай меня, не отвергай меня. Я так долго тебя ждал…
– Послушай, ты… сумасшедший? – Вероника неожиданно ухватилась за спасительную мысль. – Ты состоишь на учёте в психушке? – вообще-то она о нём ничего такого не читала, но… кто знает? Богема… нервные срывы – обычное дело, а потом – закрытые клиники для высокопоставленных алкоголиков и наркоманов… Альдо на мгновение отпустил её, выпрямился и посмотрел ей в глаза так спокойно, что ей стало стыдно.
– Я абсолютно нормальный, обычный человек, – терпеливо пояснил он. – Во всяком случае, не безумнее тебя.
– Подожди… подожди, – ей снова пришлось отбиваться от его рук, – ты… довёл меня до истощения ради своих чёртовых съёмок! – она говорила почти машинально, лихорадочно пытаясь отвлечься хоть на что-нибудь, но после его слов где-то в глубине сознания мелькнуло сомнение уже в собственном здравом рассудке. – Ты знал, что происходит, и позволял мне угасать! Ни слова не сказал, хоть бы извинился… – поспешно продолжала она, отодвигаясь в угол. – Как ты мог использовать своего единственного родного ребёнка? Ради чего?..
Отец посмотрел на неё с раздражением.
– А какая альтернатива? Что ты хотела: бегать с другими девчонками по дворам и магазинам? У тебя это было в той жизни, ну и как?! Чего тебе недоставало для счастья? Зачем ты приехала?
– Если бы ты объяснил мне, для чего это нужно, я может добровольно согласилась бы. Ты понимаешь, что нельзя кромсать мою жизнь без моего согласия?!
– Я сожалею. Я тебя недооценил. Но тебе не кажется, что ты уже достаточно меня наказала? С тех пор, как ты уехала, я был всё равно что живьём в могиле. Ты не задумывалась, почему мои фильмы выглядят так, будто сняты в восьмидесятых годах? Потому что они и сняты в восьмидесятых! После того, как ты пропала, я не работал ни дня. Я, может, потому и не рассказывал тебе. Если бы ты отказалась, для меня это было бы смерти подобно. Да и что я должен был объяснять одиннадцатилетней девочке…
– Одиннадцатилетней?! Пап, я ушла от тебя, когда мне было двадцать!
– Для родителей дети – всегда дети… Ты ничего не помнила, ничего не осознавала.
– А ты не задумывался, что я ушла от тебя именно из-за этого?! – неожиданно для самой себя крикнула Вероника. Отец посмотрел на неё, как на привидение.
– Из-за… чего?
Вероника поняла, что в этом раунде победа осталась за ней.
– Так, всё, – она резким движением поднялась с кровати, метнулась к сумке и схватила её. – Я возвращаюсь в отель.
– Нет! – он перехватил её запястье так сильно, что стало больно. Впервые в жизни Вероника испугалась, что мужчина её банально изобьёт. Сталкиваться с физическим насилием со стороны близких ей ещё не приходилось. Должно быть, чувства отразились у неё на лице, потому что он разжал хватку – только для того, чтобы вновь обвить руками её тело. – Не уходи. Пожалуйста. Только не оставляй меня. – Его слова и прикосновения были так невыносимо приятны… Вероника собралась с духом и твёрдо отстранилась. Всё это становилось ни на что не похоже, чистое безумие. Лучший вариант – просто держаться от него подальше. Она больше ничего не хочет знать ни о своём прошлом, ни о настоящем.
Вероника направилась к двери.
– Не искушай судьбу, – догнал её голос. Она задержалась на пороге, но потом решительно взялась за ручку двери.
– Если ты уйдёшь, я сделаю что-то ужасное.
Нечто в его голосе заставило её остановиться. Вероника поняла, что он не запугивает её и не шутит. Он действительно способен абсолютно на всё.
В этот момент она поняла, что ей всё равно не удастся уйти. Больше никогда. Они связаны намертво.
Значит, пусть он её убьёт…
– Хорошо, мы можем жить, как соседи, – быстро сказал отец. – Я не буду принуждать тебя…
Самое страшное, что это было не то. Не главное. Но Вероника решила оставить за собой хотя бы этот бастион. Она медленно убрала руку от двери и нарочито неохотно повернулась. Ей совершенно нечего было сказать. В глубине души она уже поняла, что соглашается на рабство.

***

Девочка бродила вдоль песчаного берега Лидо в воде, воображая, что морская пена, кипящая вокруг её ног – это роскошные кружевные чулки. Короткое красное платье на ней всё промокло и прилипло к телу. Слепящий закат плясал в брызгах, на песке, на смуглой коже, в упругих тёплых животах волн.
Остались только такие записи – малозначительные. Вероника просматривала их с каким-то непредумышленным садизмом. Что, если эти кадры помогут ей вспомнить нечто важное?
Что, если эти кадры заставят отца что-то понять?..
– Хочешь, я тебе почитаю стихи русских поэтов о Венеции? – вдруг предложил Альдо, отложив очередной кроссворд.
– Это ты предлагаешь или он? – осторожно уточнила Вероника.
– Он. Я не знаю ни одного стиха.
– Давай, – неуверенно согласилась Вероника, любившая поэзию.
Альдо опустил голову, словно вслушиваясь в собственные мысли.

Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Я в эту ночь – больной и юный –
Простёрт у львиного столба.

На башне, с песнею чугунной,
Гиганты бьют полночный час.
Марк утопил в лагуне лунной
Узорный свой иконостас.

В тени дворцовой галереи,
Чуть озарённая луной,
Таясь, проходит Саломея
С моей кровавой головой.

Всё спит – дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.

Слова звучали так, словно родились только что. Веронике вспомнилось, что где-то в соборе Сан Марко действительно была мозаика с мрачным библейским сюжетом.
– Нашёл, на что обратить внимание… Это чьи же сексуальные фантазии?
– Александра Блока.
– Известный мазохист.
– Ты лучше Саломею пожалей. Как её только не склоняют, хотя есть мнение, что она была девочкой десяти лет и голову попросила по требованию своей матери, а вовсе не для себя лично.
– Серьёзно?! – Вероника чуть не свалилась с дивана. – Девочкой десяти лет?!
– Ну да.
– Ничего себе! И это секс-символ, распиаренный на всю Евразию!
– Вот как работает сарафанное радио… Кстати, давно хотел спросить: почему все русские делают в слове «гондола» ударение на второй слог?
– Рифмоплётам нашего Серебряного века казалось, что так благозвучнее.
– Ну вы даёте. А пофиг, что остальные по-другому говорят?
– Получается, пофиг, – философски признала Вероника. Альдо вернулся к стихам.

Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней,
Путник, молчи и смотри.

Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.

Верно, скрывают колдуний
Завесы чёрных гондол.
Там, где огни на лагуне
– Тысячи огненных пчёл.

Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы крылат.

А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.

Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг… никого, ничего?

Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.

– Прямолинейно малость. Но и жутко! Гумилёв, что ли?
– Жжёшь! С первой попытки.

И вот другой собор… Был смуглый
Закат и желтоват и ал,
Когда впервые очерк круглый
Мне куполов твоих предстал.
Как упоительно неярко
На плавном небе, плавный, ты
Блеснул мне, благостный Сан-Марко,
Подъемля тонкие кресты!
Ложился, как налёт загара,
На мрамор твой – закатный свет...
Мне думалось: какою чарой
Одушевлён ты и согрет?
Что есть в тебе, что инокиней
Готова я пред Богом пасть? –
Господней воли плавность линий
Святую знаменует власть.
Пять куполов твоих – как волны…
Их плавной силой поднята,
Душа моя, как кубок полный,
До края Богом налита.

– А вот это интересно! Не знаю. Цветаева?
– Парнок. Я, кстати, хотел тебя, в честь сестры Цветаевой, Асей назвать.
– Это же не полное имя!
– Но я-то не знал. У нас в Италии навалом Сонь, Кать, Ань, Тань, и все думают, что так и надо.
– Мне ещё нравятся современные поэты, – Вероника тоже увлечённо полезла в свою память. – Вот, послушай.

Картинки, знакомые с детства,
тебе показали в Венеции –
и кремовый торт Сан Марко,
и сонмы сбежавших из зоопарка
крылатых львов, туристов и голубей,
И небо, воды голубей…
И воду, глубже неба, с опрокинутыми мостами.
И предчувствие цунами.

– Сильно. А всё так невинно начиналось…
– Вот ещё.

Подозреваю, что в раю
есть указатели «К Сан-Марко»,
и дождь, и шар, парящий ярко,
и винт, вплетающий струю
в блаженство, налитое всклянь, –
и там не поздно и не рано,
как в стеклодувне на Мурано,
сушить лирическую ткань.

Альдо расхохотался.
– Пить захотелось.
– А это вот и есть пресловутое муранское стекло? – Вероника указала на притихшую в прозрачном полумраке люстру.
– Да, это оно.
– Привет, – Вероника помахала стеклу рукой.

***

На пляжах Лидо лежал снег, а чтобы идти против ледяного ветра, приходилось наклоняться под назойливым углом относительно промороженных песков, в то время как развевающиеся полы пальто норовили вернуть тело в вертикаль. Если Вероника и надеялась с помощью этой поездки оживить в себе то зыбкое, что даже не имело названия, на месте, к её разочарованию, погода окончательно убила всё, что только можно. Отец, не будь прост, сразу спрятался в баре фешенебельного отеля Excelsior и наблюдал за её ностальгическими экзерсисами издалека. Несмотря на своё обещание ни к чему её не принуждать, он отнюдь не считал себя обязанным держаться в рамках нормы и не без оснований ждал, что холод загонит её к нему в объятия вернее всяких уговоров.
Фыркая, морской трамвайчик отправился в обратный путь до центра («Ты вроде говорил, что у тебя где-то есть яхта» – «Есть, но до неё ещё надо доплыть…»). Настроение Венеции улучшилось, и набережная Большого канала встретила беглецов оранжевой улыбкой. Вероника выпрыгнула на крошечный причал, пытаясь согреть пальцы дыханием. Отец втолкнул её в дом и принялся извлекать из пальто.
– Нет, нет и нет.
– Какая ты упрямая. Меня пригласили сегодня на кинематографическую пьянку. Ты пойдёшь?
– И как ты меня представишь?
– Как любимую дочь, разумеется.
– Лучше скажи, что я журналист, который собирается написать о тебе книгу, – возразила Вероника и тут же до крови прикусила язык. Получается, она сама подаёт повод для слухов о какой-либо неформальной связи… но, с другой стороны, заявляться бедной родственницей тоже не хотелось. – Ведь о тебе уже есть книги?
– Две.
– Дашь почитать?
– Да я сам в них ни слова не понимаю. Я и сотой доли не думал из того, что кинокритики мне приписали. А ты мои фильмы-то видела?
– Я с юности была твоей фанаткой, – немного стесняясь, призналась Вероника и неожиданно для самой себя покраснела. Отец, к её удивлению, заметно обрадовался.
– Правда? Тогда помнишь, в «Диссомнии», тот момент, когда героиня бежит по переулкам, и мельтешат красные подошвы её сапог? В какой-то солидной рецензии говорилось, что у девушки ноги кровоточат, как у русалки. А как я тогда на костюмершу орал, что она нормальные сапоги найти не могла… – Вероника затряслась от смеха. – А помнишь, «парадоксальный монтаж» в финале «Кровинки»?
– Когда навязчиво повторяются воспоминания героя?
– Да! Знатоки в один голос решили, что я к этому финалу шёл весь фильм. Но у меня просто деньги кончились, а по хронометражу нужно было ещё семь минут. Вот я и настрогал солянку из повторов.
– О, боже, – захохотала Вероника, – вот так развенчивают кумиров детства…
– А в той сцене, где…
– Не надо! – взмолилась Вероника сквозь смех, выставив ладони. – Мой план насчёт книги был слишком самонадеянным! Оставь хоть одну мою иллюзию в неприкосновенности…
Отец сжалился над ней и больше в секреты мастерства не посвящал.

***

«Пьянка» оказалась вполне себе респектабельным светским мероприятием на вилле у прославленной продюсерской четы. Альдо представил дочь как «русскую журналистку», и поскольку такая порода рыб в местных водах не водилась, Вероника с грустью ощущала себя чем-то социально близким к юным старлёткам, в изобилии освежавшим брызгами призывных взглядов возрастной гранитно-непроницаемый кинематографический бомонд. К середине вечера у неё сложилось впечатление, что отец пригласил её, специально чтобы показать, сколько молодых (намного моложе неё) женщин будет заигрывать с ним в отчаянных поисках роли. В положении «гения» и «мэтра» на рынке сексуальных услуг была своя специфика, благодаря которой мужчины напрочь отбрасывали ложный стыд. Наблюдая за этой практически открытой работорговлей, Вероника в изуверских  подробностях пыталась представить: а как бы она вела себя на месте этих мужчин? А на месте женщин? Она так и не решила для себя этот вопрос, когда отец переключил внимание на неё, словно давая понять остальным претенденткам, кто победительница сегодняшнего конкурса, и окружил её такими знаками внимания, что никто уж точно не заподозрил бы его в близком родстве с «русской журналисткой». Обратно Вероника ехала совершенно оглушённой, сто раз прокляв себя за легковерие.
– Ты можешь перестать меня трогать? – заныла она, переступив порог.
– А чего ты так боишься?
– Я боюсь чокнутого мужика, который не понимает, что лапать собственную дочь – это плохо, – неделю назад Вероника скорее умерла бы, чем выговорила такую фразу, но опыт придал ей сил. Она была уверена, что высказалась достаточно убедительно, однако отца её тирада, похоже, только насмешила.
– Ты знаешь, может быть, это очень плохо, – согласился он, хотя глаза его смеялись, – но и очень приятно… Так зачем лишать себя удовольствия?.. – он ещё раз коснулся её лица кончиками пальцев и убрал руку. Вероника снова почувствовала себя в плену его желания. Неужели она никогда не освободится от навязанной с детства привычки? Ей хотелось, чтобы он любил её, но… Как – по-другому? Она не знала.
– Мне надо в душ, – сообразила она, юркнула в ванную прямо в туфлях и вечернем платье и с превеликим облегчением захлопнула дверь, повернув задвижку.
Оставшись наконец в уединении, она с наслаждением принялась избавляться от грима и наряда, в котором чувствовала себя выставленной на витрину куклой. Безжалостно растрепав укладку, она причесалась и с радостным вздохом полезла в горячую ванну.
Однако, вопреки её ожиданиям, вода не успокоила её, а ещё больше возбудила. Вероника боялась выходить. Если отец продолжит свои домогательства, то соблазнит её. Ей было приятно это представлять. Тогда почему бы не…
Она принялась себя ласкать и почти сразу достигла вершины, представляя, что он сейчас с ней в ванной. Это лучше, чем сдаться ему на самом деле… В голове немного прояснилось, Вероника поспешно завернулась в полотенце, чувствуя себя в силах резко отказать и даже сопротивляться, если потребуется.
Всё равно выходить было страшно. Рядом с ним она чувствовала себя маленькой девочкой, которую могут отругать за непослушание, могут заставить сделать что угодно. Вероника толкнула дверь.
Света нигде не было. Отец, должно быть, ушёл спать.
Вероника прокралась к себе в комнату, юркнула под прохладное одеяло и заснула, представляя, как её обнимают его сильные, горячие руки.

***

Утром отец вошёл в её комнату без всякого предупреждения – она могла здесь спать, переодеваться, мастурбировать, всё, что угодно.
– Сделай милость, научись стучать в дверь, – без околичностей посоветовала Вероника, без сна лежавшая в кровати. Отец рассеянно опустился в ближайшее кресло, нимало, по-видимому, не отвлекшись от собственных мыслей.
– Слушай, тут такое дело, – помявшись, начал он неуверенным голосом, что было на него совершенно не похоже. – Судя по всему, наше высокочтимое семейство прознало о том, что ты вернулась. Боюсь, нам придётся появиться на одном из их неофициальных сборищ, – тут отец скривился, словно его заставили надкусить лимон. Вероника удивлённо приподнялась на локте.
– А мы не можем отказаться? – почему-то в первую очередь у неё вырвалось именно это.
Отец с отвращением покачал головой.
– Отказ только всё усложнит… Боюсь, придётся идти, – мрачно повторил он. Веронику удивили масштабы обречённости.
– А о чём ты волнуешься? – нахмурилась она. – И как они узнали?
– Вероника, я же рассказывал тебе про Диссу. Никто из нашей семьи не действует так, как вздумается. Им указал на тебя расклад по Диссе. И я представить не могу, что он ещё потребует.
– Ну, тогда давай сходим, – поразмыслив, Вероника поняла, что не прочь познакомиться с «высокочтимыми» родственниками. О них она ничего не помнила.
– Не помнишь, потому что была им не нужна, – ответил отец на её мысль и всё так же рассеянно вышел из комнаты.

***

– Только учти, там будет… очень странный набор публичных персон. Таких, про кого ты никогда не заподозрила бы, что их что-то связывает. Просто знай: те, чьи лица будут тебе незнакомы, ещё более влиятельны, чем те, кого ты узнаешь, – Вероника слушала его вполуха, думая о том, что хотя он честно выбрал для неё закрытое платье, его взгляд проникал под тяжёлую прохладную ткань и ласкал всё её тело. Услышав или нет, он посмотрел в окно.
– Почти приехали.
– Ты говорил, там будут только члены семьи?
– Фамилии у них разные. Но на самом деле у нас до сих пор даже браки заключаются только между ближайшими родственниками. Всё только для своих.
– Между… родственниками?..
– Теми, на кого укажут генетики «семьи». И, в особых случаях, Дисса.
– А на… нас кому-то кто-то указывал?
– Нет.
Борт лодки стукнул о причал, заменявший в данном случае крыльцо, и Вероника выбралась из кабины водного такси в сырую ночь. Расхристанный фасад в линялой розовой штукатурке походил на преступника в не до конца натянутом на голову женском чулке. Лодка закачалась. Оскаленные ряды алых островерхих окон сочно впивались в прибывающих. Альдо с тоской посмотрел на высокие железные ворота, увенчанные гроздью львиных голов.
– Те, кто не принадлежит к нашему кругу, готовы заплатить любые деньги, только бы мелькнуть хоть раз в тусовке. А те, кто принадлежит, охотно дали бы отрубить себе руку, лишь бы отсюда вырваться.
– Не преувеличивай, Альдо, – скривилась Вероника и тут же натянула на лицо гладкое выражение: дворецкий с почтительным поклоном подавал ей руку. – Ты и мизинца своего никому не дашь отрубить, – проворковала она сквозь зубы, протискиваясь мимо отца.
«Только бы не поскользнуться», – подумала она, с сомнением глядя на придвигающиеся к её ногам волосатые булыжники, выдохнула и сделала шаг – по счастью, удачно. Сердитый стук лодки о камни остался позади, а навстречу плыла иллюминация, такая яркая, что Веронике не удавалось разглядеть лица гостей.
– Приветствую, дорогая, – заскрипел откуда-то из толпы старческий женский голос. – Мы так много о тебе слышали! 
– Здравствуйте, ваша светлость, – Вероника догадалась, что это хозяйка вечера – княгиня Консоло-Романова, и с улыбкой кивнула куда-то в переливчатую муть.

***

Отец на этот раз держался вполне себе в рамках, поэтому постепенно Вероника оживилась, а когда осталась в разбавленной гостями анфиладе одна – и вовсе почувствовала себя спокойно. Вечер был ни к чему не обязывающий. Она с весёлым изумлением подсчитывала встречных знаменитостей: кто бы мог подумать, что ей доведётся вот так запросто повидать их всех вместе. Вероника поискала глазами отца и не нашла.
Ей хотелось погулять где-нибудь в одиночестве. Незаметно она отошла в сторону от хрустально-огненного гнездовья и углубилась в первый попавшийся затемнённый коридор. По такому роскошному дому можно было бродить часами, как по музею. Каждая мелочь на каждом крошечном столике в каждой проходной комнате стоила целое состояние. Зачем людям столько денег?.. В этом была особая аура свободы. Деньги здесь действительно ничего не значили.
Вероника остановилась, только подойдя к самому краю бассейна. Как она сюда забрела?.. Она оглянулась на миниатюрную витую лестницу, неожиданно чуть не нырнувшую вместе с ней в разлитую под ногами бирюзу. Вперёд и вверх простирался высокий сводчатый зал, осыпанный мозаикой из цветного стекла, окольцованный золотыми бликами воды.
– Красиво, правда? – кто бы сомневался, что он будет здесь. Вероника сообразила, что спустилась, потому что он позвал её. – Хочешь искупаться?
– Ты что, я же без приглашения?
Отец засмеялся.
– Считай, что я тебя пригласил.
Вероника с любопытством оглядела зал. Здесь было столько арок, спусков и закоулков, что трудно было судить о его истинных размерах. А и в самом деле, может она себе позволить немножко лишнего? Чего ломаться? Если у них это в порядке вещей…
Не раздумывая больше, Вероника легко скинула дым бархатного платья и паутинку белья – не отца же стесняться – и осторожно спустилась в воду по дрожащим и дробящимся под её шагами ступенькам. Она поняла, что ужасно соскучилась по физическим нагрузкам, по быстрому, свободному движению, и проплыла несколько раз из одной каменной чаши в другую, глядя лишь на лопающиеся золотые бусы брызг, которые подбрасывала руками.
В дальней части бассейна располагался обширный круглый аквариум, где, глупо тараща чёрные дула глаз, беспокойно крутились небольшие тигровые акулы. Вероника легкомысленно постучала по стеклу. Она знала, что отец тоже разделся и вошёл в воду, хоть и не смотрела на него. Она даже знала, что он сделает это, потому что знает, о чём она фантазировал вчера. На плечо ей легла тяжёлая рука, и она послушно повернулась. Он прижал её спиной к выпуклой стенке аквариума.
– А стекло не разобьётся? – зачем-то спросила она.
– Оно пуленепробиваемое, дурочка, – ответил отец. – Посмотри на меня. Посмотри, – он поймал пальцами её подбородок и заставил взглянуть на него. У него было пугающе красивое лицо, пугающе красивые губы.
– Не надо, – еле слышно попросила она.

***

В гостиную Вероника вернулась, едва держась на ногах, и отец, сославшись на её усталость, довольно быстро увёз её домой. Обратно она ехала в полудрёме и сквозь сон почувствовала, как отец внёс её домой на руках.
– Ты была сегодня восхитительна, perla mia, – шепнул он ей, укрывая одеялом, и она провалилась в сон, как в могилу.

***

Когда Вероника проснулась, отца не было дома. Голова была такая тяжёлая, словно принадлежала доисторическому каменному истукану. Вероника с удивлением обнаружила на себе мужскую толстовку на два размера больше, чем нужно, и мужские же тренировочные штаны, и смутно припомнила, что вставала ночью, чтобы сменить бальное платье на что-нибудь более удобное для сна, для чего залезла в темноте в отцовский шкаф и выудила из него первое попавшееся. Вероника с удовольствием пощупала непривычно тёплую и мягкую изнутри ткань. Почему мужские вещи всегда намного приятнее на ощупь, чем женские? Нормальные длинные рукава. У женских кофточек с рукавами вечно какая-то беда…
Поток её необыкновенно актуальных мыслей был прерван шумом входной двери и оглушительным топотом обрадованных котов – как будто в прихожую рванула дружная чета бегемотов. 
– Привет, людоеды, – ласково отозвался голос отца. – Морды страшные! Жрать хотите?.. – тут прихожую огласил двойной леденящий вопль – как в каком-то недавнем малобюджетном фильме про ведьму в современном мегаполисе. – Да не вырывайте вы из рук! Господи, затоптать готовы.
Вероника не без любопытства провлачилась в столовую – раньше она прозаично подсыпала котам сухого корма в расписные керамические миски, и не без ужаса узрела – кроме шуток – самое настоящее корыто, в котором было свалено в неопрятную кучу крупно порубленное и, кажется, ещё дымящееся свежей кровью сырое мясо.
– Чем ты их кормишь? – удивилась Вероника. Коты с голодным урчанием облепили ёмкость и приступили к ней с противоположных сторон, словно собирались соревноваться, кто больше проглотит.
– Всего три часа дня, а ты уже проснулась? – ответил взаимным удивлением отец. – Я думал, не увижу тебя до вечера.
– Они это съедят? – не веря своим глазам, Вероника наблюдала, как весьма солидные куски исчезают в кошачьих пастях с какой-то сверхъестественной скоростью. – Чьё это мясо?..
Альдо бросил в корыто скорбный взгляд.
– Это нарезка из нелегальных иммигрантов, – грустно признал он.
– Очень смешно!
– Известное дело, мы, итальянцы, все фашисты и…
– Извращенцы, – подсказала Вероника. Альдо легко рассмеялся.
– Я этого не слышал. Где ты таких слов нахваталась?..
Между тем коты уверенно подводили трапезу к логическому концу. Вероника свалилась в изящное кресло на гнутых ножках.
– А мне ты ничего принести не догадался?
По изумлённому взгляду Альдо можно было понять, что он вообще не думал ни о ком, кроме котов.
– Но… ты ничего не просила.
– Это не повод ничего мне не принести!
Вероника готова была поспорить, что следующей фразой пойдёт: «Позвони в доставку пиццы», и точно.
– Позвони в доставку пиццы.
– Да надоела мне уже эта пицца!
Альдо посмотрел на неё, как на осквернительницу святынь. Ему, очевидно, не приходило в голову, что пицца может надоесть.
– У нас ещё что-нибудь есть?! – Вероника твёрдо решила добиться от непонятливого отца заботы, пусть даже насильно.
Коты, облизываясь, смотрели то на него, то на неё.
– О, господи! Ну, пойдём, отведу тебя в ресторан. Надо накормить голодное дитя. А то ты меня загрызёшь, я так понимаю.
– Правильно понимаешь, – обрадовалась Вероника.

***

Что-то непонятное, но вкусное, с резким запахом белых грибов, отчасти примирило её с человечеством и придало сил для деловых переговоров.
– Что ты решил с фильмом?
– Что «я» решил с фильмом? – по обыкновению, Альдо ответил вопросом на вопрос. – Что «ты» решила с фильмом? Ты будешь сниматься или нет?
– Где, когда?
– Давай сначала просто «камеру» поставим, проверим, как она с тобой себя поведёт? Ты тридцать лет не снималась, я вообще не знаю, что сейчас будет.
– А что ты снимать-то намерен? Ты зачем ко мне насильников подослал?
Господин Боначелли при такой бестактной постановке вопроса подавился кофе. Очевидно, в лучших домах Италии не учили отвечать на неприкрытую грубость.
– Я не… господи, ты могла это как-то по-другому сказать?!
– Это как же это? – заинтересовалась Вероника.
– Я просто хотел восстановить нашу связь. Для этого нужно было нарушить правила. Сломать границы.
– А о моих чувствах ты подумал?
– Нет. Да не зацикливайся ты на этом эпизоде! Это вообще были проходные персонажи!
– Так у тебя есть план?
– Не совсем. Я вообще по-другому стал строить работу с тех пор, как появилась «камера». Просто снимаешь то, что происходит – как пойдёт, а потом отбираешь эпизоды, которые как-то перекликаются между собой, и компонуешь в нечто целое. Получается условный смысловой объём, в котором тема раскрывается нелинейно, понимаешь? – Вероника не переставала удивляться, откуда бралось столько ума, стоило отцу заговорить о деле. Такое впечатление, что мужчина и режиссёр в нём были разными, как бы даже не знакомыми друг с другом людьми. – Изначально я задаю только проблему, конфликт.
– И в чём конфликт на этот раз?
– Вот я и предлагаю посмотреть. Но подозреваю, что это будет конфликт между тобой и мной.
– А в чём цель? Хочешь получить очередного венецианского льва?
– Ты в самом деле считаешь меня таким идиотом? – Альдо искренне удивился. – Плевать я хотел на всех львов, орлов, куропаток и рогатых оленей…
– Тогда зачем?..
– Помнишь ту сцену, когда я отрубил тебе руку?
– Так это был не сон?!
– Какой сон, ты же всё видела своими глазами!
– И ты так запросто в этом признаёшься?..
– Но ведь всё вернулось обратно! Ты пойми, если даже от подобных короткометражек люди теряют чувство реальности, – что будет, когда мы сделаем полный метр!
– Но ты же не знаешь, что будет!
– Так в этом весь кайф!.. Все критики, всё чёртово кинематографическое лобби пойдёт лесом… Мы, вместе, ты и я, сделаем такой фильм, какого не видел ещё ни один смертный на этой земле!
С чисто итальянским темпераментом размахивая руками, они всё повышали тон, и на них стали оглядываться. Они пригнулись к столу и перешли на шипение.
– Я… по дурости преклонялась перед тобой, а теперь вижу, что ты просто чокнутый…
– Это не я! «Камера» не подчиняется мне, пойми, она действует самостоятельно!
– Ты, кстати, не думал доснять «Настоящую Венецию»?
Её вопрос вызвал неожиданно длинную паузу. Альдо устало бросил измятую и разве что не завязанную в узел салфетку на стол.
– Она… сама себя досняла…
Вероника пожала плечами.
– Знали бы современные режиссёры, каких технических высот можно достичь, всего-то продав душу дьяволу, в аду выстроилась бы очередь… – полушутливо заметила она, но собственное самолюбие, в отличие от самолюбия дочери, Альдо ревниво оберегал от малейших посягательств.
– Я никому ничего не продавал, – резко ответил он. – И, кстати, если ты думаешь, что моя душа сейчас где-то далеко, не забывай, что и твоя там же.
Вероника вздохнула.
– Так где будем ставить оборудование?
– Да хоть здесь, – отец скептически оглянулся на жующую публику и добавил: – Давай лучше выйдем на какое-нибудь безлюдное кампо .

***

На кампо, выбранном ими для эксперимента, журчала колонка и в совершенно загадочном порядке стояли три карликовых деревца. Ещё не приступив к съёмкам, Вероника чувствовала себя в картине художника-сюрреалиста.
– Готова? – спросил отец.
– Всегда готова, – буркнула она, и тут камера появилась прямо из воздуха.
– Начали!
Вероника изо всех сил старалась вести себя так, словно не замечает камеру, но трудно было игнорировать воздушную пляску старомодного громоздкого агрегата. Вероника глупо хихикнула, потом развела руками.
– Что говорить-то?
– Ну, стишок какой-нибудь расскажи…
Вероника приняла торжественную позу и стала перебирать в памяти известные ей стихи.
– А, вот! Гёте, «Лесной царь».

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?»
«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в тёмной короне, с густой бородой».
«О нет, то белеет туман над водой».

«Дитя, оглянися, младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне:
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои».

«Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит».
«О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

«Ко мне, мой младенец: в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из тёмных ветвей».
«О нет, всё спокойно в ночной глубине:
То вётлы седые стоят в стороне».

«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».
«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал…
В руках его мертвый младенец лежал.

 
Начав низким, преувеличенно «загробным» голосом, Вероника на последней строке непроизвольно перешла на свистящий шёпот. Она совершенно забыла о камере, и, когда оглянулась в тишине, взгляд её случайно упал прямо в объектив.
В этот момент произошло нечто странное. Уши её заполонил крик, хотя в то же время она отдавала себе отчёт, что не слышно ни звука. Этот беззвучный крик возник откуда-то из самой её груди и выплеснулся, покрывая всё вокруг неумолчным звоном.
А потом появилось лицо. Белое лицо с глазами из пламени. Это оно кричало.
Оно пронеслось над двором, сделало зигзаг и пропало. 

***

Отец сидел на поручне зачем-то приваренной к стене дома кованой скамейки, закрыв рукой глаза. Вероника помялась.
– Всё?
Отец молча покачал головой.
– Но камеры больше нет, – Вероника оглянулась.
Альдо наконец опустил руку. На его лице и пальцах остались следы пепла.
– Что ты сделала? – медленно, будто бы не доверяя собственному голосу, проговорил он. – Я чуть не оглох. И не ослеп.
– Разве… я что-то сделала? – удивилась Вероника.

***

Когда, ни до чего не договорившись, собирались уходить, она заметила в каменном углу маленького рыжего котёнка. Тот, в свою очередь заметив, что она заметила его, внятно и требовательно сказал:
– Мяу!
– Ещё одно животное! – удивилась Вероника и бесцеремонно заглянула пришельцу под хвост. – Мальчик.
Отец подхватил пополнение на руки и пристально вгляделся в насупленную большеглазую моську.
– Алистер, – удовлетворённо поименовал он.
– Ничего святого, – хихикнула Вероника.
– Не ёрничай, кошку мы назвали, как тебе хотелось, – улыбнулся отец и сунул новоявленного «Алистера» за пазуху.

***

Вероника стояла в водном тупике крытого перехода, мысками сапог во флегматично поглаживающем крайние камни канале, и вдыхала незабываемый запах промороженных водорослей, когда с противоположной стороны – серебристый росчерк арки – появились закутанные в плащи фигуры трёх массивных детин. У неё не успело мелькнуть чувство дежа вю, как с воды к ней придвинулась лодка. Ещё один детина сделал с борта приглашающий жест внутрь. Ничего другого не оставалось.
В роскошной каморке салона её поджидала недавняя знакомая – княгиня.
– Приветствую, детка, – слегка покровительственно кивнула она, указав место на соседнем облаке алого бархата и пощекотав узловатыми пальцами жемчужный животик крохотной сумочки. – Прошу прощения за эти шпионские страсти, но нам хотелось поговорить с тобой без лишних свидетелей.
Вероника заметила, что старуха сказала «нам», хотя рядом никого, кроме неё, не было. Если «они» ждали от неё вопросов, то напрасно: «им» надо, пусть «они» и говорят. Княгиня, по-видимому, восприняла её молчание как должное: заметно было, что смутить эту женщину трудно. Прямо посмотрев на Веронику, она без проволочек повелительно произнесла:
– Что ты собираешься делать дальше, Вероника?
– Что вы имеете в виду? – Вероника не собиралась упрощать собеседнице задачу.
– Альдо – позор нашего рода, – не отводя глаз, холодно пояснила княгиня. – То, что он сделал с тобой, непростительно.
– Что ж вы не помешали ему, раз так хорошо осведомлены? – возразила Вероника достаточно внятно, хотя сердце сжалось.
– Мы узнали только сейчас, – объявила княгиня так твёрдо, что даже Вероника засомневалась в её неискренности.
– Сейчас уже ничего не докажешь, – устало выдохнула Вероника.
– У нас есть запись, – каркнула княгиня, и Вероника вздрогнула. – Растление мы, конечно, вряд ли докажем, но этой записи достаточно, чтобы обвинить его в непристойном поведении в присутствии несовершеннолетней дочери. Ты расскажешь, как сбежала из дому, как вынуждена была скрываться у родственников матери. Расскажешь, как он склонял тебя к проституции и съёмкам в порнофильмах. А самое главное – мы выступим на твоей стороне. Члены нашей семьи готовы подтвердить, что он чуть не довёл тебя до самоубийства. Наше слово решит многое.
Вероника не сомневалась, что за этим запоздалым чадолюбием скрывается что-то ещё, но что?
– Вы хотите его наказать? – рассеянно уточнила она.
– Всего лишь остановить, – хладнокровно поправила княгиня. – Преступник, оставшийся безнаказанным, продолжает совершать преступления, всё более тяжкие.
– У Альдо больше нет детей.
– Уверена, ты меня понимаешь, – скупо улыбнулась княгиня. Вероника поняла, что злоупотреблять терпением собеседницы может быть чревато.
– Остановить Альдо не так просто, как вы думаете.
– Наши свидетели тоже не так беззащитны, как тебе кажется. Вырезать их он не сможет, – Вероника снова вздрогнула. Что ж, они и впрямь прекрасно осведомлены.
– Даже если вы осудите его здесь, он уйдёт в Настоящую Венецию, – осторожно подбирая слова, заметила она.
– Именно поэтому нам так важно заручиться твоей… лояльностью, – дипломатично улыбнулась княгиня.
Веронике стало не по себе. Вдруг, если убьют отца, она автоматически умрёт вместе с ним?
Да можно ли его вообще убить?
Или можно, только если она…
– Я послежу за ним, – поспешно сказала она, перебив свои мысли. – Но ничего не обещаю.
– Я понимаю, милая, – вежливо улыбнулась княгиня. – Пока этого достаточно.
Вероника встала, собираясь уходить, но княгиня ловко придержала её за локоть.
– Ты молодец, что вернулась, – тепло сказала она, сделавшись вдруг похожей на добродушную тётушку-крёстную. – Тебе нелегко приходится, но мы все верим в тебя.
Вероника неуверенно улыбнулась, не совсем понимая, чего от неё ожидают. Изъявлений преданности?
– Спасибо, – как можно проникновеннее сказала она, стараясь попасть в тон, – и цепкая, будто птичья, лапка старухи разжалась.

***

– Родственники предлагают мне подать на тебя в суд.
– Меня ещё можно обвинить в распространении детской порнографии.
– Ты снимал детскую порнуху?!
– Да. Для них.
– Они распространяют эти фильмы? Но зачем?..
– А ты заметила, какую кольчугу из брюликов носит твоя двоюродная бабушка? Ты всерьёз полагаешь, что это на доходы с продажи оливок?
– Не думала на эту тему… Я не умею отличать поддельные бриллианты от настоящих, папа.
– Я умею. У неё настоящие.
– Но… в таком случае… зачем им нужны мои показания?
– Да не нужны им твои показания.
– А что им нужно? – когда дело касалось Альдо, Вероника резко глупела. У неё просто не получалось взглянуть на ситуацию беспристрастно. Она чувствовала себя маленькой девочкой, запутавшейся в непонятных взрослых вопросах. Хотелось всё бросить и довериться папе.
Альдо вздохнул, как бы прикидывая, говорить ли правду.
– Настроить тебя против меня, – неопределённым тоном пояснил он.
– Из-за Настоящей Венеции?
– Да.
Вероника с облегчением перевела дух – хоть что-то в окружающем безумии она поняла правильно.
– Так ты собираешься подавать в суд?
Её мысли переключились на очередную убийственную новость.
– Пап, а как ты… согласился, как ты мог снимать эти фильмы?
– А у меня не было возможности бросить семью, как у тебя, – раздражённо отозвался отец. Теперь она ещё и виновата! – Хотя в юности я об этом и не думал, – нехотя признал он. – Меня так воспитывали: любое решение семьи – безупречно. Мир полон противоречий, но у нас высокие цели, даже если на каком-то этапе они кому-то не ясны. Простолюдинам не понять. Приказы главы дома не обсуждаются. Мальчика в этом смысле проще натаскать, чем девочку. Ты наследник, ты должен служить, соответствовать… Поэтому в высокопоставленных семьях мальчику всегда радуются больше, чем девочке. Дочери… непредсказуемы, – со странным выражением закончил он.
– Ты тоже хотел сына?
– Я вообще не хотел… жениться, – Альдо слегка запнулся, словно вспомнил что-то неожиданное. – Собственно, это и стало камнем преткновения. У нас ведь всё планово. Мне подобрали в качестве невесты девушку, которую я до этого ни разу не видел. Я отказался. Честно говоря, сам не знаю, что на меня тогда нашло. Я всегда был слишком… импульсивным, – так они говорили. Не соответствовал высоким стандартам качества. Я никогда не слышал: «твой отец гордился бы тобой». Только: «ты позор нашего рода». Сейчас уже я думаю, что в жёны мне подобрали женщину, которая, по их мнению, смогла бы «держать меня в узде», управлять мной. Наверное, тогда я интуитивно это почувствовал. Ты, наверное, заметила, что интуиция часто заменяет мне разум, – это, кстати, тоже делает меня неудобным для них. Короче, я отказался без объяснения причин, мы поссорились. Они, формально, отказались от меня – перестали звать на свои безумные чаепития. Не скажу, чтобы меня это расстроило, я был только рад избавиться от их забот. Какое-то время я, по наивности, даже верил, что это навсегда. Но они умеют быть терпеливыми.
– И всё же… зачем они это делают? Неужели невозможно заработать иначе? И неужели они сами верят, что это служит какому-то там высшему благу?
– Ты ещё спроси меня, зачем бог создал мир. И где он, раз такое допускает.
Помолчали.
– Им жизненно важно держать простолюдинов на примитивном уровне развития, потворствуя низшим инстинктам.
Альдо снова надолго задумался.
– Кроме того, они считают себя выше законов. Я имею в виду, не только бумажных, но и тех, что простолюдины считают божественными.
– А ты?
– А ты?