Люська

Довольно ощутимый тычок в бок вернул меня к действительности. Встрепенулся, огляделся.
«Уснул?» - шипит соседка по парте Люська: «Щя будет спрашивать!».
«...история в некото-ром смысле есть священная книга народов, главная необходи-мость, зерцало их бытия, правил, заветов предков их потомству» - преподаватель закрыл книгу: «Что есть история?» - он обвёл взглядом аудиторию и, не дождавшись добровольцев, ткнул указкой в мою сторону: «Прошу!»
Пока я растерянно озирался, собираясь с мыслями, Люська подсунула учебник, откры-тый на нужной странице: «Читай!» - шепчет она и водит линейкой по нужным строчкам: «Когда греки...»
«Когда греки,» - послушно вторю я шёпоту, водя глазами за линейкой: «называли все полунощные земли Скифиею, ссылаясь на историка Эфора, жившего 350 лет до Рождества Христова...».
«Тээ-кс, молодой человек,»- книга захлопнута, преподаватель положил руку на моё плечо: «А можете сказать что-нибудь сами?»
«Сия земля...»
«Ну- ну,» - поощряет он меня: «давайте выкладывайте всё, что вы о ней знаете!» «По известию Геродота,» - всё ещё не придя в себя, силюсь я что-то вспомнить (ну, ведь учил же): «необозримо равнинная, гладкая и безлесная (вспомнил! Вспомнил всё, что слышал на прошлом уроке! Вспомнил - отец-то мне в детстве читал древнюю историю земли русской! Вспомнил!): «…только в устье Большой реки находились леса. И зима там продолжалась восемь месяцев, и воздух в это время, по словам скифов, бывает наполнен летающими перьями, то есть снегом. Азовское море замерзает, жители ездят на санях через неподвижную глубину его, и даже конные сражаются на воде, густеющей от холода. Гром гремит, и молния блистает у них единственно летом. Плиний Старший писал в своей «Естественной истории»... за Рифейскими горами по ту сторону Аквилона, счастливый народ, который называется гипербореями, достигает весьма преклонных лет и прославлен чудесными легендами. Там не известны раздоры и болезни. Смерть приходит там только от пресыщения жизнью…». 
Звонок прерывает моё красноречие, ставя последнюю точку в ряду многоточий урочных минут.
«Ну, ты молодец! Выкрутился!» - Люська радостно смеётся, вцепившись в мою руку. Можно подумать, это её заслуга. «Когда ты успеваешь ещё и читать?» - намекает, наверное, на вчерашнее. (Ну, погулянили мы вчера...). «А!..» - лихо встряхиваю головой: «Было и прошло. Пошли в кино!».
В кино мы не попали, билетов не достали -  короче, ситуация оперетточная, и мы, как в оперетте «Вольный ветер», мороженое ели ассорти».
«А ты с кем на практику поедешь?» - на меня только искоса махнула ресницами, а сама, уж чересчур так, старательно лижет тающее мороженое. 
«Хочешь, могу с тобой!» - слегка небрежно делаю одолжение, хотя поехать с ней вместе на практику - моя голубая мечта, и сейчас я мысленно молил Люську «Ну же, соглашайся! Поедем со мной!..»
«Может, и правда, поехать?» - задумчиво произносит она, глядя в горизонт.
«А почему бы и нет?» - снисхожу я, ликуя всеми фибрами души - Люська - самая красивая девчонка с нашего курса - едет со мной на летнюю практику!
С этого дня мы почти не расставались. Вместе готовились к экзаменам, к предстоящей практике. Нас всюду видели вдвоём. «Ниточка с иголочкой», - смеялись однокурсни-ки, но не приставали к нашей маленькой компании; а мы, увлечённые друг другом, не искали их общества. Нам было хорошо вдвоём. Мы легко преодолевали экзамен за экзаменом, между делом успевая наслаждаться весенними радостями. Проснувшись с зарей, я пробирался в ближайший парк так  и, наломав цветущих черёмух или сирени, и спешил к милой. Забрасывал ветки в открытое окно, а потом, подперев плечом ствол одного из деревьев во дворе люськиного дома, ждал её появления. Она выпархивала яркой бабочкой из подъезда, я летел к ней, как майский жук на свет солнца. Отсидев часа 2-3 в библиотеке, мы отправлялись бродить по берегу реки, или шли к знакомому лодочнику. Он давал нам лодку «на скоко хочьш!», и мы надолго заплывали под светлый горизонт. Река у нас тихая, течение небыстрое. Как-то, отметившись на всех садовых скамеечках, мы забрели в «Картинку» - так мы для краткости называли между собой Картинную галерею. Обычно тихая полусумрачная пустота залов на этот раз была наполнена необычной музыкой: странной, тревожащей. В звуках рояля, скрипки слышался скрежет железа, скрип доски, отрываемой от родного гвоздя, перекаты грома, всхлипы, стоны, крики чайки... На фоне этой какофонии местные поэты читали свои стихи, неся смятение в душу, тревожа, завораживая. И вот уже перед моим внутренним взором возникают просторы беско-нечной степи: низкое небо, клубясь грозовыми тучами, вот-вот упадёт на безжизненно-сухую землю.  Медный звон одинокого колокола гулко катился в тумане и тяжёлыми каплями падал в осеннее небо. Густой туман, рвётся в клочья под резким ветром... Где-то горели свечи... Душа умирала, терялась в серой безвестности туманных вихрей. Земля уплывала, затихая перезвонами колоколов, редкими вскриками птиц, и колокола мерно отмеряли время жизни:  ОММ, ОММ, ОММ, - отбивали колокола. «Смилуйся! Смилуйся!» - било ветром, сплеталось травой, скручивалось дымами кострищ, клубилось туманом … ОМ, ОММ, - гудели колокола. Оо... - неслось над бескрайней степью колючими шарами перекати-поля. Ооо…- звук походил на горестный женский вопль. Пустынно. Безрадостно. Куда ни кинь глаз - безжизненная серая степь. ОО-О! - только горе, только холодный ветер, и ковыли... и эта, кричащая болью оди-нокая душа-а-АА... ОО-О... «Ыий!» - коротко вскрикнула чайка. «Значит, в начале совсем было просто...» - рвётся сомнением женский голос. Музыка - раскатами дальнего грома, уходящей грозы... «Мне кажется, что Джильда умерла...»  В молчаливом оцепенении гляжу в пятно яркого света под куполом храма. Там - рояль и четверо, только что сотворивших чудо, подаривших Свету картину мистерии ведов, завещавших нам Землю и знания для борьбы со злом. Четверо - они раскрыли наши сердца добру и вере. Это было как вспышка молнии, озарение! Кругом шумели, аплодировали. К ногам исполнителей летели цветы. Вспышки ко;даков, жужжание кинокамер... Люди смеялись и плакали от только что пережитого потрясения. И восходящий поток энергии добра и вечного мира, объединяя, кружил наши души под высоким куполом древнего Воскресенского собора, превращённого моими современниками в картинную галерею.
На другой день из библиотеки мы сразу пошли в «картинку». «Вот, очень интересную книгу нашла. Старая такая» - Люська развернула дряхлую, пожелтевшую от времени книгу. На листе - изображение то ли старинной карты, то ли просто детский рисунок типа «палка, палка, огуречик...»
«Довольно странный рисунок» - бормочу я, вглядываясь в изображение: «Похоже на человека. Только неуклюжий - нос в землю врос...
«Да ты читай!» - нетерпеливо ткнула Люська пальцем в страницу: «Это то, что теперь называют петроглифом.»
«И что бы это значило?» - торопливо листаю страницы. Написано, вроде, по-русски, но с ятями: «...древняя ведическая тайная традиция гласит, что с незапамятных времён в долине реки ХУ и на всём пространстве...» 
«Охо!» - присвистнул я: «Это надо же! Ты посмотри, что пишут: ...Перед первым Великим потопом наука Руси владела знаниями законов наследственности, управления гравитацией,  существовали видеофоны, летательные аппараты... Кто это писал? В каком году была выпущена книга?» - ищу исходные данные - их нет.
«Фантастика. А ты и поверил?» «Наверное, так оно и есть, - соглашаюсь я, ведь по легенде древних руссов был период, когда огромная волна высотой 120 метров трижды обежала Землю...»  «Давай присядем» - опускаясь на, рядом стоящий, стул, шепчет она.Мы сидим молча. Я листаю книгу, Люська рассматривает картины на противоположной стене. В зале картинной галереи тихо, прохладно. Смотрители и немногочисленные посетители двигаются почти бесшумно.
«...перед вами картина известной художницы, прекрасного пейзажиста - Веры Абрамовой «Седая ночь или Бесов Нос».  Я начинаю прислушиваться к экс-курсоводу.  «...вот на этом камне обнаружен рисунок времён палеолита. Учёные считают, что это часть разрушенной стены древнего ритуального храма руссов. Жрецы знали о времени наступления потопа и позаботились о передаче Вед в послепотопный период. Петроглиф «Бесов Нос», как считают исследователи, своеобразная карта, скрывающая тайну бога ХУ.» «Но почему Бесов Нос?» - вопрос вырвался у меня сам собой. «Существует множество легенд о том, что люди, попавшие в полосу действия изображения, видят необъяснимые, бесовские видения. Мало того, они живут этой виртуальной жизнью, испытывая все тяготы и радости её. Многие пропадали навсегда. По народному поверью, только Крест, Огонь и Вода могут спасти от бесовского наваждения. Ходят также легенды, что некоторые из пропавших возвращались, но так как они рассказывали страшные не-былицы, то их считали сумасшедшими...» С тайным трепетом подхожу к картине. Она написана в синих тонах. Вода, небо, лес, каменистый берег, огромные синие валуны в синей воде... Из глубокой сини озера пахнуло холодом: «ХУ!». Тень луны, её отражение в синей воде, сверкание лунных бликов на синей поверхности...
«Волшебная, дивная ночь!» - голос Люськи полон восторженного трепета. Меня озаряет её нежная улыбка, ослепляет необыкновенный свет её фиалковых (вот именно - фиалковых!) глаз. Я остолбенел, изумленный открывшейся мне красотой. И, разиня рот, утопал в глубине её зрачков. Видя моё замешательство, Люська лукаво улыбается и слегка проводит пальчиком по моей шее. От её прикосновения дрогнули мои нервные окончания. Я улыбаюсь, делая вид, будто отношусь к этому спокойно, хотя всё во мне вспыхнуло и затрепетало синим пламенем несбыточного колдовского сна. Я замер. Всем известно, любовь усыпляет рассудок, и страсть моя, вспыхнувшая так некстати, разгоралась нетерпением подвига. «Люська!» - срываюсь я: «Выходи за меня замуж!». Ответное молчание. Внимательный оценивающий взгляд Люськи шокирует меня. Её молчаливое спокойствие - ушат холодной воды на мои взбудораженные чувства. «Мы с тобой - сокурсники, коллеги, и только.». Душа моя съёжилась, затрепетала опустошением, а Люськины глаза не оставляли надежды: «Тебе показалось, что ты влюблён. Да! И не спорь! Последнее время мы слишком часто вдвоём. С этим пора кончать!» - вердикт был убийственно горек.  А Люська снисхо-дительно добра к моему, растоптанному ею, чувству: «Так нельзя! Надо тебя вывести в люди!» - речь её полна шутливого пафоса: «В народ! В народ!» - дурачится она и (как бычка на веревочке) тащит меня на улицу. А там - наро-оду-у!..
День вос-кресный. И потому народ отдыхал, наслаждался редким погожим денёчком. Солнце грело, жарило, сияло, заливало улицы теплом и ласковым светом. Пахло травой, берёзами. Дома утопали в роскошном бархате зелёных садов. Обычно серые уличные дороги сейчас, в лучах нестерпимо яркого солнца казались белыми. А от асфальта, таявшего на жаре, исходил воню-чий, но такой родной запах города. «Хочу прохлады!» - капризно дует губки моя сокурсница, коллега, дорогая моему сердцу Люська. И я, только что получивший от ворот поворот, не спешу «захлопнуть за собой дверь», я хохочу невесть отчего, и мы бежим к реке спасаться от жары. Река встречает желанной прохладой. Берега её (оба) до Октябрьского, до Красного моста и дальше - кишат народом. Народ желал купаться, валяться на травке, загорать - наслаждаться щедротами лета. Похоже, весь город от мала до велика, сегодня здесь, на этих берегах. Река кипела от ныряющих, плавающих, барахтающихся тел. Вода настолько взбаламучена, что казалась жёлто-серой от поднявшегося со дна ила и песка. Люська брезгливо дернула носиком, повела плечиком: «Неэ-эт, туда я – ни за что не поле-зу!»«Может, за город двинем? Сегодня там гулянье!»
«Ты - гений! - ласково треплет она меня по затылку. - О-до-брямс! Догоня-ай!» - и взбегает по крутому берегу.  Я догоняю её уже у кремлёвской стены. Наверное, экскурсия - киваю на вереницу автобусов.
«УЧАСТНИКОВ ПРАЗДНИЧНОГО  ПРЕДСТАВЛЕНИЯ В ПРИЛУ;КАХ  ПРОСИМ ЗАНЯТЬ МЕСТА В АВТОБУСАХ!» - эхом несётся над площадью, над рекой.»
Нет худа без добра!» - радуется Люська: «Давай прикинемся участниками! Вон их сколько!» и потянула меня за собой.  «А можно с вами?  Наш автобус уже ушёл!» - бойко врёт она человеку с рупором в руке. Он разрешающе махнул нам рукой. По обрывкам фраз, которые успеваем уловить в суматохе посадки, понимаем, что едем на праздник в качестве гостей.
«Нам дико повезло!» - шепчет Люська: «Оказывается, сегодня День Ивана Купалы. По этому поводу устроены массовые гулянья по берегам реки. А мы с то-бой чуть не прозевали такое событие. На Руси в этот день до вечера все купались, обливались, в банях парились с иван-чаем. Травы целебные собирали. Цветок папоротника, одолень-траву искали. Вечером через костры прыгали. Поверье такое есть - огонь да вода от грехов очищают...» - Люська долго ещё шепчет мне о народных обычаях, праздниках, колдунах и кострах, а я смотрю в окно, думаю о ней - любимой, не любящей меня.
Мелькнули за окном резные палисадники окраинных улиц, проскочили пригородные многоэтажки. Автобус, недовольно буркнув на тихую реку, пропылил по железнодорожному мосту, и вот мы у древних стен Спасо-Прилужского монастыря. Автобусы останавливаются. «ЖЕЛАЮЩИЕ  МОГУТ  ВЫЙТИ РАЗМЯТЬ  НОГИ  И  УТОЛИТЬ  ЖАЖДУ У КОЛОДЕЗНОГО ЖУРАВЛЯ» - возглашает рупор. Желают все, поскольку бес-смысленно сидеть в салоне автобуса - уже приехали. Выпрыги-ваем из автобуса, и сразу попадаем в сказочный край. Представление уже началось. Нас окружает девичий хоровод: в старин-ных  русских сарафанах, косы до пят, кокошники, вышитые ру-бахи, яркие фартуки, пояса, платки. В глазах пестрит от разноцветных, шелками и бисером шитых одежд. Старинною песнею, с поклоном приглашают гостей испить воды, подают братыни - старинные медные ковши с двумя ручками и надписью: «Пригодится воды напиться!» На бугорочке - большой бутафорский, разукрашенный гирляндами цветов, зелени, колодец с журавлём в небо, с изображением Параскевы Пятницы. От колодца весёлой толпой бегут русалки: молодые загорелые тела чуть прикрыты поясами, сплетёнными из зелёной осоки; на распущенных волосах венки из ярких луговых цветов. Русалки, как водится, с хохотом бросаются к молодым парням, тянут за собой, песнями заманивают, улыбками; иных они взбадривают щекоткой. Парни дурашливо, по-жеребячьи взвизгивают, гоняются за ними, а по-пути не минуют и земных красоток - норовят поприжать к груди молодецкой, да за бочок ухватить, и получают сдачи... а русалки обещают всех до смерти защекотать, если откажемся пойти с ними. Но мы - народ понятливый, битый, так сказать, и безоговорочно принимаем условия игры. Шумной толпой устремляемся вслед за русалками. В общем, веселье уже вовсю кипело на лугу у реки, как бывало в старину, на вольном возду-хе, под голубым небом. Какой-то бойкий гармонист рванул с плеча трехрядку, а голосистые хористки зачастили в такт наигрыша - руки в боки, одна перед одной. Разлетелись воланами юбки, горохом рассыпалась дробь каблучков «А ты чево это, нелюб, испужался моих губ? Ой, смотри, балованой, будешь не-целованой!» - крутанула подолом, усмехнулась, лукавым глазом повела и поплыла по кругу: юбка - колоколом, рукава - два белых крыла:«У подружки дроля - мушник, у меня - овсяной блин...» 
«А то ли я тебя не тешил, то ли я не уважал...» - му-жик в цивильной одежке боком-боком, петухом наступает на красавицу, пытаясь завладеть ее вниманием: Он явно не из самодеятельности, из толпы.
«Ой, Коля, Коля, ты отколя, неужоль с Америки?» -заторопилась наперехват вторая плясунья: «...А ты на чём приехал, Коля? На зелёном венике.» -Озорно подмигивает певунья зрителям, приглашая посмеяться. Но мужик не теряется и, лихо оттапывая дробака, отпевает так же задорно:
«А меня тятька насмешил -
сапоги с карманам сшил
и тужурку с каблукам,
чтоб за девкам не скакал»
В круг выскочил мужичонка в длинной вышитой рубахе. (Этот - определенно, из самодеятельности). Рука - за спину, другая - на затылке. И пошёл-пошёл по кругу, выворачивая напоказ новые лапти:«А вот вам первое колено и второе покажу. Ух!» «Ух! Ух! Я - петух!» - помогают ему из толпы. 
«А я ли, я ли не роботал, я ли, я ли не потел» - веселит толпу зевак удалец с гармошкой:«...с молотилочки на милочку на крылышках летел». 
Толпа хохочет, надрывает животики... А балалаечники в кругу хохочущих зрителей выплясывают под свои балалайки и одобрительное: «Давай-давай! Жарь-наяривай!»
И дают, и наяривают; дудочники, раешники, скоморохи... Шум, гам, веселье...
«И-иэх! растудыт-твою, туды, запрягу комара, муху напристяжку...» - И не хочешь да захохочешь. А вон компания в «дурацких» колпаках с бубенчиками старательно - кто быстрей и больше, таскают воду решетом из реки в бочку. Клоуны на высоких ходулях, веселя честной народ, сражаются воздушными шарами. Чуть поодаль, у стены городошники старательно целятся тяжёлыми битами в «бабушку в окошке».
В общем, народ веселился, народ веселили: было что послушать и на что поглядеть. От торговых палаток и ларьков, рядами расположившихся вдоль монастырской стены, несло запахом летних щедрот. Сладкий яблочный дух прозрачным нектаром проникал вместе с дыханием в распахнутую для радости душу. Душа тянулась за арбузным ароматом, что нежно щекотал восхищенное (ММ-АХ!) этим великолепием горло. Струился запах жареного мяса, пряностей и колбасных изделий. А возле самой реки на кострах варилась самая настоящая рыбацкая уха-а! И несколько огромных пузатых самоваров дымили трубами прямо на земле, на расстеленных брезентах. Распорядители - парни в белых фартучках и белых колпачках - лихо раздували их, как и положено, голенищами сапогов.
«...Подставляй! Н-наливай! Чаёк горяч-чой из травы пердячой…» -зазывал, явно не чаю хлебнувший, мужик: «О-ой! Бы-ыло поо-пито, пое-дено, похожоно в кабак...» - большой палец руки за поясом, пузо вперёд, самодовольно, журавлём вышагивает он перед самоварами. Ноги уверенно двигаются в такт музыке, и, кажется, не идет, а танцует - этот знал себе цену и не спешил.  «Будь попроще, дак и завтра нальют!»  «По-од-ходи! По-окупай! На-ле-тай!» - коробейники бойко торговали напитками, пирогами, горячими блинами... Цветы, цветы... берёзовые веники, яркие веточки иван-чая, роскошные (искусственные, конечно же) листья папоротника... Чего-чего только нет! Всё! Что угодно для души? 
Перед брезентовой большой палаткой с красочным сказочным объявлением «Цветёт папоротник» - толпа жаждущих приключений на свою голову. «Отыщешь цветок колдовской да сорвешь его,»- заманивает ротозеев в палатку дед-колдун у входа: «да убежишь от нечистой силы - и все клады перед тобой откроются!» Народ напирает - желающих - пруд пруди: еще бы, - раз в году! (так-кая удача!) Мы - ребята хваткие!
«...Ох, распортянились портянки,
Расшинелилась шинель,
Расфуражилась фуражка,
Разременился ремень.»
Праздник в разгаре, бурлит весельем берег реки - пляски, му-зыка, смех...И вдруг над этим беззаботным весельем по синему ясному небу покатился, то затихая, то громыхая раскатами гром. Народ замер. Затихли музы;ки. Застыли улыбки. А к берегу причаливает большая, словно из сказки, древнерусская ладья. Белая, с, высоко поднятой гордой, фигурой легендарной птицы Сирин - на носу и таинственного Алконоста - на корме; с изображением могущественного Ярилы-Солнца - на белых парусах. На палубе - сам Перун - пурпурный плащ с золотою пряжкой на плече; в руках жезл - символ власти. Затаенно рокочут литавры, возвещая о прибытии громовержца. Горожане, ставшие участниками древних забытых таинств, дружно приветствуют великого бога, радуясь новому зрелищу. Громче и грозней зарокотал гром литавров - Перун гневался. Он требовал жертву.  Если тотчас-де не приведут ему молодую красавицу-девственницу, то он погасит Солнце, и сгинут все во тьме кромешной. Свита его, исполняя указ, разбежалась по берегу в поисках жертвы. Народ волнуется ожиданием - что-то будет?..  «Вот она! Вот она - Купава!» - кричат совсем рядом со мной, и несколько человек хватают и волокут визжащую, отбивающуюся Люську в реку. (Жертву должно, по преданию, топить). Я буквально оцепенел от неожиданности. Оцепенение длится недолго, но достаточно, чтобы упустить момент. Пока я стоял столбом, время было потеряно, и было поздно что-либо изменить. Но я был молод, влюблён, полон сил и энергии. И я был взбешён. Я готов был к шальному риску. Вмиг лихо, по-молодецки перемахнул я борт ладьи и подступил к божеству. «Ты,» - сказал я: «Идол языческий, держишь в страхе народ честной, обижаешь! Жертвы требуешь! Безвинной крови взалкал, громовержец грёбаный!» - речь моя была бессвязна, полна угроз и оскорблений. Я был вне себя от возмущения, ки-пел злостью и жаждой мести. Слова, соскакивали с языка рань-ше, чем я успевал подумать о том, что нужно сказать. История древней Руси, легенды, сказки - всё перемешалось в моей голо-ве. Я кипел желаньем спасти любимую: «Так вот, знай же, старый пер-рун,» - отчаянно дерзил я могущественному богу: «придёт время и свергнут власть твою на Руси. Христиане уто-пят тебя самого - сбросят с кручи в глубокие воды...». Народ на берегу хохотал, потешаясь надо мной - заступником. Перун и его свита, сиречь, организаторы праздничного спектакля, не ожидавшие вмешательства в сценарий извне, растерялись, за-стыли на месте и, не зная, что предпринять, слушали меня. Го-ворил я неплохо. «Молод;ц! Как звать-величать?» - пытались спасти они честь своего мундира. «Ты откуда такой храбрый?» - строжит меня оскорбленный «Бог». «Илюшенька!» - кричит из воды хохочущая Люська: «Спаси меня!» «Ну, вот,» - хохочет и сам «Перун»: «вот вам и Илья-пророк - смена поколений!» «Слава! Слава!» - изнемогают усилители хоровым многоголось-ем - организаторы уже сориентировались и обыгрывали мой хулиганский дебют в нужном ключе. «Н-ну доки!» - восхи-щаюсь я, уже отрезвев от своего нахальства. Меня хватают под руки, выносят на берег и усаживают к самовару у костра. «Веселись, народ! Да будет солнце на веки веков!» - несётся над толпой, усиленное рупорами, напутствие древнего бога. «СЛАВА! СЛАВА!» - гремят усилители. Мы с Люськой пьем чай в компании «громовержца» и его свиты. Время идет. Солнце клонится к западу. На берегу жгут костры; смельчаки прыгают через огонь; девицы бросают венки в воду – гадают. «А знаешь,» - голос Люськи таинственно вздрагивает: «говорят, если парень с девушкой, держась за руки, перепрыгнут через костер, и руки их не разожмутся...»- она смущённо замолкает, и я понимаю - вот оно! («Не упусти!» - шепчет из тьмы веков дед).  «...то быть им мужем и женой.» - заканчивает тихо Люська. «Пошли,» - тяну я покорную Люську: «испытаем судьбу!» И мы, взявшись за руки, прыгаем! «А-А-а!..» - мы летим над огнем... Оммм...


Пояснения:
баски;ё бо;льнё – красивые очень; бу;ди – если; бу;дице – если по-зволиш; взать-наза;ть – туда-сюда и обратно; дергачём (сраве-ние с бегающей птицей дергачём), пешэдра;лом – ноги в руки и вперёд! – идти пешком; довела;се – (букв) испортилась, (здесь в смысле) потеряла здоровье; др;горядь - в другой раз; заломи;л уша;нку набекре;нь – лихо сдвинул шапку набок; засло;нка – лист железа со кобой(ручкой)посредине, для прикрытия хайла; русской печки; здаля; - издалека; здря – зря, напрасно; изобих;жу  - накормлю, подою…; када;бра – болотная трава, типа осоки, но цветёт не крупными голубыми цветами в три треугольных листика, и цветёт по утрам. В Сбири её называют сон-трава;  козья ножка –свёрнутая из газеты, тонкая папиро-ска в форме курительной трубки; коли –если; к;тишша – ледя-ные горки; коты – (здесь) туфли; на домовни;ценье – на хозяй-стве, за хозяина; намну;сь – наемся; напосты;нёт – надоест; на;шэнску девку  - нашу девку, т.е.  из нашей деревни; не при-стало бы – не надо бы; н;што – неужели; но;не, нонь, ныне – сегодня; оця;ркой – ухаживала за овцами;  овця;рня – помеще-ние для содержания овец; оп;рки – рваная обувь; оска;лит – оголит; ошу;нуло – голова закружилась; павловских платки – платки выработанные на фабриках города Павловска; песте;рь –плетёная из прутьев корзина; перехо;динка с держа;лкой – мост с перилами; плат - платок; поло;гие песни – спокойные, мело-дичные,длинные песни (в отличии частушек-коротушек); «п;лы хлёщуццэ» - по;лы шуб разлетаются от ветра; приста;ла - устала; ра;зи – разве, неужели;
солноворо;т – круговорот солнца; сопа;тка – (руг) нос; стано-ви;ть, ставить, наставлять самовар – греть самовар; старой обабок – старый перещревший гриб; супоста;тки – вредные, враги;  труньё; - старое ветхое тряпьё; хво;щут – хлещут, стега-ют;