Право на защиту

Воронок скакал по грязным улицам Руана, отчаянно тряся головой. Мэтр Николя не обращал внимания на усталую строптивость коня — шпоры впивались в его отощалые бока раз от раза резче и потому больнее. Жар войны, казалось, высушил в его душе всякую жалость — и к людям, и к животным. Но сейчас внутри мэтра поднималось что-то похожее на весеннее половодье — ещё не орошающее замёрзшую землю, но смягчающее её и куда-то спешащее — наверное, прочь от зимней угрюмости к живым чувствам мирной весны.
У дома епископа его встретил пан Леговец, глава пражской гумслужбы с голубевшим на чёрном рукаве дуплета ограничителем в форме буквы М. Конское фырканье заглушило презрительное фырканье наездника. «Мартирист, да ещё и вероотступник, - подумал мэтр Николя. - Подумать только, как возвысилась эта мерзость! В родной эпохе его единственной участью было вылизывать наши сапоги, а он...». Спешившись и привязав Воронка, он поприветствовал Леговеца чопорным и холодным кивком. К епископу они поднялись, не обронив ни слова. Половодье схлынуло с резвостью первого прилива.
Свечи в покоях епископа, лучшие в Руане и его окрестностях, невыносимо чадили. Свет от них, как рассеянный школяр, то и дело соскальзывал со снежно белой, усыпанной маленькими точёными буквами бумаги. Её устало пробегал глазами глава британской гумслужбы Джордж Беланжер — в отличие от Леговеца, статный и крепкий. Скупым движением он расстегнул плащ и положил его на стол. Свет тут же упал на алую его материю, отчего вся тёмная комната окрасилась в багровые тона.
Мэтр Николя скупо поклонился Беланжеру — тот был англичанином на орошённой кровью французской земле, и к тому же, гуманизатором (что хуже, мэтр решить не мог). Однако именно он олицетворял здесь власть — власть верховную, всезнающую, всепрощающую и, возможно, Божью. Думать о ней позволено было всё, что угодно, как и говорить, но не выказать ей почтение значило попрать святыню. Беланжер, покосившись на мэтра Николя, лишь усмехнулся и поправил на груди стальной цветок.
- Французы остаются французами даже на войне — это их, бесспорно, красит. Садитесь, мэтр — епископ скоро подойдёт. Пока можете ознакомиться с предлагаемым статутом и расшифровкой развилок — я привёз их из моей новой эпохи. Если что-то покажется вам неясным, мой друг пан Леговец и я разъясним вам детали.
- Благодарю, я догадался, - ответил мэтр Николя раздражённо. Покровительственный тон Беланжера выводил его из себя. - Как вам понравился Руан, господа гуманизаторы? - добавил он, забыв скрыть ехидство.
- Прелестный город, - отвечал Беланжер по-аристократически спокойно. - Уверен, его ждёт великое будущее.
- И ещё более великое настоящее, когда вы, сутяжники, закончите этот мерзкий суд, - буркнул Леговец. Беланжер бросил на него тревожный взгляд, но ничего не сказал.
- Наш суд освящён именем.., - начал было мэтр Николя, когда в покои вошёл епископ. Мэтр поднялся со стула и отвесил ему гораздо более почтенный поклон, чем гуманизаторам. Епископ, тучный и короткошеий месье Кошон, протянул ему морщинистую руку. Мэтр Николя поцеловал рубин на епископском перстне и выпрямился, получив благословение.
- Да, мой верный брат Николя прав, - растягивал слова месье Кошон, - наш суд освящён именем Господа нашего, потому...
- Потому вы имеете право отнимать у человека не жизнь, а саму возможность жизни? - съязвил Леговец. - Хорошенькая логика, месье Мутон, особенно в военное время!
- Во-первых, - протяжно прокашлялся епископ, - я попрошу именовать меня Кошоном, а во-вторых, - раздражённо посмотрел он на хихикнувшего Леговеца, - не человека, а женщины, притом женщины, преступившей высшие законы и надевшей одежду, не предписанную её полу!
- Ну, если под высшими законами вы понимаете запрет защищаться от убийства и изнасилования на войне, то это какие-то дьявольские законы, а значит, служите вы, месье Му.. простите, Кошон, врагу рода человеческого!
Епископ гадливо скривился и посмотрел главе пражской гумслужбы в глаза.
- Оскорблённому воздастся, - ответил он.
- А оскорбивший скажет правду, - добавил Леговец вызывающе. - Потому что толку от вашего процесса только в удобном истории и людям прецеденте, дающем женщинам равное право защищаться от ужасов войны. Вы сами видели это в развилках — во всех развилках, где принят Акт о праве на защиту, жертв нападений меньше в разы!
- Акт о праве на защиту, - снова закашлял епископ, - придумали вы — гумслужащие, возомнившие себя властителями порядка жизни во всех веках и землях. Тем самым вы совершили величайшую глупость — нам, жителям этих веков и этих земель, лучше знакомы освящённые стариной порядки, охранявшие ещё наших предков. А они, если вы ещё не забыли, пан Леговец, предписывают доброй христианке быть смиренной и скромной в перенесении всех тягот её жизни.
- И целомудренной? - спросил Леговец настолько кротко, что у Беланжера отлегло от сердца.
- Разумеется, - важно надулся епископ. - Ведь это тоже главная доброде...
Леговец выхватил из-за пазухи штифт и прижал его к горлу Кошона. Епископ ошарашенно попятился назад и рухнул навзничь на стол. Лезвие всё ещё холодило епископскую шею, как вдруг гуманизатор отпустил штифт и через секунду перевёл его в боевую позицию. Теперь подбородок Кошона щекотало отточенное стальное остриё.
- Свои заповеди, значит, нарушаем! А потом говорим, что женщины виноваты в соблазнении тех, кто на них покусился. Защищается — достойна смерти и позора, беззащитна — достойна позора, который хуже смерти, так, что ли? Как, о тот, кто достоин судить и выносить приговоры, в отличие от нас, гуманизаторов? - пан Леговец кричал, дыхание его сбивалось, глаза наливались то ли кровью, то ли слезами.
- Ян, стой! - вскрикнул Беланжер и схватил коллегу за плечи, но тот лишь легонько толкнул его локтем.
- Оставь нас, Джордж, - отстранённо пробормотал гуманизатор. - Дай ему ответить. Как Жанне на допросе.
- К Жанне, - скалил жёлтые зубы епископ, - пытки не применялись.
- В силу юного возраста, - хмыкнул пан Леговец. - У вас он изрядный. Отвечайте - защищается — достойна смерти и позора? Беззащитна — достойна позора, который хуже смерти?
- Если смиряется, то нет, - на мгновение с месье Кошона спала бледность.
- Смиряется чему? Объясните. Вы же вечно попрекали меня тем, что в учёбе я не проявлял выдающихся успехов и неясно как стал профессором. При этом вы не забывали о моих близких знакомствах в Оксфорде, но это пустое.
- Смиряться испытаниям, которые посылает ей.., - епископ запнулся.
- Кто посылает? Создатель?
- Ну, да.., - тянул месье Кошон неуверенно.
- Посылает испытания, которые заставляют нарушать его заповеди. Восхитительный ответ, вы слышали, господа? За него, имей я ваши полномочия, месье, я бы проткнул вас штифтом. Очень аккуратно. Не пролив ни капли крови. Но вы наверняка уверены, что в таком состоянии находятся женщины и лишь они?
- Наконец-то мы начали понимать друг друга, пан Леговец, - выдохнул епископ, стараясь не касаться подбородком острия штифта.
- И что это справедливо. Потому ваше право быть защищённым на войне свято, потому что оно монопольно. Или монопольно, потому что свято?
- Я вас не понимаю, - ухмыльнулся месье Кошон. - Если вы имеете в виду, что мужеский род, будучи более достоин и награждён добродетелями, спасён от такой угрозы, то да.
Пан Леговец вздохнул и расстегнул дуплет. За пазухой у него желтело письмо — не на гладкой белой бумаге, не аккуратно набранное, как листки Акта и развилок, а жёлтое и испещрённое чернильными пятнами. Не отпуская штифт, гуманизатор протянул его епископу. 
- Читайте, если знаете язык. Перехвачено в Кале.
Епископ больше не казался спокойным. Руки его дрожали, зубы нервно постукивали, толстые ноги начинали подкашиваться.
- Они... меня... за что.., - бессвязно бормотал он.
- За допуск гуманизаторов к участию в процессе, - пан Леговец опустил наконец штифт. - Как будто они не знали, что гуманизаторы допускаются к любому процессу, от расследования измены королю до порки мальчишки за кражу капусты. Ваши доблестные и благочестивые хозяева поставили вас на место тех самых грешниц. Тех самых женщин. Той самой Жанны.
- Но... это можно как-то.., - продолжал запинаться потрясённый епископ.
- Ну, разумеется! Видимо, Акт о праве на защиту вы читали невнимательно — он гарантирует неприкосновенность судьям в военное время, пусть даже они и ведут процессы, эмм, вызывающие вопросы у гумслужбы. В этом случае вы согласны его подписать?
- Согласен, согласен, - закивал мэтр Николя, как китайский болванчик.
- Я не вас спрашиваю, - пан Леговец сел за стол, развалившись.
- Конечно, - ответил епископ.
- Даже если это нарушает вечные законы и монопольные права?
- Даже и так!
Заскрипели перья, зацокал языком, жалея порванную бумагу, Беланжер. Наконец чернила высохли, а слуга принёс новых свечей. Пан Леговец, щурясь, присмотрелся к подписям на Акте.
- Ну, и кто из нас вероотступник?
***
- Я, конечно, понимаю, что в борьбе все средства хороши, что настало время огня и меча, что.., - тараторил Беланжер.
- И что у меня болит голова от этого раскормленного попугая, - оборвал его Леговец. - Что тебе интересно?
- Откуда письмо? Тем более из Кале. Это же...
- Иржик, всё просто, - пан Леговец щёлкнул пальцами два раза, из-за угла показался не по эпохе одетый кучерявый юноша с хитрыми агасферьими глазами. Гуманизатор вынул из кармана нить изумрудных бус и протянул её юноше.
- Держи, Борек. Спасибо. Большое дело нам помог сделать, многих спасти и защитить.
Борек поцеловал руку Леговецу, поднял шляпу, прощаясь с Беланжером, и исчез в руанской тьме.