Мусорщик

…мой запинающийся, ковыляющий, с подтягиванием ног, сколько их у меня ни есть, шаг всё ещё замедлялся, вплоть до полной остановки. А причиной этого было всего лишь то, что краем глаза я заметил нечто кувыркающееся, переливающееся забытыми мною невыносимо резкими цветами, медленно падающее на землю, как я мог определить в нынешнем состоянии, метрах в десяти-пятнадцати и несколько левее. Я притормозил и, сориентировавшись, опустился на край бетонной плиты, очень своевременно подвернувшейся. Через неожиданно краткое время до меня дошло, где я очутился. По тому, как плита подо мной завибрировала, а спустя несколько секунд донёсся визг очередного стартующего «мусорщика». А его уже ни с чем не спутаешь. Руки бы оторвал и ещё кое-что тому, кто построил ракету с таким паскудным голосом при старте. У меня даже на том свете этот звук будет вызывать дурноту.
Тем временем пёстрый лоскуток, приземлившись, обернулся стройненькой птичкой с загнутым книзу клювом, вполне не маленьким, которым она весьма резво шурудила в реденькой травке. Пока я её рассматривал, он успела найти в траве что-то извивающееся, но внешне похожее на обычную палочку. Со своей добычей она слетала в кущу деревьев, росших справа. Я никак не мог вспомнить название птички. Но после того, как она несколько раз повернулась ко мне бочком, поглядывая чёрным глазком, при этом распуская невероятной красоты хохолок, в моей памяти всплыло слово «удод».
И вот из-за этого удода потянулась в моей памяти цепочка воспоминаний. Я начал вспоминать всё. Или почти всё.
Я сидел лицом к солнышку. Как говорят сведущие люди, солнечные лучи – одна из важнейших радостей жизни. И я сейчас хотел впитать этой радости как можно больше. У меня не хватало сил, чтобы даже просто скинуть куртку. Я сидел, плотно закрыв глаза, потому что они ещё не привыкли ни к чему настоящему, выставив ладони навстречу светилу. Как утверждают учёные, каким-нибудь эскимосам или камчадалам вполне хватает солнечных лучей, если открыты только лицо и кисти рук. Я не камчадал и даже не эскимос, хотя выгляжу, может, и смуглее. У нас в «домике», или в «халупе», как я её обзываю, даже избыток ультрафиолета, потому то и выглядим мы, вернувшись на Землю, какими-то неестественно копчёными, как после солярия. Ничто искусственное нам на пользу не идёт.
Вот такое длительное вступление было мне необходимо, чтобы цепочка, о которой я намекнул, начала разворачиваться.

Вначале тихонько звякнул звоночек. Значит, система слежения моего «корыта» захватила что-то, какую-то бяку, опасно сближающуюся с одним из спутников в секторе, сейчас переданном мне для охраны и обороны. Дело-то житейское, таких событий ежедневно случается не один десяток. Но с самого начала что-то пошло не так, не как всегда. Обратил на себя внимание тон самого сигнала: любая бяка на облучение (а сейчас это был локатор моей системы наведения) отзывается совсем иначе. Всегда я вникал с полуоборота – что там, за бортом. Ведь и у всякой бяки есть свой голос, а такого добра довольно много в ближнем космосе, где я тружусь в нынешнюю смену.  Не могла там быть ни болванка, ни гайка, упущенная в свободное путешествие дыроруким тружеником, ни резинка, ни ошмёток, после нередких катастроф оставшийся от ранее нужной вещи. Всегда отражённый сигнал от болтающегося в свободном вращении предметика был прерывистым, синусоидным, совсем не таким, как сейчас, похожим на бульканье дебила.
Я взглянул на экранчик – там довольно быстро встречным курсом перемещалось нечто с весьма размытыми контурами, в иллюминаторе – примерно в том направлении мотылялась малозначащая пылинка, в прицеле – почти всё пространство занимала чернота со всплывающими чёрными пятнами.
Понял я, почему у меня несколько последних дней чесалось одно приметное место, и я запустил пятерню в волосы, чтобы почесать в затылке и тем самым успокоить начавшую потихоньку съезжать крышу.
Моментально засветился весь экран, а на иллюминатор вроде кто-то накинул очень плотную тенётку.
И это было последним  в моей ясной памяти, ибо в следующую миллисекунду меня выдуло из притёртого кресла и выкинуло прямо мордой в щиток управления…
…Все же крохи моей памяти, начиная со стыковки моей морды с не менее чем сотней элементов приборного щита в виде тумблеров, переключателей, ручек регулировок и прочих неаппетитных и вспоминаемых только архинецензурно точек и вплоть до нынешнего мига, – существуют весьма пунктирно и в основном гипотетически.
Первым пунктом была та секунда, когда я начал ощущать себя и услышал унылое «уду-ду, уду-ду, уду-ду» и так далее. А потом в динамике прохрипело: «Тринадцатый, тринадцатый… как слышишь?.. как слышишь?.. Где ты?», – произнесённое усталым голосом Деда. Я попытался пошевелиться, произнести что-нибудь, но тело и язык отказывались повиноваться, причём язык ощущался в виде колобашки, сухой, жёсткой и вдобавок приклеенной к чему-то твёрдому. Губы шевелились еле-еле. Да и голова казалась намертво приклеенной к чему-то скользкому, вероятно, к стеклу иллюминатора. Дед снова завёл свою шарманку: «Тринадцатый…» Я изо всех сил рванулся. Что-то затрещало. От боли я попытался заорать, но кроме шипения и мычания ничего не смог выдать. Через силу попытался сесть перед иллюминатором. Щедро потекла кровь под куртку. Я выглянул в иллюминатор одним глазом, потому что другой, наглухо залепленный объёмным сгустком крови, не имел возможности сделать то же самое. И ещё не успев осмыслить уведенное до конца, заорал диким голосом (это я так надеялся, но на деле получилось то, что зависело от моих тогдашних возможностей и способностей). Но меня услышали. В динамиках взвыл дурным голосом Дед: «Тринадцатый!!! Где ты?!! Что с тобой?!!» – и тому подобное… и без перерыва… А мне уши забило монотонное и нудное «уду-ду, уду-ду, уду-ду». Это всё после того, как я выглянул в окошко и не увидел там ни моей «кошёлки», в которую складывал космические подарки; ни манипуляторов, посредством которых я совершал эти благородные деяния, – вообще ничего! Вместо всего этого, положенного по штату, перед иллюминатором мотылялось нечто непотребное, на первый мой взгляд похожее на скелет кошмарного чудика, то есть вообще ни на что ранее виденное. Он то ли щупальцами, то ли отростками, то ли ещё чем приклеился к моему «корыту», а всё остальное его тело прямо пред моими глазами совершало, можно предположить, некие осознанные движения. Дальний конец его «позвоночника» изогнулся и приник к иллюминатору, и я ощутил в центре как бы взгляд из тёмного пятна его пришлёпки. Он выдал куплетик обычной в своём репертуаре  песенки «Уду-ду», и я услышал скрип по бронестеклу, и должен был возмутиться.
– Ты шо?!! Дурак?!! Разобьёшься!!! – И ушёл в глухую отключку…
Следующим, вторым моментом возвращения в сознание был краткий миг ощущения того, что с меня срезают заскорузлую одёжину и раскрывают меня, словно раковину. Я инстинктивно хотел стыдливо прикрыться, но кто-то с мягкой, но непререкаемой обязательностью распял и зафиксировал меня накрепко. Затем ещё кто-то осторожненько и аккуратненько занялся обработкой моего лица и головы там где надо, одновременно присобачивая ко мне множество приборов, вкачивая-выкачивая всё что надо. Главное, что при этом мои незримые спасатели переговаривались между собой на родном русском и благозвучном языке. И под впечатлением от всего этого я впервые за много лет уснул вполне спокойно.
Логично предположить, что спокойствие длилось совсем недолго, ибо на управляемом участке спуска с орбиты наша капсула получила удар, пинок от чего-то или кого-то. Из беспорядочного кувыркания, а если прямо сказать, катастрофического падения, нас смог вывести только космонавт-ас, которого Дед выбил на место пилота. И то, что мы промахнулись и вместо парадного подмосковного космопорта, где были приготовлены и цветы, и оркестр, и много такого, о чём заранее трепаться не положено, приземлились на далёкий заволжский уже редко используемый аэродром – великая удача, великое везение. А вот за какие заслуги кому-то везёт и кто его везёт – сия тайна велика есть. Но то, что из числа сегодня приземлившихся таковой был, – в доказательствах не нуждалось.
Итак, разложим образовавшуюся кучку фактов по ранжиру. После того, как меня подтёрли, забинтовали и зафиксировали, начался спуск с орбиты. Произошла нештатная ситуация. Я на несколько секунд пришёл в сознание. А спуск прошёл в управляемом режиме по заранее рассчитанному маршруту на резервный аэродром. Во время приземления никто не пострадал.  Торжественная встреча знаменитого космонавта (мусорщика) состоится завтра в 10 часов на Красной площади. Вот примерно таким макаром, если бы дали мне власть, я бы составил новостное сообщение в Москву и её окрестности.
Это сейчас я слегка ёрничаю, а тогда был в полной отключке, ибо хаотично мотался вместе с посадочной гондолой, наглухо принайтовленный стыковочными устройствами.
А моим спутникам повезло гораздо меньше, я сужу по тому, как вслед за толчком кто-то приземлился на мой голый живот, поскольку площадка сия единственно подходила для этой цели, ноги, голова и всё остальное было забрано в прочную металлическую арматуру. Я громко выдохнул всё, что у меня накопилось, а мой наездник унёсся по своей непредсказуемой траектории. Последнее, что я зафиксировал: букет самых немыслимых матюгов, выплёвываемых нежными и гармоничными голосками.
В сумме это было моё третье пробуждение.
А четвёртое, последнее, началось с того, что я шлёпнулся с лежака, к которому был присобачен. Это космонавт-ас, наш рулевой, наш командир, а на самом деле наш спаситель, отсоединил все крепления, а заодно освободил меня от всего, что считал необязательным. А заодно вколол мне в мягкое место шприц-тюбик. Не знаю, то ли это было лекарство, что вкололи мне девочки ещё когда я валялся на орбите перед спуском, или какое-то другое, но мне отчего-то вдруг надоело валяться – и я встал и сделал первый шаг, не держась ни за что. А он нырнул в рулевую рубку, вытащил лётную куртку и ещё кой-какую необходимую одежонку, облачил меня и помог выбраться наружу. Буркнул:
– Посиди или полежи тут. Я пошёл девочек готовить. Скоро должна помощь подоспеть. – И уже влезая в люк: – Всё обязано быть тип-топ…
Но я, естественно, не стал изображать из себя сидячего пенька (вот таким я был всегда упёртым), а нога за ногу повлёкся к кромке бетонного поля.
Значит, так: сижу я, ножки свесив. То ли в полусне, то ли в полуяви. Балдею.
И тут – внезапно! – «уду-ду, уду-ду»! Подпрыгнул я, подскочил, насколько состояние позволяло. Повертел головой. Сориентировался. Гнусное причитание доносилось из той самой рощицы, куда удод носил червячков, выныривая прямо из-под моих ног. Вспомнилось мне, как сидели мы у лесного озерца, провожая курсантские годы, и точно такая же птичка вспорхнула на сук сосны невдалеке, внимательно рассматривая  расстеленную плащ-палатку со скромной снедью по нашим возможностям и, распрямляя или сжимая хохолок, кажется, вслушивалась в наши возбуждённые голоса. Наш однокорытник, Парень-с-Керженца, как все его звали, объяснил, что эту птичку, глупую и неопрятную, очень не любят в его краю, считая,  что своим криком она пророчит беду.
А мне то что ты пророчишь, удод? А вот фиг тебе! Не дождёшься!
Тем более что позади со свистом приземлилось, вернее, прибетонилось несколько вертолётов, как я упрямо и по-старинному их называю. Конечно, есть там команда медиков со всем необходимым для ремонта меня и моих спутниц, орава глубоко не уважаемых мною папарацци, готовящихся с радостью запечатлеть мою покарябанную образину.
Я не стал оглядываться, отвык от людского мельтешения. Кому надо – сами меня найдут. И действительно, сзади простучали торопливые, но лёгкие шажки, и вот, вспорхнув с бетонки, передо мною предстало воздушное и стройное существо – девушка, которой предстояло оттранспортировать меня после необходимой санобработки пред светлые глаза Деда, с нетерпением ждущего меня за соответственно сервированным столом. Таков уж железобетонный ритуал. Так всегда встречают тех, кто, можно сказать, вернулся не с этого света.
Пока девушка, смешавшись на некоторое время, готовила, а может, и произносила нужную речь, я со всё возрастающим изумлением вглядывался в неё. Да, верно говорят, что Дед лучше всего умеет готовить сюрприз при встрече прибывшего с Землёй. Вместо того, чтобы и здесь наблюдать обрыдлые морды, подобные моей, преследующие на орбите хоть и в немногих, но вполне достаточных, чтобы всё осточертело, отражениях – в стёклышках приборов и в иллюминаторах, в полированных металлических и пластиковых поверхностях, – с обалдением встретить настоящее чудо!
Мы пришли к обоюдному согласию, и она подогнала вертолёт поближе ко мне. После взлёта я попросил оттарабанить меня к лучшему гримировщику, который только в обозримой округе присутствует. После некоторых колебаний она, вспомнив моё порыпанное лицо, всё же согласилась. Пока мы перемещались к ближайшему городу, она непрерывно связывалась с кем-то, как можно понять, со знакомыми, полузнакомыми и совсем не знакомыми людьми. Она упрашивала, уговаривала, давила на совесть, словом, работала на пять.
А я тем временем крутил в мозгу, разрабатывал свой план, сомневаясь и вновь опровергая, понимая необходимость его осуществления. Когда при первом взгляде на моё лицо девочка неожиданно и как-то виновато улыбнулась, я сразу же вспомнил последнюю улыбку той, которая не даёт мне покоя ни днём, ни ночью. И всё-таки эта ситуация обязана разрешиться. Пока не знаю, каким образом. Надо всё честно рассказать моей сопровождающей, а там будь что будет.
Конечно, неудобно перед Дедом, моим командиром. Я верю, что он поймёт меня, несмотря на его суровое подпольное имя. Возраста мы примерно одного, хоть и не ровесники. Я даже несколько старше. Но на волчью тропу жестокого космоса вышли почти одновременно. Даже гробанулись там примерно в одно время. Сначала он был завален в пещере на Марсе. Никто из самых умных шишек даже не представляет, как он уцелел после того, как у него закончилась более чем двойная норма времени, вышли все запасы, особенно кислород. «Та не может быть»,  – утверждали они, почёсывая затылок… И я через некоторое время закончил свои подвиги, поцеловавшись на посадочной площадке Ганимеда с валуном, нежданно-негаданно, а главное, непонятно откуда возникшим там. Он, после того, как его подремонтировали, подкрутили и многократно пронаблюдали, назначили на вакантную в то время должность начальника Мусорной службы. А меня даже хотели турнуть из космических тружеников. Придрались, коновалы грёбаные, к последствиям давней подростковой футбольной травмы. Пришлось даже воздействовать на их сознание и совесть, как товарищу Маресьеву из давних-давних времён. Поддержали меня друзья и Дед, естественно. Специально на этот случай он держал на ходу «гондолу», уже отработавшую свою модификацию, которую дожёвывает сейчас в каком-нибудь тёмном углу «удод», чтоб ему пусто было. Неужели кому нравится подобная трапеза?
Получилось так, как я и предполагал, чего добивался на данном этапе. Естественно, не всегда честными, надо признаться, методами. Девочка, понятно, всё раскусила и, как говорят, «скрипя сердцем», безоговорочно поддержала мой план. Чем больше мы с ней контачили, тем более я убеждался, насколько она чистый, честный и справедливый человек. Вот с таким-то я и в разведку бы пошёл, по нашей древней курсантской присказке. Уже позже мы осознавали, что в разведку попадаешь туда, тогда и с кем прикажут.
Значит, так: перемещаюсь я на позаимствованной вертушке по необходимому мне маршруту, чтобы расставить все точки над «i», тороплюсь. Уже и солнышко двигается на отдых, близится и для меня «время Ч», когда закончится срок неопределённости, подытожится важный этап моего существования вот именно здесь и сейчас.
Я раньше работал на этом маршруте, настраивал автоматику. Если двигаться по пути, указанном курсором до станции, а там развернуться почти в обратном направлении, или, как вариант, вот здесь перескочить на эту вот трассу, то можно срезать около пятидесяти километров. Я покрутил головой, насколько смог, – нигде ни души. Рискнём?  Почти тот же секунд на щитке загорелась красная лампочка под табло, выражающая крайнюю степень недовольства. Гнусно заверещал звонок, вызывающий тошнотворное ощущение. А далее всё будет так, как я и сам, в том числе, настраивал. Справа и слева к пилончикам вертушки присобачатся ракетки, которые мы тогда обозвали «щучками». Через разъём они отключат мою двигательную установку и повлекут под белы ручки прямо в дурдом. Куда же ещё девать человека, нагло нарушающего закон, установленный порядок? Сопровождая оное действие трансляцией лекции по правилам хорошего тона. Вроде как: «При приёме пищи тщательно пережёвывайте её». Но нынешних начальников можно понять.
А ракетки находились всё там же, хищно подрагивая и нацеливаясь на точки стыковки. С железом не поспоришь, тем более когда оно одновременно воздействует с пластмассой, диэлектриком, проводами, несущими ток электронов и прочими нужными для дела фиговинами. Поэтому я вернулся на свою тропу. Ракетки испарились, но наверняка не удалили меня из зоны своего внимания.
Сказать откровенно, я очень боялся итогов предстоящей встречи, трусил, хотя никогда не ожидал от себя подобной слабости. Но, как ни притормаживай, любая дорога, любой путь имеют особенность заканчиваться.
Уже смеркалось, когда я опустился на площадку перед домом, с которым у меня слишком многое связано, от которого, как я надеялся, начнётся решающий поворот моей жизни.
Я только подошёл к двери, как она распахнулась, и передо мной возникла она. Сколько времени стояли мы неподвижно, наукой не зафиксировано. Мне мучительно не хватало воздуха, а мою визави внутренне колотило.
Это выражалось только в быстрой смене её состояния. а я в её глазах вообще не отражался: свету было маловато. Наконец я вымучил: «Здравствуй, это я…» Она села на диванчик, указав место на  рядом с собой.
Тяжко шёл разговор, но всё же… И я заметил, что опали её вздёрнутые поначалу плечики и разжались кулачки. Она успокаивалась. А я начал уплывать. Давала знать о себе в первую очередь нервная перегрузка, до поры до времени задавленная вколотыми в меня медикаментами. И я позорно провалился.
Очнулся я от того, что на площадку перед домом со свистом приземлился вертолёт. Ощутил себя лежащим на диване, а моя правая рука покоилась на голом плечике девушки. Именно из-за этого я почувствовал толчок, вернувший меня в этот мир. Она вздрогнула, когда осторожно открылась входная дверь. Кто-то тихо подошёл к нам, минутку посмотрел и, повернувшись, потихоньку вышел. Засвистал вертолёт, унося таинственного (для меня) незнакомца.
А она, чтобы не потревожить меня, перебралась на стульчик у электронного рояля, с тихим стоном сжавшись там. Она в музыкальном мире весьма приметный профессионал, и ранее для меня охотно и часто играла. Слава богу, я вечером не попросил исполнить что-нибудь из того, заветного. Сейчас не тот случай.
Раздался ещё один стон, но теперь с тяжёлым надрывным выдохом. А потом плач с открытым ртом (а вы пробовали плакать с открытым ртом?), чтобы не потревожить меня.
Все, кому я знаком, вполне представляют, что я , встречаясь с женским плечом, становлюсь мягко говоря не вполне адекватным. А в другое время?..
Вот почему я выбежал на вертолётную площадку. Сзади прозвучал ничем не сдерживаемый то ли крик, то ли вопль. А следом ударила такая вспышка цветомузыкального рояля, когда со всех сил колотят по клавишам кулаком. До мелодии ли тут, когда на тебя воздействуют таким образом?
Когда самый дорогой мой человек корёжится в припадке из-за того, что мы вместе попытались пойти против своего предназначения в этом мире, то в душе не остаётся ни груза боли, ни убитой совести, ни ужаса, который я таскал здесь. И хорошо, что там ничего не осталось, ведь каждый должен ответить за то, что сам совершил. Дальше я, честное слово, почти ничего не помню. Двигался, как говорят, словно на автопилоте. Вспоминается только то, как приводнился в дикой бухте, со всех сторон, кроме узкого прохода, куда из океана проникали покачивающие меня волны, окружённой покрытыми даже и в это летнее время снегом горами.
Я покачивался. И ждал чего-то. Наконец снизу торкнулся кто-то огромный и жуткий. «Ну вот, – подумал я, – и законная плата возмездие». А потом этот кто-то, прицепившись, попытался вгрызться в кабину сбоку. Когда ничего не получилось, он с презрением, как я предположил, удалился. Дожили! Даже гаду морскому я неинтересен.
Всё же к восьми часам по московскому времени я был на площадке у дедовой конторы.
На ближней скамейке ко входу в контору кто-то сидел. Конечно, это была она. Я присел рядом. Было такое чувство, когда вы едете в автобусе вместе со своим дошкольником, а он, обняв вашу руку, прижавшись к вам, прошепчет: «Как я счастлив, ты со мной!» – точно так же сделала и она, и, уставившись в мои глаза, добавила: «Я всегда буду там, где будешь ты».