Заберите меня домой 13. Сестрёнка Анджелы Девис

 Наступили весенние каникулы. По вторникам в группе стали проводить политчасы. Нам читали о разных событиях в мире, а мы пересказывали политинформатору Гале Андреевой о том, что узнали.
Сегодня главная новость об Анджеле Дэвис, американской правозащитнице, борцу за права заключённых. Её показывали по нашему телевизору, её фотографии были во всех газетах, о ней говорили в школе и у нас, в детском доме. Мне было скучно сидеть на политчасах, надоедало слушать одно и то же. Поняв, что я не проявляю к судьбе американской защитницы никакого участия, политинформатор оставила меня в группе с газетой и сказала:
— Через два часа приду, чтобы все выучила.
Что делать? Я ничего не понимаю: зачем бедная девушка бастует, когда её бросают в тюрьму?! Я на её месте в игры бы играла.
В это время в комнату зашёл Витька Синикеев, взял газету и, пытаясь помочь мне выучить текст, стал внимательно разглядывать фотографию.
— Тома, ты только посмотри! Это же твоя копия.
Он приставил газету к моему уху:
— Девчонки, смотрите!
Подошли Зоя Дубинина и Нина Виноградова.
— Слушай, один в один. Может, это твоя сестра или мама? — подтвердили они Витькино предположение.
К тому времени я совсем не помнила родных. Никто ко мне не приходил в детский дом.
— Да не-ет... — сказала я.
— Что нет?! Ты погляди, это же твоя сестра, — не унимался Синикеев.
Я вспомнила свою сестру и мысленно вообразила ее девушкой из газеты.
— Да нет, не сходится, — поубавила я радость. — Мою сестру зовут Ася, и она чуть старше меня!
Фотография в газете была черно-белой, и не сразу можно было понять, что девушка темнокожая, а я белая. И глаза у меня то ли голубые, то ли зелёные — это зависело от освещения и цвета платья.
Единственное, только причёску надо было поправить. Нина нашла расчёску и сделала на моих волнистых волосах начёс.
— Уже похоже, — сказала она одобрительно.
Увидев новую причёску, все в один голос стали уверять меня в сходстве с американкой. Последние сомнения рассеялись.
— Вот это да! Вылитая Анджела Дэвис. И губы толстые, и нос как у Анджелы. Смотри, и щербинка на зубах как у тебя. Смотри, — Витька и сам не ожидал такого сходства.
— Тебя в детстве наверняка потеряли, потому и фамилию другую дали, — возбуждённо говорил он, забыв, зачем пришёл.
— Получается, будто меня из корзины какой выронили, -- возмутилась я.
— Ну все, я побежал всем новость сообщать. Пусть знают, кто с нами живёт, — не замечая мои возмущения и потирая вспотевшие руки, Витька умчался.
Я важно сидела у окна и с интересом ждала, что будет дальше.
Вспомнила, как год назад уговаривала подруг написать письмо Юрию Гагарину, о том, что дети знаменитых космонавтов на самом деле живут здесь, в нашем детдоме! Правда, писала письмо своим подружкам с тем уговором, что буду всем считаться сводной сестрой. Вот текст того письма.
«Здравствуйте, Юрий Гагарин!
Пишет вам письмо Умбетова Тома, сводная сестра детей космонавтов: Риты Титовой, Ольги Ковалёвой и Наташи Елисеевой. Мы живём в детском доме № 6. Мы уже октябрята, учимся во втором классе.
Мы очень гордимся нашими папами-однофамильцами, и тоже хотим вместе с ними куда-нибудь отсюда улететь. Если нужно, вы можете посылать нас на освоение космоса и даже на Луну. Только помогите и другим нашим ребятам найти своих мам и пап.
С/п дети космонавтов из детского дома № 6».
Но идея с космосом почему-то никому не понравилась. Мои подруги лететь на Луну отказались. Письмо пришлось припрятать до удобного случая. Теперь же я была, не какая-нибудь там сводная сестра, а самая настоящая сестрёнка! Вот повезло! Синикеев, словно глашатай, пронёсся по группам, и новость о том, что я сестрёнка политической заключённой, всколыхнула детский дом.
Витька вихрем ворвался в комнату и, ещё не отдышавшись, предупредил:
— Сейчас наши придут, будут на тебя смотреть. Не стесняйся, смело говори кто ты, пусть все правду знают. А я-то думаю, почему наша Томка вечно за свои права со всеми подряд борется. Оказывается, вот почему. Поэтому и получаешь больше всех, разница лишь в том, что она в тюрьме сидит, а ты по углам стоишь, — подытожил Синикеев и опять убежал куда-то.
За ним стали приходить старшеклассники, и даже наши малыши скептически сравнивали меня с фотографией.
Вообразив себя сестрёнкой американки, я выпячивала губы, приподнимала подборок точно как на фото в газете и сильно важничала.
Все видели моё сходство со снимком и сразу соглашались, что я младшая сестрёнка, а может быть, и дочка Анджелы Дэвис.
— Вот только нос у неё больше, а у тебя кнопочка, — произнёс кто-то вежливо.
— Какая кнопочка, посмотри на её ноздри, — горячо парировал Синикеев, — один в один! Как у птицы Феникс! И такого носа, как у нашей Томки, ни у кого в детском доме нет!
То, что мой нос был не как у всех людей, я слышала впервые. Если бы не история с Дэвис, я бы поддала Витьке за это дурацкое сравнение. Но не сегодня. Не до того было. В своём воображении я была уже далеко, плыла на белом пароходе и ела, как их там, желтые бананы.
Наши девчонки и мальчишки с недоверием и чуть ли не под лупой сверяли моё лицо и лицо девушки в газете.
— Вот повезло, теперь Тому в Америку заберут, — с завистью говорили подруги.
Подошёл Генка Параитиди и тихо спросил:
— А если тебя признают сестрёнкой, ты кого заберёшь к себе?
Витька, перебивая, важно ему ответил:
— Сначала пусть признают, а потом уже будем думать, кого мы возьмём с собой. И потом, — добавил он деловито, — чтобы ехать в Америку, надо уметь гутарить по-ихнему. Если нам поможете, то мы и вас возьмём к себе жить. Тома, сами знаете, добрая, правда? –польстил Витька, ожидая моего подтверждения.
Я кивнула. Услышать от Витьки похвалу — да скорее снег летом пойдёт. Остряк и вредина, он имел прозвище «три копейки». На каждое слово у него был ответ. Никогда не промолчит, вставит свои три копейки или съязвит так, что никому мало не покажется. Видимо, и Витьке идея с Америкой пришлась по нраву.
Подошла Галя Шмык и попросила:
— Том, я тоже хочу уехать с тобой. Возьмёшь? У меня никого нет и искать никто не будет.
Я была не против взять к себе хоть весь детский дом и сказала:
— Всех возьму, кто поможет рассказать Анджеле Дэвис, что её сестрёнка живёт здесь. А пока составьте список желающих.
Пришла вожатая. Я бойко рассказала все политические новости, а взамен выпросила газету. Удивлённая переменой настроения, она с радостью протянула газету, и мы пошли к Марии Ивановне. Когда я приставила к своему лицу фотографию, моя подружка Алмуша спросила:
— Мария Ивановна, смотрите, наша Тома вылитая Дэвис.
Ничего не поняв, Мария Ивановна глянула на меня, посмотрела на девушку из газеты.
— Ну! Нос и губы вроде похожи.
Нина и Зоя заговорили наперебой:
— А вы не думаете, что Тома — сестрёнка Дэвис?
Воспитательница сняла очки, внимательно посмотрела на фотографию и зачем-то спросила:
— Фамилия твоя, какая?
— Вы что, Мария Ивановна, забыли мою фамилию? — удивилась я.
— В газете, Дэвис написано, — вернула на землю воспитательница.
Но видя моё разочарование, она ещё раз посмотрела на фотографию.
— Неужели ты не видишь, что эта девушка чернокожая, да и нос её гораздо больше твоего.
Синикеев пропустил слова воспитателя мимо ушей, ему, как и мне, как и всем нам, очень хотелось уехать в Америку. Что не чернокожая, ещё ни о чём не говорит. Вон Генка чернокожий, и что с того, он же не похож на нашу правозащитницу.
— Мария Ивановна, а как мы Анджеле Дэвис можем сообщить о том, что её сестренка находится здесь? — пропищала Галя, желая мне хоть чем- то помочь.
Она редко говорила, вела себя лишний раз осмотрительно и старалась ни в какие передряги особенно со мною, не попадать. Голосок у Гали был тонкий и писклявый, и поэтому к подруге мы относились очень трогательно. Ведь чтобы услышать, что говорит Галя, надо было разом замолчать всей группе.
Удивлённая не меньше нашего тем, что Галя вдруг заговорила, Мария Ивановна ответила:
— Если бы это было так, Людмила Алексеевна давно бы позвонила, куда надо. А пока ничего не придумывайте, идите и занимайтесь своими делами.
Мы наивно подумали, что «куда надо» — это и есть Америка, и процесс по подготовке меня в поездку в Америку, был запущен. Стали соображать, как осуществить наш план. Все сгорали от нетерпения уехать.
Кто-то посоветовал намазать мне лицо сажей, и мы побежали в кочегарку. Было прохладно. Все одеты по-весеннему, на мне были чулки и платье, поэтому сажей измазали лишь лицо и руки.
— А где Тома в Америке брать сажу будет? — поинтересовалась Зоя.
— Да не волнуйся, Том, — ответил всезнающий Витька. — Там такая жара, пока доедешь, будешь, как головёшка. Они же там черные, и ты станешь такой же.
Загар ко мне совсем не приставал. Кожа лишь краснела на солнце и с первыми дождями опять становилась белой.
«Да ладно, может, Витька и прав, — успокаивала я себя. — Загореть я всегда успею».
Опять вспомнили про нос, и Генка, поймав в цветнике пчелу, прижал насекомое к моему носу. Пчела воткнула жало, и мой нос стал медленно разбухать, как пузырь у африканской лягушки. Слёзы текли по лицу, но я терпела. Кто-то участливо подсказал, что за шкафом в группе стоит темно-коричневая краска.
— Надо бы чуть подкрасить Тому, тогда Людмила Алексеевна враз поверит, что вы родственники.
Но вымазаться в саже и быть перекрашенной — разные вещи. Моя уверенность поехать в Америку стала быстро исчезать, я решила осторожно перевести стрелки на Генку.
— Давайте лучше Параитиди перекрасим, он все равно чернокожий, ему сразу поверят, что он брат американки.
— Ты чего, — хором заорали на меня товарищи, — кто ему поверит?!
Он со своим носом, скорее, похож на крокодила.
И ребята с еще большим усердием принялись меня перекрашивать.
— Тома, ну ради нас, потерпи, пожалуйста, — упрашивали ребята.
— Главное, чтобы Людмила Алексеевна убедилась, что ты похожа на свою сестру. Если она поверит, то сразу позвонит куда надо, — уговаривал меня Синикеев.
Я понимала, сегодня был шанс обрести новую семью. Мои одногруппники хотели уехать куда угодно, лишь бы жить дома. Устаешь подчиняться командам — есть, вставать и ложиться в одно и то же время. Ребенок хочет иметь свободу, хочет самостоятельности, хочет иметь личное пространство, в котором не будет ни воспитателей, ни учителей. Это будет мир, где тебя будут любить.
Я, например, любила сочинять. И где была правда, а где ложь, порой сама часто путалась, поэтому записывала свои сочинения. В эти сокровенные минуты любые фантазии оживали на маленьком листке бумаги.
Опусы читали перед сном подруги, падая от смеха с кроватей. Детдомовские любят смеяться над собой. Америка! Если честно признаться, мне одной было бы скучно без ребят. Они поверили в нашу историю, и никто не хотел даже в мыслях допустить, что эта затея неосуществима.
Ведь я, как две капли воды, была похожа на Анджелу Дэвис.
Дело оставалось за малым — выучить иностранный язык. Моя будущая родня на всех парах бегала по детскому дому, выспрашивая тех, кто знал американские слова, но в нашей школе преподавали только немецкий.
Да чёрт с ним! Решив, что язык всегда успеем выучить, мы целой делегацией двинулись к заведующей. Там находился заветный телефон. Нос и губы мои распухли, притронуться к ним было невозможно.
Перепачканная сажей и краской, я была похожа на чертёнка. Но этого никто не замечал, Америка была уже совсем близко, почти за забором.
— Ну копия Анджелы Дэвис! —  уверяли меня ребята, поднимая мой дух, боясь, что я передумаю идти к Людмиле Алексеевне.
Подружки, представляющие меня лазающей по пальмам, прощались со мной.
— Том, ты к нам приедешь? А писать письма будешь?
— Да буду! — клялась я.
— Не забывай нас, Том.
— Как я могу… Мне без вас будет скучно.
Мы постучали в дверь заведующей.
— Войдите, — послышался знакомый голос.
Вошли самые отважные. В кабинете стоял длинный красного дерева стол со стульями, шкаф тоже был красного дерева, а прямо посередине стены висел портрет Л. И. Брежнева. Мы выучили это на политзанятиях. Правда, я все равно путала имена наших вождей и говорила не Леонид Ильич, а Владимир Ильич Брежнев, за что мне и тут доставалось. На столе лежали стопки газет и журналов, тяжёлая, зелёного стекла чернильница и такой же тяжёлый чёрный телефонный аппарат.
Увидев перемазанных детей, Людмила Алексеевна недовольно спросила:
— Средняя группа, что случилось? Почему все в краске? Где ваш воспитатель?
Заметив меня, она подняла брови:
— Кто это у нас?
Наступила тишина. Все словно языки проглотили и стали выходить из кабинета по одному.
Наконец Генка, набравшись храбрости, первым подал голос:
— Э-это сестрёнка Анджелы Дэвис.
— Кто?! — переспросила Людмила Алексеевна, поднимаясь с кресла.
— Вы последнюю газету видели, Людмила Алексеевна? — наконец пришла в себя родня.
Поддерживая своих товарищей, я с трудом открыла рот:
— Их бин Анджела Дэвис!
Губы от укуса пчелы едва шевелились. Но я очень старалась, и было понятно, что я имела в виду.
–Так! Вы откуда притащили эту девочку? Цыганка, что ли? — уже удивлённо переспросила заведующая. — Детям с улицы к нам нельзя приходить, — сказала она, обращаясь ко мне с подчёркнутой вежливостью.
— Это не цыганка, — уже смелее поправил Синикеев. — Вы что, не узнаете? Это же сестрёнка, как её, А-Анджелы, — напомнил он ей.
— Какой ещё Анджелы?
— Той, которую по телевизору все время показывают. Вон она у вас тоже на столе лежит.
— Кто лежит? — не поняла Людмила Алексеевна.
Увидев фото своей сестры, я и вовсе успокоилась и, усевшись на стул, эффектно закинула ногу на ногу. Все факты причастности к моей знаменитой родственнице были налицо. Я уверенными движениями взяла со стола газету и, изображая иностранку, важно сказала:
— Хэлоу, Людмила Алеексеевна!
И, выдерживая паузу как истинная американка, спросила:
— Ду ист пикинглиш? — Звучало нагловато, зато какой убедительный акцент! Обычно так говорят в фильмах по телевизору. Я выразительно посмотрела на Генку.
Сообразив, что надо переводить, обалдевший Параитиди кое-как промямлил:
— Здравствуйте, Людмила Алексеевна. Вы говорите по-английски?
Я продолжала шлёпать распухшими губами:
— Майн ист сестрёнка Эндшелы Дейвис.
— Я сестрёнка Анджелы Девис, — уже бодрее переводил он.
— Вам нужно позвонить моей сестре и сказать, что я нахожусь здесь, в вашем детском доме, — диктовала ей я, ставя неправильное ударение в словах. Весь запас моих иностранных слов был исчерпан, и других слов я больше не знала.
Как я сейчас жалела, что Рая Дубовицкая из младшей группы.
Эта девочка умело коверкала речь, воображая, что знает любые языки. И мы на полном серьезе верили что она знает все языки. У неё получалось очень похоже. Но когда у Раи спрашивали, какой это язык, она, кривляясь, капризно отвечала:
— А вот не скажу.
Генка стал переводить, но его перебили.
— Переводить не надо. Умбетова, это ты, что ли? Ну и авантюристка, же ты. Надо же такой спектакль здесь разыграть! Ещё немного и чуть не поверила, — Людмила Алексеевна говорила с явной издёвкой.
Синикеев не сдавался.
— Людмила Алексеевна, пожалуйста, позвоните Анджеле Дэвис.
Скажите, что её ждёт сестрёнка. Пусть она приедет и нас заберёт.
У меня сильно чесался нос, и я изо всех сил тёрла его, измазав теперь краской лицо.
— Да, сейчас я позвоню, — сказала она и, набрав номер, пригласила нашу воспитательницу. Пришла Мария Ивановна.
— Вот полюбуйтесь на своих. На кого они похожи! Весь кабинет краской перепачкали! А ваша Умбетова, самая скромная! Детский дом ей не нужен, Америку сразу подавай!
Воспитательница, красная от нагоняя начальства, строго скомандовала:
— А ну марш в баню.
Расстроенные ребята вышли из кабинета. Я заплакала. Было обидно и страшно жаль товарищей.
Галя с Генкой участливо поддержали:
— Том, не плачь, не надо.
— Ну как, как?! — горько всхлипывала я. — Мне же хотелось, чтобы мы вместе уехали и жили одной семьёй.
— Том, да ну её, эту Америку, нам и здесь вместе неплохо, правда ведь? Нина, Зоя, Майя, не молчите, Тома же для нас старалась, — шумел Генка.
Подружки окружили меня и стали успокаивать.
Вдруг за спиной раздался хохот.
— Смотрите, смотрите, — это Синикеев заливался , тыча в нас пальцем.
Забыв о своей неудаче, мы рассматривали друг друга. Чумазые, перепачканные краской, все были похожи на маленьких индейцев. Какие же все смешные! Прямо чертики. Увидев себя, мы смеялись до слез. Мои ребята. Как я их любила! Даже представить было трудно, что бы я делала без них в этой Америке. А эта девушка из газеты, совсем не похожа на Асю. Свою сестру в последний раз я видела, когда была совсем малышкой. Время почти стёрло её черты из памяти. Но сколько бы, не прошло лет, мне все равно никто не мог заменить Асю. Она и сейчас была мне дорога. Уже через полчаса, забыв о своей неудаче, я со своей неугомонной натурой и с невообразимыми фантазиями находила на свою бедовую головушку, новые приключения