Струны понимания. Глава 28

1. В 1512 г когда Макиавелли, вынужденный покинуть Флоренцию после возвращения к власти Медичи, занимался сочинением своей книги Государь, молодой адвокат Франческо Гвиччардини (ему тогда было 29 лет, 1483 г.р. ) получил ответственное назначение на пост посла Флорентийской республики при дворе короля Испании Фердинанда Арагонского.

2. Наряду со своим другом Макиавелли Гвиччардини, происходивший из флорентийского патрицианского рода, был ведущим итальянским историком и политическим мыслителем 16 века. Но Макиавелли интерпретировал политическую реальность прежде всего как продукт действий субьекта власти (верхнее центральное контекстное поле F), в избытке наделенного доблестью ( верхнее правое контекстное поле жизненных форм B), которая позволяла ему успешно справиться (распорядительная линия FD) с изменчивой и своенравной мирской судьбой/удачей (фортуной) в нижнем левом контекстном поле мира/рынка D.

3. Макиавелли здесь понимает доблесть, как политическое искусство, позволяющее успешно приобрести и удержать власть и определяющее/меняющее характер политики в соответствии с этой главной задачей. Власть из средства здесь превращается в самоцель, нравственные нормы в той мере в какой они сохраняют самостоятельное значение оказываются препятствием на пути к достижению этой цели, а репутация выступает в зависимости от обстоятельств в качестве привлекательной или устрашающей, но всегда эффективной упаковки, направляющей общественное мнение в нужную сторону. Внутри контекстограммы этому типу политической идентичности соотвеtствует описанная выше парадигма параномики (букв. "Противозаконного", поскольку греческий предлог para может иметь значение “против”) BFD .

4. В прошлой главе я указывал, что односторонняя тематизация формативной диагонали BD в ущерб нормативной диагонали АС являлась главной проблемой макиавеллизма, так как создавалось впечатление, что ради власти Макиавелли, несмотря на его гражданский патриотизм и любовь к родине (в одном из последних писем в 1527 г. т.е. в период дружбы с Гвиччардини, он признавался, что любит “родину больше чем мою душу”), готов оправдать любое злодеяние. И хотя практическая политика его времени была полна насилия и обмана, мало кто готов был открыто подписаться под теорией, которая провозглашала такое положение вещей вечным и незыблемым правилом политической жизни. И здесь Гвиччардини, для которого Макиавелли был одновременно и вдохновляющим примером и предметом критики, внес в его идеи целый ряд поправок.

5. Гвиччардини покинул Флоренцию и сделал карьеру при папском дворе в Риме, но его критическое отношение к современному ему духовенству мало чем отличалось от размышлений Макиавелли на ту же тему:

"Не знаю, кому больше, чем мне, противны честолюбие, жадность и изнеженная жизнь духовенства, как потому, что пороки эти отвратительны сами по себе, так и потому, что каждый из них в отдельности и все они вместе мало подходят к людям, жизнь которых, по словам их, отдана Богу, и, наконец, потому, что все эти пороки до такой степени противоположны, что совмещаться они могут разве лишь в очень странном человеке. Тем не менее, высокое положение, которое я занимал при нескольких папах, заставило меня любить их величие ради моего собственного интереса; не будь этого, я любил бы Мартина Лютера как самого себя, не для того, чтобы избавиться от правил христианской религии, как она обычно толкуется и понимается, а ради того, чтобы видеть, как скрутят эту шайку злодеев, т. е. как им придется или очиститься от пороков, или остаться без власти." (Заметки 28, ок. 1530/1532).

6. Характерно здесь откровенное выделение собственного интереса и положения, как ведущего мотива поступков личности и ее привязанностей: в отличие от Макиавелли точка зрения Гвиччардини определяется не властной (эпиномной/эгономной CFD или паромной BFD о ней см. прошлую главу), а катаномной CFD субьектностью. Иными словами его исходная позиция: правое нижнее экзистенциальное контекстное автономного личного "я" С и его упоминание Лютера (с его приоритетом личной совести и знаменитым "здесь я стою") конечно не случайно.

7. Для катаномной субьектности характерно противоречие между двумя образующими катаномику CFA линиями: диссоциативной диагональю CF карьеры/успеха (связывающей контекстное поле С с верхним центральным контекстным полем субъекта власти F)и нормативной диагональю СА, связывающей С с верхним левым контекстным полем общих принципов истины и справедливости. Гвиччардини, стремясь защитить и оправдать катаномику, как свою собственную основную парадигму идентичности, такое противоречие отрицает. Наоборот он критически отзывается о князьях, в русле протономной GFD , параномной BFD и хреономной ВЕН парадигм идентичности (т.е. тех парадигм, которые являются основными для Макиавелли, как теоретика княжеской власти см. главы 26 и 27) жертвующих принципами нравственности:

"Нельзя осуждать честолюбие и порицать честолюбца, который жаждет достичь славы путями честными и достойными; напротив, все честолюбивы, кто творит дела великие и славные. У кого нет этого желания, тот человек духа холодного и склонен больше к праздности, чем к деятельности. Гадко то честолюбие, единственная цель которого – собственное величие, как обычно бывает у князей: создав себе этот кумир, они, ради приближения к цели, легко разделываются с совестью, честью, человечностью и всем прочим." (Заметки 32)

8. Таким образом мы видим, как Гвиччардини начинает в принципе реабилитацию отброшенной Макиавелли нормативной ориентации личности вдоль диагонали СА. Однако для такой реабилитации ему не хватает собственной продуманной теоретической позиции. Такая теоретическая позиция начинала во второй половине 16 века разрабатываться внутри неостоицизма, который мы рассмотрим в следующей главе.