За что?

Преподаватель математики Витебского политехникума Семен Васильевич Церковский пружинящей походкой возвращался с работы домой в благодушном настроении, насвистывая тихонько кавалерийский марш и мысленно строя планы на предстоящие Октябрьские праздники.

- Схожу седьмого с утра на демонстрацию, пройду в колонне с учащимися и преподавателями. Вечером сходим с Ниной к кому-нибудь из друзей, посидим, поговорим, попразднуем, а восьмого с утра пойду на реку, порыбачу, - предполагал сорокалетний мужчина, однако, как говорят: «Жизнь – это то, что с вами случается, как раз тогда, когда у вас совсем другие планы.»

Семен Васильевич в Витебске был фигурой заметной: не так уж и много было в те времена людей с высшим образованием в этом областном городе. Высокий, стройный, изящный, умеющий одеваться и носить одежду. Душа общества: веселый, с немного шипящим смехом, любитель попеть и потанцевать, прекрасный рассказчик и немного актер. Часто смешил компанию тем, что изображал в сценке подвыпившего местечкового еврейчика, засунув большие пальцы рук в проймы жилетки и выписывая кренделя ногами. Имея от рождения музыкальный слух, хорошо пел и играл на фортепиано.

Тонко чувствовал природу – сродни Паустовскому, страстный рыбак, но не охотился, хотя в лесу ориентировался прекрасно. Хорошо играл в шахматы и даже в гостях много времени уделял этой игре, вместо того, чтобы пить водку. Благодаря перечисленным качествам легко сходился с людьми, имел множество друзей, относившихся к нему с любовью и уважением. Не любил политику и не интересовался ею, избегал разговоров о ней в компаниях.

В семье был непрактичным, не любил работу по хозяйству и нередко восставал против абсолютно правильного, но слишком настойчивого привлечения к хозяйственным делам женою Ниной, зато подолгу и с удовольствием занимался детьми, играл с ними. Шестнадцатилетнюю дочь Ларису очень любил и баловал, но мог и повоспитывать и когда сердился на нее называл «Ларисса!» Именно так – с двумя «с».

Выпускник Петроградского пединститута, к учительской работе он относился очень ответственно, регулярно готовился к урокам и даже написал в соавторстве с другом учебник математики на белорусском языке.

В тот вечер, поужинав и расспросив дочку и проживающую у них племянницу Нюру об их школьных успехах, глава семьи собрался укладываться спать, но душу не покидало возникшее в последние месяцы, когда стали по всему городу «хватать» людей, беспокойство. По вечерам оно ощущалось особенно сильно.

- Неужели столько врагов вокруг? Никогда бы не подумал, что знакомые мне люди «враги народа», - задавался он вопросом, вспоминая недавно арестованных. – Но я же до мозга костей советский человек, ничего незаконного никогда не совершал. Меня это не коснется, - старался успокоить себя и на тревожные вопросы жены: «Как уберечься? А может быть уехать в деревню? Но на что тогда жить?» отвечал. – Успокойся Нина, все будет хорошо, - хотя сам в этом не был уверен.

После полуночи загрохотали в дверь тяжелые удары.

- Неужели это за мной, - оборвалось сердце и глянув на растерянное, полное страха лицо жены, Семен Васильевич пошел открывать.

В квартиру ввалились пять человек: два милиционера в форме, понятые и еще кто-то в штатском. Уточнив личность главы семьи, приказали всем сесть и оставаться на местах. Стали производить обыск, но как-то несерьезно – для соблюдения «законности». Перенюхали все бутылочки в аптечке. Аккуратно перетрясли и пересмотрели книги домашней библиотеки. Забрали книгу по истории Отечественной войны 1812 года, по которой Лариса готовила доклад в школе и где были портреты всех героев – генералов с эполетами: «А вот тут у вас царские генералы». Девочки – школьницы Лариса и Нюра позволили себе громко негодовать, глядя на это. Семен Васильевич сидел опустив голову подавленный и молчал. Потом ему скомандовали одеваться и он, обняв родных и попрощавшись, вышел из квартиры, сопровождаемый милиционерами.

- Я провожу тебя, Сеня, - сказала жена, набрасывая пальто и выходя вслед за ними.

«Воронка» во дворе не было – видимо не хватало транспорта у репрессивных органов и в тюрьму они пошли пешком: два милиционера по сторонам арестованного и человек в штатском сзади. За ними, отставая на шаг, быстро, иногда подбегая, шла Нина. Все молчали.  У ворот тюрьмы Семен Васильевич обернулся и сказал.

- Я вернусь, Нина! Я ни в чем не виноват! – на что она ответила. – Я буду ждать тебя, Сеня!

У стен тюрьмы в эту ночь было многолюдно. Потолкавшись среди несчастных жен и детей арестованных в надежде на чудо, что арест мужа – досадное недоразумение и его выпустят, Нина под утро в слезах пошла домой. Чуда не произошло и надо было продолжать жить и идти на работу в школу.

В тюрьме Семена Васильевича затолкнули в переполненную потерянными, озабоченными своей судьбой людьми камеру, где можно было только стоять или присесть на корточки. Стояла духота и странная тишина. Шокированные случившимся с ними, арестованные не разговаривали. Погрузившись в свои мысли каждый задавал себе один и тот же вопрос: «За что?» Многие лица сокамерников были наглядно знакомы Семену Васильевичу. Среди них были преподаватели Витебских учебных заведений, с которыми он встречался на педагогических конференциях и другие представители интеллигенции города. Людей по одному вызывали и обратно в камеру они уже не возвращались. Наступил черед Семена Васильевича.

В кабинете человек в мундире НКВД, уточнив паспортные данные педагога сказал.

- Нам достоверно известно, что вы являетесь членом контрреволюционной организации. Назовите своих сообщников и какую антисоветскую деятельность вы вели?

Огорошенный этой информацией, учитель онемел на пару секунд, но взяв себя в руки ответил.

- Это абсурд. Я советский человек, ни в какой организации не состою и ничего незаконного не совершал.

- Я и не рассчитывал, что вы сразу сознаетесь. Что ж, даю вам время подумать. Встретимся завтра, - сказал следователь.

Он считал, что у каждого гражданина есть грешки за душой и если его хорошенько прижать, он вспомнит все и сам расскажет о себе, иногда даже то, чего не совершал.

Семена Васильевича отвели в узкую, похожую на келью, камеру без окон и нар, освещавшуюся тусклой, забранной в решетку, лампочкой под потолком. Втолкнув учителя в камеру, конвоир сказал.

- Сидеть, лежать, спать запрещено! За нарушение будете наказаны.

В первое время Семену Васильевичу было не до сна. Его мучил вопрос: «За что? За что я попал сюда?». Он стал вспоминать свою жизнь, придирчиво перебирая период за периодом в поисках эпизода, который мог послужить поводом для его ареста.

- С учащимися техникума никаких бесед на политические темы я не водил. Математика не тот предмет, где можно говорить на отвлеченные темы во время урока.

С сотрудниками тоже таких разговоров он не припомнил. На собраниях отмалчивался, стараясь не выделяться. Анекдотов он знал много и мастерски их рассказывал, но политических избегал и, даже если кто-то в компании рассказывал такой, никогда не смеялся, пропуская мимо ушей. Мог только шепотом пересказать жене наедине особенно понравившийся.

- Может быть донос? – подумал он, перебирая в памяти знакомых. С коллегами и друзьями он был в хороших ровных отношениях и считал, что врагов у него нет. Вспомнилась сотрудница, с которой когда-то был конфликт и отношения не сложились. – Может она написала какую-нибудь напраслину? А может быть вспомнили, что во время Первой мировой войны я закончил ускоренные курсы прапорщиков – на фронте были большие потери? Но повоевать не довелось – грянула революция.

Так он и мерил шагами камеру, перелистывая в памяти дневник своей жизни и не находя ответа на вопрос: «За что?». Той ночью он не спал ни минуты.

На следующем допросе все повторилось: на заданные следователем вопросы Семен Васильевич ответил.

- Я долго думал, вспомнил всю свою жизнь, но мне не в чем признаваться. Я невиновен. Повторяю: я советский человек, ни в каких организациях не состоял и никакой антисоветской деятельности не вел.

Его отправили обратно в ту же камеру, но теперь надзиратель каждые полчаса заглядывал в окошко для передачи пищи, кричал: «Не спать!» и лязгал ключами по железной обшивке двери. Находиться вторые сутки на ногах и без сна было очень тяжело: ноги распухли в голеностопных суставах, глаза слипались, но он терпел.

На следующий день допрос начался с тех же вопросов, на которые учитель дал те же ответы, что и накануне.

- Ну что ж. Не хотите по хорошему, попробуем иначе, - следователь постучал в дверь и кого-то позвал. В кабинет вошел здоровенный верзила и жестоко избил арестованного, после чего его отвели обратно в камеру, опять не давали спать, а когда он в изнеможении рухнул на пол вновь избили ногами уже лежачего.

- На следующем допросе следователь получив от арестованного прежние ответы на свои вопросы сказал.

- Вы не осознаете всей тяжести вашего положения. Ваши статьи: контрреволюционная и антисоветская деятельность – расстрельные. Но если вы назовете сообщников и дадите на них показания, я могу переквалифицировать статью на 58 – десять лет лагерей. Жить останетесь.

- Я советский человек. Никаких преступлений не совершал. У меня нет никаких сообщников, а оговаривать невиновных я не буду, - ответил Семен Васильевич, с трудом выговаривая слова разбитыми и опухшими губами.

- Я вас предупредил. Теперь вы знаете, что вас ждет. Уведите, - скомандовал следователь конвоиру.

Находясь в следственном изоляторе Семен Васильевич не имел никакой связи с внешним миром. Не знал он, что одновременно с ним был арестован его лучший друг – Николай Иосифович Качинский – преподаватель Витебского пединститута и множество других представителей Витебской интеллигенции, светлых умов, являющихся гордостью города. Не знал он и того, что Нина почти ежедневно подолгу дежурит у ворот тюрьмы в надежде получить весточку или хоть какую-то информацию о муже; что она съездила на прием к Пешковой – жене Максима Горького, надеясь у нее найти защиту; что дочь Ларису не приняли в комсомол, заклеймив «дочерью врага народа». Но они не сдавались. Они твердо верили, что вскроется чудовищная ошибка, что их муж и отец вот-вот вернется и они заживут вместе счастливо, как прежде. Но чуда не случилось…

Однажды, безрезультатно завершив очередной допрос Церковского, следователь, глянув на календарь, подумал.

- Сроки поджимают. Упрямый оказался интеллигентишка, а по виду и не скажешь. Ничего, не «раскалывается» сам, возьмем в оборот его знакомых, которые напишут о нем все что им скажут, в том числе и чего никогда не было и материалов для верстки «дела» хватит и без его признания.

Спустя недели полторы после ареста допросы внезапно прекратились. Семена Васильевича вернули в общую камеру, где он смог наконец-то поспать и оправиться от последствий регулярного избиения. Возникла надежда.

- Разберутся и отпустят. А может быть готовят материалы для суда?

Во всяком случае на месяца полтора его оставили в покое. Все это время он думал о своих родных.

- Как они там без меня? Как отразился мой арест на их судьбах? Здоровы ли? Хоть бы какую весточку от них получить…

Наступил Новый 1938 год, но его приход арестантами остался почти не замеченным. В ночь на третье января загрохотал засов на двери камеры и раздался голос надзирателя.

- Церковский! На выход. Вещи не брать, они не понадобятся.

- Куда меня? На допрос? Поздновато. Может на этап? Но почему тогда вещи не брать? На суд ночью тоже не поведут, - закрутились мысли одна за другой и одновременно нарастало беспокойство.

Накинув пальто, он вышел из камеры, сопровождаемый конвоиром. Во внутреннем дворике тюрьмы его и еще пару арестованных погрузили в кузов крытого тентом грузовика с высокими бортами. Конвоиры уселись у заднего борта и машина выехала за ворота. Зимний ночной Витебск был виден из-за спин конвоиров и после затхлости камеры Семен Васильевич с жадностью вдыхал морозный воздух и смотрел истосковавшимся взглядом на ставшие родными улицы города. С нежностью вспомнил свою семью.

- Как они там? Небось спят уже давно. А Новый год как встретили?

 Машина, миновав городские окраины, устремилась в сторону лесного массива и вскоре остановилась на поляне.

- Церковский! Вылезай, - прозвучала команда и Семен Васильевич, окруженный конвоирами, спрыгнул на снег и огляделся.

Посреди заснеженной поляны в тусклом свете луны желтел отвал свежевырытого песка, перед ним угадывался ров. Штабель аккуратно снятого дерна был сложен рядом. В мозгу Семена Васильевича мелькнула ужасающая догадка, что наступили последние минуты его жизни и нервы у него сдали.

- За что?! – закричал он во весь голос. – За что?! Скажите, за что?! – повторял он пока конвоиры, подхватив его под руки, тащили его к яме, а кто-то третий тыкал в спину стволом пистолета. Последним, что он увидел стоя на краю своей могилы и с ужасом заглянув в ее темную глубину были тела расстрелянных людей. Яркая вспышка разорвала мозг. Звука выстрела он уже не услышал…

Семен Васильевич так и не получил ответ на вопрос: «За что?» Так и не довелось ему узнать, что он стал жертвой «Большого террора», в частности «Большого хапуна», как назвали в народе чудовищную операцию репрессивных органов по истреблению интеллигенции.


Выписка из Списка жертв политического террора в СССР:
Церковский Семен Васильевич
Родился в 1896 г., д. Замошенье Бешенковичского р-на; белорус; образование высшее; преподаватель, Витебск.политехникум. Проживал: Витебская обл., Витебский р-н, Витебск.
Арестован 1 ноября 1937 г.
Приговорен: Комиссия НКВД СССР и Прокурора СССР 15 ноября 1937 г., обв.: 64, 70, 71 УК БССР - член к/р орг-ции, а/с деят-сть.
Приговор: ВМН Реабилитирован 6 сентября 1957 г. Колл.по уг.д.ВС БССР
Источник: Белорусский "Мемориал"