Повешенный часть III трилогии Консервированные дни

Love will keep us alive
Scorpions

На небольшом картонном прямоугольнике в моей руке был изображён молодой мужчина, повешенный за ногу на дереве. Двенадцатый аркан Таро, вытащенный утром из колоды, сулил жизненный урок, за который нужно принести жертву. Вот уже два месяца, как практика «Карта дня» стала моим ритуалом. В зыбких обстоятельствах, которые предлагала мне реальность, остро ощущалась потребность в точке опоры. В поисках её я записалась на интернет-курс «Таро и психология» и углубилась в изучение символов. Новые знания давались легко во многом благодаря тому, что в студенческие годы на историческом факультете мною были прочитаны десятки книг по мифологии. Овеянная загадками и мистикой колода не только служила тренировке ума — каждый раз раскладывая её, я мечтала увидеть знаки, указывающие на счастливое разрешение ситуации, в которой находилась.

Более полутора лет моя жизнь напоминала детектив: в ней были слежки, прослушка телефонов, обыски. Я не употребляла наркотики и не продавала их, не водила дружбу с криминальными элементами, не брала чужого, единственным моим правонарушением была парковка в неположенном месте. Вполне ординарный портрет молодой жительницы мегаполиса. К тридцати годам я сделала карьеру на госслужбе от секретаря до руководителя организации в сфере туризма и международных отношений при областной администрации. Картинка выглядела соблазнительно: приёмы официальных иностранных делегаций, форумы и конференции — за внешней лёгкостью и лоском скрывались кропотливый труд и тонны подводных камней. Мои родители часто повторяли мне: «Бог с теми, кто работает». И я работала, приходя раньше всех и задерживаясь допоздна, годами откладывая отпуск на потом, берясь за бесперспективные проекты, на которые никто не обращал внимания. Моими героями были люди, сделавшие себя сами, такие как Наполеон и его генералы, — именно их примеры восхищали меня и вдохновляли двигаться вперёд.

В 2000-х карьера госслужащего в России стала мечтой для многих молодых людей. В медиа тиражировались истории о сумасшедших размерах зарплат и откатов, а выражение «честный чиновник» вызывало усмешку. Изнутри мир выглядел иначе. Как в древних мифах, он делился на три части: на самом верху обитали асы — небожители, принимающие решения, на среднем и нижнем уровне существовали обычные исполнители. Я находилась в середине. Хотя моя отрасль была максимально удалена от финансовых потоков, но всё, что происходило в ней, попадало в медиа, поэтому, когда потребовалось создать максимальный шум во время борьбы элит, под удар попали публичные проекты. Заголовки информационных лент запестрели новостями о возможных нарушениях при проведении международного форума по инновациям и технологиям, который из гордости региональных властей в одночасье превратился в проблему. Количество проверяющих органов, вдруг заинтересовавшихся агентством по туризму и международным связям, росло в прогрессии. Каждый день я подписывала отчёты, пояснения, справки и, уверенная в своей правоте, надеялась на скорейшее завершение временных трудностей. Но они и не думали заканчиваться.

Вместо этого в начале сентября, за несколько дней до масштабного саммита с участием глав регионов России, федерального правительства и иностранных партнёров, бюрократическая волокита вокруг агентства по туризму превратилась в уголовное дело. Неприятность для действующей администрации области и в первую очередь для её главы стала моей личной драмой. Я чувствовала себя неглавным героем большой трагедии, статистом, который оказался не в том месте не в то время и должен заплатить высокую цену за неудачное стечение обстоятельств. У Тома Стоппарда , современного британского драматурга, популярность которому принесла работа над сценарием романтического фильма «Влюблённый Шекспир», есть пьеса «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» . В ней представлена история второстепенных персонажей «Гамлета». Приятели датского принца, чьи имена вспомнит только ценитель творчества Шекспира, незаметно для себя становятся частью сложной интриги и в результате погибают. Так и меня затягивал водоворот событий, происхождение которого не имело ни малейшего отношения ко мне, моим делам и поступкам, но именно он на несколько лет определил мою жизнь.
Меня словно поместили в криминальный роман. То, что раньше я видела только в фильмах или читала в книгах — допросы, суды и адвокаты, — теперь стало моими буднями. Здесь смешалось всё: амбиции, гордыня, зависть, безразличие, трусость и личная вражда. Наблюдатель узнал бы очень много о палитре человеческих чувств, но быть внутри произведения — не очень приятное занятие. Я стремилась поскорее вырваться из этой книги или перейти к другой её главе.

Казалось, что всё внутри меня умерло, остались только страх и тревога. И хотя на поле битвы нет места мечтам и нежности, даже в это смутное время были люди и события, которые дарили мне другие эмоции. Они, словно маячки из далёкого счастливого будущего, которое должно наступить, когда все беды закончатся, освещали мне дорогу в сумерках.

В то время мои дни состояли из многочасовых переговоров с юристами всех мастей. Они скорее действовали как успокоительное, чем давали какой-то результат. Изредка на совещаниях присутствовал высокий, слегка сутулый молодой человек. Он специализировался на экономических вопросах, и его иногда привлекали для анализа спорных случаев. Михаил, так его звали, выглядел постоянно усталым и мрачным. И я ни за что не заметила бы его среди десятков одинаковых серых пиджаков, если бы однажды он не заговорил со мной.

— Добрый день. Как вы? — дежурная фраза прозвучала так, будто ему действительно было интересно и небезразлично моё состояние.
— Нормально, держимся, — с наигранной весёлостью ответила я.
Потом мы ещё много раз повторяли этот диалог. Иногда спрашивала я, а Михаил рассказывал о том, как прошёл день. Но чаще он первым проявлял вежливое участие.
Во время одного из совещаний, на котором в миллионный раз переводили реальность на юридические термины, Михаил после своего убедительного монолога вдруг невпопад спросил:
— Хотите печенье?
Печенье вместе с шоколадными конфетами лежало на изящной тарелке на самом краю стола на удалении от меня. Это даже радовало: в минуты переживаний руки сами тянулись к вредным сладостям, а расстояние сдерживало нездоровый порыв. Тем не менее я ответила:
— Да.

Когда Михаил передавал мне ненужное блюдце, наши руки соприкоснулись на мгновенье. Доля секунды — никто из остальных участников не заметил, но этого было достаточно для нас, чтобы понять: между нами есть симпатия.
Совещание закончилось поздним вечером, когда за окнами зажглись фонари. Я вышла из душного офиса на улицу. В голове царило многоголосие мыслей, в теле — усталость, но мне хотелось улыбаться.

Удивительно устроен человек. В минуты, когда на небе ни облачка, светит солнце, наше воображение может нарисовать такие картины будущего, от которых даже самый погожий день потемнеет, и наоборот, в моменты, когда кажется, что вокруг всё покрыто мраком, один взгляд или слово возвращает радость существования и дарит надежду.

По дороге домой я думала о возможной следующей встрече и о том, что судьба ведёт нас витиеватыми дорогами. Ведь мы никогда не познакомились бы с Михаилом, не будь в моей жизни печальной ситуации. Однако после того вечера я больше его не видела.

И если это минутное сближение не переросло в историю, оставшись в памяти лишь волнующим эпизодом, другие события складывались в причудливый сюжет.
Больше десяти лет рядом со мной был Кирилл. Мы познакомились в 2005-м на каком-то важном политическом форуме, смысл и содержание которого забылись сразу по его окончании. Я занималась встречей гостей, Кирилл был в числе спикеров. Несмотря на свой молодой возраст, он представлял интересы активных горожан, которые хотели изменений в мегаполисе. С первого взгляда Кирилл показался мне высокомерным искателем выгоды, одним из тех амбициозных юношей, которые под дорогими костюмами скрывали пустоту, а вся их бурная деятельность была направлена на получение должности в каком-нибудь министерстве. Однако воображаемый портрет оказался далёк от реальности. Защитивший диссертацию по истории Ближнего Востока, Кирилл обладал энциклопедическими знаниями и чувством юмора, что делало его душой любой компании. Если прибавить к уже указанному высокий рост (почти 190 см) и точёные черты лица, то получится идеал. К тому же вопросами улучшения города он был увлечён искренне, изучал зарубежный опыт, в чём ему помогало прекрасное знание английского языка.

Тем не менее эти факты не превратили Кирилла в мужчину моей мечты. Долгие годы мы продолжали видеться на мероприятиях, иногда я приглашала его на международные конференции: благодаря своему кругозору он был одним из немногих, кто мог достойно представить регион иностранным партнёрам.

Незаметно обмен стандартными вежливыми фразами перерос в разговоры за кофе. Посвятив десять минут планированию будущих событий, мы обсуждали фильмы и детские мечты. Как ровесников нас многое сближало. Наши школьные годы прошли в девяностые. Непростая пора оставила шрамы на семьях родителей: адаптация к меняющемуся миру была слишком тяжёлой, она забирала здоровье, а иногда и жизни. Нам же в наследство от последнего десятилетия XX века достались воспоминания о предметах роскоши: жвачке Turbo, кукле Barbie и шоколадке Milky Way — и любовь к «Гардемаринам»  и «Индиане Джонсу» .

С Кириллом я чувствовала лёгкость: не на трибуне он был тёплым, очень добрым и каким-то своим. Продолжительность наших бесед увеличивалась, а взгляды моей помощницы, когда мы закрывали дверь в кабинет, становились всё многозначительнее. Но моё сердце было спокойно. Этому способствовало и наличие у Кирилла жены. Правда, стройную брюнетку можно было увидеть только на свадебных фотографиях в социальных сетях. Окончив институт по специальности, связанной с дизайном, она поняла, что только высшее образование, полученное в Европе, сделает из неё настоящего профессионала, и уехала на стажировку в Голландию. Заграничное путешествие вместо запланированного года растянулось на три, что серьёзно расстраивало мужа, хотя он и не подавал вида.
Наше приятное, ни к чему не обязывающее времяпрепровождение с Кириллом могло продолжаться ещё долго. Но иногда одна фраза может поставить привычный мир с ног на голову.

После зимнего форума на тему городского развития наши коллеги из Венгрии решили устроить приватный прощальный ужин — без протокола и торжественных речей. Мы собрались в небольшом пабе. Дружеская встреча затянулась далеко за полночь. Все участники выпили гораздо больше положенной нормы, это способствовало откровенным разговорам. Ласло, руководитель венгерской делегации, которого из-за яркой южной внешности все принимали за итальянца, спросил:

— Штольц — это же не русская фамилия?
— Да, так и есть. Прадед был немец, — подтвердила я и зачем-то добавила: — Он был последним мужчиной в моей семье, кто говорил на немецком.
За разговором внимательно наблюдал Кирилл. В финале моего рассказа он поднял бокал с крепким пивом и с грустью сказал:
— Хотел бы я быть мужчиной твоей семьи.

От этого признания я потеряла дар речи. Мои усталость и лёгкое опьянение исчезли в одно мгновенье. Беседа переключилась на темы международной политики, а я всё ещё сидела оглушённая словами старого друга.

Не дожидаясь завершения вечеринки, я быстро собралась и вышла в морозную ночь.
Хотя никаких внешних изменений не произошло (мы продолжили наши деловые проекты с Кириллом), но для меня наше общение приобрело новый смысл. В череде будней, наполненных тревогами из-за незавершённого детектива, участником которого меня назначили, я вспоминала его слова, и внутри меня разливалось тепло от осознания, что обо мне кто-то думает. Теперь я ждала и планировала наши встречи.

В тот день, когда мне утром выпала карта «Повешенный», Кирилл был в командировке, по окончании которой мы собирались сходить в наше любимое кафе в «Тихом центре»  Новосибирска. Но до этого события оставалась ещё целая неделя, каждый её час был расписан приятными и не очень делами.
Осеннее начало делового сезона всегда отличается суетой: вернувшиеся из отпусков люди стремятся наверстать упущенное и показать свою рабочую хватку. Вот и восьмое октября обещало быть долгим: после обязательных официальных «с 9:00 до 18:00» я вместе с друзьями открывала проект, посвящённый хобби горожан. В баре, расположенном в старинном кирпичном доме (хотя что такое для Новосибирска старина — зданию было около ста лет), мы хотели каждый месяц рассказывать и показывать необычные способы организации свободного времени. Первая встреча была посвящена шахматам.

Поскольку мне предстоял длинный день, я выбрала платье и в пир, и в мир — уместное и в офисе, и на вечернем мероприятии. На тонкой шерстяной ткани виднелся едва заметный леопардовый принт, карманы и декоративные вставки были сделаны из тонкой кожи. Погода еще позволяла надеть капроновые колготки и осенние сапоги на каблуках. Несмотря на то что внешность — последнее, о чём хотелось думать в год потрясений, я буквально заставляла себя выполнять ритуал подготовки и выбора наряда. Как там пел великий Фредди Меркьюри, «шоу должно продолжаться» ?

На часах было почти десять, когда я, закончив развозить всех, кто помогал мне с организацией хобби-вечера, направилась домой по залитому дождём городу.
В дороге у меня было время подумать над смыслом «карты дня». «В чём заключена моя жертва?» — спрашивала я себя, мысленно возвращаясь к изображению бездвижного человека на дереве. Толкователи связывали двенадцатый аркан с древним богом Одином , который отдал глаз за обретение мудрости. Моя трактовка произошедших событий через призму значения карты выглядела примерно так: «Сегодня я добровольно отказалась от отдыха и личного в угоду работе и общественным делам». Логика вполне устроила моего внутреннего начинающего таролога. Как оказалось, подводить итоги было рано.

Я стояла у двери подъезда, пытаясь отыскать в сумке ключ, предвкушая долгожданный отдых, когда ко мне подошли два человека в штатском и попросили проехать с ними.

Иногда, наблюдая за экстраординарными событиями в новостях и фильмах, изучая исторические сюжеты, я размышляла, как бы поступила на месте героев. Боролась бы? Исподволь вела свою игру? Смирилась с обстоятельствами? Такие задачи будоражат мозг, но они ничтожны по сравнению с вызовами реальности.
Бывают такие моменты, когда ты не просто понимаешь, что старая жизнь рушится, а чувствуешь это каждой клеточкой своего тела. Именно с таким ощущением я садилась в серый седан вместе с людьми с незаметными лицами. Почему-то мне сразу стало понятно, что домой я сегодня не вернусь, хотя официальных документов об аресте предъявлено не было.

Даже спустя годы неожиданный драматический поворот кажется какой-то нелепой вставкой в канву моей судьбы. Но в те первые минуты в машине я не анализировала действия высшего генератора случайностей и их связи с закономерным — мной владел липкий страх неизвестности.

За окном лил осенний дождь, машину заполняли звуки Viens, Viens  в исполнении Мари Лафоре. Позже надрывная песня о расставании ребёнка с родителями будет часто звучать у меня в голове. Стараясь справиться с волнением, я включила логику. За мной не числилось никаких правонарушений, которые могли бы повлечь серьёзное наказание. Даже тянущееся разбирательство было близко к тому, чтобы закончиться ничем. Однако нельзя было не брать во внимание затяжную «игру престолов» в регионе, для победы в которой любой способ был хорош. В этом смысле мой арест был идеальным способом устрашения, ведь на моём месте мог оказаться любой. И в то время, когда какие-то неизвестные мне люди решали с помощью создавшейся ситуации свои политические и карьерные задачи, я погружалась на самое дно. Это был не только крах кропотливо, с трудом выстраиваемой карьеры — вместе с ней рушились все возможные, представляемые мною варианты будущего. В одно мгновение мою жизнь умножили на ноль.
На допросе мои подозрения подтвердились. Отбросив надежду на то, что со мной случилась какая-то ошибка, я позвонила родителям и коротко обрисовала случившееся. Воспользовавшись правом на звонок, я осталась в полном одиночестве. Помощи мне ждать было неоткуда. Адвокат по назначению (а по совместительству мать кого-то из следователей) с грустной миной, означавшей «быстрее бы уже в тёплую кровать», советовала со всем скорее согласиться и подписать документы.

Тревога отступила, на её место пришла сосредоточенность. Вот где мне пригодились навыки работы с текстами. Никогда прежде от правильно сформулированных мыслей не зависело так много. Каждая двусмысленная фраза вела за собой неоднозначные интерпретации и могла повредить не только мне, но и другим людям.

После многочасового допроса, который закончился ближе к рассвету, меня увезли в изолятор временного содержания (сокращённо ИВС). И хотя в темноте я не разглядела дороги, но смогла понять, что место моего пребывания находится недалеко от центра города.

Рядом с привычными открыточными видами Новосибирска — парком и куполом Оперного — за колючей проволокой находился совсем другой мир. ИВС — это своего рода чистилище, здесь дожидаются суда по избранию меры пресечения (чаще всего заключения в следственный изолятор — СИЗО), а также отбывают административные краткосрочные аресты. Тёмно-синие стены — классика казённых учреждений, мутный жёлтый свет, решётки — всё это создавало гнетущую атмосферу. С порога человек вместе с личными вещами расставался с прежней жизнью, и начиналось мучительное ожидание.

Заспанная сотрудница, заполнив анкету («цвет глаз, возраст, рост, особые приметы»), закрыв в ячейку запрещённое, к которому, в частности, относились колготки (самое частое орудие для совершения самоубийств), и выдав мне ветхое постельное бельё, открыла передо мной серую дверь камеры.
Так начались мои арестантские будни. Помещение, где я проведу десять дней, было рассчитано на четырёх человек. Его убранство составляли две двухэтажные кровати и стол, а также примитивный туалет за невысокой стенкой. Три места были заняты. Внизу, мучаясь от ломки, стонала грузная женщина. Её соседка, казалось, крепко спала. Бодрствовала только измождённая девушка, которая заговорила со мной заговорщическим шёпотом:

— За что тебя?
— Временные затруднения, — уклончиво ответила я.
— Меня Таня зовут, — доверительно сказала собеседница.
— Я Аня.

Завязался короткий сумбурный разговор, в ходе которого я узнала, что Татьяна — героиновая наркоманка, которая «завязала» и обратилась к Богу через баптистскую церковь. Несколько лет она не прикасалась к наркотикам, но дьявол явился ей в другом обличье. На прилавке в «Ленте»  её привлекла яркая упаковка духов, но денег на манящий предмет роскоши не нашлось, поэтому под влиянием наваждения она решилась на кражу. Преступление было раскрыто мгновенно — за вожделенный аромат имеющая ранее судимость Таня получила восемь месяцев.

— Не устояла перед искушением, — философски отметила она, закуривая. — Отмаливать буду. Мне за многое в своей жизни надо просить прощения.
Набожность, соседствующая с фатализмом, часто встречается среди обитателей тюрьмы. Самая частая фраза, которую мне приходилось слышать там, — это слегка изменённое выражение «Всё, что ни делается, — к лучшему». По мнению арестантов, заключение было своего рода спасением от худшего варианта развития событий (например, наркоманов оно уберегало от неминуемой смерти). Не знаю, что больше меня раздражало в этой философии: покорность, стремление обобщить всё и вся или глубокомысленный вид, с которым произносились банальные слова. Я и тогда была уверена, и верю сейчас, что такой жизненный урок нужно заслужить серьёзными поступками, во всех других случаях он не нужен, а тем более не нужен, когда речь идёт о расплате за чужие грехи.

Я легла на жёсткую кровать. Меня часто спрашивали позже, плакала ли я. Нет, у меня не было слёз. Я точно знала, чего я хочу и что мне нужно: я хотела жить, хотела любить и знала, что выйду. В те несколько часов перед рассветом мне не удалось уснуть: мозг проигрывал картины прошедших суток, ноги мёрзли, а платье из тонкой шерсти было не лучшей ночной рубашкой. Радовало, что при сдаче вещей меня не лишили сапог. Каблуки здесь также внесены в «запрещённый список», однако литая подошва обуви фирмы ECCO после тщательного осмотра была одобрена и пропущена — мне не пришлось ходить босиком по бетонному полу.
Ровно в 6:00 заиграла музыка. Навязчивые звуки, ознаменовав начало дня, не умолкают ни на минуту и длятся до 22:00. Казалось бы, наличие радио должно хоть как-то скрашивать быт обитателей ИВС, но нет: никаких новостей, никаких отбивок, позволяющих ориентироваться во времени, — только повторяющийся набор мелодий, которые к вечеру проникают в подкорку.

После утреннего обхода — проверки камер, который заключается в осмотре помещения и перекличке (фамилия, год рождения и номер статьи), наступило время завтрака. Сложно даже представить, где повара этого заведения берут мастер-классы, как из сносных продуктов приготовить невозможную к употреблению пищу, но меню в ИВС вполне могло бы подойти для фильма про голодный бунт дореволюционных матросов. Крупа, уваренная до состояния клейкой жижи, когда нет возможности понять природу её происхождения, безвкусный чай из «ведра» и хлеб — самое съедобное из всего предложенного. Я впихнула в себя несколько ложек «горячего» и чай.

За прошедшее с моего прибытия в камеру время ситуация почти не изменилась: полноватая женщина в ломке, отказавшись от еды, продолжала стонать; Таня меланхолично курила одну сигарету за другой, ожидая услышать приглашение «С вещами на выход» (её приговор был уже известен); только накануне спавшая беспробудным сном хозяйка нижней полки сейчас сидела у стола и, монотонно раскачиваясь, щипала буханку.

Невысокую коренастую женщину с мышиным хвостом и чёлкой звали Наталья. Ей было около 37, но выглядела она значительно старше своего возраста. В ИВС её привела любовь. Воспитанница детдома, Наталья ещё в ранние годы успела побывать на тюремных нарах из-за мутной истории с кражей, в которой она якобы не участвовала. После того случая она вела честную жизнь, не чуралась никакого труда — работала на стройках, собирала пиццу в сетях фастфуда, мыла полы в Оперном (о чём говорила с придыханием). В личном тоже наладилось: законный муж и дочь Доня. Казалось бы, ничто не предвещало трагедии. Но она произошла. Однажды, вернувшись со смены чуть раньше обычного, Наталья обнаружила мужа с любовницей. Выгнав соперницу, женщина в смятении отправилась на кухню, где занялась успокаивающими мелкими бытовыми делами. Недовольный исходом ситуации и ещё пьяный муж решил выяснить отношения, но момент выбрал неудачный: Наталья как раз резала помидоры в салат. Он замахнулся на неё. Она защитилась. Ножом.
В женских тюрьмах очень много таких историй (даже я за свой короткий срок пребывания там услышу ещё две): долгие годы терпения мужского пьянства, побоев, измен оборачиваются кровавой драмой, в которой жертвы становятся палачами. Потом, очнувшись от минутного помутнения, они сами вызывают полицию и скорую и отправляются искупать свой грех.

В случае с Натальей ситуация разрешилась наилучшим способом из возможных: порез был незначительным, в больнице муж написал заявление, что сам виноват и не держит зла, а все соседи и коллеги подтвердили тот факт, что семья совершенно обычная и законопослушная, а произошедшее лишь нелепое стечение обстоятельств.
То, чем пугают на воле следователи — ужасными преступниками, которые будут вас окружать в местах лишения свободы, на самом деле оказалось не таким уж страшным. За решёткой находится такой же мир, что и снаружи. Его населяют люди, чаще всего запутавшиеся из-за наркотиков или алкоголя или попавшие в передрягу. Очень многих привлекла красивая жизнь, как в рекламе, и захотелось получить её сразу, не в рассрочку, но вместо роскоши их ожидала жёсткая койка в камере.
После завтрака началось ожидание: в это время обычно обитателей ИВС развозят по судам и следственным действиям. Но в нашей камере было тихо. Ощущение тянущегося времени — одно из самых тяжёлых в заключении. Если нечем занять руки и глаза (выбор книг здесь удивительно скуден), то остаются только разговоры и мысли. В отсутствии связи с внешним миром (хипстеры оценили бы «цифровой детокс») человек попадает во власть сомнений и переживаний, которые рождают гипотезы о происходящем снаружи. Как там близкие? Что происходит на работе? Какие решения приняты? В моей голове созрел чёткий план действий, но действий не было — ничего не происходило.

День сменил вечер, за ним наступила ночь и снова утро. Иногда на оконный проём садились голуби, которых Таня, несмотря на запреты, подкармливала, ведь они напоминали о той, другой жизни, которая шла своим чередом за стенами изолятора.
Чтобы как-то отвлечь себя и соседок от грустных мыслей, я нарвала из бумаги небольшую стопку прямоугольных листов и по памяти нарисовала на них символы — получилась самодельная колода Таро. Белые мятые клочки как будто впитали в себя царившую в камере атмосферу: какой бы ни был расклад, постоянно выпадала «Тройка мечей» — знак скорби и печали.

Мой второй день в заключении был неотличим от первого. Его мерный ход прервало появление неожиданного визитёра. Я шла по коридору, соединяющему камеру с комнатой для встреч, ожидая увидеть следователя или, на худой конец, адвоката, но меня ждал незнакомый старик. Он представился Александром Ивановичем и сказал, что его направили друзья, которые волнуются. Видя недоверие в моих глазах, он вытащил из портфеля новую колоду карт Таро и записку: «Мы хотели обсудить на литературном клубе судьбу Анжелики ». И без подписи мне стало понятно, чей посланник передо мной.

Приключения золотоволосой красавицы во Франции XVII века, описанные в романах Анн и Сержа Голон, увлекали пятнадцатилетнюю меня, не давали спать ночами: так хотелось узнать, что ждёт дальше мятежную дворянку и талантливого алхимика. Роскошь дворцов и ужасы парижского дна были лишь декорациями, чтобы на их фоне показать характер Анжелики, её любовь к жизни. Литературоведы наверняка скажут, что под маской аристократки эпохи Людовика XIV авторами скрыта сущность современной женщины, принимающей самостоятельные решения, но, пожалуй, эта неточность и есть одна из причин популярности: читательницы находят в героине себя.

Женская литература, на которой лежит клеймо «лёгкого чтива», и должна была стать темой обсуждения на литературном клубе, который я иногда проводила. Вместе со мной его готовила Тамара. Достигшая высот в бизнесе, сильная женщина — руководитель промышленного концерна города, она была апологетом романов о любви. С ней мы накануне вспоминали книги нашей юности, и именно ей пришла идея задействовать всех знакомых юристов.
Однако никто не мог дать гарантии, что Александр Иванович не окажется «гвардейцем кардинала», поэтому, даже несмотря на записку и карты, я тщательно выверяла каждое слово в нашем разговоре.

— Что вы планируете делать? — спросил старик.
— Выходить отсюда, — мои слова прозвучали жёстко, мне даже показалось, что собеседник отпрянул от напора.

Передав благодарность Тамаре, я распрощалась со своим внезапным гостем. Беседа, длившаяся не более пяти минут, породила тысячи мыслей. Мне вдруг вспомнились истории женщин, на которых я втайне хотела быть похожей. Среди кумиров моего детства была не только Анжелика, но и Елизавета Тюдор  — королева-дева, королева-воительница. При всех различиях у них было одно общее: и литературная героиня, и реальная правительница не раз балансировали на краю пропасти. По стечению обстоятельств я внезапно приблизилась к тем, кто был для меня примером, — мне довелось испытать всю силу боли внезапного падения. Ещё Аристотель вывел формулу: интерес у зрителя рождают зигзаги судьбы, которыми драматург щедро одаривает своих персонажей. Сценаристы и писатели во все века следуют заветам грека, ведь он, несомненно, прав: наблюдать за необычными поворотами сюжета гораздо интереснее, чем следить за неизменной
повседневностью. Однако быть внутри ситуации — не книгу читать.

Возникшие в моей голове картины страданий Анжелики и изгнания Елизаветы, когда последняя была близка к гибели, как ни странно, приободрили меня: я почувствовала себя не такой одинокой в своих злоключениях. У моих героинь были поклонники, верные друзья, готовые в любых обстоятельствах прийти на помощь. В самые тяжёлые минуты важно знать, что кто-то верен тебе и ждёт, и пусть он не поведёт войска на штурм ИВС, само осознание присутствия такого человека в твоём окружении наполняет силой и желанием жить ради новой встречи. Наверное, потому солдаты уносили с собой на фронт карточки с портретами дев, с которыми они были знакомы лишь день, и молились на них как на образа.

Моя память вдруг высветила нашу последнюю встречу с Кириллом, его улыбку, мою руку в его руке, задержавшуюся чуть дольше обычного. Я представила наш будущий разговор. Говорят, тем, кому не везёт в картах, повезёт в любви. Когда одна сфера погружается в хаос — в другой внезапно намечается необычайный подъём. Не означает ли крах карьеры начало новой главы в моей личной жизни? От этих мыслей я ощутила приятное волнение в области сердца.

На следующий день меня ждал суд. По закону человек может находиться в ИВС не более 72 часов, дальше решался вопрос об избрании меры пресечения. Такой мерой мог стать арест или более мягкая её форма — подписка о невыезде. Однако мои познания о судебной системе, приобретённые за последний год, убеждали меня в том, что заседание служителей Фемиды — всего лишь ритуальное мероприятие, исход которого на 99,9% известен. Только в американских фильмах внезапно вносят залог или же адвокат приводит неопровержимые свидетельства невиновности подопечного, и тот отправляется на свободу. В российских реалиях система залога не работает (никто попросту не знает, как её применять), домашний арест распространяется только на особые случаи, а для содержания человека под стражей достаточными основаниями являются наличие загранпаспорта (может сбежать), штрафов за неправильную парковку (злостный нарушитель) и, конечно, руководящая должность (может оказать давление на свидетелей).

Как я и предполагала, худощавая судья неопределённого возраста с пустым выражением глаз с лёгкостью подписала постановление о моём аресте на два месяца. Но в СИЗО я не отправилась — меня оставили в ИВС. По всем признакам следователь считал дело лёгким и хотел быстрее избавиться от него, а для этого необходимо было провести все протокольные действия — допросы и ознакомления, что было гораздо легче сделать, находись я в черте города. Для меня подобная оперативность означала возможную смену заключения на подписку о невыезде, ведь когда дело будет считаться формально законченным, причин держать меня в изоляции не останется.
 
В уже знакомую мне камеру я вернулась поздним вечером. С собой у меня была сумка с вещами. Я наконец-то сменила превратившееся во власяницу платье на удобный домашний костюм. Набор, который собрали близкие, был весьма странным: там зачем-то были стильные штаны и нарядная кофта. Неудивительно, ведь шок от задержания испытывает не только человек, попавший в передрягу, но и его окружение. Кроме всего прочего, в передаче была еда — печенье, фрукты и сок, а также недочитанный мною на воле роман Гранже  вместе с журналом Cosmopolitan. Последние вызвали настоящую радость, ведь книги и журналы здесь были даже ценнее пищи: они позволяли убить время.
 
За время моего отсутствия Таня отправилась отбывать наказание за грех с парфюмом. Покинула изолятор и страдавшая от ломки. В камере остались только мы с Натальей. Дело моей напарницы двигалось к позитивному разрешению, она была воодушевлена. Её хорошее настроение отчасти передалось и мне. Отметив прошедший день чаем со сладостями, я в предвкушении желанных моментов погружения в чужую фантазию открыла роман «Пассажир», оставленный на середине. Но детектив не захватил меня. Я мысленно постоянно возвращалась к процессу задержания и суда и не могла сосредоточиться на приключениях французского сыщика. В итоге книга была отложена, и в руках оказался глянцевый журнал.

Осенние модные новинки, тенденции в макияже и уходе за собой, места для лучшего отдыха в конце года — всё это теперь выглядело картинами из другого мира. Мой взгляд остановился на необычных, поражающих своими очертаниями строениях: в рубрике «Путеводитель» рассказывалось о красотах Барселоны и гении Гауди . Разноцветное, словно созданное из волн, здание было изображено на открытке, которую прислал мне Кирилл полгода назад. Общие фразы, ничего конкретного, но эта почтовая карточка была для меня ценнее золота, ведь она хранила тайну нашей переписки. От скуки ли или, как мне казалось тогда, от невысказанных чувств мой друг во время своей командировки в Европу предложил сыграть в игру: каждый день он отправлял мне в Facebook фотографию — я же должна была угадать изображённый на ней памятник архитектуры. Невинное развлечение стало нашим секретом, ещё одной ниточкой, которая связывала меня с Кириллом. Вдоволь насладившись воспоминаниями, я впервые за несколько дней спокойно заснула.
 
Неделя, прошедшая со дня суда, была бедна событиями и новостями. Несколько раз меня увозили на допросы, остальное время мы проводили с Натальей. Только однажды к нам поселили новенькую — девушку из Казахстана, которая по заказу подруги привезла средство для похудения, где содержались запрещённые в России вещества. Она всё время плакала и просилась к маме.

Наталья пристрастилась к заброшенному мною Гранже. Она читала книгу с нескрываемым восхищением, периодически приговаривая вслух: «Вау». Иногда моя сокамерница находила новые слова и делилась своими открытиями:

— Аффект — вот, оказывается, как это пишется. Всегда думала, что правильно «эффект», — термин поразил её, и она нараспев произнесла: — Состояние аф-фе-кта.
На десятый день (предельный срок нахождения в ИВС) за мной приехал автомобиль, и мне пришлось сменить один изолятор на другой. Перед этим мы простились с Натальей как подруги. На память о нашем знакомстве я оставила ей полюбившийся французский детектив, пожелав скорейшего возвращения к дочери и раскаявшемуся мужу.

Камера ИВС полиции на транспорте, где содержат авиадебоширов и подозрительных безбилетников, разительно отличалась от той, что мне довелось видеть ранее. Она представляла собой помещение, рассчитанное на одного, и больше напоминала комнату в хостеле средней руки. Всего таких камер в блоке было восемь, и они пустовали. Ближайшие дни мне предстояло провести в полном одиночестве.
Мне принесли совершенно новое постельное бельё и обед. Еда здесь была существенно лучше, после сомнительного варева в ИВС-1 я наслаждалась классическим вкусом и порциями еды советских столовых. Другим было и отношение охранников: если персонал главного новосибирского изолятора отличала усталость, переходящая в агрессию по отношению к заключённым («Не в санаторий попали»), то местные сотрудники исполняли свои обязанности даже как-то стыдясь. Однажды я услышала (звукоизоляция в здании оставляла желать лучшего) обрывок фразы: «Анна — это, похоже, какая-то судебная ошибка».

Существенными минусами были только сырость, усугублявшая осенний холод, и отсутствие книг. Я решила заполнить имеющийся литературный вакуум Шиловой из тюремной библиотеки, но попытка оказалась неудачной. Дело было даже не в безыскусности сюжетов (простые истории могут быть прекрасны), а в пугающе косном языке и наивных до нелепости характерах. Но что удалось автору показать с яркостью, так это мечту простого человека о хорошей жизни. Счастье выглядело как благодетель, оставивший наследство, или богатый любовник, взявший девушку из деревни на содержание. Обязательными компонентами успеха были вилла с бассейном, яхта и собственный лимузин — сказочный шик начала девяностых.
В тишине пустых коридоров периодически раздавались отчётливые звуки шагов, когда охранники уходили на обед или наступало время для смены караула. Ещё одним звуком замкнутого пространства был шум включённого телевизора. Он находился на отдалении, поэтому слова не различались, но порой доносилась узнаваемая мелодия. Так, несколько вечеров меня согревали позывные трилогии «Назад в будущее».

Одна за каменными стенами с решётками, я чувствовала себя принцессой в башне. Увы, мне было известно, что драться за себя и свою свободу мне предстоит самостоятельно, без вмешательства рыцаря в сияющих доспехах. В этот момент я была как никогда близка к героям детства — Анжелике и особенно Елизавете, томящейся в Тауэре в ожидании казни. У английской узницы были краткие прогулки, где она могла видеть Роберта Дадли , её большую любовь и печаль. Очень многое в романе наследницы престола и её подданного, как он показан в кинодилогии «Елизавета» и «Золотой век» , напоминало мне историю с Кириллом. В одном из фильмов есть эпизод, где при дворе устраиваются танцы. Елизавета, молодая женщина, смотрит на них с высоты своего престола. Нарядные дамы и кавалеры наслаждаются движениями и музыкой, среди них тот, кто ей дорог. В этот момент всем сердцем, всей душой она рядом с любимым. Магия прикосновений, нежность, страсть… Её мечты прерываются: он танцует с другой, с её камеристкой. А она, она на троне, не человек, а функция, пусть и почётная.
Вместе с очередной посылкой у меня появилось новое развлечение: мне наконец-то отправили «Отверженных». Гюго мастерски занимал время и голову. Солидного многотомного произведения хватило на неделю. За ним последовал сборник рассказов о деятелях моды от Александра Васильева. Не знаю, чем руководствовались друзья при выборе книги, возможно, она просто стояла на островке «Хит продаж» в магазине. Но это, несомненно, было лучше Шиловой.
Как-то раз сотрудница изолятора, разносившая обеды, обратила внимание на моё занятие:

— Вы так много читаете.
Я кивнула.
— Наверное, поэтому и очки носите, — сочувственно произнесла она, глядя на мою оправу, которая не скрывала толщину стёкол.

Находясь в изоляторе, я уже знала, что в конце десятидневного срока меня ждёт свобода, весьма относительная, конечно, в виде домашнего ареста, но и он казался тогда лучшим вариантом. У моей уверенности была причина: ещё в первые дни своего заключения я приняла одно непростое решение — признать вину, тем самым минимизировав сроки разбирательств и избавив следствие от необходимости искать доказательства. Сдаваться без боя было не в моих правилах, но я понимала, что на войну, шансы победить в которой ничтожно малы, уйдут даже не месяцы — годы. Мне представилось собственное будущее, состоящее из судебных слушаний, ожидания, допросов, подозрений и сочувственных взглядов, — и я выбрала другой путь. Главным людям в своей жизни мне нечего было доказывать.
Однако недаром говорят, что самая тёмная ночь перед рассветом. До суда по изменению меры пресечения мне предстояло провести сутки в СИЗО. У каждого случаются плохие дни, которые мы убираем в потаённые уголки памяти. Так вот, эти чуть больше двадцати часов стали худшим временем в моей жизни.
Меня определили в «карантинную» камеру на шесть мест. Два из них были заняты постоянными обитательницами — юной студенткой, которую задержали вместе с её парнем за сбыт наркотиков, и женщиной неопределённого возраста, которая только что получила почти максимальный срок (десять лет) за аналогичное преступление. Из новеньких была я, 26-летняя воровка-рецидивистка с внешностью Одри Тоту  и 37-летняя цыганка Рада, спрашивающая у всех присутствовавших по очереди: «Что будет?».

Жёсткая кровать, навязчивое радио из точки на потолке, холод и странное варево, в котором растворился вкус продуктов, — обстановка СИЗО напоминала ИВС-1.
Я рассеянно листала потрёпанный том Коэльо , который составлял всё богатство местной библиотеки, — ощутимый прогресс по сравнению с Шиловой, но все мои мысли были сосредоточены на завтрашнем суде. И хотя исход был мне известен (уже следующий день я проведу дома), сомнения и ожидание возможной несчастливой случайности тревожили меня.

Из книги выпала импровизированная закладка, сделанная из билета на концерт Billy’s Band . На потрёпанной бумаге в чёрно-белых тонах была нарисована джаз-группа из Санкт-Петербурга и стояла дата — 5 июля. Случайно сохранившийся кусок картона внезапно стал порталом в прошлое.

… Начинался второй летний месяц, но ни солнце, ни хорошая погода, которая наконец-то установилась в Сибири, меня не радовали: мысленно я была погружена в работу и тянущееся расследование. В один из дней, когда я возвращалась домой, моё внимание привлекла афиша о выступлении джазменов из Питера. Я с удовольствием слушала их печальные и романтичные композиции о любви, смерти и алкоголе. Недолго думая, я купила дорогой билет в первый ряд. Уже перед самим концертом мне вдруг стало страшно, ведь меня ожидало одиночество среди толпы незнакомых людей. Решив не отступать от задуманного, я зашла в зал летней веранды центрального ресторана. Публика уже занимала свои места за покрытыми белыми скатертями столиками. Меня посадили с двумя женщинами средних лет, пережившими не одну пластическую операцию, и сопровождавшим их мужчиной в футболке Lacoste. Они живо обсуждали все местные сплетни, я рассматривала гостей. Среди них нашлась пара знакомых лиц: специалисты в области PR и культуры — завсегдатаи подобных мероприятий. Мы поздоровались, обменявшись дежурными улыбками. Вдруг на заднем ряду, совсем рядом с выходом, я увидела Кирилла, он был увлечён разговором с соседкой — совсем юной девушкой.
Вопрос «Подойти или не подойти?» решился за долю секунды. И вот я уже беседую с Кириллом. На концерте он оказался случайно, по приглашению студентки в честь окончания практики. Было видно, что Тане, его спутнице, небезразличен молодой руководитель. Моё появление испортило идеальный план.
Зазвучали знакомые аккорды. Я поспешила занять своё место. Любопытные соседи отметили моё длительное отсутствие. Одна из дам неожиданно спросила:
— Почему вы с мужем купили места так далеко друг от друга?
Я замешкалась и промямлила:
— Это просто знакомый.
Музыканты играли превосходно, но я думала не о прекрасных мелодиях, а о том, что в конце у нас с Кириллом будет возможность побыть вместе. От этого предвкушения каждое слово даже самой проходной песни становилось весомым.

Скажи мне, где спит твоё сердце
Этой весенней ночью
И когда оно вернётся домой?
Может быть, всё это глупо,
По-детски и несерьёзно...
Но я хотела быть только с тобой...

Концерт завершила оптимистичная песня про летний отдых в Санкт-Петербурге. Солист группы Билли Новик манерно откланялся, и трио плавно переместилось в гримёрку. Зрители начали расходиться. Некоторые компании не торопились, продолжая ужин. Я попрощалась со своими временными соседями и двинулась к выходу. Кирилл и его спутница пили вино.

— Не торопишься? — спросил он, увидев меня у дверей.
— Нет, — я внутренне ликовала: его слова были приглашением остаться.
— Тогда предлагаю выпить по бокалу, — он улыбнулся.
И вот мы пьём белое вино и болтаем.
— В студенческие годы я мог только мечтать угостить даму, — заметил Кирилл, тем самым затронув тему воспоминаний — неиссякаемую для ровесников. Тане в этой беседе не нашлось места, она очевидно скучала, но не думала покидать нас.
Наконец, завершив лёгкую трапезу, мы вышли на улицу. Летний вечер располагал к прогулке, поэтому было решено отправиться к дальней станции метро — на площадь Гарина-Михайловского.
Когда мы шли по Вокзальной магистрали, я заметила:
— Вот мы движемся по владениям маркиза Карабаса. Район моего детства.
— Здесь же в девяностые была барахолка? — уточнил Кирилл.
— Именно. Как сегодня бы сказали, места несанкционированной торговли преимущественно китайскими кофтами, — улыбнулась я. — А на углу стояли цыгане со жвачкой.
— О, наклейки и фантики — мечта каждого мальчишки тех лет, — Кирилл поддержал разговор. — Мы здесь с отцом гуляли.

Бедное, ненастное время было тем не менее для нас порой детства. Такой вот странный счастливый сумеречный период…

Наслаждаясь приятной беседой, мы быстро дошли до железнодорожного вокзала, созданного в форме паровоза. Прожив здесь более тридцати лет, я далеко не сразу открыла для себя замысел архитекторов. Однако масштабное здание всегда манило меня: таящее угрозу, оно было источником привычных опасностей, поджидающих путника, — мелких мошенников и воришек, потерянных вещей и опозданий, но при этом в нём было скрыто и хорошее — трепетное предвкушение начинающегося путешествия, волнительное ожидание возвращения домой…

Мы остановились у гостиницы «Новосибирск», которая с приходом новых владельцев получила другое название, но для старожилов обозначалась прежним именем. Таню уже ждало предусмотрительно вызванное такси. Посадив разочарованную девушку в машину, мы остались вдвоём на парковке у входа в отель. Ещё немного — и наши губы соединились бы в поцелуе. Но никто из нас не решился сделать первый шаг.

— Спасибо за вечер, — попрощался Кирилл.
— Да, было хорошо, — за моим спокойным ответом таилась буря эмоций.
Мы обнялись на прощание и двинулись каждый в своём направлении…
С такими воспоминаниями я провела свою последнюю ночь в заточении. Не давали мне уснуть не только они: за окном шумела бурная ночная жизнь. Обитатели СИЗО обменивались сообщениями и посылками путём веревочной «почты» — на языке узников это называлось «бросить коня». Отправка сообщений была наказуема, но являлась единственным способом передать информацию или что-то из вещей соседям, поэтому арестанты и рисковали. Привычный для них грохот отдавался эхом у меня в голове, сводя на нет любую попытку задремать.

Утром я с видимым спокойствием собрала вещи и раздала книги, собираясь на финальное испытание. И хотя внутри жил страх неопределённости, меня поддерживала надежда провести следующую ночь дома.

Поездка в суд для арестанта — суровый путь. День начинается в пять-шесть часов, потом всех ожидающих транспортировки собирают в специальные боксы у выхода, в которых нет ничего, даже туалета. Ожидание длится несколько часов. После — холодный автозак, состоящий из ледяных металлических отсеков, куда помещают заключённых. Уже изрядно замёрзших конвоируемых определяют в бетонные коробки подземных этажей здания суда, где они находятся до начала своего процесса. Тёмные, лишённые окон помещения с неудобными выступами-лавками становятся местом, где концентрируются время и чувства: минуты, проведённые в размышлениях о вероятном будущем, умножаются на сто, превращаясь в года. На стенах этого каменного мешка — стихотворения: от классики до арестантского фольклора («Бог создал вора, чёрт — прокурора»).

Судебное заседание по изменению меры пресечения прошло по плану. Впереди меня ждали девять месяцев домашнего ареста. Смена камеры на дом, превращённый почти на год в тюрьму, уже казалась счастьем, а Василина, инспектор Федеральной службы исполнения наказаний, — воплощённым ангелом, который вывел меня из тьмы на свет.

Вот я у себя в квартире — спустя 21 день. 21 день как 21 карта Старших Арканов.
После всех волнений я выпила чаю, смыла с себя череду неприятных приключений и легла спать.

Первые дни своего домашнего заточения я возвращалась к жизни: ела, пила, спала, жадно смотрела фильмы и читала. Несколько друзей из «дозволенного списка» передали мне приветы и небольшие подарки: мягкую игрушку и букет.
Наслаждаясь обыденностью, которую мы привычно не ценим, я пересмотрела любимый фильм детства «Гардемарины, вперёд!». Простая история о вечных ценностях — в репликах её героев я находила нужные слова поддержки. Даже судьба «девицы под домашним надзором» казалась близкой и понятной. Я сама была такой: молодая женщина, оказавшаяся в результате дворцовых интриг на грани гибели. Так где же мой «последний русский» ?

Понимая, что Кирилл может просто не знать, как связаться со мной, я обдумывала способ, как из домашнего заточения передать ему весточку о себе. Шанс представился быстро. Перед Новым годом в Новосибирск из Франции приезжали мои хорошие друзья из «разрешённого списка» — София и Антуан. В свои предыдущие визиты они познакомились и подружились с Кириллом, который мастерски и увлечённо показывал им город. В его арсенале гида-рассказчика были книжные и личные истории, которые не оставляли слушателя равнодушным. В моей голове быстро родился план: связавшись с Софией, я посетовала на то, что не смогу в силу обстоятельств сопровождать их в прогулках, однако готова доверить это Кириллу. Софии идея понравилась, а у меня появился повод позвонить человеку, который занимал мои мысли.

Он был рад услышать меня. Мы договорились о встрече на моей работе, куда я могла выезжать два-три дня в неделю на несколько часов по заранее оговорённому маршруту. Такой график предоставили мне друзья. Несколько часов в неделю спасали меня, создавали ощущение востребованности, что само по себе отличное средство от тоски и депрессии, которые непременно появились бы, находись я в четырёх стенах своей квартиры.

Встреча, в предвкушении которой я не спала всю ночь, прошла просто. Мы обменялись новостями и улыбками.
 
— Когда всё произошло, я был в командировке, на какой-то встрече, — Кирилл делился со мной своими воспоминаниями о днях, которые изменили мою жизнь. — Вначале мне было сложно поверить, но потом пришло официальное подтверждение.
Обсудив прошлое, мы вернулись к настоящему. Оказалось, что Кирилл развёлся, был печален, в меру загружен на работе, однако в его графике оставалось время на встречу со старыми друзьями. Для меня все эти новости были из рубрики «Важное и хорошее за день».
«Наконец-то, — думала я. — Мы оба свободны».
Мозг с двойной силой начал обдумывать варианты, как видеть Кирилла чаще.
Экскурсия для моих французских друзей прошла успешно. София и Антуан вернулись под впечатлением: после рассказа о том, что на месте уютной новостройки в центре города была пересыльная тюрьма, а в котловане даже находились кости, они долго не могли уснуть.
Я набрала номер Кирилла и поблагодарила за увлекательную историю.
— Кстати, как ты отмечаешь Новый год? — наконец-то представился повод задать интересующий меня вопрос.
— С родителями и семьёй сестры, — без энтузиазма ответил Кирилл.
— Мы планируем сделать приятные посиделки перед отъездом ребят во Францию. Можешь присоединиться, — я перешла в наступление.
— Почему бы и нет? Идея мне нравится. Созвонимся после первого января.

Услышав его слова, я мысленно выпила до дна бокал шампанского и выстрелила хлопушкой.

К предновогоднему коллективному ожиданию чуда добавились мои личные мечты: наступающий год наконец-то сулил радость, которая выглядела как встреча с любимым.

Мой настрой волшебной палочкой расцвечивал всё вокруг. В «Иронии судьбы» читался новый смысл, каждая игрушка на ёлке сияла новыми красками, а пузырьки в традиционном напитке кружились в танце под бой курантов.
После первого января, утонувшего в дымке усталости от бессонной ночи, наступило второе, а с ним приятное волнение сменилось тягостным предчувствием. За это время Кирилл никак не дал о себе знать. Он просто пропал. Я прибегла к запрещённому приёму — заглянула на его страницу в Facebook. Мне хотелось увидеть там какие-то признаки жизни — и они были замечены в виде «лайков» ко всем его постам от юной поклонницы молодого преподавателя истории. С удивлением я обнаружила, что обычно сдержанный Кирилл присутствовал на странице розовощёкой нимфы пространными комментариями и забавными эмодзи. На одном из фото, где девушка с удовольствием пила молочный коктейль, был отмечен мой друг. Интерес был взаимным.

«Глупость, это ничего не значит», — думала я, но холодный и умный скептик внутри уже выстроил логику в сюжете. Чтобы развеять или подтвердить сомнения, я решилась позвонить. Кирилл что-то неуверенно промямлил о своей занятости:
— Так что нашу встречу придётся перенести, — резюмировал он свою путаную речь.
Идеальное будущее, так чётко представлявшееся недавно, необратимо рушилось.
Мы начали без энтузиазма обсуждать какой-то рабочий проект. Каждое слово давалось мне с трудом. Наконец я весьма неуклюже перевела разговор в интересующее меня русло:
— Как у тебя с личным?
— Ты знаешь, неплохо, — бодро ответил Кирилл. — Дела налаживаются.
— М-м-м-м… — протянула я. — Рада за тебя.
Мои самые неприятные догадки подтверждались.
Наступила пауза. Она длилась несколько секунд, но мне показалась вечностью. Несбывшиеся мечты выходили слезами. Я пыталась бороться. Но эмоции были сильнее.
Задыхаясь, я сказала:
— Мне кажется, я была влюблена.
«Кажется» смягчало удар и спасало моё самолюбие.
— Мы не давали друг другу повода, — сомнения в голосе Кирилла не улавливалось.
— Твои слова о том, что ты хотел бы быть мужчиной моей семьи, — я вытащила свой единственный козырь.
— Не помню такого. Наверное, это была шутка.
Из всех возможных ответов Кирилл выбрал самый жестокий и, пожалуй, далеко не самый правдивый.
— Понятно, — булькнула я. — Пока.

За окном в свете фонарей кружились крупные хлопья снега, ещё полчаса назад казавшиеся мне сказочными предвестниками счастья, а сейчас потерявшие свою магию.

Мозг лихорадочно придумывал одно лекарство за другим: «Выбрал субретку вместо королевы», «Он просто боится», «Всё, что ни делается, — к лучшему».
Ничего не помогало — в области сердца пульсировала боль, острая, как при переломе. Наложить повязку было невозможно. Целебных мазей от этого недуга тоже не придумали.

Я взяла из книжного шкафа открытку, подписанную его рукой, и изорвала её в мелкие клочки. Идиллическая южная страна была смыта в канализацию. Облегчения не последовало.

Включив дремавший ноутбук, я около часа бесцельно нажимала вкладки. На столе лежала колода карт, но у меня не было к ним вопросов.
Открыв YouTube, я набрала в строке поискового запроса «Золотой век» и нажала на первую ссылку.

В зале на троне сидела королева, её лицо и одежды были прекрасны. В толпе придворных она искала одного-единственного, но он не смотрел на неё, увлечённо танцуя с юной фрейлиной. Холод мраморных плит вползал королеве под кожу, она сама становилась мрамором. Вместе с этим исчезали желания, страсти, оставалась только пустота.

14.08–24.11.2017
Новосибирск


Рецензии