Мишень. Часть II. Глава I. Остров

        Остров был довольно большой, и напоминал по форме корабль, с острым носом на юге, и широкой кормой на севере, которая представляла из себя неприступный высокий неприступный утес, с запада и востока, остров тоже был огорожен высокими стенами скал, не было видно ни одной бухты, ни отмели, только отвесные скалы и сразу океан. Мы летели на вертолете уже минут десять к его южной оконечности. Остров был весь покрыт джунглями, на северо-западной оконечности находилось каменистое плато, с двумя  взметнувшимися ввысь потухшими вулканами, в которых сияли озера прозрачной золотисто-изумрудной воды.
Кроме Зои, Абду, нескольких бомжей из Твери, трех смешливых проституток из Новгорода, которые в поисках европейского счастья сдуру угодили в рабство, угрюмого рябого узбека из Самарканда, строителя из западной Украины, звеньевой из службы эскорта, проданной за долги бандитами, с нами было еще два героинщика из Питера, которые попали в этот переплет, совершенно случайно: Сява и Леша; они все время стонали, выли, кусались, и вообще плохо соображали, где они и что с ними происходит. Был с нами еще и тульский милиционер Егор Дмитриевич, в звании капитана, который все время молчал, обгрызая ногти, вспоминая своего напарника, который подпоил его водкой с коофелином и отправил в рай.
Был еще и один очкарик-альбинос, сын депутата, в дорогом костюме и галстуке, лет семнадцати, не больше. Помню, как  он все кричал на английском этому малайцу, который бросал нам ошметки гнилого мяса, через отверстие в трюме: “Get me out please, get me out, my relatives will pay you, my uncle is a milioner”. Но малаец только гадко хихикал в ответ на его выкрики, а однажды, когда Селиван, так звали очкарика уж сильно достал его, взял и помочился ему на лицо, тот едва успел отскочить в угол. Была с нами и еще странная немая, юродивая Анфиса, нимфоманка, как о ней отозвались проститутки из Новгорода, потому что если их куда-то таскали матросы или охранники, они приходили чертыхаясь все в слезах, и даже ни о чем не рассказывали, а Анфиса только улыбалась, она была страшненькая, маленькая худая с длинным носом, а когда улыбалась лицо у нее кривилось неестественно- страшно, и наверное поэтому её с каких-то пор перестали таскать к себе матросы и охранники. Не знаю почему, но мне она была симпатична, хотя, на первый взгляд и походила на обезьянку, но глаза у нее были такие красивые, прозрачно-голубые, вбирали тебя без остатка, что невольно волна возбуждения охватывала тебя, когда ты долго смотрел в них.
Характером среди других выделялась, конечно, звеньевая, чувствовалось, что эта тетка прошла крым, рым и все остальное. Когда её поднимали наверх, она брыкалась, кусалась, и всегда возвращалась с синяками, кровоподтеками, материлась так, что стены трюма краснели.
 Бомжи были старые, или так мне казались, ловкие и хитрые: один - инвалид, больной церебральным параличом, которого еще в детстве сбежал из детдома, и кормился на улице. Не знаю почему, но к нему я не испытывал жалости, то ли потому что он постоянно плевался, когда говорил с тобой, то ли потому, что он меня укусил за руку, которая до сих пор не зажила, когда мы дрались за хлеб, да, жалости к нему я не испытывал. Милиционер тоже не вызывал у меня особых симпатий.
Но это были еще не все типы, которые летели в «рай», был еще киноактер, правда, на экране я его никогда не видел, как он попал в эту компанию одному богу известно, но красив он был, как девушка, по виду и не скажешь, что парень, этот тип был «голубой», и как я понял, его приятель-любовник, взорвал какого-то авторитета на Невском, этого приятеля взяли в оборотку, ну, а чтоб ему приятней было, схватили его «любимую», и периодически присылали ему порно-кино, в которых его возлюбленная играла главную роль. В конце концов, его приятель не выдержал, поехал на стрелку, ну, его и грохнули, а этот уже пошел по этапу. Был еще и сумасшедший, патлатый продюсер, который кинул кучу банкиров, а потом хотел слинять, но его быстро поймали, трусили, трусили, хотели продать на органы, да он выпрыгнул с девятого этажа, но остался жив, его подлечили и отправили в «санаторий». Но больше всего мы потешались Степаном Васильевичем Зетовым, заместителем мэра Питера, вот уж кому приходилось туго, тучный, с большим животом, постоянно голодный, с бессмысленными глазами на выкате….Еще вчера он мелькал по ТВ, раздавая интервью направо и на лево, холеный, уверенный, правитель жизни, победитель пространств. Как он попал в этот переплет, я узнал намного позже.
 Всего поначалу нас было человек семнадцать, и как я уже сказал, нас,  как скот и везли в трюме больше недели, еду спускал на веревке кривоногий моряк-малаец, который любил потешаться, смотря, как мы вырывали друг у друга кусок хлеба, но все это было уже в прошлом, правда, по дороге мы потеряли несколько человек:  красивая девушка из Ростова, скончалась от малярии, старик-бомж задохнулся в трюме, но я выжил, а это было главное. Несколько раз мне пришлось драться за свой кусок хлеба, применяя недозволенные приемы, которым я научился на тренировках, после чего рябой узбек, стал еще больше угрюмым, а бомжи из Твери сникли, но я выжил. К тому же мне помогли и Абду с Зоей, мы держались все время вместе, и в схватке за баланду помогали друг другу.
Вертолет МИ 17, был российского производства, кроме нас, экипажа, какого-то главного перца, который уже успел вырубить свои кулачищем бомжа-Василия, перед тем как нас грузили на вертолет, с нами были еще человек семь охраны с автоматами АКМ, и винтовками М 16, все они были крепкие парни, и всего у двоих были европейские лица. Между собой они не переговаривались. Их командир, отгороженный вместе с экипажем плексигласовой ширмой,  что-то показывал пилотам, я взглянул по направлению его руки, и вновь заметил, как вынырнул из тумана облаков остров.
Да, мы летели над островом, и это был остров из моего сна: виднелись тоненькие рукава потоков, сбегающих в океан; водопады, срывающиеся с высоких откосов, вертолет тяжело шел на посадку, и все больше проступали кокосовые пальмы, сгибающиеся под напором ветра, и видны тучи птиц, которые как пестрые бабочки, летели навстречу нам, пилот чудом успел поднять машину, над одной такой тучей, иначе вряд ли бы мы долетели.
Вскоре мы приземлились на площадку вырубленную в джунглях, которую по периметру окружали деревянные домики, с крышами из широких листьев, поначалу я думал, что это листья пальм, но потом Абду, которому приходилось уже бывать в Полинезии, объяснил мне, что это были листья вечнозеленого папоротника.
Выгрузили нас на самый солнцепек, и главный у них, которого звали Морис, стал вышагивать перед строем, поигрывая тростью из черного дерева.
Стоя во втором ряду, я осмотрелся, вокруг везде простирались джунгли, но, что меня больше всего поразило это тишина, которая буквально придавливала своей тяжестью, жара стояла нестерпимая, парило, но вот эта тишина, это было что-то совсем необычное.
Я стоял рядом с Абду и кивнул, обратив его внимание на то, как один из наркоманов, Сява, шатается и вот-вот свалится на траву.
Было раннее утро, мы прилетели на рассвете, и казалось, джунгли должны быть полны птичьим гомоном, но тишина потрясала.
- Кто из вас знает английский язык? – спросил, наконец, Морис, обведя нас стеклянным взглядом.
Еще я не успел понять его реплику, а очкарик-Селиван уже выступил вперед, проявив необычайную прыткость:
- Я!
- Подойди, - сказал довольно Морис, осклабившись, и обнажив лошадиные зубы, - будешь переводить этим ослам мои слова.
Селиван торопливо подошел к нему, загребая ногами, и стал рядом. Вид у него был жалкий, но решительный, сразу было видно, что путешествие в трюме ему стоило многих усилий: руки у него дрожали, пиджак и брюки из дорого бутика, в чем его, видно, и сцапали, были порваны, один рукав вообще болтался, воротника на рубашке не было, стекло очков треснуто. Он был похож на кота, которого только что окунули с головой в тазик с холодной водой, и, вытащив, вдруг щелкнули костяшками пальцев по носу. Тяжело дыша и потея, он уставился снизу вверх на Мориса, ожидая его приказа. 
- Шустряк, - обронил громко Степан Васильевич Зетов, - я, может, тоже английский знаю.
- А вы ему скажите об этом, - ухмыльнулся тульский милиционер.
- Ваши знания вам здесь больше не понадобится, - бросила презрительно Зетову звеньевая, особенно вы делив слово ВАМ.
- Это почему же? – возмутился Зетов.
- Эй ты, лопоухий, иди сюда, - позвал его Селиван, переведя реплику Мориса, но Зетов сначала не понял, что это обращаются именно к нему. Со школы, никто к нему так не обращался. Правда, на первом курсе харьковского политеха, его звали «Чебурашка», как потом некоторые его и здесь называли, но он вскоре стал комсоргом курса, а потом вступил в партию, отдалился от сокурсников, и его оставили в покое. Больше всего ему, конечно, доставалось в детском садике за его оттопыренные, торчащие буквально перпендикулярно к голове уши, чего он только не натерпелся. Наверное, поэтому и сделал карьеру, и мстил потом всю жизнь и обидчикам из детства, и женщинам, которые его отвергали, месть эта была сладима, но ядовита.  В конце концов, от него избавились самым иезуитским образом, как он считал, отняли банк, а когда он нанял киллеров, чтобы они по-тихому убрали конкурентов, то этих киллеров перекупили, а его потом, как дурака лопоухого, даже убивать не стали, а запаковали в контейнер, как бандероль, и отправили в землю обетованную на райский остров, грехи замаливать.
Все это я узнал много позже, а тогда, когда его Селиван обозвал «лопоухий», переведя слова Мориса, я заметил, что заммэра хотел поиграть в дурака, и, недовольно, надув губы, переспросил:
- Щенок это ты мне, что ли?
Морис, довольно улыбаясь, вытер выступившую на лбу испарину, и недоуменно повернулся к Селивану.
- Чего он там телится?
- Не понимает, что это его вызывают, – пояснил Селиван.
- Ах, не понимает, - поморщился Морис, и задубленное южными пассатами лицо его, стало похоже на печеную тыкву.
Как я потом узнал от других колонистов, кто еще выжил к тому времени, как мы приземлились на острове. Морис вовсе не был садистом и у него был свой кодекс справедливости, он никогда никого не наказывал просто так, ему нужен был повод, веский повод, чтобы оправдаться перед хозяевами, что он не зря попортил товар, и чтобы подвести, так сказать, философскую базу, под свои зверства. Он никогда никого не бил и не пытал просто так. Лагерник должен был провиниться, совершить оплошность, причем желательно у всех на глазах, а вот тогда уж он три шкуры с виноватого спустит. Вот и сейчас Зетов, по его мнению, совершил непростительную оплошность, первым заговорил в строю, когда все должны молчать, и второе сразу не выполнил то, что должен.
- Повтори ему, чтобы он вышел из строя и подошел сюда, - бросил он спокойно Селивану, расставив ноги пошире, и вздохнув полной грудью воздух, разминая при этом пальцы правой руки, как перед игрой на пианино.
Селиван позвал Зетова еще раз.
- Слушай, ты, давай выходи, - шикнула на Зетова звеньевая, чего мы тут должны все париться из-за тебя.
Зетов недобро зыркнул в её сторону, но понял, что попал в осиное гнездо, подчинился.
Высокий костлявый, с длинными руками, маленькой костистой головой, приплюснутой у висков головой, и большими ушами, с выдвинутой вперед челюстью, он был похож на орангутанга, но по сравнению с Морисом, он казался малышом.
Подойдя к Морису на расстояние нескольких шагов, Зетов предусмотрительно остановился, интуиция ему подсказала, что нужно держаться от этого громилы чуть поодаль, мало ли, но все равно он не рассчитал расстояние, и не успел увернуться от удара. Морис выбросил правый кулак мгновенно, так наверное кидается на лягушку очковая змея, или падает в последние секунды сокол на полевую мышь, мы еще услышали странный звук прозвучавший как-то противно в тишине: «Шмяк». И вот уже Зетов лежал, запрокинув голову, с бессмысленным пустым лицом, а Морис довольно дул себе на костяшки пальцев на кулаке.
- Так будет с каждым, кто не выполнит сразу приказ, - обронил он тихо и ухмыльнулся.
Селиван перевел, втянув голову в плечи, он был потрясен. Он-то видел, что сталось с Зетовым, который еще только неделю назад мелькал на ТВ, а мы-то нет.
- А ну, подтянитесь, эй! – крикнул Морис Сяве, который после увиденного встяхнулся, и стал ровнее.
Все это время напротив нас, стояли с автоматами человек шесть в камуфляже, из тех, что летели на вертолете.
Поселение из нескольких домиков поодаль было безлюдно. Как я уже сказал, ни звука не доносилось ни из джунглей вокруг. Все, как вымерло.
Морис повернулся к одному из автоматчиков и бросил ему что-то на странном наречии, состоящем из полуанглийских, полуфранцузких, и еще каких-то незнакомых слов.
Тот кивнул.
Потом Морис вновь повернулся к нам, и выступил с заготовленной речью, которой, наверное, встречал всех вновь прибывших на этот остров.
- А теперь, господа, добро пожаловать на остров «Рай». Мы с вами находимся в юго-восточной части Полинезии на полпути между островами Таити и островом Пасхи, здесь вы будете оказывать услуги нашим гостям, богатым туристам из Китая, Европы, России, Америки. Кто будет себя хорошо вести, будет жить, кто будет плохо себя вести будет сброшен в море, вон с того утеса, - показал он вверх направо, где над морем высилась высокая отвесная скала, отливающая розовым цветом в лучах рассветного солнца.
Он говорил быстро и Селиван едва успевал его переводить, некоторые слова Мориса он дополнял жестами, вскоре он совсем поник от жары и потрясения. Но некоторые вещи он пропустил случайно, или не перевел сознательно, он упустил в переводе, например, фразу о каком-то звере, который живет в джунглях, и который приходит сюда в деревню по ночам, и забирает тех, кто шастает за пределами лагеря, упустил он слова Мориса о том, что мы будем жить здесь всегда, и что шанса вырваться с острова у нас нет, но это и так было понятно, но главное, он не перевел точно вопрос Мориса : «Охотился ли из вас кто-нибудь?» Эту фразу Селиван перевел, как: « Бывал ли из вас кто-нибудь на охоте?» Согласитесь, смысл несколько другой. Почему я так обратил на это внимание, да потому, что с какого-то момента почувствовал, что не все так просто с этим Морисом, что-то он не договаривает, скрывает, не хочет сразу открывать карты, а тут еще и этот Селиван. Я-то английский, как мне говорили знал идеально, да и память у меня была цепкая, «специальная», как говорила еще мама. Англичанка всегда меня хвалила и говорила, что я мог бы зарабатывать свой хлеб и переводом. Да, не все так было просто.
Морис еще долго рассказывал о распорядке в лагере, но что за услуги, которые мы должны были оказывать приезжим туристам, он так толком и не объяснил. Ну, с женщинами там было понятно, но вот, как быть с мужчинами.
Во время его выступления двое охранников вылили на Зетова ведро воды, тот очнулся, попытался подняться, но вновь упал навзничь, и тогда они поволокли его в хижину, которая находилась в заднем ряду поселения, что они там с ним делали я не знаю, но в какой-то момент во влажной душной тишине, нарушаемой только монотонными голосами Мориса и Селивана, вдруг раздался такой страшный вопль, что внутри у меня все похолодело, и я еще раз сильно пожалел о своей ссоре с отцом, и о том, что закрутил с мачехой. Ибо карма тотчас же настигла меня быстро и страшно, но я представить себе не мог, какие испытания ожидают меня впереди.
Нет, Зетова не пытали, и не мучили, не сдирали кожу, ему просто вправляли свернутый нос, а поскольку делали это не умело, то было ему очень больно, отчего он и визжал, как резанный.
После долгого и утомительного приветствия нас расселили по хижинам, причем, не так как мы хотели, а как того пожелал Морис, он прошелся вдоль нестройной шеренги, и тыкая пальцем в каждого вызывал: «Ты, ты, и ты».
А потом в сопровождение охранника трое уходили в свою хижину. Женщин поселили отдельно в первом ряду хижин, мужчин во втором.
Мне выпали в соседи бомж-Василий, с которым я уже один раз сцепился на пароходе и угрюмый узбек из Самарканда, которому я тоже разочек уже дал хорошо под дых, и он это запомнил, уж поверьте.
Абду поселили рядом, вместе с наркоманом Сявой и патлатым продюсером, дальше жили бомжи и голубой, потом Селиван с другим наркоманом Ромой и милиционером из Тулы. Зетову, строителям молдаванину и западенцу досталась следующая хижина.
Звеньевая и Зоя жили в одной хижине, затем три девки из Твери, юродивую Анфису зачем-то поселили отдельно. Итого, всего нас было в колонии 21 человек, заветное число, под которым я всегда числился в школьном журнале.
По периметру лагеря была натянута на деревянных столбах колючая проволока, но она была натянута всего на высоте полуметра, и скорее предназначалась для защиты от диких зверей, а не для того чтобы удержать нас в лагере, бежать-то все равно было некуда. В углах поселения, юго-западном, и северо-восточном находились высокие строения, сложенные из бревен, высотой с четырехэтажный дом, это были типа сторожевые башни, в которых несли дежурство автоматчики, я заметил одного под крышей такой башни, он стоял там и лениво покуривал, стряхивая пепел с сигары.
Сам Морис с другими жили в большом вагоне, который бог весть каким ветром, был сюда занесен, над вагоном был еще высокий навес из брезента, покрытый тоже широкими листьями папоротника. То, что их «дом» находился в самом конце лагеря, с тыльной стороны лагеря, насторожило меня еще больше. Выходило как бы, что если кто собирался на нас напасть, то к нему Морису, он бы добрался в самую последнюю очередь, и я вновь вспомнил его слова о звере.
Всего в лагере было хижин двадцать. Нас всех поселили во второй и третий ряд хижин, которые полукругами располагались вдоль дома Мориса.
Хижины в первом ряду пустовали.
В тот день команда Мориса еще долго выгружала продукты и провиант из вертолета. Вскоре мы услышали звук генератора, звук доносился из-за дома Мориса, который примыкал к отвесной скале, на верхнем выступе которой росли пальмовые заросли. 
В хижине, куда меня, бомжа-Василия и узбека привел автоматчик, стоял душный полусумрак,  и доносился прогорклый, едкий дух гниения.
У дальней стены хижины были типа нары из плетеных прутьев, которые возвышались над землей в три яруса, первый на высоте метра, а то и больше, так что тот, кто должен был спать на третьем ярусе, упирался носом в покатый потолок хижины, которая была сложена из перекрещенных веток, покрытых листьями папоротника.
С недоумением я взглянул на сопровождающего, высокого негра, который улыбнулся, сверкнув зубами в широкой улыбке, и бросил только одно слово: «Snakes”.
Невольно я приподнял пятки и лихорадочно стал осматривать земляной пол, покрытый пожухлой травой, но заметил лишь одного краснобрюхого таракана, величиной с орех.
Сглотнув, я взглянул на узбека, его лицо было бесстрастно.
- О чем это он? - спросил Василий, с безмятежным лицом, напоминающим футбольный мяч, исполосованный шрамами от бутс.
- Говорит, что здесь змей полно, - обронил я, сглотнув.
Василий сразу же вскарабкался на верхнюю кровать, поджав ноги в дырявых кедах.
И негр еще раз засмеялся.
Узбек втянул голову в плечи и сказал: «Ты молодой, будешь спать внизу».
Я сунул ему под нос дулю, со словами:
- А это ты видел?!
Он попытался схватить меня за кисть, но я ловко увернулся, и, схватив его за воротник джинсовой куртки, резко потянул вниз, при этом развернувшись на девяносто градусов, и поддав еще коленом, тот не успел охнуть, и, пролетев метра два, со всего маху врезался плечом в нижнюю стойку нар.
- Ой, больно же, больно! - застонал он, схватившись за ушибленное место.
Василий только блымал своими глазами-пуговицами, негр рассмеялся еще раз, хлопнув меня по плечу так, что я сам чуть не зарылся носом, и сказал им, показывая на меня.
- Хи из чиф хере, андерстэнд?
- Андерстэнд, андерстэнд, - закивал Василий.
Негр нам показал еще что-то типа умывальника в правом углу, там стояла алюминиевые миска и кружка, и кухню в левом, - где валялась гора одноразовой пластиковой посуды.
- А туалет есть? - спросил Василий, которому, видно, уже давно приспичило.
- Кам виз ми, кам! - позвал нас негр, поняв, чего он хотел.
И мы втроем вышли на солнцепек, хотя было еще совсем рано, часов девять утра не больше, хотя я мог и ошибаться, но солнце висело еще на горизонте, окутанное влажной дымкой, и с утра уже сильно парило, воздух стоял, и сладковатый резкий запах тропических цветов, который разливался вокруг еще час назад теперь вдруг потух, и вокруг стоял устойчивый запах какого-то терпкого душного гниения. Множество морских чаек летало над берегом, который находился дальше за розовыми утесами, но их крика слышно не было, а те пестрые птички, которые во множестве летали между кокосовыми пальмами и дальше вглубь острова, не издавали никаких звуков, это было очень странно, да, мало сказать, это было более чем странно.
Негр провел нас к низенькому шалашу, под которым находилась выгребная яма, шалаш был такой низкий, что там можно было справлять нужду только сидя, смрад вокруг шалаша разносилась такой, что я чуть не задохнулся.
- Угу, - кивнул Василий, и скрылся за пологом листьев.
А мы, пока он там кряхтел, осмотрелись с узбеком,  он все еще злобно посматривал в мою сторону.
Негр подошел к одной из сторожевых башен, что высилась в шагах двадцати, и стал о чем-то болтать с часовым, который все еще сосал свою сигару, на каком-то тарабарском наречии, из которого я не понимал ни слова.
- Что они собираются с нами делать, а? – спросил меня вдруг узбек, его звали Рустем, и, я чтобы как-то замириться, ответил:
- Рустем, а ты как думаешь?
- Не знаю, пожал он плечами.
- Вот и я не зная, - обронил я глухо, - но, что я знаю точно, так это то, что мы находимся на острове в океане.
- Да… Занесло нас.
Мы заметили, как из своей хижины вышла Зоя, и, помахав мне рукой, вылила воду из миски перед входом.
- Вода, - кивнул Рустем. – Ты видел, есть вода.
- Где у вас вода? – спросил я негра, стараясь говорить на ломаном английском, чтобы он ничего не заподозрил.
Он показал на скалу за домом Мориса.
- Там есть ручей и цистерна.
- А-а, - протянул я и объяснил Рустему.
Из шалаша наконец вышел Василий, чертыхаясь и отплевываясь, и мы под конвоем побрели к своей хижине.
Обедали в тот день мы экзотическими  фруктами, манго, авокадо, бататом, кокосовым вареньем. Честно говоря, мы даже опешили. Охранники разнесли по хижинам еду, и ели мы вдосталь, был и хлеб, единственно запивали мы все обычной водой, но она была очень вкусная, вкуснее любого сока из магазина.
Я не понимал с какой такой радости нас кормили на убой  и весь вечер, и всю бессонную ночь, устроившись на верхней «полке» думал, думал, зачем нас сюда привезли, и кто эти люди, но ответа не находил, все прояснилось только через несколько дней, но до этого произошло много событий о некоторых из которых надо рассказать особо, поскольку они сыграли большую роль в моей дальнейшей судьбе.
Когда отец Бронислав говорит мне о Боге и о том, что все в руках Господа, мне хочется рассмеяться, честное слово. Ну, разве можно поверить в то, что мальчик из благополучной богатой семьи, который увлекался компьютерными играми, красивыми машинами, математикой и финансами, который никогда в детстве и оружия-то в руках не держал, превратился вдруг в киллера,  да разве бы Господь допустил это, разве бы он допустил?! Нет, не верю я в эти все сказки, все делают люди, и делают исходя только из своих корыстных побуждений, или стремления получить как можно больше удовольствия от всего, жажда удовольствия – вот что главное. А все остальное, совесть там, религию,  придумали мудоломы, которые стремятся держать человечество в узде и управлять человеком. Стрелять, да я и воздушки-то в руках никогда не держал, а не то что снайперской винтовки или береты, но выжить захочешь, и не то делать научишься. Впервые эта моя способность видеть в темноте открылась именно там на острове, как вы понимаете, способность уникальная, очень нужная для некоторых видов де6ятельности, особенно для такого как заказное убийство, но подождите, дайте-ка я расскажу все по порядку.