Сенокос

 В луга  Даже дед Марк, кряхтя и опираясь на кост                В луга

Даже дед Марк, кряхтя и опираясь на костыль, подошёл к центру деревни, где был как - бы штаб по организации к поездке. Здесь был и председатель.
  -Марк Алексеевич,- позвал его председатель - что   тебе дома не сидится?
  -Ну как! Такое событие! Я тоже поеду с народом, что здесь одному оставаться.
  -Место присмотрел для себя, с кем поедешь?
  -Найду-у, – уверенно протянул он,- меня каждый возьмёт – и, неспешно, опираясь на палочку пошёл вдоль улицы.
  Подводы стояли через каждые два-три дома. Лошади уже были запряжены, шла загрузка всего необходимого.
  Обычно возчиками были женщины, но председатель распорядился, чтобы до места покоса лошадьми управляли именно мужики, ибо дорога длинная, впереди надо было преодолеть два спуска с горы, а на повозках люди и предусмотреть, чтобы косы, вилы, грабли, топоры и тому подобный инвентарь погрузить на отдельную подводу. Так будет удобнее и людям и безопаснее.
  Наконец, когда все должны были быть готовыми, и надо было трогаться, был дан сигнал - три раза ударили шкворнем по висящему корпусу опустошённой бомбы. Звук от этой бомбы был слышен за несколько километров. Подводы одна за другой выезжали на проезжую часть дороги и медленно двигались к околице. Там остановились, поджидая повозки с дальних улиц и тех, кто припоздал. Собралось много подвод. На каждой повозке с боковой стороны, на грядках, сидели взрослые Дети же сидели внутри повозок.  Оставшиеся на хозяйстве с завистью глядели на отъезжающих и словно сговорившись, махали руками.
   Как и подобает, на последней подводе ехала кухня. Лошадью управлял ещё крепкий, Павел Михайлович. К нему были погружены полукубометровый чугунный котёл, продукты питания. Бабка Аксинья, ехавшая тоже на этой подводе,  держалась одной рукой за грядку, другой за котёл.
   -Аксинья, что ты за повозку держишься, садись в котёл и езжай спокойно - выкрикнул кто-то из строя повозок. Настроенные на весёлый лад люди дружно рассмеялись.
   -Ладно, ладно, смейтесь! - в тон отвечала бабка.
   -Вот баба Яга на ступе летала, а ты на котле не смогла бы? Напрямки. Вот бы посмотреть!
   -Вот недельку вас не покормлю, тогда я смотреть буду, на чём вы полетите - незлобно отвечала бабка Аксинья, ещё раз проверяя устойчивость котла.
На первой подводе ехал Илья Романович- председатель со своей женой и четырьмя детьми. К ним же подсела и его сестра с двумя детьми. Остальные повозки, также плотно набитые людьми, двигались одна за другой так близко, что сзади идущую лошадь дети гладили по морде, ласково называя их по кличке и давали заранее сорванную траву.
   Ещё задняя повозка не выехала из околицы, а на передних повозках молодёжь уже запела песню, но мужики и бабы постарше зашумели.
   -Давайте общую песню, чтобы все её знали.
   Первая песня, немного побившись, как подстреленная птица, вскоре затихла, но здесь же во всю ни на минуту, наоборот, когда проезжали через соседнюю деревню, то не было ни одного, кто бы не пел, показывая тем самым свою сплоченность и жизнерадостность.
   Через час с небольшим прибыли на место, в луга. Лошадей подогнали так, чтобы не мешали друг другу.
  Председатель, как перво подъехавший, быстро соскочил на землю и уже руководил парковкой. Увидев слезающего деда Марка кричал ему:
   -Марк Алексеич, нашёл тебе комиссарское дело.
   Дед Марк, довольный востребованностью и вниманием, неспешно подошёл к председателю.
   -Какое дело, важное?- пошутил дед и сам же продолжил. - Очень важное. С чего начинается бой? С разведки!
   -Во-во!- поддержал шутку председатель,- вот бери шпанцов всех и в бой. Что повзрослее ребята пусть былки рубят, а то косы порвём. Да пониже пусть вырубают, а малыши пусть носят в сторонку и в кучу складывают.
   -Это знакомое дело- с твёрдостью в голосе произнёс дед Марка.
   -Здесь дел им до обеда хватит - продолжал председатель- как- никак гектаров много. Дойдёте до реки, не пускай их в воду одних без присмотра. Присматривай.
   -Как не пускать, это же ребятня. Как их удержишь?
   -Не удержишь. И держать не надо, пусть купаются, но … под твоим присмотром. Да, это не пруд, а река -быстрая и глубокая. А как удержать? - для того тебя и назначаю. Умнее тебя я, пожалуй, никого и не найду. Не дай бог что случится, то спрос с тебя.
   Дед, довольный похвалой председателя, гордо приподнял голову и скромно заметил:
   -Не переживай, Илья Романович, всё будет в ажуре. Я-то найду с ними общий язык.
   Председатель уже было сделал шага два, но потом, словно вспомнив, остановился и повернувшись к деду покивал ему указательным пальцем и дед, поняв приглашение, подошёл к нему.
   -Марк Алексеич, и ещё одно дело, организуй Аксинье  дровишек. Я не знаю кого ты пошлёшь из ребят, но дрова нужны будут часа через два.
   -Хорошо!- понимающе коротко ответил Марк и уже повернувшись к шумевшей толпе, складывающей вещи с повозок, громко, по-командирски, крикнул:
   -Дети! Все до единого, и мальчишки и девчонки, ко мне!
   И дети, боясь ослушаться слов старших, дружно подошли к деду, а тот уже усмирив возбуждённых, начал неспешно и толково объяснять им поставленную задачу.
"Вот и дед пригодился,  применил его командирскую выучку"-думал председатель и направился к взрослым, отыскивая кого-то.
   -Иван, - окликнул он и приподнял руку.
   Тот кого он назвал Иваном увидев его приглашение подошёл к нему.
   -Возьми кого-нибудь, поставь его вон на ту вешку - и председатель указал на еле заметную вдалеке торчащую в густой траве ветку - и пройди межу. Ты охотник, глаз у тебя набитый, пройдёшь ровненько.
   -Какой разговор - воодушевился Иван.
   -Дойдёшь до этой вешки, там ещё стоят и так до самой реки.
   - А косить когда, это же много времени уйдёт?
   -Ничего, пока здесь разберёмся, и вы уже вернётесь.
   Иван, отыскав своего пятнадцатилетнего сына, уже пошёл отбивать межу.
   -Косари, - громко крикнул вновь председатель, -берите косы и подходите ко мне.
    Мужики один за другим потянулись к стоящей под кроной дуба повозке, развязали увязанные ещё с вечера ручки кос, вил, граблей. Павел Михайлович, старший из косарей, поднимая сверху лежащую косу, как командир, выдававший оружие, уже выкрикивал:
   -Чья коса?
   -Моя! Вот она, моя красавица.
   -А это моя, - протягивал руку к заржавевшей косе Славик.
   -А моя рядом, - указывал пальцем  Николай. Он неделю назад вернулся из Армии и не расставался со своим другом Славиком.
   -Это коса Андрея, -приподнимая за окосье, приговаривал Павел Михайлович- самая большая коса. А эта Акима, самая маленькая- продолжал комментировать он и отдавал лично в руки, словно оружие.
   Взявшие косы отходили в сторону, доставали бруски и слышался неповторимый, ни с чем несравнимый звук точения косы.
   Пока разбирали и точили косы председатель закурил и стоя в стороне молча наблюдал за происходящим. Он видел, как чётко выполнял указания Марк, как ребята шеренгой, расставленные через каждые три метра, уже фронтом двинулись вперёд. Видел, как Иван, зорко нацелившись глазом на сына, уже стоявшего у вешки, сосредоточенно, не моргнув, мелкими шажками ,словно волоча ноги, шёл к сыну, оставляя за собой ровный, примятый мокрый след.
   -Илья Романович, пора начинать, пока роса не сошла, - вывели из задумчивости председателя слова Акима.
   Председатель, взглянув на уже собравшуюся толпу мужиков, сделал последнюю затяжку и бросил недокуренную самокрутку.
   -Да, начнём, пожалуй, остальные подойдут – и, ища глазами кого-то,  громко позвал - Андрей!
   -Тут я. - Андрей стоял немного сзади и Илья Романович его сразу не заметил.
   -Андрей, - снова повторил председатель, - давай как всегда пройди первым от межи. Ты чужую землю не захватывай, но и свою не отдавай.
-Может я, - весело вызвался Аким, выходя вперёд. Мужики дружно засмеялись, так как каждый знал его косьбу.
   -Пройдёшь, как бык по дороге - выкрикнул кто-то из его сверстников и вновь раздался смех.
   -Ты пойдёшь за Андреем, там точность не нужна - сдерживая улыбку, всё же отреагировал как-то председатель на слова Акима.
   -Нет, - довольно твёрдо сказал Николай, - за отцом я пойду со Славиком, ну а там как хотите.
   -Вот так, - вроде бы обиделся Аким, - а то я такой рядок прогнал бы, всем на удивление.
   -Да за тобой рядок гнать одно горе, не знаешь, где твой ряд кончается, посшибаешь верхушки и всё - крикнул кто- то из задних рядов.
   -Хм-м, - промычал Аким - тогда я пойду последним. Мне всё равно, - обиженно буркнул он и отступил от общей толпы. Его место занял Иван Сидякин.
   -Что мы первый год живём? Сами знаем, - выкрикнули из толпы.
   Андрей же поплевал на руку и поправив ремень с прицепленным к нему пеналом с водой, куда был опущен брусок, уже делал первый прокос. Его длинная и тонкая коса змеёй влезала в густую траву, а пятка косы собирала подкошенную траву, оставляя за собой опустошённую землю.

   Андрей напоминал парикмахера, стригущего головы лохматым допризывникам, после прохода машинки которого оставалась ровная белая полоса. Ряд у Андрея получался широкий, ровный и низко скошенный, не оставалось ни одного нескошенного стебля. Ряду его можно только позавидовать и даже опытные косари без труда отличали ряд Андрея.
  "Андрей не косит, а бреет" - такова была рецензия косарей.
Когда под общим вниманием Андрей прошёл метра два, то в рядок заходил его сын, Николай, и Славик уже выстроился в очередь, готовый через те же два метра встать в общий строй. За ними уже стояли другие мужики, крепкие и сильные, беззаботно раскрепощённые и смеющиеся. Чем был хорош ещё сенокос именно вдалеке от дома?
Тем он был хорош, что в нём участвовали одновременно все жители деревни, от старого до малого. Сама работа не обременяла, а становилась необходимой занятостью.
   Люди чувствовали себя дачниками, уехавшими временно, примерно на неделю, из дома, не надо было ни о ком заботиться, кроме самого себя. Не надо было женщинам готовить еду и мыть чашки с ложками, ухаживать за скотиной, они били рады оторваться от хозяйских дел и с них свалился хомут раскрепощения. Еду и посуду брал на себя колхоз. Мужикам была дана воля, то есть не быть под постоянным досмотром жены, не слышать её "пожелания", то надо сделать, то принести.
Дети были тоже рады, хотя и были под не гласным присмотром старших. Родители лишь мельком видели их. Дети целыми днями находились в кругу сверстников, им всегда оставалось достаточно времени порезвиться и поиграть.
   Андрей уже ушёл шагов на сто вперёд, когда Аким становился на последний рядок. Было приятно смотреть со стороны, как не одна дюжина мужиков, в ряд, один за другим, кажется, как по команде, одновременно взмахивали косами, слышался ни с чем не сравнимый звук подрезаемой травы и после них оставались густые ряды травы. Ещё не высохшая трава излучала аромат, неповторимый и тонкий, запоминающийся сельскому жителю на долгое время.
   Женщины же, пока выстраивались мужики, развязали свои спрятанные в подводе узелочки, переодевались во всё чистое, просторное и нарядное, специально для такого дня сшитую одежду и как венец всему, на каждой голове был обязательно белый платочек или косынка, чтоб не мешали и не выгорали волосы .Женщины отходили от подвод нарядные и весёлые. Теперь они, взяв грабли, становились за только что скошенные рядки и шеренгой, одна около другой, уже с песней разваливали густые ряды ещё мокрой травы.
   Председатель был уже около Аксиньи, как главного повара.
Около неё находилась ещё одна женщина. Её-то председателю и пришлось уговаривать, чтобы она осталась именно с Аксиньей.
   -Понимаешь ли, Мария, - продолжал внушать председатель - не каждую женщину я возьму в повара, надо чтобы она и умела готовить, была бы чистоплотная и аккуратная, чтобы была проворная и с людьми находила общий язык.
   -А что с ними разговаривать? - воскликнула уже согласившаяся Мария - подала да пусть едят.
   -Не-ет, - протянул Илья Романович - можно так подать, что и есть после тебя не станешь, а здесь доброта нужна и внимание. Этого у тебя не отнять.
   -Ладно, - махнула рукой Мария и зарделась от похвалы председателя - просто там мне было бы веселее и легче.
   -А здесь не весело? Тебе и скучать будет некогда,
а насчёт тяжести я позабочусь. Анисим! - громко крикнул он и завертел головою.
    Анисим, выкладывающий кирпичи под котёл, повернул голову, за ним же повернулась и бабка Аксинья и она, не понимая, что хотел председатель, выступила вперёд.
   -Илья Романович, помоги котёл поставить. Тяжеленный
   -Конечно, конечно - заспешил председатель и вместе с Марией заспешили к пыхтящему Анисиму.
   -Хорошо вымой его - поучал председатель, когда котёл был установлен.
   -И так поедим - махнул Анисим рукою - люди не свиньи, всё поедят - попробовал он пошутить.
   -Во! - поднял палец Илья Романович .-Мария, вот о чём мы с тобою только что толковали.
   -Ты, Анисим,  воду не вздумай брать из реки, езжай в соседнюю деревню, набери колодезной.
   -Лошадь грязную воду не пьёт, значит,  вода в реке чистая. Да и река ближе.
   -Ты что, куда спешишь? - спросил председатель, - запряги любую лошадь и смотайся.
   Анисим, медленно и молча, ходил вокруг котла, подёргивая его на устойчивость и по хмурым бровям его можно было определить то ли какую - то борьбу, то ли он сосредоточенно о чём-то думал. Глядя на него, Илья Романович закурил, немного постоял, потом сказал:
   -Слушай, Анисим,  может, ты сразу и в магазин заедешь?
   -А что там делать? - встрепенулся он, словно его облили живительной влагой.
   -Да как - никак, сегодня первый день, у людей вроде бы праздник. Купи там ящик вина.
   -Чего не заехать, - ещё больше встрепенулся Анисим, - какого вина-то?
   -Бери на своё усмотрение. Ты же в винах разбираешься.
   -Вдруг не угожу, побьют мужики - то.
   -Вот и выбирай, чтоб не побили. Возьми деньги, - председатель достал из бокового кармана пиджака кошелёк, отсчитал заранее взятые для этой цели несколько бумажных купюр и протянул Анисиму. - Да смотри, не потеряй, а то уж точно мужики побьют.
   Председатель знал, что Анисим с детства тяготится работой и, всегда и везде, старался найти такую работу, чтоб ничего не делать. Основное его задание в сенокосе было присматривать за лошадьми, но Илья Романович решил для сегодняшнего дня осчастливить Анисима, на что тот охотно согласился даже с превеликим удовольствием. Он собрался в один миг, и не успела бабка Аксинья обойти ещё раз вокруг котла, а за бугром уже мелькала сгорбленная спина Анисима, погонявшего и без того резвую лошадь. Чуткий нос его почувствовал выпивку, до которой он ох какой был любитель. Он и без поручения мог уйти по запаху вёрст десять, а тут ещё и при деле.
   Андрей, тщательно вытерев косу только что скошенной травой, провёл ладонью по обратной стороне полотна и аккуратно поставил к дереву, стоявшему у начала спуска к реке. Закончил рядок уже и Иван Сидякин и за ним, широко расставив ноги, мощно и красиво махали косами Николай со Славиком. Остальные тоже, дыша, друг другу в затылок, молча заканчивали свой полутора километровый проход.

                Река

   Дождавшись Николая со Славиком, они вчетвером, прихватив полотенца с мылом, заранее принесённые женщинами, не спеша, один за другим, с чувством усталости и законченности работы на сегодняшний день, спускались к Оке.
   Купающиеся разбились на два лагеря - мужчины купались у давно протоптанного спуска, женщины, словно уступив им, прошли метров на пятьдесят выше, где были гуще куст ивняка, в которых они и раздевались. В том и другом лагере слышался визг, смех, громкий говор, брызгались друг с другом, плавали наперегонки. Отдельные мужчины поплыли на другой берег.
   Без того звонкие голоса женщин стали вдруг ещё звонче, послышался гвалт, словно в курятник попала лиса. И действительно, женщины потянулись к берегу. В кустах слышалась непонятная возня. Минуты через полторы - две из кустов женского лагеря выскочил Иван Сидякин, почему - то оказавшегося уже там. Взъерошенные волосы торчали как у драной собаки. Разорванная по шву штанина флагом развевалась сзади, а выпущенная из брюк рубаха придавала Ивану вид напрокудившего и теперь сбегающего кота. За ним гналось десятка полтора женщин, но разгорячённого и, видимо, уже наказанного Ивана догнать было невозможно. Женщины особо и не гнались, они лишь для острастки бежали за ним и укатывались со смеху.
   -Возьмите своего охотника до бабьих юбок, - кричали они мужикам, указывая пальцем на Ивана.
   Иван по течению эти пятьдесят метров осилил со спринтерской скоростью и уже под общий хохот мужиков вытряхивал из своих не по размеру широких штанишек тугие, но колючие и жгучие стебли крапивы. Выбросив крапиву, он залез по шею в воду и, хлопая глазами, тихо отмачивал свой худенький зад. Лишь время от времени нет - нет, да и косанёт  взглядом на всё ещё не успокоившихся женщин.
   Дорого обошлась Ивану та шутка, а ведь могло быть и наоборот. Мог бы Иван выкрасть у женщин их верхнюю одежду, и тогда бы они просили у того же самого Ивана, умоляли бы его вернуть эту одежду, суля в награду золотые горы. А он бы, кичась и глумясь над ними, долго дразнил бы их под гогот мужиков, набивая цену за каждую выкраденную юбку. Но не всегда коту масленица, бывает и великий пост.
Верхом на лошади прискакал Анисим. Не спускаясь к реке и не слезая с лошади, приставил ладони ко рту рупором, громко кричал:
   -Э-ге-ге-е! Идите все к обеду - у!
   Так он прокричал раза два и, убедившись, что все его слышали, галопом поскакал обратно.
   Мужики вылезали из воды, ополаскивали ноги, звали в десятый раз купающихся детей и потихоньку, вытираясь и расчёсываясь, поднимались в гору. Вылез и Иван Сидякин.
   Мужики дружелюбно похлопывали его по спине и подсмеивались:
   -Ну что, Иван, отмок? - спрашивали одни.
   -Надо бы в бочку с кипятком, говорят, здорово помогает, - уже вторили другие.
   -Ну, ты молодец! - хвалили третьи.
     Мужская половина уже стояла у разбросанных рядков на лугу, а женские белые платки только начали мелькать из-за густых зарослей ивняка. Подходя, женская половина, увидела необычно возбуждённую толпу мужчин, а когда подошла поближе, то увидела на откуда - то взявшейся подстилке, типа простыни, лежащего Ивана Сидякина со скрещёнными на груди руками и закрытыми глазами. Четыре угла подстилки держали четверо молодых мужиков и несли его ногами вперёд навстречу женщинам. Впереди несущих в накинутом точно таким же покрывалом, шёл Андрей, держа в руках авоську с дымящейся гнилушкой в консервной банке. Это было, как все понимали, кадило.
   Андрей размахивал кадилом и с вполне серьёзным для окружающих лицом заунывно гнусавил:
   -Женщины, помилуйте-е. Женщины, помилуйте-е раба вашего Ивана-а-а.
   Сзади лежащего на подстилке Ивана шли трое мужиков, и крепко взявши друг друга руками, с глазами полными слёз и печальными лицами, но это им так казалось. Глаза их были полны слёз, но от смеха и лица при неумелой игре, выражали такое неестественное выражение, которое никто не видел доселе, что и подошедшая половина женщин и мужчины не могли равнодушно смотреть на всю эту картину. Трое этих мужиков, стараясь быть серьёзными, как Андрей, во весь голос вроде бы вразнобой причитали:
   -Избили тебя бабы, испохабили - и, - причитал один и тут же другой голос подхватывал - изнасиловали и вводу бросили - и.
   -Житья тебе от них не стало, - продолжал третий.
   -Возьми и нас с собой, от мучения - я, а потом и мы возьмём их с собою.
   В таком тоне причитаниями процессия шла к реке. Женщины, не понявшие в чём дело, теперь смеялись до слёз. Впереди идущие, приостановились, дав вволю насмотреться и насмеяться. Андрей со свинцовым лицом махал и махал своим кадилом, делая круги вокруг лежащего Ивана, и посматривал то на хохочущих селян, то на Ивана.
   Ивана же, лежащего "в гробу" разбирало любопытство, и ему тоже хотелось посмотреть на реакцию окружающих и веки его задрожали, чтобы полуоткрыть немного один глаз, но впереди несущий слева шлёпнул "мертвеца" по щеке и тоже гнусаво запел:
   -Лежи смиренно-о, раб божий!
  Едва утихающий смех вспыхнул с новой силой. Постояв немного, шествие вновь тронулось к реке, но не к тому месту, где купались, а немного ниже, где течением воды подмыло берег и образовало вертикальную стену. Продолжая петь своё - "женщины, помилуй", Андрей указывал руками несущим как подойти поближе боком к обрыву. Он в последний момент, поднял кадило кверху и жестом другой руки указал, что надо размахивать и мужики в такт Андреевых рук и слов начали раскачивать Ивана.
   -Женщины, помилуй. Женщины, помилу-уй. Аминь!
   При последнем слове все четверо несущих сильнее обычного взмахнули и одновременно выбросили из постилки Ивана далеко под обрыв, насколько хватило сил. Только при свободном падении Иван почувствовал свою необычность положения, видимо, открыл глаза, но было уже поздно.
   С берега было видно как он, перевернувшись раза два в воздухе, раскрыл руки, как птица при полёте, так же раскрыл ноги и, падая, был похож на лягушонка. Он не успел взять положение ныряльщика и шмякнулся плашмя, как захватила его встреча с водой.
   -Что же вы делаете- то? - сразу вырвалось несколько женских голосов.
   -Не дай бог утонет, – продолжали взлетать голоса других.
   -Просили же вас, женщин, помилуйте, помилуйте Ивана, а вы молчали.
   -Ничего -о – пробасил чей-то мужской голос.
   И, действительно, прошли какие-то секунды, как среди не успевшей ещё лопнуть пены, появилась голова Ивана, и он взмахами рук быстро плыл к берегу.
               
               
                Обед

   Солнце светило ещё достаточно ярко, но уже не давало полуденного тепла, а что - бы оно не мешало намеченному торжеству, то стол накрывали в традиционном месте - под двумя распластавшимися ивами на площадке, как - будто специально сделанной природой.
   Для кормления такого количества людей из колхозного стада выделили барана, сварили суп с гречневой кашей. Подали к столу солёное сало, яйца, творог, для детишек привезли не одну флягу молока.
   Стол накрыли очень быстро. Каждая хозяйка вытаскивала скатерть, стелила её во всю длину и на неё выставляла чашки, тарелки, ложки, стаканы в расчёте на свою семью. Для первого, праздничного, обеда сами колхозники прихватили различного провианта и теперь каждая женщина выкладывала из своего узелка всё то, что она успела захватить из своего хозяйства. Рядом с этой скатертью стелилась вторая, соседская, и так далее. Метра два, отступив от первого ряда, стелился второй ряд. Люди садились с наружной стороны. По двухметровому проходу уже ходили основные кулинары.
   Николай любил праздничную суматоху. В ней есть, что -то приятное, ожидание чего - то неизвестного, и люди, создающие её, куда - то спешат, делают одно дело, стараются сделать приятное друг другу, угостить чем-то необычным.
У каждой такой суматохи должен быть свой руководитель, иначе суматоха превратится в неразбериху,  одно и тоже дело будут делать двое и всё наоборот. Само собой получилось, что основным руководителем и заводилой стала бабка Аксинья - начальник поварского штаба, ну а правой рукой была Мария и Павел Михайлович. Они ходили вместе, не мешая друг другу, по двухметровому проходу, между двух ”столов“, раскладывали хлеб, наливали детям молоко. Павел Михайлович уже ходил с бутылкой в руках и каждому взрослому плескал несколько булек в подставленную кружку.
   Председатель хорошо знал своих людей, и доверить разливать вино мог не каждому. В Павле Михайловиче он не сомневался ни на грамм, доверял как самому себе, зная, что этот кристально чистый человек, хотя и любил выпить сам, но к поручению относился добросовестно. Он не будет пить весь вечер, пока не кончится вино и свою долю выпьет последним в присутствии председателя, как в подтверждении своей честности. Смотри, мол. председатель, сколько людям, столько и себе, ни грамма лишнего. Знал председатель, что он не нальёт никому лишнюю каплю, не признавал в этом деле ни свата, ни брат, да и зная его характер, его об этом и не просили. Ведя обед, он, как тамада на свадьбе, не наливал лишнего и тем, кого от уже выпитого начинало “везти“ не в ту  сторону, и умел отказать так тонко и деликатно, что тот не имел на него обиды. Разливал Павел Михайлович всегда и,  это стало его постоянным поручением.
   Когда бабка Аксинья и Мария, ходившие рядом и разливавшие большим половником суп, вышли из прохода, а Павел Михайлович ещё раз оглядел, не обошёл ли кого рюмкой, тут встал председатель, сказал что - то несколько слов, в конце сидящие не разобрали, что именно он сказал, но поняли, что это начало обеда. Зазвенели гранёные стаканы и кружки, мужчины первые, запрокинув головы, раза два мотнув кадыком, дружно крякнули и поставив пустую посудину, потянулись к закуске.
После первой выпитой рюмки наступило минутное молчание, лишь слышался хруст солёных огурцов да стук ложек об алюминиевые чашки. Лишь после этого начинался нарастающий гомон. Каждая семья угощала соседа чем-то своим, собственного приготовления.
   -Павел Михайлович, между первой и второй что бы и муха не пролетела!
   -Наливай - послышались редкие мужские голоса.
   -Не успели закусить, а уже наливай.
   -Закусывайте хорошо, - раздавались голоса женщин.
   -Сейчас, – поглядывая поверх всех,  вторил Павел Михайлович, – а то бабы ругаются.
   -Что же ты за мужик, коли, бабы боишься?
   -Возьми мою, она не кусается - пошутил кто-то.
   -Попробуешь взять, так ты сам кусаться начнёшь.
    Видя шутливую обстановку Павел Михайлович уже начал разливать в подставленную посуду, обслуживая оба ряда сразу.
   -Ну как супец, мужички, съедобен? - улыбалась бабка Аксинья и, орудуя половником, подливала в опустошённые чашки. - Андрей, а ты, почему не ешь?
   -Боюсь! - проговорил Андрей, и хотя он сказал тихо, но все слышали его слова и ещё больше наступила тишина, образовавшаяся из - за любопытства сидящих.
   -Батюшки мои! Неужели не съедобен? – всерьёз забеспокоилась Аксинья, сменяя радостное лицо на испуганное.
     Андрей немного помолчал, тем самым обострил любопытство сидящих, и накалив его до предела, поднял правую руку до виска и громко щёлкнул средним пальцем.
    -Не то, что не съедобен, - и хитро взглянул на Аксинью - а опасно!
    -Что ты говоришь, Андрей?! Все едят ничего, а тебе одному опасно!
    -Да я за них и переживаю… и за себя тоже.
    -Говори, не тяни душу.
    -А я и говорю, опасно! Опасно потому, что и ум проешь и язык проглотишь, Уж очень вкусный суп!
   -Фу…ты - облегчённо вздохнула чудом до сих пор не упавшая Аксинья.
    -Раздался и за столом облегчённый дружный вздох, а потом люди зашумели, засмеялись.
   -Ну, Андрей, ну Андрей - слышалось от  взрослых, не можешь жить без шуток!
                При лужке, при луне,
                При зелёном поле.
                При знакомом табуне
                Конь гулял по воле.
   Сильная заливистая песня, дружно подхваченная многоголосым хором, далеко разносилась по скошенному и остро пахнущему лугу. Порой выделялся чей-то сильный мужской голос, он возвышался над остальными и сглаживал все фальшивые ноты. Иван Сидякин не раз за такую фальшь выслушивал насмешки мужиков и женщин и старался по возможности не петь. Когда же грудь его была переполнена вольных чувств, он, то ли забывал обо всём, то ли просто не мог удержаться от пения и тут он давал волю пылающей душе, стараясь выкинуть накопившийся неприятный осадок. Он набирался упоения, чтобы надолго замолчать, а сегодня был как раз его день. Его терпели сейчас лишь потому, что пел он в паре с Андреем.
   Андрея с детства считали замкнутым, но когда касалось песен, то он перерождался. Перед ним словно не стояло этого недостатка и, как хорошего танцора и песенника, выдумщика и весельчака, его с удовольствием приглашали на любые гулянки. Только его пение затрагивало Ивана до слёз и он, вопреки сельчан, начинал петь.
   Неудивительно, когда пел Андрей, ему начинал вторить фальшивый голос Ивана. Фальшь эта перекрывалась голосом Андрея, и голос Ивана придавал окраску голосу Андрея и общий их голос получал своеобразную красоту. Вот и сейчас, они, усевшись рядом, демонстрировали своё пение в общем хоре. Сегодня их никто не слушал, каждый пел сам и слушал самого себя. Даже такие певцы, как Иван Сидякин, был убеждён в такие минуты, что его голос уж если не из лучших, то, по крайней мере, довольно сносным, а может даже и приятным.
   То ли постоянное совместное пение, то ли по другим душевным связям они находили общий язык и были друзьями. Порой народ удивлялся, что они могут находить общего друг в друге? Сближало же Ивана и Андрея именно их противоречивость. Иван был горяч, мог принять сиюминутное решение, и уж коли в нём что-то загоралось, стремился сейчас же выполнять задуманное. Андрей его останавливал и убеждал подождать до утра. До утра Иван всё равно не мог спокойно спать, и, только поэтому, он часто проводил бессонные ночи. Вся энергия, предназначенная организмом на рост, расходовалась, перегорала в такие тяжкие ночные часы, и рост его продолжал оставаться быть средним до самой женитьбы. Лишь ежедневная крестьянская работа раздала его в плечах, накачала мускулы и сделала из него, в общем - то на внешний вид привлекательного парня. Несмотря на свой невнушительный вид с детства, он был заводилой, и его писклявый голосок часто можно было слышать в самых неожиданных местах.
   Андрея же нельзя было услышать даже там, где надо. Одни были убеждены, что он глуховат, другие отвергали это и обе стороны , в доказательство, приводили различные доводы. Действительности же не знал никто, а он об этом умалчивал. Знали о нём лишь то, что он всё время молчал, и говорил лишь тогда, когда его спрашивали. Когда проходили горячие споры, он не вмешивался в них, сидел тихо и слушал, словно разговор его не касался и уже под конец, словно подводя итог, обычно спрашивали его справедливого совета. И, действительно, после его ответа, как после заключительной речи прокурора, уже нечего было отнять или добавить - всё было сказано полно и справедливо. На том споры и прекращались.
   Если сравнить рост Андрея с ростом Ивана, то Андрей был на голову выше, плечистее, стройнее. Мускулы его загорелого и пропорционально сложенного тела часто втихомолку рассматривались завистливыми взглядами мужчин. На его телосложение засматривались и женщины, но когда не было рядом их мужей.
В детстве Андрей дрался немного, но почти с каждым и каждый на своих рёбрах почувствовал жёсткость его кулаков. Взрослым вообще не приходилось участвовать в кулачных баталиях, но зато часто выручал обязательно встрявшего туда Ивана. Он подходил к кучке дерущихся, не разбирая, кто из них прав, с искусством клоуна точно находил правой рукой воротник Ивана, поднимал от земли и отставлял его в сторону. Разгорячённый Иван ещё мог долго громко пискливо доказывать свою правоту, но его никто не слушал. Противников Ивана Андрей никогда не трогал, но и к чести противников следует сказать, что и они его тоже. Они принимали поступок Андрея как догму, что всё окончено. Стоя между Иваном и его противниками он обычно говорил одно и тоже:
   -Пошутили, и хватит!
   Затем поворачивался и уходил. Иван послушно шёл за ним и был рад, что Андрей не читал ему нотаций, спас от избиения и неминуемого позора.
               
                Воспоминание

   -Как я рад тебя видеть, если бы ты знал, – говорил Слава, похлопывая Николая по плечу. – Вот сам не пойму, как могло так случиться, что в одно мгновенье разлетелись, поразъехались и как в воду канули. Узнал только от мамы, где ты находишься, а адреса она не прислала. Так что я знаю твои последние два года смутно. Я пытался узнать, где ты служишь, но…!
   -Да я, честно говоря, и сам себя не пойму, всё закрутилось, завертелось, а тут ещё и с родителями перекос пошёл.
   -Слушай, давай без шума и гама поговорим, только по порядку, - попросил Слава.
   -Ох, тяжело вспоминать и долго. Да я об этом никому еще не рассказывал, – тяжело, вздохнул Николай.
   -После того, как проводили меня в Армию, ты моё письмо получал?
   -Тебя проводили в конце августа, а ровно через месяц я уехал в сельскохозяйственную школу. Твоё письмо мне мама переслала, но сам понимаешь, новое место, новые знакомства, да и учёба настолько закружили голову, впрочем, наверное, как и тебя. Некогда было скучать. Кстати, ты тоже мне не писал.
Слава хотел сказать что-то в своё оправдание, но Николай поспешил упредить его.
   -Нет, нет, Слава, я не упрекаю тебя. Ради бога. Виноват во всём я сам, такой уж я, – и видя, как Слава снова дернулся, что бы что-то сказать, поспешил добавить – просто, может быть, мы оба виноваты друг перед другом. Ну да ладно. Так вот, мелочи я не буду рассказывать, но, главное, что лыжи я не бросил, продолжал заниматься. Правда, был даже на областных соревнованиях и по стрельбе, и по бегу, и по плаванию. Но,...-здесь Николай остановился, видимо, старался отбросить что – то ненужное и хотел провести  ход своих мыслей  по какому-то руслу. - В том городе был военный гарнизон с десантниками, и так получилось, что мы тренировались вместе, ходили на большие дистанции. С ними- то я и попал в очередной раз на областную олимпиаду. Кстати, Слава, ты тоже был почти кандидатом в мастера по лыжам. Ты  не продолжил заниматься? Мастера получил?
   -Нет. Я попал в танковые части, а она дислоцировалась в южной стороне. Снега там вообще не бывает.
   -Жалел? – сочувственно спросил Николай.
   -Ещё бы.
   -Так вот. Там я, на областных соревнованиях, выполнил норму мастера спорта.
   Десантники же выполнили только норму кандидата. Их было двое, и лейтенант был, за старшего. В обоюдной беседе, а мы были около недели, лейтенант и спрашивает меня, ты в какие бы рода войск пошёл? – Я ему и отвечаю. - А мне всё равно. Так давай иди к нам. Парень ты сильный, умный, а нам надо ещё и спорт, вернее лыжи. двигать. Для тебя будет неплохо, не загонят тебя в Караганду, и ты три года не будешь, как рыба, воздух глотать. Снег там только в кино показывают. Так что ты подумай, время есть.
   С ребятами я часто виделся, ходили мы к ним на танцы, да и так идут по улице строем, песни поют, я и машу им рукой, а то, и так здороваемся. Как идём в рощу, парк, переходящий в лес, то проходим около их тренажёра, где они прыгают с вышки, то я, уже как свой человек, захожу к ним, и друзья их уже меня знали. В общем, подумал я, Слава, подумал и дал согласие. Как это всё улаживалось в военкомате или ещё где я не знаю и знать не хочу, но как только окончил свою школу, меня сразу призвали в Армию. Собственно, на следующий год. Я там службу и начал.
   -Там, говорят, труднее служить, - заметил Слава.
   -Как тебе сказать, как и везде. Только, допустим, бег в пять-шесть километров, ведь мы  каждый день в два раза больше проделывали. И ходили, и бегали, целыми днями футбол гоняли летом, зимой с лыж не сходили. Да и вообще, деревенское воспитание, не паиньки. Так что для меня этот период не был таким уж критическим. Даже интересно было, под чьим – то руководством и никаких тебе забот - тебя напоят, накормят - и спать уложат, как маленького ребёнка.
   -Если тебе было так хорошо, что же ты в Армии не остался?, – перебил его Слава.
   После этого вопроса наступила пауза. Слава даже взглянул на Николая, но на его невозмутимом лице нельзя было ничего прочитать, лишь правая бровь, немного дрогнув, остановилась немного выше обычного.
   -Слушай дальше, как бы отвечая на вопрос, – тише обычного сказал Николай. – Да, всё было хорошо, я был доволен. Где мы только не бывали.
   -Мы тоже весь Союз почти исколесили.
   -Союз это мало.
   -Что и за границей бывал?
   -Слава, давай договоримся, не спрашивал меня.
   -Да я просто из интереса, - вроде обиделся Слава.
   -Не обижайся, Слава, просто легче будет жить тебе и мне спокойнее.
   Слава молчал, но Николай чувствовал, что он обиделся, тем более, что раньше у них секретов не было и, стараясь замять этот небольшой инцидент, уже другим  голосом, как будто ничего и не было, продолжал.
   -Всё было бы хорошо, если бы не один случай, – последние фразы Николай  произнёс значительно тише.
   -Что-то случилось?
   -Да, - и вновь небольшая пауза. Слава уже не пытался спрашивать его, зная, что, он, видимо, обдумывает слова, что бы правильно высказаться. - Подняли нас по тревоге, посадили в самолёт и погнали. Кстати, это у нас обычное явление. Куда, зачем? - вопросов ни у кого не было. Думали, что это обыкновенные ночные прыжки, через час вернёмся. Мы к этому привыкли. Спать, правда, хотелось, набегаешься за весь день, а тут… подъём! – Николай при этих воспоминаниях начал заметно волноваться и чувствовался надрыв в его голосе.
   -Не знаю, сколько мы летели. Сидим и дремлем. Вдруг команда –«Покинуть самолёт!» И чувствуется какая-то  необычность в голосе команды и какая-то паника. Только когда начали блики по бортам самолёта прыгать, то воочию увидели и поняли - горит двигатель, а там кто его знает, может и весь самолёт. В общем, за полминуты человек шестьдесят нас сыпануло, как горох из мешка. Некогда было и некого спрашивать на какой высоте и что под крылом. Прыгнул и я, а внизу темнота, только свет от горящих двигателей. Только раскрылся парашют, а тут земля. Да не земля, а не поймёшь, что…правая нога и бедро скачут по какой – то тёрке, а под левой пустота. Дальше я ничего не помню, – чувствуя, как Николай борется сам с собою, сопереживая те минуты, что- то хочет ещё вспомнить, Слава его уже ни о чём не спрашивал.
   -Так вот, - после долгого молчания, пересилив себя и немного успокоившись и словно анализируя обстановку и забыв о друге, продолжал - пришёл я в сознание, когда почувствовал, что кто- то режет на мне верхнюю одежду. Запомнился мне почему - то треск особенный. Помню, свет горит. Дальше такое впечатление, что будто я летаю, как ангел и вижу своё лежащее тело, и надо мною люди в белых халатах склонились. Интересно самого себя видеть.. Даже помню один мужской голос говорит - Только ампутировать, - а другой в ответ, - Другого выхода нет. Тут я, откуда только силы взялись, как закричал -Не-ет! Больше я ничего опять не помню.
   Они сидели на помятой траве и молчали. Река поблёскивала своими водами. Слава сорвал травинку и держа в левой руке то ли грыз её, то ли ковырял ею в зубах, но был  видно, что волнение Николая передалось и ему. Николай невидящими глазами смотрел на другой берег, где в ивняке одиноко скрипел коростель, но он его не слышал.
   -И что же ты думаешь? – после длительного молчания оживился Николай. - Ногу - то не ампутировали, - и снова надолго замолчал. – Пришёл я в сознание днём. Светило солнышко. Знаешь, как в детстве - лежишь и спишь, а тут солнышко в окно улыбается. Приятно так бывало, дома нет никого, тишина, а на столе кувшин с молоком, а на нём ломоть заварного хлеба. Только вижу потолки не те, как дома. Не дома я. Как выяснилось после, это была реанимационная палата. Реанимация, ты  знаешь, что это такое – и Николай надолго вновь замолчал.
   -Вот так и закончилась моя военная карьера, – заключил Николай.
   -Как?
   -Вот так!
   -А куда же вы всё - таки выпрыгнули? – продолжал допытываться Слава.
   -Это отдельный рассказ. Аварии бывают во всех странах. В нашем случае она случилась над горами. Высота была небольшая. Я попал в какое - то ущелье и меня нашли через три дня и благодаря цвету парашюта. Парашют меня погубил и он же меня и спас, я имею в виду, когда я спускался, то он, зацепившись, ниспроверг на меня  лавину камней. Они - то меня почти и засыпали и поломали так, что поднимали не меня, кусок мяса. Отбивную.
   -А самолёт?
   -Самолёт врезался в гору   здесь же. Даже экипаж не спасся.
   -Вовремя вы высыпались. Сколько же вас спаслось?
   -Кто правду скажет. По официальным данным погиб один человек. Как выяснилось, мы вдвоём попали в ущелье, остальные попали   на пологий склон. Как бы то ни было, но более удачно.
  -Когда же это было?
   -Знаменательная дата. Это было в прошлом году в сегодняшнюю ночь, - Николай посмотрел на часы и добавил – это было в два часа ночи.
   -Уже половина четвёртого! – чуть не вскрикнул Слава.
   -Да. В это время я уже … - Николай продолжал молчать и, хотя было темно, но Слава заметил, как заходили скулы Николая и чтобы не дать ему расчувствоваться Слава спросил:
   -И сколько же тебя лечили?
  -Ещё будут лечить. Полгода я лежал в больнице. Вот тогда успел обдумать всю свою жизнь до мелочей. Зря ты говоришь, что мы наделали много глупостей. Нет – мы не делали ничего плохого. Это ещё хорошо, три операции только на ногах. Об ушибах и не говорю. Был в санаториях,  вот еле – еле с того света и вытащили.
   -Просто не могу себе представить, - толи возмущался, толи удивлялся Слава. - А почему же я не слышал?
   -Никто об этом не слышал. Домой об этом не писал.
   -Ты, что, и домой не писал? - удивился Слава.
   -Если б написал, так здесь бы и крышу давно свернули, а то, видишь, тишина и никаких тебе вопросов. Писал, что жив и здоров, служба идёт нормально. Не часто, правда, писал, но интервал выдерживал, особенно, когда стал себя чувствовать более – менее.
   -Куда же они тебе отвечали?
   -На воинскую часть, а с нею у меня связь хорошая.
   -Сейчас - то хоть родителям рассказал?
   -Ты что? - испугался Николай. – Я рассказываю тебя первому и, боже упаси, что б ещё кто - то узнал!
   -Ну, во мне будь, уверен, - заверил Слава.
   -Побожись! – повеселел Николай, и было явно видно, что он вспомнил их детскую клятву.
   -Во-о! – выше обычного воскликнул Слава и ногтем большого пальца зацепил верхний резцовый зуб так, что ноготь щёлкнул, а потом этим же пальцем, как бритвой, провёл поперёк горла.
   Ребята засмеялись весело и бесхитростно и были рады, что вспомнили эпизод недалёкого детства.
   -Слушай, Николай, я не пойму твои дальнейшие действия?
   -Всё, Слава, я отслужился. Меня комиссовали, и я никому из своих об этом не хочу говорить. Во-первых, для родителей это будет удар, начнутся аханьки да охоньки, прибегут всей деревней и будут задавать бесконечные вопросы, но не это главное. Главное, что позорно парню быть бра-ко-ван-ным – это слово он произнёс по слогам. – Мне стыдно будет перед девчатами, перед ребятами … да перед всеми. Мои дальнейшие действия, спрашиваешь? – он перевёл дух и уже спокойно продолжал.
   –Приехал в форме и уеду в форме, вроде бы дослуживать.
   -А сам, куда же подашься?
   -Сам? Уеду пока туда, куда рекомендуют побыть врачи. Они меня на ноги поставили – теперь вода, воздух, массажи, тренировки. Надо быть здоровым и духом и телом, Духом – я занимаюсь самотренировкой, а вот что касается тела, то здесь надо ещё много- много поработать.
   -Я не заметил в тебя ничего крамольного, – пожал плечами Слава. - Как же ты косил?
   -Слава, я понял смысл физической тренировки. Сделал я сегодня сто шагов, то завтра надо сделать сто один, а на третий день уже сделай сто два шага и так каждый день, шаг за шагом. А насчёт косьбы, ты не думай, что я не контролирую нагрузку. Я переношу тяжесть тела на здоровую ногу, но одновременно нагружаю и больную. Мужики отдыхают часто, для меня это достаточно.
   -Может, не косил бы?
   -Что, расписаться в своей слабости и во всём сознаться?
   -Да, не подумал, - сознался Слава – но, с другой стороны, как бы хуже не было.
   -Слава - и Николай дружелюбно хлопнул его по плечу – я уже не такой наивный дитя, ну, хотя бы, как год тому назад. Этот год мне как раз и показал, что такое жизнь, как за неё надо бороться и как надо её ценить.
   -Что, разве мы неправильно жили? – заинтересовался Слава.
   -Ничего крамольного в нашей жизни не было, но надо было жить осмысленнее.
Они оба замолчали, как бы после этих слов начали перевертывать по годам свою жизнь.
   -Вроде бы всё так же и сделал бы - школа, Армия.  Вот дальше как?
   -А я нет, - подвёл итог Николай - были промашки и ошибки молодости.
   -Ты, смотри, какой старик! Какие же такие промашки?
   -Ты помнишь Нинку Намову?
   -Спрашиваешь.
   -А помнишь, как мы тебя в Армию провожали? Уже когда в военкомат шли.
   -Это, когда городские одноклассницы вышли и проводили меня у дома? – уходя в трёхлетнюю давность вспоминал Слава, - мне, честно говоря, было приятно, что вышли и Нина, и Люба. Ненавязчиво, а проводили.
   -И я не забуду! Как вспомню эту встречу, так у меня сразу рубашка потеет.
   -Что так?
   -Ты не догадываешься? - удивился Николай.
   -Подзабыл, но ничего плохого не вспоминалось.
   -Хм.. Не вспоминалось, тогда я напомню.
   -Ну - ну - недоумённо попросил Слава.
   -Я же дружил с Ниной, ходил к ней каждый день.
   -Помню.
   -Теперь вспомни, как ты сам меня уговаривал пойти с вами в Слободку с баяном? Говорил, ну, пойдёшь послезавтра к своей Нинке. Все уговаривали. Характер слабый – согласился. Помнишь, как ты ещё говорил, что есть Люба, которой ты нравишься?
   -Да, да, – припоминал Слава, – это когда мы работали на летних каникулах на железной дороге. Ты в другой бригаде был. Был разговор, как молодёжь проводит свой досуг. Они позавидовали нам и говорят: -«Приходите к нам , только с баяном, а то у нас такая скукотища, только и ждём выходных, что бы в клуб сходить». Мы и сказали, что постараемся убедить Николая. Захочет ли он? Вот тут-то она так прямо и сказала «А мне он так нравится!»
   -Вот, вот, уговорили, но я пошёл не ради её, а ради вас, тем более, что вы там уже свой интерес нашли. И вот итог – после танцев вы хамыль – хамыль и все по парочкам разбрелись, а я, как заложник, сидел и ждал вас, пока вы там нацелуетесь. Любе идти некуда, танцы то около её дома, вот мы с ней и оставались, разговоры вели, малозначащие. Мне она была не нужна, мне Нина нравилась. Ты же сказал мне её слова, что я ей нравлюсь, вот я и не знал как себя вести. Глупое положение! И так через день.
   -Не пойму, к чему ты клонишь? - перебил его Слава.
   -А то, что когда мы шли тебя провожать в военкомат, то выходят из Нининого дома и Нина, и Люба. Вы там пищали от радости, шумели, пить водичку начали, жара, правда, была, а меня в такой жар бросило от этой встречи, сразу мокрым от стыда стал. Понял я, что влип.
   -Ты же с Любой не дружил, - не понимал Слава.
   -В том то и дело, но почувствовал я какой – то подвох. В общем, как тебя проводили, я не пошел больше к Нине, а к Любе я вообще не ходил.
   -Зря! Откуда Нина узнала, что мы ходили в эту Слободку?
   -Недели через две, уж не знаю, как, но повстречала меня Нина, о тебе спрашивала. Я разговариваю, а у самого кость в горле. Она же, наоборот, как из мешка изобилия. Теперь я понимаю, видимо, от волнения. Она всё вокруг да около, а потом, как - бы между прочим и спрашивает: «Ну, а ты к Любе ходишь?»- и улыбочка такая весёленькая, ехидненькая. Я её и спрашиваю: «Откуда ты знаешь Любу?», а она отвечает: «Как мне не знать двоюродной сестры? Пришла ко мне в тот день, разговорились, а Люба возьми да и похвались: «А к нам Курьяновские ходят на танцы. Я её и спрашиваю: «Ты с кем – то из них дружишь?». Отвечает Люба «Дружу с Николаем» – и называет тебя. Я её опять спрашиваю: «А когда же он у тебя бывает?» Люба сразу же мне и сказала: «По понедельникам, средам и пятницам.». Тогда я ей говорю: «А со мною он бывает по выходным, вторникам и четвергам. Вот тут - то мы и узнали твои вкусы. Кровь тебе наша притягивает, Намовская!»
   Николай, рассказывая это всё больше и больше, углублялся в те воспоминания, а они воскрешались в нём до мельчайших подробностей, видимо, глубоко запавшие в его душу.
   -В общем, Слава, расстался я с нею кое - как, стыдно было до ужаса. Не зря мне было жарко при встрече с ними на твоих проводах. Не подвела меня интуиция.
   -Что, так и обрубил концы?
   -Обрубил - с сожалением, проговорил Николай. - Хотя, честно признаться, нравилась мне Нина. С Любой ничего не имел общего, и вот надо было ей прихвастнуть перед сестрой, или ей в самом деле казалось, что я в неё втюрился?
   -Пойми их девчат, - спокойно проговорил Слава, и потянулся в карман за папиросами.
   -Я тяжело переживал это время. Как говорится, резал по живому. Нина бы меня не поняла, а доказывать, унижаться, значит, расписаться в своей виновности.
   -Да, ей трудно было тебя понять. Здесь такое тонкое дело, тем более, что Люба так сказала.
  -Вот так я её и потерял, - подытожил Николай
  -И она тебя, - уже не став серьёзным засмеялся Слава.
   Николай только развёл руками и, как бы продолжая разговор, добавил:
   -Вот только совесть меня мучает, не знаю отчего, а мучает.
   Ребята сидели на берегу, и каждый вспоминал об одном и том - же.
   Было уже совсем светло, а двое встретившихся друзей всё сидели, курили, молча, вспоминали и, казалось, что дым их сигарет спускался к реке и уже плыл по ней густым туманом. Именно об этих обрывках пред армейской  жизни вспоминалось и, не мешая друг другу они мирно сидели.
   -Ладно! - хлопнул Николай ладонями обеих рук по коленям и встал, давая понять о конце разговора.
  -Да, - согласился Слава - сейчас уже косари вставать будут, а мы ещё не ложились.
   Они ещё раз оглянулись на поднимающийся по реке туман и на алеющий восток, предвещавший хорошую погоду, и отправились по росяной траве, чтобы как то отметить сном прошедшую ночь.
   Наутро стало видно, что природой была проведена специальная подготовка к сенокосу. На востоке, по краю чистого неба, скользнули лучи восходящего солнца. Земля, напоенная росой, дышала влагой. Каждая былинка густой и высокой травы стояла сверху донизу увешанная капельками воды, и теперь блестела сверкающим бисером, и от него весь луг сверкал радужным светом. Над высокими деревьями, под едва коснувшимися лучами солнца, уже вился лёгкий парок. Невидимый глазу жаворонок издавал вместе с другими птицами слаженный хор, где он был солистом.

                Скирдование 

    Стог сена рос очень быстро. Взяв черенки распрямлённых вил пониже, Николай со Славиком, приседали, слышался резкий короткий вздох, и копна, оставив не прицепившиеся лохмотья сена, поднималась выше роста человека, а затем, словно подпрыгнув, улетала на стог. Женщины, среди них и Светка, взвизгивали, слышался смех, незлобно шумели, но старались быстро справиться, уложить сено по порядку, по всему крестьянскому искусству. Анисимка, как самая опытная и непревзойдённый укладчик, была на завершающих операциях стога. И действительно, стог получался как на картинке, ровный, сделанный как по шнурке, протянутой не только по боковым сторонам, но и вершине. Дождевая вода скатывалась с него как с крыши, а снег зимою образовывал белую шапку.
   Возчиками были ребята - подростки. Сидя верхом на лошадях, они хотя и быстро подвозили волокушами копны, но не успевали. Едва отцеплялась копна, как она уже взлетала на стог.
   Пришёл и дед Марка. Опершись на сучковатую, хитро оструганную палку, он, лукаво озирая разом всех и кивнув на Николая, довольно сочным голосом начал разговор:
  -Весь в отца. Он вот такой же здоровый был. Правда, спокойней. А этот, видите какой, горячий.
   -Марк, ты бы лучше про штаны свои рассказал, –  поглаживая граблями по вершине стога, сказала Анисимка и хитро улыбнулась.
   Пожилые, уже не раз слышали эту историю, а молодые, из любопытства, разом повернули к нему головы. По лицу Марка промелькнула наигранная недовольная усмешка, будто он и впрямь до сих пор сердит на кого – то.
   -А что рассказывать - то? - вдруг повеселев, будто решил, что сердиться уже поздно и пора простить все грехи и обиды, начал дед Марк. - Было этому лет двадцать пять, а то и тридцать назад. Был какой - то праздник, может и Троица, и, как обычно, около моего дома собралась вся молодёжь, и молодые мужики и неженатые. Бабки нет, а мне с ними веселее. Андрей тогда уже был женатым и приходит к нам тоже вот с этим клопом, - и дед указал кивком головы на Николая.
Дед заметил на лице Николая краску смущения, хотел как - то поправиться, но не найдя подходящих для оправдания слов, продолжал уже немного другим тоном:
   -Вначале ребята что - то рассказывали, потом начали показывать силу свою молодую, удаль. Они не знали, куда её деть, бушует она у них в крови, наружу прёт, аж чешется и удержу нет. Устроили они борьбу друг с другом, да я уже и сам потужил, что допустил до этого, потому что начали после борьбы отстаивать свою правоту и спорить. Андрей тоже понял, что надо как- то направить их энергию в другое русло и, молодец, придумал. - Так силу не меряют, так только ловкость показывают, - говорит он. А Будай, тоже ловкий и сильный мужик, спрашивает: - А как же мерить? - Тогда Андрей подходит к однолемешному плугу, взял его за ручку и не успел я сообразить, что же будет с ним делать, как он два раза  крутанул его в воздухе да как бросит через крышу. Я так и ахнул, что крышу плуг проломит. - Вот так надо! – сказал тогда Андрей и потирает руку об руку, потом взял этого мальца на руки.
   Тут Марк замолчал, словно выжидал, и было видно, что не это в рассказе было главным.
   -Что дальше - то было? - снова не выдержала молчания Анисимка.
   -А что дальше было?! Слышу только, что раздался на второй стороне дома треск, да такой, что казалось, кожа трещит на моей спине. Это рвались там мои праздничные штаны. Я их посушить на изгородь повесил, что - бы моль не побила. И надо же было угодить так, что плуг лемехом как раз за пояс зацепился и с такой высоты так мои суконные брюки рванул, что разорвал их от пояса до самого обшлага.
    Раздался дружный смех, на что дед Марк, как хороший рассказчик, не обратил никакого внимания.
   -Лосем рванулся я на ту сторону хаты, а плуг ещё на обшлаге висит и раскачивается, словно издевается. А штаны - то были суконные, - с горечью проговорил Марк.
   Снова раздался дружный смех. Дед хотел ещё что - то добавить, но понял, что всем стало без того понятно и весело улыбаясь, развёл руками.