Счастье. Рассказ второй

Стоял  знойный  август  1967  года.  Мы  с  двоюродным  братом  Андреем  приехали  на  берег  Черного  моря  в  маленькое  местечко  Бета,  между  Туапсе  и  Архипо-Осиповкой.  В  июне  мы  окончили  первый  курс  институтов,  я   -   ЛИАП,  а  он  первый  медицинский,  тоже  в  Ленинграде.  Брат   был  на  год  старше,  ему  уже  исполнилось  девятнадцать  лет,  а  в  таком  возрасте  год  значил   много.  Человек  за  год  получал  столько  знаний,  сколько  он  мог  получить  лет  за  пять  после  сорока. 
       Пользуясь  своим  возрастным  преимуществом,  Андрей  стремился  быть  лидером  в  нашем  союзе,  и  в  Бету,  этот  забытый  богом  и  властями  поселок  « у  самого  синего  моря»,  мы  приехали  благодаря  его  настояниям.
 В  прошлом  году,  после  окончания  школы,  он  ездил  туда  со  старшими  друзьями  из  ансамбля,  в  котором  он  играл  на  бас-гитаре.  Они  жили  в  палатках,  целыми  днями  купались  в  море,  ловили  крабов  и  рапанов,  жарили  их  на  шампурах  из  обструганных  веточек,  пили  домашнее  сухое  вино,  любили  молодых   загорелых   женщин,  которые  специально  приезжали  на  море,  чтобы  загорать  и  заниматься  любовью,  оставив  стареющих  мужей  дома,  зарабатывать  деньги.  Вечерами  музыканты  устраивали  импровизированные  концерты  на  маленькой  набережной  поселка.
       Андрей  был  в  восторге  от  той  поездки,  и  ему  очень  хотелось  повторить  полученное  удовольствие,  попытавшись  дважды  «войти  в  один  и  тот  же  поток».  Мы  понимали,  что  родители  вряд  ли  дадут  согласие  на  нашу  поездку  вдвоем  к  морю,  и,  уж  совершенно  точно,  не  будут  ее  финансировать.  Поэтому,  по  плану  Андрея,  мы  должны  были  готовиться  к  поездке  тайно,  поставив  родителей  перед  фактом  в  последний  момент,  и,  естественно,  ехать  на  свои  средства,  которые  надо  было  собрать  за  зиму.
       Я  выразил   сомнения  в  том,  что  мы,  два « студентропа»,  живущие  на  «стёпу»,  так  называли  тогда  студенческую  стипендию,  за  оставшиеся  девять  месяцев  соберем  средства,  необходимые  для  поездки  на  юг  и  трехнедельного  пребывания  там,  но  Андрей  убедил  меня,  что  деньги  нам  нужны  только  на  плацкартные  билеты  от  Ленинграда  до  Туапсе  и  обратно.  По  югу  он  планировал  перемещаться  автостопом,  тогда  это  было  возможно.  Можно  было  бы,  вообще,  доехать  автостопом  бесплатно  от  Ленинграда  до  Беты,  но  это  получалось  долго  и,   с  большим  количеством  вещей,  довольно  затруднительно.
       Плацкарт  от  Ленинграда  до  Туапсе  стоил  тогда  семнадцать  рублей,  так  что  дорога  туда  и  обратно  обходилась  нам  в  семьдесят  рублей.  Андрей  прикинул,  что,  кроме  дорожных,  нам  потребуется  еще  рублей  тридцать  на  непредвиденные  расходы.  Таким  образом,  вся  поездка  обходилась  нам  в  сто  рублей  на  двоих,  что,  даже  по  тем  временам,  было  баснословно   дешево.  Мы  могли  собрать  эти  деньги  элементарно,  за  две  -  три  ночи  разгрузки  вагонов  на  товарной  станции.
       Единственное,  что  меня  смущало  -  на  что  мы  будем  жить  в  Бете,  но  у  Андрея  не  было  на  этот  счет  никаких  сомнений.  У  него  был  значительный  опыт  гитариста  и  вокалиста  в  ансамбле,  и  он  планировал  за  оставшиеся  месяцы  обучить  меня  игре  на  акустической  гитаре,  тем  более,  что  параллельно  с  общеобразовательной  школой,  я  окончил  музыкальную  по  классу  фортепиано.  Действительно,  пройдя  в  музыкальной  школе  курс  сольфеджио,  зная  ноты  и  имея  развитые  в  школе  голос  и  слух,  оказалось  совсем  не  сложно  освоить  игру  на  гитаре  и  составить  вокально-инструментальный  дует.
       Очень  важно  было  подобрать  и  освоить  репертуар,  который  устроил  бы  аудиторию,  состоящую,  в  основном,  из  скучающих  отдыхающих  разных  возрастных  категорий,  так  как  в  летние  месяцы  число  отдыхающих  в  несколько  раз  превышало  число  жителей  поселка.  Мы  включили  в  репертуар  три  музыкальных  жанра:  для  молодежи  и  продвинутых  слушателей  -  входящих  в  моду  битлов,  для  отдыхающих  постарше  и,  особенно,  для  страдающих  дам  -  русские  и  цыганские  романсы,  а,  также,  туристические  и  студенческие  песни.  Особенно  сложным  для  нас,  знающих  английский  в  рамках  школьной  программы,  было  подражание  Beatles.  Мы  часами  прослушивали  польские  винилы  с  записями  известных  альбомов  With  The  Beatles,  Beatles  For  Sale,  Rubber  Soul,  записывали  свою  версию  их  песен  на  магнитофон,  слушали,  стирали,  снова  слушали  пластинки,  опять  записывали,  опять  стирали…   И  так  несколько  месяцев,  пока  приглашенные  слушатели  не  приняли  наше  исполнение  за  оригинальное.
       За  учебой  и  музыкальными  занятиями  время  пролетело  незаметно,  подошел  август.  Родители,    мои  и  Андрея,  отпустили  нас  на  удивление  легко.  Возможно,  их  покорила  серьезность  нашей  подготовки,  возможно,  они  давно  узнали  о  поездке  из  наших  разговоров  и  свыклись  с  этой  мыслью,  возможно,  они  посчитали  нас  достаточно  взрослыми,  потому  что  мы  сами  заработали  деньги,  а  не  просили  у  них  на  поездку.  Единственным  условием  было  то,  что  бы  мы,  хотя  бы  раз  в  неделю,  посылали  домой  открытку,  что  у  нас  все  в  порядке,  или,  если  будет  возможность,  звонили  по  межгороду.
       До  Беты  мы  добрались  на  удивление  легко,  без  проблем.  Проблемы  начались  в  самом  поселке.  В  Бете  не  было  ни  пансионатов,  ни  гостиниц,  да  и  денег  на  них  у  нас  не  было.   Казалось,   число  приезжих  превышало  не  только  число  глинобитных  и  каменных  домиков  в  поселке,  но  и  количество  расположенных  в  них  коек,  хотя  предприимчивые  жители  поселка  к  курортному  сезону  ставили  кровати  везде:  в  коридорах,  сараях,  курятниках  и,  даже,  прямо  в  садах  под  навесами.  Палатку  мы  с  собой  не  брали  по  ряду  причин.  Во-первых,  с  первыми  лучами  солнца   температура  в  палатке  поднималась  до  температуры  парилки,  и  залезть  в  нее  можно  было  только  поздней  ночью.  Во-вторых,  для  концертной  деятельности  мы  купили  две  дорогие  гитары  с  большими  резонаторами,  их  надо  было  охранять,  и  мы  были  бы  привязаны  к  своей  палатке.
       Таким  образом,  нашей  главной  задачей  становился  поиск  пристанища  на  ближайшие  три  недели.  Задача  осложнялась  еще  тем,  что мы  могли  выделить  на  это  минимальное  количество  средств.  Мы  обошли  две  трети  поселка,  но  все  везде  было  занято.  Наконец,  господь  послал  нам  сорокалетнюю  казачку,  у  которой  были  сыновья  примерно  нашего  возраста.  Они  уже  выпорхнули  из  гнезда  и  искали  удачи  в  больших  северных  городах.  Возможно,  мы  напомнили  ей  ее  детей,  которые  на  холодном  Севере  мыкаются  сейчас  по  чужим  людям,  и  она  сдала  нам  на  весь  срок  чудесный  дровяник  с  широченной  кроватью,  очевидно,  предназначенной  для  сдачи  каким-нибудь  молодоженам.  Все  это  великолепие  мы  получили  на  три  недели  всего  за  десять  рублей.  Кроме  того,  хозяйка  вечером  услышала  наш  концерт  на  набережной  поселка  и,  по  своей  инициативе,  ввела  в  наш  пансион  ежедневный  завтрак  «от  заведения»,  состоящий  из  кринки  козьего  молока  и  буханки  свежего,  поджаристого,  пшеничного   домашнего  хлеба.
       Для  сравнения,  скажу,  через  тридцать  лет  я,  с  женой,  путешествовал  на  машине  по  Кавказскому  побережью.  Когда  мы  проезжали  мимо  Беты,  ностальгические  воспоминания  потянули  меня  в  поселок.  Ночь  в  однокомнатном  номере  частной  трехэтажной  гостиницы – коттедже  стоила  тысячу  рублей,  причем  в  номере  не  было  никаких  изысков,  только  кровать  была  такой  же  широкой,  как  и  тридцать  лет  назад.
       Возвращаюсь  в  1967  год.  Определившись  с  жильем,  мы  пошли  осматривать  поселок,  где,  после  восторженных  рассказов  Андрея,  я  испытал  жестокое   разочарование.  Поселок  представлял  собой  несколько  пыльных  улиц  с  редкими  сухими  акациями,  застроенных  одноэтажными  каменными  и  глинобитными  домиками,  покрытыми  железом,  шифером  и,  местами,  черепицей.  Из  административных  зданий  было  здание  сельповского  магазина,  в  котором  можно  было  купить  все,  от  мыла  и  керосина,  до  пряников  и  бутылочного  вина  с  красивыми  этикетками,  да  такое  же  безликое,  одноэтажное  здание  автостанции,  куда  заходил  пыльный,  дребезжащий  автобус – ПАЗик  по  дороге  из  Туапсе  в  Геленджик.  Общественного  транспорта  в  поселке  не  было,  да  и  зачем  он  был  нужен,  если  весь  поселок  от  начала  до  конца  можно  было  пройти  за  пятнадцать  минут.
       Единственное,  что  соответствовало  моему  книжному  представлению  о  южном  городе,  был  рынок.  Это  был  настоящий  южный  рынок  с  запахами  пряностей,  трав,  фруктов,  на  котором  можно  было  за  смешные  деньги  купить  и  ароматную,  сладкую  дыню,  и  нежный  персик,  и чурчхелу  и  стаканчик  домашнего  вина.  На  рынке  я  впервые  пожалел,  что  мы  так  ограничили  себя  в  средствах  на  поездку.
       Вскоре  я  понял,  что  восторженные  воспоминания  Андрея  были  вызваны  не  пыльным   безликим  поселком  или  ароматным  рынком,  а  той  атмосферой  фиесты,  которая  царила  в  этом,  расположенном  в  распадке  гор,  местечке.  С  севера  поселок  защищался  грядой  старых  гор  из  мергеля,  известняка,  песчаника.  На  отвесных  стенах,  непонятно  как  держались,  и  непонятно  чем  питались  невысокие  кривые  горные  сосенки.  Влево  и  направо,  петляя  по  склонам  ущелья,  уходили  дороги,  засыпанные   светлой  известняковой  щебенкой,  в  Геленджик  и  в  Туапсе,  по  которым  ползли  редкие  автобусы  и  самосвалы  со  стройматериалами.  Из  Новороссийска  и  Геленджика  везли  цемент  и  строительный  камень,  а  из  Туапсе  -  брус,  доску,  металлический  крепеж,  отделочные  материалы  -  все,  что  приходило  туда  по  железной  дороге.
       Однажды,  мы  с  Андреем  совершили  прогулку  по  дороге,  ведущей  в  сторону  Туапсе,  до  Адлерского  ущелья,  расположенного  километрах  в  десяти  от  нашего  поселка.  Андрею  хотелось  взглянуть  на  дикое  ущелье,  где  они  несколько  дней  стояли  с  палатками  в  прошлом  году.  Мы  вышли  после  обеда,  когда  чуть-чуть  спала  дневная  жара,  и  добрались  до  ущелья,  когда  солнце  стало  спускаться  за  горизонт,  окрасив  видимую  за  соснами  голубизну  моря  в  красно-оранжевый  цвет.  Дорога  развернулась  и  пошла  вдоль  ущелья  от  моря  в  глубину  гор.  Мы  стояли  на  краю  глубокого  ущелья  с  почти  отвесными  склонами,  покрытыми   колючими зарослями   шиповника,  держидерева,  барбариса,  ежевики.  Среди  зарослей  едва  просматривалась  вьющаяся  вниз  тропинка,  которая,  порой,  терялась  за  огромными  валунами  и  в  зарослях  кустарника.
       В  ущелье  уже  не  было  прошлогодней  дикости.  Далеко  внизу,  вдоль  речки,  текущей  с  гор  в  море,  шла  щебеночная  дорога,  по  которой  двигались  грузовики  с  стройматериалами.  Недалеко  от  выхода  ущелья  к  морю  была  строительная  площадка  с  забетонированным  фундаментом.  Рядом  были  видны  крыши  больших  брезентовых  строительных  палаток.
       Андрей,  молча,  стоял  у  обрыва,  переживая  крушение  иллюзий:
       -   Да,  действительно,  нельзя  дважды  войти  в  один  поток,   -   наконец,  с  грустью  произнес  он.
       Я  предложил  спуститься  вниз  по  тропинке,  но  Андрей  отказался:
       -   Нет  смысла,  это  уже  другое  ущелье.  К  тому  же,  через  несколько  минут  будет  темно,  а  в  темноте  спускаться  в  колючках  по  такой  крутой  тропинке  -  это  самоубийство.
       Действительно,  солнце  окончательно  зашло  за  горизонт,  и  мгновенно  стало  темно.  Мы  двинулись  обратно.  При  свете  звезд,  светлая  щебенка  дороги  была  хорошим  путеводителем.  Но  не  успели  мы  сделать  по  дороге  несколько  шагов,  как  из  кустов  на  склоне  ущелья,  раздался  громкий  детский  плач.  В  ответ  с  гор  донесся  вой,  похожий  на  волчий.
       Я  невольно  вздрогнул  и  спросил  Андрея:
       -   Что  это  такое?
       Тот  выдержал  паузу  и  ответил  вопросом  на  вопрос:
       -   А  ты  знаешь,  почему  это  ущелье  называется  Адлерским?
        -   Ну,  наверное,  в  честь  города  Адлер,   -   высказал  я  предположение.
        -   А,  вот  и  нет,   -   интригующе  начал  Андрей,   -   Дело  в  том,  что  давным-давно,  еще  до  революции,  в  этом  ущелье  жил  старый  немец  Адлер.  Он  построил  в  горах,  где  быстрая  река,  мельницу  и  молол  муку  жителям  побережья.  И  была  у  него  молодая  красавица  жена,  о  красоте  которой  говорили  даже  в  Новороссийске.  Мельник  на  целый  день  уходил  молоть  муку,  а  жена  оставалась  скучать  дома  одна.  Однажды,  забрел  в  их  ущелье  молодой  дровосек,  увидел  юную  красавицу,  и  забилось  его  сердце.  Да  и  жене  мельника  приглянулся  удалой  молодец , и  стала  она  рожать  старому  немцу  красивых  детишек,  похожих  на  нее,  что  не  год,  то  ребеночек.  Родила  она  двух  кудрявых  мальчиков  и  ангелочка  -  девочку.  Но  все  тайное  когда-то  становится  явным.
         Заподозрил  мельник  неладное  и,  как-то,  пришел  с  работы  на  полдня  раньше  срока,   подкрался  к  окну   и  увидел,  что  его  женушка  милуется  с  добрым  молодцем,  и  услышал,  что  его  детишки  вовсе  не  его,  а  этого  охальника.  Потемнело  у  него  в  глазах,  сорвал  со  стены  ружье  и  убил  красавицу  жену  и  ее  полюбовника.  А  потом  пошел  и  застрелил  их  маленьких,  ни  в  чем  не  повинных,  детишек.
       Когда  мельник  пришел  в  себя,  увидел,  что  он  натворил,  то  завыл  он  нечеловеческим  голосом,  как  волчица  воет  над  своими  детенышами,  затравленными  охотниками,  и  вой  этот  было  слышно  далеко  за  пределами  ущелья.  Посмотрел  немец  на  кровавое  побоище  и  повесился  прямо  на  пороге  дома.  С  тех  пор,  по  ночам,  в  полнолуние,  люди  слышат  в  ущелье  детский  плач,  а  в  ответ  тоскливый  волчий  вой  -  это  бессильно  воет  Адлер,  от  невозможности  что-либо  исправить.
       -   Красивая  легенда,   -   отметил  я,   -   но,  кто  же,  все-таки  воет  и  плачет?
       -   Воют  волки,  а  плачут  шакалы.  Их  вой  очень  напоминает  детский  плач.
       Знакомство  с  Адлерским  ущельем  у  меня  состоялось  на  второй  неделе  пребывания  в  Бете,  а  тогда,  в  первый  день,  мы  продолжали  обследовать  поселок.  Культурным  центром  поселка  была  набережная,  которая  отделяла  поселок  от  гравийного  пляжа,  на  который  с  каменным  перестукиванием  накатывались  морские  волны.  Вдоль  набережной,  лицом  к  морю,  стоял  ряд  шашлычных,  закусочных,  пивных  и  рюмочных,  в   которых,  после  наступления  темноты,  убивали  время  отдыхающие.  Между  гравием  пляжа  и  асфальтом  набережной  был  невысокий,  но  широкий  бетонный  заборчик.   Прогуливающиеся  по  набережной  отдыхающие  использовали  его  как  скамейку  -  идеальное  место  для  нашего  выступления.
       Солнце  опустилось  за  горизонт,  окрасив  в  теплые  цвета  море,  и  белые  барашки  волн.  Заканчивался  первый  день  нашего  пребывания  на  море.  День  довольно  удачный:  мы  быстро  и  без  приключений  добрались  от  Туапсе  до  Беты,  нашли  ночлег  на  все  время  проживания,  нашли  место  для  нашего  выступления.  Осталось  завершить  его  мощной  доминантой.   Наступал  наш  звездный  час.  Мы  взяли  гитары,  и  пошли  на  набережную.   Чтобы  успокоить  начавшийся  мандраж,  зашли  в  рюмочную  и  приняли  по  стаканчику  разливного  «Ркацители»,  самого  распространенного  белого  сухого  вина  в  этом  районе.
        Мы  сели  на  бетонный  забор-скамейку,  проверили  тональность  гитар  и  начали  с  мелодичной  песни  Пола  Маккартни  «And  I  Love  Her».  После  первых  аккордов  около  нас  стали  останавливаться  прогуливающиеся  по  набережной  люди,  к  концу  песни  вокруг  нас  уже  была  толпа.  Раздались   аплодисменты  и  просьбы  спеть  еще  что-нибудь,  и,  даже,  заказы  на  конкретные  песни  Beatles.  Минут  за  сорок  репертуар  разученных  песен  Beatles  был  исчерпан,  и  мы  перешли  на  романсы  и  народные  песни,  здесь  уж  мы  были  как  рыба  в  воде.  У  слушавших  нас  девушек  и  молодых  женщин  повлажнели  глаза.   А,  когда  мы  на  два  голоса  спели   на  армянском  языке  серенаду  «Ов  сирун,  сирун»,  слова  которой  разучивали  на  слух,  зная  лишь  общее  содержание  песни,  к  нам  подошел  хозяин  расположенной  напротив  шашлычной,  пожилой  грузин  с  армянскими  корнями,  и  с  небольшим   кавказским  акцентом  сказал:
       -   Барев  дзез,  гамарджоба  генацвале,  я  уже  не  молодой  человек,  и  я  плакал,  когда  вы  пели.  Когда  я  был  маленький  мальчик,  моя  мама,  а  она  была  армянка,  пела  мне  эту  песню  перед  сном.  Спасибо  вам.  Пойдем  в  шашлычную,  я  хочу  угостить  вас  шашлыком  из  молодого  барашка,  у  меня  в  этом  районе  самые  вкусные  шашлыки.  Вы  будете  кушать  шашлык,  и  запивать  его  Саперави  с  моего  виноградника,  а  потом  вы  споете  нам  еще  своих  прекрасных  песен,  и  люди  будут  кушать  шашлык  и  слушать  вас,  а  потом  говорить  вам  спасибо.
       Мы  быстро  договорились  с  шашлычником,  что,    все  три  недели  нашего  пребывания,  он  обеспечивает  нас  вином  и  пищей  по  нашему  желанию,  а  мы,  пять  вечеров  в  неделю,  поем  у  него  в  шашлычной  песни  и  романсы,  для  привлечения  туда  публики.  Хитрый  грузин,  уже  тогда,  в  эпоху  закостенелого  социализма,  понимал,  что  такое   конкурентная  борьба.  Он  понимал,  что  Муслима   Магомаева  или  Эдуарда  Хиля  к  ним  в  поселок  калачом  не  заманишь,  а  заполучить  на  три  недели  «живую  музыку»,  это  значит,  что  основная  публика  будет  кушать  шашлык  у  него.  И  пусть  музыканты  неизвестные,  пусть  не  профессионалы,  но  в  ноты  попадают,  и  репертуар  у  них  есть,  и  народу  нравятся.  А,  главное,  обойдутся  ему  дешево,  за  харчи  и  выпивку,  и  денег  платить  не  надо.
       Нас  это  тоже  устраивало,  так  как  решало  проблему  питания  на  все  время  нашего  пребывания  на  море,  и  давало  хорошую  практику  выступлений  на  публике,  что  потом  не  раз  пригодилось  в  жизни.
       Как  бы  то  ни  было,  на  следующее  утро  мы  проснулись  знаменитыми.  После  завтрака,  мы  отправились  на  пляж,  куда  нельзя  было  пройти,  минуя  набережную.  Незнакомые  люди  нам  улыбались  и  здоровались,  компания  молодых  москвичей  затащила  нас  в  пивную,  и  мы  позволили  угостить  нас  пивом.  Но,  самое  интересное,  нас  ждало  на  пляже.  Не  успели  мы  расстелить  на  теплой  гальке  покрывало,  как  нас  окружила  стайка   юных  искательниц  приключений,  засыпавших  нас  кучей  вопросов:  откуда  мы  приехали,  в  каких  ансамблях  играем,  привезли  ли  с  собой  своих  женщин,  не  хотим  ли  осмотреть  окрестности.
        Позже  мы  узнали,  что  после  нашего  триумфального  выступления,  прожигающие  жизнь  нимфоманки,  составили  график  общения  с  каждым  из  нас,  но  нас  это  не  покоробило  и  не  оскорбило.  Напротив,  мы  постарались  максимально  встроиться  в  их  график.  Началась  фиеста.  Не  в  традиционном  понимании  послеобеденного  отдыха  в  жару,  а  в  том  значении  этого  слова,  которое  вкладывал  в  него  Хемингуэй  в  своем одноименном  романе.  Начался  стремительный  калейдоскоп  событий,  в  которых  не  было  границ  между  днем  и  ночью,  реальностью  и  воображением,  музыка  и  дружеские  застолья,  морские  прогулки  на  катерах,  и  поездки  в  кабриолете  по  горным  дорогам….  И  снова  музыка  и  море,  море  и  музыка.
       А  как  прекрасны  пешеходные  прогулки  в  горы  по  высохшим  к  концу  лета  руслам  горных  речушек,  которые  в  изобилии  разрезали  горную  гряду,  украшая  ландшафт  тенистыми  ущельями  и  распадками.  Горные  речки  спускались  к  морю  террасами,  с  перепадами  от  полуметра  до  двух.  В  начале  лета,  когда  была  вода,  это  была,  очевидно,  красивая  цепь  водопадов,  а,  сейчас,  с  уровня  на  уровень,  вода  стекала  тонкой  струйкой,  отстаиваясь  на  каждой  террасе  в  неглубоких  бассейнах.  За  день  вода  в  каменных   бассейнах  нагревалась  и  становилась  горячей.  Каким  удовольствием  было,  после  долгого  плавания  в  прохладной,  соленой,  морской  воде,  отогреться  и  смыть  соль  в   горячем  бассейне  в объятьях  очередной  красавицы.  Эти  природные  термы  были  созданы  богом  для  занятий  любовью.  Три  недели  пролетели  как  один  день.
       И  вот,  когда  мы  мысленно  прощались  с  этим  благословенным  местом,  за  два  дня  до  отъезда,  я  увидел  Её.  Я  увидел  ее  тонкую,  цвета  темного  шоколада,  фигурку  на  фоне  предвечернего  неба,  на  скале,  на  высоте  пяти  -  шести  метров,  откуда  смельчаки  ныряли  в  море.  Справедливости  ради,  хочу  признаться,  что  я  так  и  не  решился  оттуда  прыгнуть,  за  все  время  пребывания  в  Бете.  Когда  она  оказалась  в  воде,  я  подплыл  к  ней  и  выразил  свое  восхищение:
       -   Здорово  у  вас  получается!
       -   Ерунда,  это  дело  привычки.  В  бассейне  я  прыгала  с  десятиметровой  вышки .
       -   У  вас  такой  чудесный  загар,  как  же  вас  зовут,  прекрасная  незнакомка?
       И  я  узнал,  что  ее  зовут  Маша,  что  она  учится  в  Краснодарском  кулинарном  техникуме,  что  ей  восемнадцать  лет,  и  она  с  подругами  приехала  сюда  с  начала  лета  на  практику.  Они  кормят  строителей  в  Адлерском  ущелье.
       Мы  лежали  на  горячей  гальке,  отогреваясь  на  солнце  после  долгого  пребывания  в  морской  воде,  и  она  рассказывала,  как  это  здорово  жить  на  берегу  моря  в  почти  диком  ущелье,  как  она,  поначалу,  боялась  воя  волков  и  хохота  шакалов,  а,  потом,  привыкла.  А  я  рассказал,  что  мой  брат  жил  в  этом  ущелье  в  прошлом  году,  когда  оно  было  еще  совсем  диким,  и  как  мы  ходили  в  ущелье  в  этом  году  и  рассматривали  его  сверху.  Ущелье  соединило  нас  общими  переживаниями,  сделало  ближе,  и  Маша,  первая,  перешла  на  ты:
        -   А  я  тебя  знаю,  и  брата  твоего  видела.  Вы  играете  в  шашлычной  у  Ираклия.  Мне  очень  понравилось.  На  той  неделе,  мы,  с  девчонками,  после  работы,  специально  приходили   на  катере,  вас  слушать.
       -   Сегодня  у  нас  выходной,  а,  завтра,  прощальный  концерт.  На  послезавтра  у  нас  уже  билеты  на  поезд,  и  мы  договорились  с  шофером  грузовика,  который  возит  продукты  в  магазин,  что  он  нас,  с  утра,  подбросит  до  Туапсе.
          -   Как  жаль,  у  меня  завтра  дежурство,  я  не  смогу  приехать.  Да  и  сейчас,  ребята  из  магазина  придут,  и  надо  будет  ехать  обратно.
        -   И  что,  мы  с  тобой  больше  не  увидимся?!
        -   А  ты  напиши  мне  письмо  в  Краснодар,   а,  хочешь,  приходи,  вечером  в  ущелье.  У  нас  отдельная  женская  палатка  -  найдешь.  Ну  как,  придешь,  не  побоишься?
       Я  ответил,  не  колеблясь:
       -   Приду,  жди  с  восьми  до  девяти.
Если  б  я  тогда  знал,  сколько  всего  стоит  за  этим  « не  побоишься»,  то,  не  был  бы,  столь  уверен  в  ответе.
       В  волнении,  я  пришел  к  Андрею  и  заявил,  что  встретил  удивительную  девушку,  и  иду  к  ней  на  свидание  в  Адлерское  ущелье.  Андрей  был  ошарашен  этой  новостью:
       -   А  ты  знаешь,  что  через  час  станет  темно,  и  придется  спускаться  полкилометра  почти  по  отвесной  стене,  по  тропе,  которую  и  днем  пройти  не  просто,   -   но,  увидев  на  моем  лице  выражение  решимости  и  непреклонности,  смирился,   -   возьми,  хотя  бы,  фонарик,  ненормальный.
        Я  взял  фонарик,  пристегнул  к  поясу  литровую  отцовскую  трофейную  фляжку,  которую  наполнил  белым  сухим  вином,  на  треть  разбавленным  водой.  Я  читал,  что  так  делали  древние  греки,  отправляясь  в  дальние  походы.  И  вот  я  уже  шагаю  по  знакомой  дороге.
       Как  и  предупреждал  Андрей,  когда  дорога  подошла  к  ущелью,  было  уже  совсем  темно,  но  с  фонариком  тропинку  удалось  найти  без  труда.  Далеко  внизу  был  виден  свет  лагеря  строителей.  Тропинка,  вырубленная  вдоль,  почти  отвесной,  скалы,  в  самом  широком  месте  не  превышала  двадцати  пяти  сантиметров,  и,  чтобы  не  сорваться  вниз,  приходилось  плотно  прижиматься  к  скале  и  держаться  за  растущие  из  скалы  колючие  растения.  Вот  когда  я  пожалел,  что  с  собой  не  было  толстых  брезентовых  рукавиц.  Вскоре  все  руки  были  в  крови  и  в  занозах.
  В  темноте  я  не  заметил,  что  тропинку  в  одном  месте  размыло  весенними  ручьями,  крепление  камней  ослабло,  и,  когда  я  на  них  вступил,  они,  под  тяжестью  моего  веса,  поехали  вниз,  увлекая  меня  за  собой.  Я  начал  скользить  вниз,  все  более  и  более  ускоряясь,  цепляясь  и  увлекая  за  собой  кустарники,  выступающие  камни,  каменную  крошку,  обдирая  ладони,  локти,  колени,  спортивные  штаны  и  футболку.  Неизвестно,  сколько  времени  продолжалось  бы  это  свободное  скольжение,  если  бы,  через  несколько  метров,  я  не  уперся  в  нижний  виток  тропинки.  Почувствовав  под  ногами  твердую  почву,  я  понял,  что  я  жив,  и,  почти,  здоров.
       Большая  часть  пути  осталась  позади.  На  дне  ущелья,  в  свете  электрических  фонарей,  хорошо  было  видно  строения,  людей  и  импровизированный  кинозал  под  открытым  небом,  где,  на  натянутой  простыне,  смотрели   какой-то  фильм.  Тропинка  стала  шире  и  менее  заросшей.  Я  спустился  еще  на  пару  десятков  метров,  так,  что  можно  было  разглядеть  лица,  и,  невидимый  в  темноте,  стал  искать  Машу.
       Она  сидела  очень  удачно,  на  крайнем  стуле  в  одном  из  рядов.  Я  незаметно  подошел,  аккуратно  взял  за  руку,  чтобы  не  испугать,  и  потянул  в  темноту.  В  палатке  Маша  смыла  с  меня  грязь  и  кровь,  вытащила  занозы  и  обработала  ранки  йодом.  Она  никак  не  могла  представить,  что  я  буду  спускаться  ночью  по  тропе,  а  не  пойду  в  обход  по  дороге,  но  моя  решимость  ей  понравилась.
       -   Пойдем  к  морю,   -   предложила  она,  и,  взяв  меня  за  руку,  повела  за  собой.  Мы  вышли  на  освещенный  луной  берег  и  пошли  по  гальке  в  сторону  Беты.   Ширина  галечного  пляжа  была  не  большой,  метров  десять  -  пятнадцать,  и  ограничивалась   вертикальной  стеной  гор,  по  верху  которой  шла  дорога,  по  которой  я  и  пришел  в  ущелье.
  Метров  через  триста  я  заметил  в  скалах  углубление.  В  свете  фонаря  было  видно,  что  это  небольшая  пещера  с  выступом  внутри,  напоминающим  каменное  ложе.
       -   А,  вот  и  наш  вертеп,   -   я  засмеялся,  и  потянул  Машу  в  пещеру.  Света  фонаря  было  достаточно,  чтобы  определить,  что  мы  далеко  не  первые  посетители.  Летучих  мышей  под  потолком  не  было,  в  углу  валялись  какие-то  бумажки  и  пустые  пивные  бутылки,  а  на  каменном  подиуме,  у  стенки,  лежали  кем-то  забытые  женские  трусики.
       -   Надеюсь,  это  ложе  не  прокрустово,   -   пошутил  я,  опускаясь  на  каменную  постель,  и  сажая  Машу  к  себе  на  колени.   Если  б  я  знал,  как  моя  шутка  близка  к  истине,  то,  наверное,  не  задерживался  бы  здесь  ни  секунды,  а  увел  бы  ее  по  берегу  далеко-далеко,  до  самой  Беты.   Но,  разве  можно  думать  об  опасности,  когда  на  коленях  у  тебя  сидит  лучшая  из  женщин,  каких  ты  встречал  за  свои  восемнадцать  лет.  Я  провел  рукой  по  ее  бедру,  рука  скользнула  выше,  и  я  понял,  что  на  ней  ничего  нет,  кроме  короткого  халатика.  По  ее  горячему  поцелую,  я  почувствовал,  что  она  поняла,  что  я  это  понял.
       Мы  отдавались  друг  другу  поспешно,  с   какой-то  жадностью,  словно  боялись,  что  это  последняя  встреча,  и  каждый  хотел  в  себе  оставить  долгую  память  о  другом.  Ее  темная,  бархатистая  кожа  пахла,  почему-то,  шоколадом,  и  от  этого  у  меня  кружилась  голова.  Потом,  еще  много  лет,  я  вспоминал  ту  ночь,  ту  пещеру,  и  шоколадный  запах  ее  кожи,  каждый  раз  решая  один  и  тот   же  вопрос:  это  был  реальный  запах  или  плод  моего  воображения,  галлюцинации.  Но  шоколад  люблю  до  сих  пор.  И  каждый  раз  с  волнением  разворачиваю  серебристую  фольгу,  и  память  уносит  меня  на  берег  моря,  в  Бету,  в  Адлерское  ущелье….
       Не  знаю,  сколько  прошло  времени   -   час  или  два,  а  может  больше,  но  наши  ласки  были  прерваны  мощным  лучом  фонаря.
       -   Я  же  говорил,  что  они  здесь,   -   раздался  чей-то  голос,   -   а  ну  вылезайте,  голубчики!
       Пришлось  прервать  наши  утехи  и  покинуть  убежище.  Перед  пещерой  стояли  пятеро  здоровых  парней,  старше  меня  года  на  четыре.  В  свете  луны,  на  фоне  мрачного  моря  они  казались  еще  здоровей.  Стало  понятно,  что  шансов  нет  никаких,  и  у  меня  засосало  под  ложечкой.  Понимая,  что  для  меня  лучший  выход  -  разрядить  напряженную  обстановку  какой-нибудь  тематической  шуткой,  я  лихорадочно   перебрал  в  голове  и  Козьму  Пруткова,  и  Джером  К.  Джерома,  и  Ильфа  и  Петрова,  но,  кроме  знаменитой  фразы  последних: 
       -   Паша  Эмильевич,  обладавший  сверхъестественным  чутьем,  понял,  что  сейчас  его  будут  бить,  может  быть,  даже  ногами,   -   ничего  тематического  в  голову  не  приходило.
       Похоже,  что  парни  тоже  находились  в  затруднительном  положении,  так  как  молча  молотить  меня  руками  и  ногами,  явно  не  входило  в  их  планы.  Неожиданно,  обстановку  разрядила  Маша.  Она  подошла  к  одному  из  парней,  очевидно,  главному  среди  них:
       -   Виталик,  это  музыкант  из  Беты.  Помнишь,  на  той  неделе  вы  возили  нас  в  Бету  на  концерт.  Они  с  братом  играют  у  Ираклия.  Ты  же ему  ничего  не  сделаешь?  Это  я  пригласила  его  в  гости.
Тот,  кого  она  назвала  Виталиком,  внимательно  посмотрел  на  меня,  очевидно,  вспоминая.  Потом  объявил:
       -   Уже  поздно,  пойдемте  в  лагерь.
И  небольшой  колонной  мы  отправились  в  лагерь.  Впереди  шли  Виталик  с  Машей,  которая  в  чем-то  горячо  его  убеждала.  Следом  шли  мы  с  парнем,  который  назвался  Костиком.  С  его  слов  он  меломан  и  большой  поклонник  Beatles.  Оставшиеся  трое  парней  замыкали  колонну.  Несмотря  на  благожелательное  ко  мне  отношение,  я  чувствовал  себя  пленником,  и,  если  бы  я,  вдруг,  вздумал  бежать,  то  они,  пожалуй,  поймали  бы  меня  и  отметелили  в  воспитательных  целях.      
       Костик  сразу  признался  в  своих  симпатиях:
       -   Вы  здорово  подражаете  битлам,  я  даже  два  раза  ездил  вас  слушать.  Особенно,  мне  понравилось,  как  вы  делаете  She  loves  you.  Это  моя  любимая  песня,   -   и  он  запел,   -   She  loves  you  yeah,  yeah,  yeah…. 
Мне  понравилось,  что  он  пел  на  хорошем  английском,  попадая  в  ноты,  и  я  его  поддержал.  Мы  так  и  вошли  в  лагерь,  распевая  английские  песни.   Напоследок,  Костя  подсластил  пилюлю:
       -   Вам  бы  еще  доукомплектоваться  парочкой  хороших  парней,  и,  с  вашим  репертуаром,  вы  могли  бы  ездить  по  всему  побережью  и  заколачивать  неплохие  бабки.  А,  чё,  были  бы  свои  битлы,  черноморского  разлива!
Думаю,  под  одним  из  «хороших  парней»,  он  подразумевал  себя,  но,  в  наши  с  Андреем  планы,  заколачивание  бабок  в  поездках  по  побережью  не  входило,  и  я  сделал  вид,  что  намек  не  понял.
       В  лагере,  Виталий  послал  Машу  к  себе,  а  мы  прошли  в  палатку,  где  жил  Виталий  с  компанией.  Палатка  представляла  собой  деревянный  каркас  из  бруса,  обшитый  брезентом.  Палатка  была  большая  и  высокая,  так  что  в  ней  можно  было  стоять  в  полный  рост.  В  ней  было  два  шкафа,  длинный  самодельный  стол,   девять  узких  кроватей  с  панцирной  сеткой  и  девять  тумбочек.  На  дальней,  угловой  кровати, спал  прораб  Петрович,  когда  бывал  на  стройке,  на  остальных  студенты  ЛисИ  с  четвертого  курса,  в  том  числе  и  Виталий,  который  работал  заместителем  прораба,  но,  по  сути,  сам  вел  всю  стройку.  Остальные   студенты  работали  мастерами  и  бригадирами,  были  даже  главный  энергетик  и  главный  механик  стройки.  Это  был  прекрасный  способ  проверить,  полученные  за  четыре  года  знания,  и  заработать  за  сезон  неплохие  деньги,  а,  если  учесть,  что  стройка  была  на  берегу  моря,  то  при  этом  еще  и  отдохнуть.
       В  двух  таких  же  больших  палатках  жили  еще  два  десятка  строителей:  бульдозеристы,  экскаваторщики,  каменщики,  плотники,  чернорабочие.  В  палатке  поменьше,  жили  четыре  девушки  из  Краснодарского  кулинарного  техникума,  которые  решали  проблему  питания  строителей.
       Все  это  я  узнал  из  беседы  с  Виталием,  когда  он  усадил  меня  в  палатке  за  стол  и  спросил:
       -   Кто  ты,   что  ты,  как  здесь  оказался  и  как   докатился  до  жизни  такой?
В  ответ  я  достал  свою  фляжку,  предложил  разлить  всем  по  стаканам,  и  рассказал  все  без  утайки,  начиная  с  подготовки  к  поездке.  После  того,  как  ребята  выслушали  мою  исповедь,  и  закрепили  наше  знакомство  сухим  вином,  они  рассказали,  как  с  весны  расчищали  ущелье,  прокладывали  дорогу,  копали  котлованы  под  фундаменты  зданий  будущего  дома  отдыха  и  заливали  их  бетоном  из  бетономешалок,  приходящих  из  Геленджика.
       Виталий,  улучив  минуту,  когда  нас  никто  не  слышит,  тихо  сказал:
       -   Боюсь,  парень,  что  твои  проблемы  еще  не  закончились.
       -   Почему?  Что  еще  такое  я  натворил?
       -   Ты  нарушил  закон.  Я  сам  настаивал  на  его  принятии.  Ты  же  видишь,  у  нас  на  тридцать  мужиков  -  четыре  девушки,  и,  если  бы  не  закон,  то  вместо  стройки  был  бы  разврат,  пьянство,  поножовщина.  Тем  более,  что  половина  рабочих  -  горячие  кавказцы.   По  закону,  мы  объявили  наших  поварих  жрицами  кухни,  и  никто  не  имеет  права  дотронуться  до  них,  как  до  священных  коров  в  Индии.  Нарушителя  закона  ждет  суровая  кара.  Наказание  будет  определяться  общим  собранием.  Ребята  приняли  тебя,  как  своего.  Ты  наш,  Питерский,  студент,  но  у  нас  восемь  голосов  против  двадцати,  и  вряд  ли  ребята  полезут  на  рожон,  спасая  тебя.  Я  попробую   уговорить  работяг,  но,  если  ты  услышишь,  что   у  меня  не  получается,  быстро  уходи  в  горы.  От  палатки  до  тропы  метров  десять.  Ты  же  ведь  по  ней  спускался?  Уж  лучше  рискнуть  на  ночной  горной  тропе,  чем  умереть  на  ноже  абрека.  Даже  если  тебя  заметят,  то  не  рискнут  преследовать.  Тропа  узкая,  и  против  тебя  всегда  будет  только  один  человек.  На  всякий  случай,  возьми  это,   -   и  он  показал  глазами  на,  лежащий  на  столе,  большой  нож  - тесак   для  разделки  мяса.
       -   Спасибо,  Виталий.  Знаешь  пословицу,  бог  не  выдаст  -  свинья  не  съест. 
       Я  оглянулся  по  сторонам.  Все,  прямо  в  одежде,  лежали  поверх  одеял  на  своих  койках.  Никто  не  спал.  Очевидно,  все  слышали  речь  Виталия,  и  лица  у  всех  были  серьезны  и  сосредоточены.  Я  не  выдержал:
       -   Мужики,  чего  вы  все  такие  серьезные,  как  на  похоронах.  Не  правильно  это.  Гитара  у  вас  есть?  Помирать  так  с  музыкой.
       Гитара  нашлась,  правда,  с  маленьким  резонатором,  глухим  звуком  и  не  строила.  Это  была  гитара  для  песен  у  костра,  таскания  ее  в  байдарке,  за  спиной  по  лесу.  С  огромным  трудом  удалось  ее  кое-как настроить.  Я  предложил  спеть  песню  Новеллы  Матвеевой  про  Васильевский  остров,  или,  как  его  любовно  называли,  про  Ваську,  про  стрелку,  Нептуна,  и  соскучившиеся  по  Питеру  студенты  меня  шумно  поддержали:
       -   Какой  большой  ветер    напал  на  наш  остров! 
            Сорвал   с  домов  крыши,  как  с  молока  пену.               
            И,  если  гвоздь  к  дому  прижать  концом  острым,
            Без  молотка,  сам  он,  тогда  войдет  в  стену
            Какой  большой  ветер!  Ах!  Какой  вихрь!   
            А  ты  глядишь  нежно,  а  ты  сидишь  тихо.
            И  никакой  силой  тебя  нельзя  стронуть:
            Скорей  Нептун  слезет  со  своего  трона.
После  этого  возник  Городницкий  со  своим  «Снегом»  и  «Атлантами»:  ведь  это  тоже  все  о  Питере.
        Неожиданно,  за  стеной  палатки  раздался  шум  голосов  -  это  вернулась  вторая  поисковая  группа,  более  многочисленная,  но  менее  удачливая.  Они  тоже  искали  вдоль  берега,  но  выбрали  не  то  направление.  Потеряли  уйму  времени  -  и  все  напрасно.  Теперь,  им  хотелось  на  ком-нибудь  выместить  свою  неудачу.  Тяжелый  кол  ударил  в  нижний  угол  палатки,  и  чей-то  голос  крикнул:
       -   Виталий,  отдавай  нам  своего  гостя.  Мы  хотим  с  ним  слегка  побеседовать.
Виталий  медленно  встал  с  кровати  и  пошел  к  дверям.  Я  было  двинулся  за  ним  следом,  но  он  дал  знак  оставаться  в  палатке  и  сказал:
       -   Внимательно  слушай  и  делай,  как  я  говорил.
Он  вышел  за  дверь,  а  я  взял  нож  со  стола  и  слегка  приоткрыл  дверь,  напряженно  вслушиваясь  в  темноту.  Судя  по  удаляющимся  голосам,  Виталий  специально  уводил  кавказцев  от  палатки,  чтобы  освободить  мне  дорогу  к  отступлению.  Они  остановились  около  их  палатки,  и  минут  десять  оттуда  доносились  гневные  выкрики  южан,  потом  стало  слышно  негромкий,  спокойный  голос  Виталия.  Это  было  похоже  на  работу  укротителя  в  клетке  с  тиграми  или  на  первый  урок  преподавателя  в  новом  классе.  Как  бы  то  ни  было,  но,  вскоре,  толпа,  рыча  и  огрызаясь,  как  собаки,  у  которых  отняли  кость,  стала  расползаться  по  палаткам.
       Я  вернулся  к  столу,  а,  вскоре,  пришел  и  Виталий.
       -   Кажется,  пока  успокоились,  но  тебе  с  рассветом  надо  будет  уйти,  устало  сказал  он,  садясь  на  кровать,   -   время  уже  четвертый  час,  надо  хоть  немного  поспать.  Ты  ложись  на  кровать  Петровича,  она  сегодня  свободна.
       Едва  моя  голова  коснулась  подушки,  я  тут  же  провалился  в  сон  со  сновидениями,  погонями,  падениями  со  скалы  -  это  была  защитная  реакция  молодого  организма  на  все  приключения,  выпавшие  ему  этой  ночью.  Когда  Виталий  коснулся  моего  плеча,  со  словами:
       -   Пора,  уже  светает,   -   мне  показалось,  что  я  спал  всего  минут  пятнадцать,  хотя  потом,  сопоставив  время,  высчитал,  что  это  было  не  меньше  трех  часов.
Когда  я  вышел  из  палатки,  солнце  было  еще  за  горизонтом,  но  в  утренних  сумерках  было  уже  все  хорошо  видно.  Это  было  то  граничное  время,  характерное  для  южных  широт  нашей  страны,  когда  темная  летняя   ночь  за  несколько  десятков  минут  превращалась  в  жаркий  солнечный  день.  Виталий  проводил  меня  до  тропинки,  пожал  руку  и  на  прощание  сказал:
       -   Будь  осторожней,  не  всегда  рядом  окажется  помощь.
       Я  махнул  ему  рукой  и  побежал  вверх.  В  начале  подъема  тропинка  это  позволяла.  Несмотря   на  бессонную  ночь,  я,  испытывая  душевный  подъем,  легко  поднимался  по  тропе.  Минут  через  двадцать  я  преодолел  две  трети  пути  и  оказался  на  небольшом  плато,  покрытом  колючим  кустарником  и   большими   валунами.  Лагерь  строителей  был  далеко  внизу.  Между  палатками  сновали  похожие  на  муравьев  люди  -  лагерь  просыпался.  Я  обошел  заросли  ежевики  и  мне  открылся  прекрасный  вид.  Между  развалившимися  налево  и  направо  зелеными  склонами  ущелья  просыпалось  лазурное  море.  Солнце  уже  поднялось  над  горизонтом  и  окрасило  край  моря  красным  цветом,  оно  было  еще  не  обжигающим,  а  нежным  и  ласковым,  как  Машины  губы  и  руки.
       Впереди  была  самая  сложная  часть  подъема,  я  решил  передохнуть,  лег  на  плоский  камень,  положив  руки  под  голову  и  устремив  взгляд  в  небо.  Камень  еще  хранил  остатки  вчерашнего  тепла.  На  небе  не  было  ни  облачка.  День  снова  будет  жарким.  Я  лежал  и  думал,  какая  же  интересная  штука  жизнь,  и  она  еще  только  начинается,  а  я  ее так  люблю.  Я  люблю  это  небо  и  море,  эти  скалы  и  колючие  кусты,  этот  пряный  запах  высыхающих  южных  трав  и  пение  цикад  и  кузнечиков,  я  люблю  всех  людей,  с  кем  свела  меня  судьба  за  эти  три  недели.  Я  даже  люблю  вчерашних   рабочих,  которые  хотели  меня,  наверное,  справедливо,  поколотить.  С  этими  мыслями  о  всеобщей  любви,  переполненный  радостью  и  счастьем,  я  заснул.

                Январь  2018 года.