Армения 2015. Записки искусствоведа

Гехард–Гохт–Гарни–Авуц-Тар–Ахчоц-ванк (Сурб Степанос).
(фотоснимки – https://fotki.yandex.ru/users/o-r-love/album/232477/ )
*
Время посвятить себя нияме,
Побрататься с древними камнями,
С тем потоком, что взвихрил резцы
Мастеров от Гохта до Янцзы.
*
Сроки жизни начинают поджимать.
Торопят сделать то, чего требуют внутренние голоса, живущие во мне.
А они подсказывают, что надобно возвращаться туда, где душа ликовала, где  ощущал себя окрыленным и блаженно счастливым.
Одно из мест, когда-то даровавших мне такое переживание – путь от Гарни к Авуц-Тару и далее к Сурб Степаносу, или Ахчоц ванку (Девичий монастырь, назван так, поскольку в начале 4 века в нем скрывались от преследований царя Трдата трое сподвижниц Рипсимэ. Они были найдены и умерщвлены за веру, после жестоких пыток. История эта подробно описана в исторических хрониках и известна каждому армянину).
Я дважды совершал паломничество к этим великим горным святыням, в 1988 и 1991-м.
След от первого соприкосновения с ними остался на многие годы.
Тогда же он отлился в стихи. Они даже стали песней:
*
ПАЛОМНИЧЕСТВО К СУРБ СТЕПАНОСУ
К небесам
Тянись – не дотянись
Поднимает
Из ущелья ввысь
Бедняка
И божьего раба
От Гехарда
Горная тропа

Пастырь душ
И каменный псалтирь
Ахчоц-ванк
Девичий монастырь
Дар тепла
Языческой зиме
Для троих
Сподвижниц Рипсиме.

Осенит ли
Благодатью лица
Сурб Степанос
И его десница?
Неба сферос
И планеты глобус
Кто поддержит
Петрос или Погос?

Отыщу ли
В прахе и в пыли
Письмена
Ромбической земли,
Глиф единства,
Не его ль топчу?
«Се,
Стою и двери и стучу»

Этот стук –
Святынь сердечный дар
Вновь зигзаг
Дороги в Гиланлар
В сумерках
Как светочи огни
Вьючною тропою
На Гарни
*
Именно поездки в Армению привлекли в мои стихи наиболее мощную образность и придали импульс занятий мировой символикой.
Армения возвращает меня к жизни.
Приезды сюда взламывают невольно нарастающую корку малокультурья и шизофрении равнинно-болотной жизни на Среднерусской равнине.
*
ГОРНАЯ ПРАНА АРМЕНИИ
Приподняться
С плоскости равнин
Постучать
По донышкам вершин
Дать умолкнуть
Эху глубины
И услышать
Небо тишины

Стать пятой
У зыбкости границ
На базальт
Граненых плащаниц
Равно сущий
Силам дня и тьмы
И растущий
Так же как и мы.

Опущусь ли
На свою равнину?
Взгляд с предгорий
Падает в долину
Узнает
Родимые места
Где встает
Иная высота
*
Извечное цветение лугов
Корней и мхов растительные знаки

Треск сучьев у гнездовища богов
Хачкариев базальтовые раги

Узоры ванков, дзоров высота
И завязи армянского креста.
*
Словно низкий
И протяжный альт
Взгляду отзывается базальт

Чей граненый
Каменный висок
Тоже тихо мелется в песок
*
Плато плоскогорий-плащаниц
Пересвисты каменных синиц

Гор ковчеги, ризницы лугов
Руны гряд закатных облаков

Веткость строф армянского завета
Осень мысли и сердечко лета
*
Еще одно поразительное место, которое вновь притянуло меня в 2010 и 2011 годах, после десятилетий несвидания – поле хачкаров в Неркин Геташене на Севане.
*
Просто глифы
Просто знаки, ншанк
Возле стен
Руины Котаванк.
Света зыбь,
Рефлекс иных огней
На траве
Базальтовых камней.

Запечатан
В слове горний дар
Стебель – «хач»,
Его основа – «кар».
Камень-весть
Скрижалью ветхих лет
Завещает
Каменный Завет.

Возвещает
Каменный писец
Восхожденье
К скинии сердец
От земли
До неба вертикаль
Вне времен
И вне движенья вдаль.

Просто
Купола Гехамских гор.
Просто
Перевал в Ехегнадзор.
Гехаркуник,
Камни ветхих стен,
И селенье
Неркин Геташен.
*
Соприкосновение с армянской средневековой культурой – может быть, самое важное, что случилось со мной в этом воплощении.
*
В ночь на 26 сент 2015 привычный уже ночной рейс Аэрофлота 0.55 из Внукова переносит нас с Димой в Армению.
Аэропорт «Звартноц» встречает нас грызней ночных таксистов.
Нам нужно в Гехард.
По московским ценам ночная поездка может стоить до трех тысяч рублей, и мы к этому готовы. А каковы местные цены?
Выходим на улицу. Некий товарищ предлагает довезти нас до Гехарда за тысячу рублей. Пока мы неосторожно медлим, товарища буквально изгоняют коллеги по заработку, вынуждая уехать. «Он не наш, мы его не знаем».
Остаемся наедине с коллегами.
Просят две тысячи русскими рублями. Других вариантов уже нет.
Что ж, две так две. Грузим рюкзаки в багажник.
На всякий случай еще раз уточняем у водителя, сколько будет стоить наша поездка.
«Поедем по счетчику, до Гехарда далеко…» – темнит он.
Ответ нас не устраивает.
Выгружаемся обратно.
Уже половина шестого утра.
Через полчаса начнут ходить автобусы и маршрутки, и мы сможем добраться до Гарни (оттуда до Гехарда еще 6 км) за каких-нибудь 600 драм (это около ста рублей).
Времени, впрочем, это займет немало, часа два-три, на перекладных.
Прямое такси из аэропорта – для нас лучший вариант.
К тому же у нас не так много времени –  шесть армянских дней.
Наконец вырисовывается консенсус, и мы грузимся в такси за твердых две тысячи рублей до ворот Гехарда.
«Там же ничего нет», – то ли в самом деле удивляется, то ли склоняет нас к более короткой поездке водитель. «Может, вам до Гарни?»
Нет, нам до Гехарда, где ничего нет.   
Ночное такси летит по пустынной дороге, пронзая темноту.
Кажется, что вся Армения вымерла.
Едем около часа.
При подъезде к Гарни неожиданно опять начинается:
– Ну вот, приехали, уже Гарни.
 – Как Гарни? Мы же договаривались на Гехард.
– Гехард? Разве? А не Гарни? Вы же говорили Гарни.
Приходится напомнить водителю его же слова, что в Гехарде ничего нет, а значит, мы говорили именно о нем, с самого начала.
Неприятный осадок оставляет в этот раз общение с ночными таксистами «Звартноца».
С напрягом доезжаем-таки до разворота у стен монастыря в конце ущелья с Айриванком.
Дальше дороги нет, отвесные скалы.
Жилья тут тоже нет, только монастырь.
Выгружаемся. Такси уезжает. Тишина. Ни души.
А деньги за поездку мы внесли сразу, вперед, распорядителю, еще у стен «Звартноца».
Ох уж эти наши тяготения к движенью…
В «Бхагавадгите» сказано, что это чисто мужское свойство.
И что хорошо бы не поддаваться ни движенью (раджас), ни инертности (тамас).
А вот как выбрать золотую серединку саттвы между ними и уйти за пределы всех гун, стать ниргуной, там не говорится.
Тянись к этому, стремись сознанием и всем, что в тебе есть – и это всё.
*
Что такое
Всполохи движенья?
Любопытство,
Непокой, волненье.

Виражи
Желанья не желать…
Подскажи,
К чему нам что-то знать?
*
У нас походное снаряжение, горные планы, легкие рюкзаки, до 10 кг.
С собой палатка, но нет спальников – за день до прилета днем в Гарни, откуда мы собираемся уйти в горы, было 30 градусов.
Стоим у рюкзаков.
Кромешная тьма южной ночи тем временем сдает свои позиции и сменяется смутным расплывом очертаний стен, деревьев, скал.
Скромно подходят предрассветные сумерки.
Пейзаж окрест начинает проясняться.
Это радует – не придется искать фонарик и ставить палатку в темноте.
Вокруг стен Гехарда пусто. Входы закрыты на замки.
Надобно ждать утра.
В глаз попадают свидетельства повседневного торжища, бушующего перед Гехардом – сваленные на камни за бортик шоссе столики, алюминиевые полати, скамейки, полки, доски.
Сейчас тут пусто, а днем, видно, будет буйно кишеть торг и суета.
Мы планировали все же пару часов поспать после дороги.
Для этого нужно найти более-менее укромное место для палатки.
Поднимаемся на террасу к ванку по лесенке, еще выше, заходим за юго-восточный угол стены ванка, к горбатому мостику через речку Кармирагет («кармир» – красный, «гет» – поток) – и там видим платный туалет, основательно устроенный и подводящий свой смысловой итог и ущелью, сходящему здесь на нет, и монастырскому ландшафту.
Особенно выбирать не из чего, наша палатка встает у восточной стены ванка, под раскидистым ореховым деревом, и мы мирно смежаем веки.
Отъезд наш спонтанен, без всякой подготовки, билеты куплены позавчера.
Мы выяснили, что теперь велосипед как негабаритный груз «Аэрофлотом» провозить дорого – 10.000 руб. Дешевле купить его на месте, как делают бывалые велопутники.
Перевозку двух бесплатных мест багажа в Армению, действующую в 2010-2011 г., «Аэрофлот» тоже отменил.
Около семи утра засыпаю, приморенный ожиданием рейса в Шереметьеве, ночным перелетом, пикировками с таксистами и лихой гонкой по пустынному шоссе до Гехарда.
Через пару часов приподнявшееся над близкой кромкой ущелья солнце просвечивает палатку, намекая, что пора вставать.
Оставив Диму досыпать, выбираюсь с цифровичком наружу.
Бог мой, какая смена декораций!
Какое нежное утреннее горное солнце!
Какие неправдоподобно близкие и крутые скальные отвесы! 
Хочется подбежать к ближайшей скале и потрогать ее – неужели настоящая?
Неужели я опять здесь?
*
В Гехарде мне довелось побывать в 1984 г., в самый первый приезд в Армению.
Тогда я оказался здесь под вечер и в одиночестве провел ночь в одной из пустующих древних пещер монахов-отшельников в скале перед ванком.
Во тьме по-летнему мягкой ноябрьской ночи долго смотрел из спальника  с удобной, приподнятой над полом каменной лежанки на яркие армянские звезды в плавном обрамлении входа в пещеру.
Здесь было чисто, уютно, сухо.
Мой пещерный ночлег долгие годы жил во мне.
*
Обходя людей на расстоянье,
Тропку выбирал одну из многих.
Под ногой хрустят мои желанья.
Знать, они для кротких и убогих.
*
Перед западными воротами ограды ванка, слегка поднявшись по крутому склону, нахожу ту самую – или очень похожую на нее – пещеру.
В 1984 г. она была одной из многих сухих, чистых, уютных.
Теперь осталась в гордом одиночестве.
*
Просто выбран камень из скалы.
Здесь ни велики мы, ни малы,
Но, скорее, соразмерны духу
Тем, что дарим зрению и слуху.

Храмовой пещерности объем
Кругл – как духовный окоем,
Он как кокон облекает тело,
Здесь оно узнать себя сумело,
Выплеснувшись, выйдя за края.
Ну а дальше – камень, тьма, земля.

Мир, где мы облюбовали кочку,
Тоже ведь имеет оболочку
Тонкую, незримую, живую,
Что и одесную и ошую
Вверх и вниз уходит от меня,
Тайну планетарности храня.

Нам напоминают храмы эти:
По устройству мы – сродни планете.
*
«Айриванк» обычно переводят как «пещерный монастырь».
Есть и другая версия – «Ариванк» – «мужской монастырь», от «арий» – человек, мужчина.
«Гегард» по-армянски «копье».
Здесь какое-то время хранился увезенный из Св.Эчмиадзина (в целях большей сохранности) наконечник копья, якобы того самого, которым стражник прободил ребра Иисуса на кресте.
Сейчас копье можно увидеть в сокровищнице Эчмиадзинского собора.
Наконечник этот непривычно большой, плоский, с четырьмя сквозными фигурными вырезами, имеет ромбовидную форму (отсылающую к «нерукосечному камню» – Христу), по виду – готовая реликвия.
Из жаматуна (притвора) соборного храма ванка (Катогике) в северной стене открывается два прохода в три скальных помещения – левый (западный) проем в пещерную церковь Авазан («бассейн») 1283 г. с источником, правый проем – в усыпальницу князей Прошей, а из нее проход в пещерную церковь Богородицы (Аствацацин).
*
Когда к полудню окрест ванка и внутри закишел народ (индусы, мулаты, испанцы, масса армян), вернувшись к палатке, я мельком вижу, как двое солидных армян лет по 45, словно дети, палкой пытаются достать орехи с нижних ветвей раскидистого грецкого дерева, растущего чуть выше нашей палатки, у восточной стены.
Взбежав на горбатый мостик через Кармирагет, замечаю, что народ куда-то целенаправленно ходит по тропинке, идущей от мостика вдоль речки вниз по течению среди колючих кустов.
Прохожу по тропке и я – и через 10 метров вижу цель всеобщего паломничества.
Это широкая пещера или, скорее, обширная выемка под скалой, с ровным полом.
На полу – десятки пирамидок из положенных друг на друга камешков. Это то же самое, что завязывание узелков на куст.
Только здесь энергия вкладывается не в узелок, а в построение пирамидки.
Пять раз я приезжал в Армению летом, во время студенческих каникул, когда с меня спадает сладкое бремя занятий со студентами.
А в этот раз наш краткий приезд – редкостный, осенний.
Время сбора орехов и яблок.
Спускаюсь к близкой реке умыться – у самой воды за укромным камнем мне является некий однозначный близкий запах.
Оглядываюсь по сторонам – откуда сие воние?
Ага, вот его источник, на крупных голышах, выступающих из воды у берега.
Кто-то умудрился.
Аккуратно вынимаю голыши из воды вместе с содержательными нашлепками, что, слегка подсохнув, цепко держатся за них, и забрасываю в прибрежные кусты.
А окрест уже туристы, автобусы, многоязычье, торжище.
Впрочем, день субботний. У вавилонян выходной.
У юго-восточного угла храма Катогике на постаментах стоят рядышком два хачкара.
Один из них уникален мотивом конусообразной голгофы, внутри которой обозначен ромб как нерукосечный камень-Христос (ромб – древняя форма ловушки для птиц из тонких веток и травы, ставшая образом ловушки и для духа, а затем образом его вместилища, дома, местообитания.
Не потому ли ромб стал использоваться и для обозначения святого человека как ловушки-вместилища чистого духа в разных конфессиях?).
Ромб на нашем хачкаре в свою очередь составлен из двух треугольников (знаки огня и разрушения в буддизме).
Но ведь Иисус пытался разрушить языческие пережитки и верования иудеев, сжечь их.
Так что изначальная, буддийская символика треугольника здесь, в христианстве, весьма уместна.
Не очень-то у него получилось, впрочем.
Иудеи не приняли Иисуса и его завета любви, до сих пор ждут пришествия «правильного» пророка.
Кстати, здесь совершенно отчетливо читается отсутствие христианской символики треугольника как отсылки к Троице – ромбов же два.
Не может же быть двух Троиц.
Здесь также замечательна по графической простоте и наглядности взаимовложенность образов горы и ромба как человека-адепта и вместилища просветленности.
*
Со странным чувством хожу я по Айриванку.
Невозмутимо-безучастно.
Как-то по рабочему, очень спокойно отснимаю все, до чего могу добраться как рядовой турист.
И крайне спокойно отношусь к тому, до чего добраться не смогу.
Например, к верхним хачкарам, вмонтированным в скалу над храмом.
Но речь не об этом, а... об общем впечатлении от многолюдного субботнего Гегарда.
Гегарда, где давно нет гегарда, то есть копья.
Мне как-то не по себе в полутемных пещерных княжеских усыпальницах, среди закопченных стен из базальта густо-черного цвета, в который врезан ванк.
Похоже, я уж слишком быстро здесь оказался.
Слишком поспешно переступил порог, не успев открениться от мирского.
Уж очень скоропалителен авиаперелет, что привел нас едва ли не к мгновенному перемещению из столичного вертепа в ситуацию паломничества по святым местам.
Физическая переброска и перепад духовных температур настолько резки, что сознание не успевает поместить меня в Гехард.
Я здесь – но я вне.
Может, дело и в другом.
Ведь пещерные церкви Гехарда, вырезанные в толще черного базальта, последовательно выдержаны в духе погребальных камер-усыпальниц.
У них нет внешнего вида, нет экстерьера, как у обычного храма.
На них нельзя взглянуть извне, находясь вне их.
Их видишь, только попав внутрь.
Они и есть – образ внутреннего, лишенного всякого внешнего и достигшего градуса пустотности.
Это ничтойность.
Такова церковь-пещера с родником.
Такова камера-усыпальница князей Прошей (1-й этаж).
Такова церковь Богоматери.
Такова и верхняя пещерная усыпальница князя Папака и его жены Рузукан (1288 г.).
Их архитектоника – «потусторонняя», вычеркивающая, изымающая из человека все земное.
Всё земное должно остаться снаружи. Внутрь ему хода нет.
Здесь нет цветовых оттенков. Только черное, цвет небытия.
Точнее, цвет бытия, но не на Земле, в теле, а бестелесно, в Абсолюте.
Фотографы, делающие снимки в этих камерах, пытаются хоть как-то оживить их, одушевить, обычно – искусственным внесением теплых цветовых оттенков, которых на самом деле, надо честно признаться, нет на этих стенах.
Этот макияж вполне понятен. Живым хочется живого.
Но это место – не совсем для живых.
Отсюда – всё это тщательно продуманное и мастерски сработанное, сумрачное «загробье», властно давящее на «земную» психику тем, что всё вокруг – ничто.
Здесь нет ничего, кроме суровости подведенного итога жизни и неотвратимости воздаяния за все содеянное.
Здесь нет ничего, кроме настроя, весьма напоминающего по духу буддийскую пустоту-шунью, всё же как-то декоративно оформленную, облеченную в абрис пещерных пустот.   
Не потому ли в Гехарде постоянно бросаются в глаза крайне редкие в Армении непроцветшие, жесткие кресты, кресты мук и распятия?
Колоссальные черные кресты, врезанные в стены, нависающие глубокие темные ниши, резкие теневые эффекты, неожиданные оскалы острых граней и углов буквально режут на части, кромсают, подавляют в сознании все мирское,
И к этому надобно быть готовым.
Если вы пришли сюда за чем-то иным – плохо ваше дело.
Здесь блекнут и исчезают все цвета жизни, кроме цвета небытия.
Здесь господствует культ мертвых, а не живых.
Скорбь, а не радость.
Я видел только один почти столь же мрачный ванк из черного базальта – Техер (или Тгер) в Аштаракском районе, недалеко от крепости Амберд, чуть выше и в сторону от Бюракана.
И все же среди гигантизма, хорошо оплаченных изысков резьбы и высокомерия княжеской геральдики мне не хватает какой-то малости, без которой все остальное – извивы орнаментики, мастерство зодчих, глубокомысленность композиций – не имеет ровно никакого смысла.
И похоже, эту малость я должен был принести с собой, в себе – но где-то, видно, выронил невзначай по дороге.
*
Кто он, тот кто рядом, вот вопрос.
Это мир мне зеркало поднес.
Пожелаю искренне ему
Выйти навсегда в ночную тьму.
 *
Признаться, я предощущал нечто подобное, и в Гехард мы заехали лишь ради Димы.
Хотелось показать ему место, которое многие армяне считают достопамятностью Армении №1.
А Дима мне: «Гехард пуст. Тут ничего нет».
*
ГЕХАРД. КОРЗИНОЧНЫЕ ПЛЕТЕНКИ НА ГОЛГОФАХ.

Самым сильным впечатлением неожиданно оказались хачкары, выдолбленные  в узком скальном проходе 2-го этажа, ведущем в усыпальницу Папака и Рузукан, а именно, три хачкара в ряд на правой (южной) стене, в конце прохода, у самого проема входа в придел.
Они выдолблены прямо в скальной стенке.
Я совершенно не помнил их по прошлому приезду, они прошли мимо меня.
А хачкары эти замечательны именно своей глубокой архаикой.
По пластике они текучи, как бы слегка поведены и тем самым лишены жестковатой и строгой регулярности, типичной для «княжеских», заказных дорогостоящих хачкаров, вырезанных на отдельно стоящих базальтовых плитах, которыми богато уснащен Гехард.
Кресты на них изображены на конусообразных горках-«голгофах» с простонародной «корзиночной» плетенкой, заполняющей их абрис.
Плетенка – весьма древний, архаичный мотив, один из протосимволов.
В индуизме корзина (санскр. питака) стала синонимом священного текста, а в индуизме плетенка в виде ромба (так выглядела реальная, плетеная из веток ловушка) приняла семантику сначала ловушки для духов, затем –  местообитания духа.
Одна из трех голгофских горок особенно архаична, плетение на ней изображено простейшими квадратиками плетения из полосок лозы, и для имитации этого расчерченными в шахматном порядке параллельными линиями то по горизонтали, то по вертикали.
На хачкарах я видел этот мотив лишь на бордюрах, а здесь, в полутемном узком проходе внутри скалы, он свободно выплеснулся и на «голгофы».
Возле Макеняц-ванка в Макенисе на Севане, у его западной стены среди хачкаров и наравне с ними вертикально стоит могильная плита, на которой традиционное изображение двуипостасного человека в виде прямоугольника тела и венчающего его круга головы-духа разделано именно такой же, предельно архаичной, ортогональной плетенкой. Эта плита транслирует древнее откровение о самом важном: о том, что ловушка для духа – это воплощенный человек, точнее, тело воплощенного человека.
Как всё тесно взаимоувязано в средневековой армянской культуре!
Как всё понятно и визуально-наглядно!
Меня всегда поражала именно эта черта присутствия некой визуальной логики, встроенной непосредственно в сами изображения и дающей возможность считывать их, что называется, с листа.
Это и есть черта классической культуры. Культуры средневековой Армении. 
Ну а пока, выжидая подходящий момент для съемки, я долго стою в полутемном проходе перед этими крайне архаичными хачкарами Айриванка, воспроизводящими древнейшую протосимволику, прижавшись спиной к противоположной стене скального прохода и пропуская нескончаемую вереницу туристов, поспешающих поскорее миновать узкое место и пройти в манящий просторной пещерностью придел Папака и Рузукан.
Думаю, точно так же и я когда-то, как и эти туристы сейчас, по молодости и глупости быстро-быстро проскочил мимо этих хачкаров, не обратив на них внимания.
*
ГЕХАРД. «ВОСЕМЬ» КАК АНАХАТА.
В центре пола придела Папака и Рузукан изображен восьмигранник.

«Восемь» – символ христианской церкви. Ее столп – любовь,
Иисус учил именно этому. А любовь исходит из анахаты.
А у анахаты не восемь ли лепестков-каналов-нади?
Некоторые полагают именно так (хотя есть и другие точки зрения).
Если это так, то «восемь» – еще и отсылка к анахате.
Не потому ли Иисусова церковь взяла себе число восемь – как древнейшую и достаточно популярную и понятную чакровую отсылку к анахатной любви?
* 
ГЕХАРД. ХРАМ СВ. ГРИГОРИЯ ПРОСВЕТИТЕЛЯ.
Самый древний храм Гехарда находится за пределами монастырских стен.
https://fotki.yandex.ru/users/o-r-love/album/232537/
Это полупещерный храм Св. Григора Лусаворича, 12 век.
Чтобы попасть в него, от главных (западных) ворот ванка надобно подняться метров на двадцать по довольно крутому северному склону вверх, туда, где виднеется стена из тесаных камней с крестами, перекрывающая впадину пещеры.
Храм там.
Вокруг него цепочка полуразрушенных келий и пещерок.
На стене из тесаных камней уникальный рельеф птицы в треугольнике (огонь и разрушение), к тому же  вырезанный на камне красного цвета.
Рядом вихревая розетка (тонкие эманации), лепестки которой через один раскрашены в два цвета (чередование воплощенной и невоплощенной форм бытия сознания), несколько хачкаров.
При мне ни один человек из множества кишащих окрест туристов не возымел желания подняться сюда.
*
ГЕХАРД. ГОЛГОФЫ И БА-ГУА.
У западных ворот ванка, под соснами установлено несколько крайне архаичных, лапидарных по резьбе хачкаров, совершенно нетипичных для великокняжеского, хорошо оплаченного (в плане обильности резьбы на квадратный сантиметр поверхности при работе мастеров-резчиков) Гегарда.
Не знаю уж, откуда их взяли.
Один из них, небольшой камень теплого коричневого цвета, выглядит особенно лаконично и оттого мощно, на нем крест в небольшом ковчежце, стоящий на голгофе в виде горки с тремя горизонталями внутри.
Эти три полоски вызывают у меня непроизвольную ассоциацию с тремя поперечными складками на шее Будды – одним из иконографических маркеров просветленности.
А в древней китайской системе ба-гуа три горизонтали друг над другом обозначают небо.
То есть предельно тонкую («божественную») ипостась сознания.
Армяне могли это прекрасно знать и учитывать в качестве еще одного смыслового слоя своей символики, ведь китайцев (тченов, как их именовали в древних рукописях) в Армении всегда хватало.
К примеру, один из знатнейших княжеских родов Армении (Мамиконяны) как раз происходит из тченов.
А значит, сюда так или иначе вливалась и достаточно свободно здесь бытовала и китайская духовность.
*
ГЕХАРД. ПРЯМОУГОЛЬНИК И ЗУБЧИКИ.

На потолке пещерной усыпальницы Папака и Рузукан изображен квадрат (воплощенный человек, собственно тело), а вокруг него крупные зубчики – образ кристаллизации сознания, обитающего в теле воплощения.
Это и есть ваджра или алмаз индуистов и буддистов.
Вместе эти образы напоминают о возможности достижения адептом нирваны (радужного тела), будучи в теле воплощения, то есть при земной жизни.
Вот оно, графически выраженное на «языке сумерек» (и тем самым прикровенное, как обычно) откровение.
*
С особым чувством фотографирую на память несколько граффити, оставленных на стенах храмов побывавшими здесь не так уж и давно, в середине 19 века.  РОМАН 29 сентября 1840. ЕГОР 1838.
*
ГЕХАРД. КАПЛИ БОДХИЧИТТЫ.

Нисколько не удивили меня «огурцы» или, точнее, «капли», которые в виде длинной регулярной вертикальной орнаментальной полосы отчеркивают снаружи, к примеру, углы южной стены притвора храма Катогике в Гегарде.
Ну да, подумалось мне, это же семена или капли бодхичитты (санскр.), семена просветленности, бодхи.
Между прочим, это элемент и моей протокультуры, мы же индо-арии.
И «капают» эти капли к углу, ведь именно через угол наиболее легко сквозит поток тонких энергий.
Это не единичный случай.
Точно так же и с таким же топосом «капания» их можно видеть, к примеру, на стенах главного храма в монастыре Гандзасар, в Нагорном Карабахе (Арцах).
Не стоит недооценивать влияние буддизма и его образной системы на раннее христианство.
То, что сейчас для большинства христиан – просто украшения, зардарки (арм.), для раннехристианской, гораздо более широко образованной паствы волей-неволей обретало глубокий смысл, пусть и «напыляющийся» на орнаменты из другой, соседствующей, мощной и всесторонне развитой духовной традиции.
*
ГЕХАРД. «ТОНКИЙ» ЧЕЛОВЕК КАК ДВОЙНОЙ УЗЕЛ.

В южной стене ограды ванка изнутри замечаю небольшой камень с красноречивой резьбой.
В центре кольцо, а справа и слева его охватывают петли, уходящие одна  слева направо, другая справа налево.
Не образ ли это человека как сложного узла-сплетения, обвязанного вокруг анахаты, внутри которой находится тончайшее сознание-семя (круг-кольцо), так называемая неразрушимая капля (см. с. 155 у Роберта Бира).
Художник, много лет проведший в Тибете, Роберт Бир в потрясающей по глубине трактовок и охвату материала «Энциклопедии тибетских символов и орнаментов» («Ориенталия, Самадхи», Москва, 2011, с. 270) как раз и пишет о двух узлах, стягивающих каналы чакры сердца и изображаемых на определенных буддийских аксессуарах.
Духовидцы вне зависимости от своей  конфессиональной принадлежности видят внутри человека одно и то же. Узел.
Отсюда и проистекает поразительное сходство и общность протосимволики, отражающей тонкие структуры человека, у разных народов, в разных вероисповеданиях.
*
Хорош хачкар с глубокой, необыкновенно четкой и богатой резьбой в западной стене ограды ванка с наружной стороны, справа от западных ворот.
В южную стену ванка снаружи тоже встроено несколько простых хачкаров, а на террасе, идущей вдоль южной стены, под кустом скромно пасется безголовый, изуродованный до неузнаваемости намогильный каменный барашек.
*
На пандусе спуска от западных ворот ванка к площади с торжищем установлено шесть точных копий наиболее известных армянских хачкаров 16-го века, с богатой, и я бы сказал, явно исламизированной резьбой.
Похоже, это всё хачкары Нахчавана, точнее, Старой Джуги.
Они производят сильное впечатление.
Их присутствие здесь (пусть это и копии) позволяет гораздо глубже понять, что же такое хачкар и какими они бывают.
Рядом с ними непрерывно фотографируются туристы.
*
Около полудня мы уже едем, сгрудив рюкзаки возле передней двери, в мягком автобусе с испанцами в близлежащий Гохт (до него 3 км).
Чуть в стороне от Гехарда на север в горы есть еще одноименное с ванком селение Гехард, куда я планировал заглянуть, но в Айриванке в ответ на мои расспросы нам авторитетно сообщили, что там нет ни матура, ни церкви. Я удивляюсь – да армяне ли там живут? Или, может, езиды? – пытаюсь выяснить причину сего странного отсутствия.
– Армяне, утвердительно кивают мне в ответ, но не поясняют, в чем суть дела.
Я лишь недоуменно пожимаю плечами.
Я так поражен, что мне не приходит в голову спросить, а есть ли там кладбище с древними надгробьями и хачкары.
[Сейчас, задним числом, после нового соприкосновения с Мец Гиланларом и Байбурдом, припоминая степень уклончивости полученных мною в Айриванке ответов, я начинаю думать: а не живут ли в селении Гехард «неправильные» армяне-мусульмане, переселенцы начала 19 века из Трапезунда?
В таком случае мы пролистнули одну из интереснейших страниц в своей поездке]
 Что ж. Так и не выяснив истину, не проявив настойчивости и упорства, а также изворотливости и хитрости в расспросах, никого более не расспрашивая, мы по нашему русскому простодушию пропускаем селение Гехард и двигаемся сразу в Гохт.
*
ГОХТ – большое село, оно широко раскинулось вдоль ущелья, почти на километр протягиваясь к его обрывистому краю от ереванской трассы и километра на два-три вдоль нее.
Находится оно между Гарни и Гехардом, в трех км и от того и от другого.
Ныне ничем оно не знаменито, нигде не упоминается, никого не интересует.
Но из исторических хроник армянских авторов мне запомнился Гохтанский гавар как место действия некоторых замечательных происшествий, описанных, кажется, у Киракоса Гандзакеци. Например, история о мужчине, который жил с призраком любимой женщины, который видел лишь он один.
Ныне же Айриванк и Гарни, соседствуя с Гохтом и взяв его в клещи, буквально уничтожили его, стерли с лица земли величием своих древних памятников. Ну а мы вот интересуемся.
*
Сходим с автобуса на трассе.
Начинаем спускаться по отводке в село.
Успеваем пощипать ежевики с колючих плёток, свисающих со стены у дороги.
Надо же, даже в конце сентября здесь можно найти спелую ежевику.
Нас почти сразу удачно подвозят на легковушке до центральной площади с магазином.
Здесь же, в двух шагах, в укромном закоулке находится очень скромный матур Сурб Симон,
Отсюда в западной стороне уже хорошо виден холм с небольшим кладбищем.
Он посреди села.
На нем много безымянных плит, едва выступающих из земли., много самых обычных современных могил.
Среди них не сразу различимы несколько крупных хачкаров, древние камни-надгробья выступают из земли.
Само кладбище на покатом склоне.
На вершине стоит большой почитаемый хачкар с кружевной резьбой.
Чуть дальше, влево от кладбища, по отгибающейся к ущелью, на юг, дороге, ведущей к церкви – еще один безымянный крошечный матур, слева, на самой обочине.
Наконец, и до екереци (арм. «церковь») дошагали – 19 век, крыта шифером на два ската, с деревянными колоннами и хачкарами внутри, которыми облицована передняя вертикаль алтарного помоста.
В южной стене (там где вход) внушительный пролом, западная часть отгорожена невысокой стенкой, здесь явно когда-то держали скот.
К стенке прислонена истончившаяся от старости деревянная церковная дверь благородного серебристо-стального цвета.
Доски изъедены временем, гвозди кованые, с полукруглыми шляпками.
Дверь сама по себе уникум, выглядит как исторический реликт.
На восточной стене снаружи над окном бровка с образом Вседержителя в позе оранта и двумя крупными резными круговыми розетками-мандалами по бокам.
Рельеф выглядит как вставка из более древнего по времени храма.
В церкви пусто, не прибрано, но не грязно.
Церковь мало обихожена, скорее, слегка подзабыта за ненадобностью.
Но после затертого до лоска Гехарда эта скромная екереци с обломками незатейливых хачкаров просто поражает непередаваемым ощущением своей безыскусности и, я бы сказал, глубочайшей смиренности – того, о чем и слыхом не слыхивал горделивый и кичливый великокняжеский Гехард.
*
Если над головою
Днище ковчега Ноя,
То где мы сновидим с вами,
Потерявшись сердцами?
*
Гохтанская екереци вызывает глубокое трепетное чувство.
Да, она убога и заброшена.
Да, она не вырублена из базальта.
Но она стоит себе спокойно и достойно среди близлежащих хлевов и конюшен, и простоит еще века.
И всё же... это запустение...
А ведь когда-то этот гавар (район, надел) назывался Гохтанским.
Значит, именно Гохт был его жизненным центром.
Я сказал «был» – и тотчас ловлю себя за кончик языка: что это я посчитал «жизнью» – уж не поток ли туристов, катящих мимо Гохта на Гехард?
Или это всё же селяне и их семьи, по-прежнему живущие здесь и укорененные в своей земле?
*
Центральная площадь Гохта крайне замусорена – словно у людей здесь нет сил жить по-людски обществом, а порядок и чистота, если и возможны, то в лучшем случае лишь в пределах отдельно взятой личности, на своем наделе, на огороженном забором участке.
*
Хоть окрест него святые дали,
Ныне Гохт – нет места захудалей.
Мусор, дрянь, помойка вдоль дворов.
Что сказал бы, поглядев, Хосров?
«Милые, да как же вы живете?
Видно, дух давно ваш на излете.
В душах лишь дрянца на самом дне.
Вы себя измазали в г---е.
Да конечно, жизнь трудна, бедна,
Но грязна душа, а не она».
Сурб Симон, матур… Печален вид.
Но об этом пусть строка молчит.
Церковь – как неверная жена,
Никому ты больше не нужна,
Замерла, собрав в подол свой стыд,
И за то спасибо, что стоит
Как подбитый проржавевший танк.

Но ничем не лучше Айриванк.
Он такой же хлипкий, обветшалый,
Брошенный, безверный, залежалый.
Где возлет? Где небо? Где крыло?
Время веры в истину ушло.
*
ГАРНИ. Попутная легковушка подвозит нас из Гохта до недалекого Гарни (3 км).
Пытаемся найти кафе, чтобы недорого перекусить – но ничего такого нет на улице Геворга Марзпетуни, ведущей с севера на юг, от ереванской трассы к воротам крепости с кассой музея, где находится греческий периптер 1 века, бывший храм Митры, и лапидариум с хачкарами.
Такое ощущение, что все дешевое намеренно убрано отсюда, подальше от туристов.
Или просто сезон уже закончился?
Но вот же автобусы с темными стеклами и иностранными надписями, подъезжают один за другим.
Что ж, в качестве еды покупаем арбуз в близлежащей лавке и отдаем ему должное на жесткой выгоревшей сентябрьской траве за покосившимся заколоченным киоском на ул. Джеммы Аликян, недалеко от перекрестка с Марзпетуни.
*
ГАРНИ. ТОНКИЙ ЧЕЛОВЕК КАК ДРЕВО.
Мы кушаем арбуз и не ведаем, что прямо за нашими спинами, на небольшом холме (что позади дома № 50) – небольшое кладбище с тройкой незатейливых хачкаров, в траве среди которых скрывается, может быть, один из самых древних раннехристианских памятников Гарни.
Я доберусь до него завтра.
Это небольшой закопченный камень.
Похож на завершение узкой и уплощенной в сечении раннехристианской вертикальной стелы (4-й век?), на которой изображено древо креста в виде широкой вертикали-ставроса с крохотными листиками-ромбами, регулярно унизывающими ставрос симметрично с обеих сторон.
Не в Талине ли я видел подобные изводы крестного древа, в матуре девы Сандухт (9-й век)?
Верхняя часть этой древней композиции сохраняется на обломке.
Вокруг этого камня выложена традиционная «подковка почета» из других камней и обломков, обозначая почитаемое место, священную территорию.
Камень ориентирован так, что предстоя ему, я обращаюсь лицом к северу.
Местные не считают его матуром.
Обычно древесные уподобления человека (человек как «древо жизни», или «древо креста») считают чистой символикой, этакой конвенциональной условностью.
Вряд ли это справедливо.
Истоки этого образа безусловны и точны.
Роберт Бир, художник, много лет живший в Тибете, в своей Энциклопедии тибетской символики пишет, что самые ранние изображения Будды представляли его в форме дерева, а не в телесной форме.
Эта традиция сохраняется доныне, в современной буддийской иконографии дерево дополняет антропоморфные образы просветленных существ.
И сейчас Будда и многие святые изображаются в виде тела, прямо из предплечья которого произрастает вверх тонкое ветвистое древо.
Видимо, дело в том, что структура дерева, древесной кроны с истончающимися ветками, расходящимися во все стороны и вверх от ствола, графически более точно отвечает истинной, «тонкой», энергетической структуре человека, чем его телесное изображение. Каждый из нас на самом деле есть древо с 72.000 ветвей-каналов, именуемых нади (санскр.). И лишь заземленность бытового восприятия мешает нам увидеть наше очевидное структурное родство с древом и заставляет рисовать «палку, палку, огуречик», чтобы вышел человечек.
*
ГАРНИ. МУЗЕЙ И КРЕПОСТЬ. В музее у входа лапидариум расчетливо раскинувшихся в траве хачкаров, очень простых по композиции – кресты с крупными круглыми почками на раздвоенных и широко разведенных концах, в неглубоком ковчеге или без него, на «голгофах» в виде прямоугольника или квадрата.
Но вырезаны эти кресты на внушительных черных плитах чудовищной толщины.
Самая увесистая из плит даже не стоит, а лежит горизонтально на особом постаменте, а на ее боковом торце вырублено резцом целое послание.
Давненько я не видел столь основательных и весомых хачкаров.
Видно, сей весомостью хр-во здесь пыталось подмять и подавить уж очень глубоко внедрившееся в душу народа язычество.
*
ГАРНИ. ФИГУРА ЧЕЛОВЕКА В ПРЯМОУГОЛЬНИКЕ.
Важнейший для меня по смыслу хачкар в лапидариуме Музея – тот, где четыре прямоугольника в углах небольшой голубоватой плиты как-то ненавязчиво, как бы даже и случайно, само собою образуют крестовину.
Я использую это редкое и непривычное слово вместо слова «крест», потому что фигура эта не похожа ни на какие изводы креста, встречающиеся на армянских памятниках.
А это означает, что не крест здесь главная фигура, а что-то иное.
Что же? Три прямоугольника из четырех оставлены пустыми, а в четвертом, левом верхнем, помещена фигурка человека.
Это совмещение топосов несет в древней символике простой смысл дублирования семантики, отсылки к одному и тому же разными способами: человек это прямоугольник, а прямоугольник и есть человек, точнее, его телос.
Композиция данного хачкара как бы «проговаривается» о том, о чем молчат сотни других памятников, просто имеющих форму прямоугольника или использующих начертание этой формы.
В индо-арийской символике образ получает и дальнейшее развитие: прямоугольник могильной плиты у индо-ариев – это не просто образ тела, лежащего под плитой, время существования которого завершилось, это еще и образ длительности жизни воплощенного человека. То есть прямоугольник – это утекшее, оставшееся позади время реинкарнации сознания в данное тело. (Так до сих пор и в России, хотя здесь – увы – наша санскритская протокультура ныне не в моде и разговоры об инкарнациях не очень-то слышны).
Следующий шаг – снабжение прямоугольника на концах особыми элементами, которые имеют семантику порталов или врат, входа сюда и выхода отсюда.
Эти порталы изображают на своих надгробьях и индусы, и христиане, и мусульмане (я об этом немало уже писал в разных местах, см. хотя бы https://fotki.yandex.ru/users/o-r-love/album/184099/ – о «ковчегах души» на исламских стелах).
Для уходящего особенно важна точка выхода.
И оптимальная точка выхода маркируется чаще всего как макушка головы, голейль иудеев, голгофа в русском совр. язычье, брахмарандра индусов.
Через брахмарандру тонкие части астросома вытягиваются из тела после смерти.
Отсюда – остроконечные «шапки» на кругах голов, иногда изображаемые на могильных плитах – а на самом деле указательные стрелки, маркирующие макушку головы как точку оптимального выхода из тела.
*
Гарнийский периптер пару раз мне уже доводилось видеть.
Храм суховат из-за сирийских влияний.
Скорее отталкивает, чем привлекает.
Неважно смотрится глухая стена наоса, безуспешно скрывающаяся за колоннадами.
Ступени стилобата очень узкие, крутые, по ним трудно подниматься.
Греческого как теплого, соразмерного человеку – в нем мало.
Он как бы еще и не совсем достоверен... из-за вновь-собранности из обломков и дополнения недостающих деталей их грубыми копиями.
Довольно безучастно окидываю храм взглядом – но ни взгляд, ни сердце не резонируют в ответ.
А вот пейзаж окрест узкого плато на мысу над рекой Азат, где помещается периптер, навсегда остается в памяти.
Он удивителен.
Своей широтой и глубиной он рождает чувство причастности к мирозданию.
Стены ущелья здесь вертикально падают глубоко вниз, где-то покрытые зеленью, где-то по сю пору являя итог кристаллизации лавы.
Замечателен вид на восток, туда, где возвышается величественное плато на месте слияния рек Гохт и Азат, а за ним и чуть левее можно даже углядеть розовую крышу домика егерей (ныне турцентр) Хосровского заповедника, идущую от него тропу по горному хребту к Авуц-Тару, и даже сам храм Аменапркич (Всеспаситель, так его называют местные).
Авуц-Тар действительно чем-то похож на курицу-наседку, сидящую на гнезде (один из переводов названия «Авуц-Тар»).
Чудесен и вид на запад, вниз по течению, в сторону Араратской долины, где тоже имеет место близкое, поразительное по живописности овальное плато с регулярными рядами посадок миндаля, а боковые стенки – в глубоких вертикальных бороздах, аккуратно, через равные интервалы прочерченных сверху донизу.
Они словно процарапаны гигантской кошкой-математиком, расчетливо точившей здесь свои когти.
На юг от периптера, прямо напротив него, на левобережье Азата, на вершине одной из голых, покрытых лишь травой складчатых гор песочного цвета, на довольно большой высоте отчетливо виден крест и рядом с ним темный прямоугольник – матур Сурб Вартан.
Туда мы поднимемся завтра по заповедной вьючной тропе, начинающейся от реки, внизу, у подножья скалы с храмом Митры (полтора часа туда, полтора обратно).
А пока вкушаем мороженое, сидя под тенистым орехом на прохладной каменной балюстраде, висящей над восточной бездной, и безмолвно созерцаем окрестные горы и ущелья.
Молитвенный дудук Гаспаряна (радиоинициатива музея) добавляет градус ощущения.
Мигрируя по территории, обходим все ее извивы и закоулины, поражаясь мощи и красоте древесных крон старых колоссов и запустению дальних углов.
Пожалуй, все же не храмы и памятники, а величественный ландшафт ущелья рек Азат и Гохт с окружающими складчатыми горами – самая сильная достопамятность Гарни.
Словами этого не передать.
Наконец плюхаемся на скамейку и недоуменно смотрим друг на друга.
Где мы? Что за край земли?
Не там ли, где обрываются все дороги?
Сразу же, в 1-й день – и конец пути?
Как же дальше? Чего же больше?
Всё уже здесь. 
 *
Выходим из крепости.
Жара. Рюкзаки всё же тяготят, хоть и не тяжелые.
Рядом, всё на той же ул. Геворга Марзпетуни (д. 7) – веселый хостел с раскрашенными в яркие тона стенами.
Просят за ночь 5 тыс. драм с человека (750 руб.), вдвое дороже, чем хостел в России до санкций. Кроме нас, в хостеле никого. Сговариваемся на 4.000.
С облегчением сбрасываем рюкзаки в прохладном двухместном номере.
Рядом ванна и туалет. Кухня.
Выход в чудный дворик и сад.
Оставив Диму отдыхать в дворовом холодке, уже налегке поспешаю на свидание со святыми местами.
Иначе зачем я здесь?
*
ОБХОД СВЯТЫНЬ
Чтобы прекратить бодягу эту,
Я немало прошагал по свету,
Медленно рассеивая дым.
Что же будет царствием моим?
Надо обойти их все по кругу,
Чтобы снова нас вернуть друг другу.
*
ГАРНИ. ЦЕРКОВЬ БОГОМАТЕРИ. 12-й ВЕК.
Иду по ул. Джеммы Аликян на восток, до Дома культуры, и за него чуть далее по прямой – и вот она, недалеко, прямо на улице, церковь Аствацацин.
Внешне ничего общего с 12-м веком.
Прямоугольный увесистый каменный сарай, крытый на два ската.
Вход с запада. Над входом сень с башенкой колокольни.
Похоже на новодел.
Внутри в стенах несколько невыразительных фрагментов с резьбой и пара скромных хачкаров.
Среди плит пола одно интересное надгробье с фигурой человека, корпус которого изображен крайне странно для Армении – он сужается в поясе, как бы изображая талию, от этого фигура в целом отчасти напоминает по абрису песочные часы и выглядит довольно натуралистично, как бы облеченной в некую длиннополую одежду зауженного в талии покроя.
Но все натуралистичное в религиозной сфере – конечно же, признак культа телесности, то есть забвения духа и упадка веры.
На древних надгробьях тело – прямоугольник (земля), голова – круг или полукруг (вечное, несотворенное начало), иногда венчаемый конусом или иным маркером макушки головы (обозначение брахмарандры как точки идеального выхода духа из тела).
Вовсе неординарен окружающий церковь Богородицы ландшафт.
Сразу за храмом, у северу – впечатляющие ржавые колосники старого элеватора.
Они почему-то пронумерованы, на них белилами от руки нанесены огромные порядковые цифры.
Сбоку, на западе глухая высокая стена пекарни с внешней лестницей.
Далее стоит навсегда увязший в траве и кустах живописный автоприцеп.
Он является (или когда-то являлся) частью пекарни, в его кузове некий сложный агрегат, похожий на движок.
В кустах остов легковушки.
За церковью к востоку две скульптуры командиров освободительных отрядов.
Окрест них хачкары поднимаются там и сям среди выжженной дотла травы.
Тут же кучи ржавых труб, шифера и еще невесть чего.
Перед церковью на улице – гусеничный трактор, у которого кабина и капот с движком имеют такую дикую диспропорцию в размерах, что я, как ни прилаживаюсь с цифровичком, не могу найти приличный ракурс, и так и не решаюсь снять это техноуродство – никто не поверит, что таковы реальные пропорции агрегата, а не перспективные искажения оптики.
Перед храмом сидит бронзоволицая старуха.
Она заходит в храм и внимательно следит за мной, пока я хожу по церкви, высматривая обломки резных камней в стенах и надгробья в полу церкви.
Под ее зорким взглядом я почему-то ощущаю себя безбожником.
* 
Покрывает нас, своих детей,
Богоматерь кротостью своей,
Умеряя пыл и вожделенья,
Остужая жаркие поленья,
Умаляя жесткость и жестокость,
Даруя смотрящим мудроокость.
*
ГАРНИ. МАТУР МАШТОЦА АЙРАПЕТА, 13-й век.
*
Меж домов в Гарни таится свет –
Языка зиждитель, айрапет.
Он незыблем как Аракелоц,
Мудрый книгочей Месроп Маштоц.
По линейкам горних партитур
Дух его нисходит на матур.
*
Не знаю, почему эту богато изукрашенную, ладную церковь местные зовут матуром.
Может, потому что внутри она крошечная?
Входишь, справа от тебя две деревянные скамьи на два человека каждая, и слева тоже.
Впереди – руку протяни – уже оградка как бы амвона и алтарь.
Постройка отодвинута с улицы вглубь квартала и со всех сторон окружена изгородями, сарайчиками и стенами близлежащих сельских усадеб.
Но с улицы (кажется, тоже ул. Маштоца) храм хорошо виден, к нему ведет, чуть поднимаясь в горку, прямой, довольно широкий проход, кончающийся ступеньками.
Я добрался сюда уже под вечер, и пока неспешно бродил среди многочисленных древних камней, начало смеркаться.
Тогда пришел еще и утром – вечером батарейки на цифровичке как-то уж очень подозрительно быстро разряжались, цифровичок то и дело простодушно требовал их замены, и я подумал, что ему не хватает энергии для наводки на резкость, и вечерние снимки будут нерезкими.
Утром кое-что переснял.
Однако с вечерними снимками ничего такого не случилось, они оказались даже контрастнее утренних – из-за бокового освещения склонившегося на запад светила, рельефно высветившего резьбу на хачкарах, прислоненных к северной стене ограды.
Зато я побывал здесь еще и при ярком солнце, и увидел матур совершенно иными глазами.
*
Наша дань семье или работе –
Птичий щебет ласточек в полете.
А для построения гнезда
Наш полет – в безместные места.
*
Рано утром здесь ходил с метелкой пожилой армянин с соседнего двора и подметал листья под греческими деревьями.
Делал он это так, что было ясно, что он обихаживает храмовую территорию ежедневно, и точно так же, как если бы он подметал дорожку на своей усадьбе от дома до калитки.
Его труд был для него таким же естественным делом, как вдох и выдох.
Думаю, именно он отпирает матур рано утром и запирает его вечером.
Увидев меня, он деликатно поспешил уйти, чтобы не мешать моему общению со святыней.
Глядя на него, я хорошо представил себе, как он появится здесь со своей метелкой и завтра, и послезавтра – каждый божий день, когда я буду уже непоправимо далеко отсюда.
*
Ответь-ка мне, находится ли Будда
Непоправимо далеко отсюда?
Его присутствие неуловимо,
Но и неуловимость поправима.
*
 Вокруг храма, среди грецких деревьев, архитектурных обломков и живописных хачкаров осторожно и мудрооко ходила ослепительной красоты изящнейшая павлиниха, неопровержимо свидетельствуя о принадлежности сего места райскому саду.
*
Осторожной поступью, один,
Бродит стражем царственный павлин,
Проливая перьями цвета,
Те, что не выносит суета.
*
Один из хачкаров возле матура Маштоца содержит весьма редкий мотив.
Этот хачкар входит в выразительный триумвират из трех хачкаров, прислоненных к северной стене ограды в дальнем, северо-западном углу квадратного участка, или, скорее, греческого (в плане ореховых деревьев) сада, окружающего храм.
На нем голгофа изображена в виде условного, но узнаваемого крылышка, тяготеющего к прямоугольной форме, со сглаженным левым верхним углом.
Гора-крыло – какой замечательный символический синкрет!
Место у матура Маштоца очень интимное, ласковое.
Тишина необыкновенная.
Открытые для взгляда дворы близлежащих усадеб приводят к мысли об обнаженности простой и всегда открытой сути жизни, которая нередко не замечается нами. 
*
Матур Маштоца Айрапета.
Сюда вошли все части света,
Те, что у каждого внутри
Сокрыты словно алтари.
А здесь они снаружи – зри!
Здесь камнем истина воздета
В наружный свет как памятная мета.
*
Квадрат греческого сада с матуром и хачкарами, в окружении обомшелых стен неведомых руин – словно дно колодца циклического бытия, в который сверху мягко льет свой взгляд Господь.
Заглянули мы сюда и ночью, с фонариками, и местный языческий жрец, с которым нас познакомили навестившие нас ереванские астроархеологи, свободно читал и легко трактовал в своем ключе протосимволику, узорочьем покрывающую стены этого вроде бы насквозь христианского храма.
Именно так, в духе глубочайшего и неискоренимого космополитизма, я и представлял себе бытование протосимволики во временах, а в этот раз имел возможность убедиться в своих предположениях воочию.
Протосимволы изначально изображают всегда и только лишь структуры тонкого тела человека.
Их исток – духовидение, присущее носителям чистого сознания.
Точно воспроизводимые вновь и вновь на храмах разных конфессий, протосимволы в своей визуальной неизменности спокойно переживают конвенциональные, вводимые со стороны, конфессиональные трактовки, связанные с той или иной церковной догматикой.
*
Подойдя к матуру как к окну,
Ищущий откроет глубину.
Приложив как ключик чистоту,
Видящий отыщет высоту,
Гулы сфер, созвучье, запредельность.
Ну а прочим – скука, фальшь, поддельность.
*
Утром, уже уходя, возле калитки я невзначай повстречался с хозяйкой с той же усадьбы и не мог не высказать ей своего восхищения павлинихой, по-прежнему деликатно и неторопливо свершающей обход матура.
Хозяйка в ответ на мои слова улыбнулась и, помогая себе жестами, пояснила судьбу птицы: «Скоро, скоро на суп уже…»
*
27 сент 2015. 2-й день.
С утра отправляюсь к ближайшей церкви 2015 года постройки, Сурб Хач (Святого Креста), ее крест призывно виден нам из садика хостела на задворках.
Оградка фланкирована двумя свежими хачкарами.
За церковью часовенка, тоже с хачкаром, дворик уютный.
Церковь очень ладная, построена согласно вещему сну.
Чуть дальше по улице глухой забор, стена дома и ворота расписаны яркой цветной перспективной фреской со всеми соблазнительными атрибутами местной жизни – приглашающе распахнутыми дверями, амфорами, виноградными лозами, лавашами на дариносимых протянутых руках гостеприимного мальчика.
*
ГАРНИ. БАЗИЛИКА  ХУММАРА  ЖАМ, 5-й век.
Далее попадаю к руинам базилики ХУММАРА ЖАМ (букв. ЧАС СУМЕРЕК).
Найти ее непросто, хотя она рядом, в двух шагах от хостела.
Руина находится в центре квартала, между двумя улицами, но не видна ни с одной, ни с другой стороны.
К ней ведет извилистый узкий проулок, похожий на частный подъезд к дому, он первый слева, если идти по ул. Аликян от перекрестка с ул. Марзпетуни на восток.
ЖАМ обычно переводят как ЦЕРКОВЬ, но это слово изначально обозначало солнечные часы, помещаемые на южной стене церквей. Отсюда ЖАМ как ВРЕМЯ или ЧАСЫ.
Что окрест базилики? Трава выжжена.
Торчат высохшие, ощерившиеся колючками золотистые хрусткие чертополохи двухметровой высоты.
Рядом коровник, различаемый по запаху и мычанию теленка.
Вокруг – оградки, собранные из мусорного хлама.
Возле храма несколько хачкаров, могильные плиты и архитектурные обломки.
 На одном из надгробий – двойная арка, центральный столп которой укорочен и завершается цветочной почкой в знак того, что это нетелесные, невещественные арки тонких тел той пары, что покоится под плитой.
Место это, конечно, удивительно.
Отмечено благодатью.
Чистотой веры первохристиан.
*
Всеобъемлющий незримый храм
С точкой входа внутрь – «Хуммара Жам».
Кладка стен гарнийской базилики
До сих пор угадывает блики,
Что ронял на них слепой светец
Устремленных к истине сердец
*
От базилики сохранилась алтарная часть и северная стена.
Между стенами кто-то рассыпал тонкую китайскую бумагу в виде белых цветочных лепестков.
Над северной стеной кружат блаженные ласточки.
Ощущение пронзительное.
Кажется, что это заслуга архитектуры.
Но нет.
Это сердце исполняется незримым, нетелесным присутствием.
*
Слышатся молитвенные клики
Ласточек в руине базилики.
Храм сознанья землю с небом сводит
И поток по-прежнему восходит.
*
Ощущаю себя среди камней 5-го века как дома.
Да, здесь я дома.
Я – человек пятого века.
*
КЛАДБИЩЕ НА УЛ. САРЬЯНА.
По наводке встреченного старика иду на север по ул. Марзпетуни, пересекаю ереванскую трассу и затем сворачиваю налево на ул. Сарьяна.
Скоро справа показывается холм с выгоревшей травой.
На его склоне несколько надгробий и хачкаров.
На горке среди выжженной травы есть один весьма архаичный камень неправильной, округлой формы.
На нем разбросанные по камню крестики разного размера намечают своей небрежной и вроде бы случайной группировкой асимметричный лабиринт поля-кшетры в виде ортогональной сетки – наглядный пример того, как монофизитство втягивает в свою символическую систему один из великих протосимволов человечества.
Именно на этот камень кто-то возложил скромный букетик полевых трав.
*
ПАМЯТНИКИ НА УСАДЬБЕ ДОМА 40 ПО УЛ. МАРЗПЕТУНИ И ОКРЕСТ.
С холма кладбища на ул. Сарьяна внимательно озираю окрестности.
Вокруг сады, море зелени, аккуратные домики.
Но к востоку примечаю такой же холм с выгоревшей травой и несколькими надгробьями.
Устремляюсь туда – и вновь оказываюсь на ул. Марзпетуни, но уже у дома 40.
Виденные мною надгробья – на усадьбе этого дома.
Попадаю я сюда далеко не сразу.
Калитка во двор открыта, но на меня начинает лаять собака.
Мне не видно, насколько длинна ее цепь, и зайти я не тороплюсь.
А людей что-то не видно.
Из соседнего дома выходит старуха, и видя меня у калитки, начинает по-армянски кликать хозяев.
Как на грех, никто не откликается.
Я понимаю, что надо слегка переждать этот отрезок отсутствия связи и коммуникации с хозяевами, и спускаюсь далее вниз по ул. Марзпетуни – проходящая старуха сказала, что где-то там впереди есть хачкар.
И вот он, действительно, слева у дороги, притулился у родничка.
Еще несколько металлических шестов вкупе с моим хачкаром намечают границы круглой площадки как некой особой территории.
Что ж, вновь возвращаюсь к калитке дома 40.
Теперь во дворе люди. Меня проводят на усадьбу.
*
ГАРНИ. ХАЧКАР БЕЗ КРЕСТА (ул. Марзпетуни 40).
Здесь стоит плохо сохранившийся хачкар, заботливо накрытый рукодельной крышей на тонких железных стойках, а чуть выше на склоне лежит, почти сливаясь с травой, серая плита, которую я условно назвал «хачкар без креста».
Это очень редкий и крайне любопытный случай.
Лицевая часть плиты обращена вверх, большая ее часть имеет неглубокую выемку с бортиками  (так называемый «ковчег»).
«Ковчег» этот гладок и совершенно пуст.
Вверху плиты обозначен козырек в виде узкой полосы, в центре которой изображена шестирадиусная розетка.
По бокам ковчега намечен обычный для хачкаров простенький плетеный бордюр.
Владельцы усадьбы осторожно предполагают, что это исламское надгробье, хотя плита имеет классические пропорции хачкара – аккуратный нетолстый прямоугольник с соотношением сторон, близким к 1:2.
Исламские стелы и надгробья обычно имеют другие пропорции, они более вытянутые, узкие, и заостренные либо закругленные вверху.
Замечу, что крайне редко в Армении встречаются хачкары без центрального креста, с пустым полем.
Я видел их своими глазами.
Такой камень может стоять среди хачкаров, наравне с ними, что (в какой-то степени) свидетельствует  о его включенности в контекст христианства.
Обычно полагают, что это недоделанные, незаконченные хачкары.
Однако пустое, ничем не заполненное гладкое поле как образ может быть отголоском  древнейшей традиции отсылки к пустоте сознания как последней истине о вечной, несотворенной природе воплощенного человека.
Именно так, в духе пустотности, трактуется суть сознания в индуизме и буддизме.
Весьма доброжелательно настроенные хозяева усадьбы (видимо, туристы к ним заглядывают редко. Возможно, я был у них первым истовым хачкароведом), узнав про мой интерес, проводят меня кратчайшим путем, задами по склону, с перелазом через невысокую проволочную оградку соседнего участка, на параллельную улочку, проходящую восточнее ул. Марзпетуни. При этом мы немного сдвигаемся к югу, то есть в сторону трассы.
И вот прямо на дороге, среди редких домов – о чудо! – стоят рядышком два массивных черных хачкара высотой с меня и толщиной в полметра, с огромными безыскусными крестами.
Циклопизм этих двух памятников просто потрясает.
Я буквально немею, увидев их.
Мой хозяин любезно делает фото по моей просьбе.
Моя фигурка (190 см) рядом с этими гигантами, сработанными циклопами, съежилась и сжалась, утратив свои размеры.
И напоследок владелец усадьбы дает мне еще одну наводку на хачкары, указав в западном направлении, метрах в ста от того места, где мы стоим рядом с двумя черными гигантами, стену усадьбы, за которой тоже прячется искомое.
Подпрыгивая от нетерпения, несусь туда.
Тут совсем иное. Чудесный садик, утопающий в цветах.
Купы нежно-фиолетовых астрочек-«сентябринок».
Небольшие хачкары живописно разбросаны там и сям под фруктовыми деревьями.
Ветки, отягощенные спелыми сливами, затеняют кресты.
Молодая женщина любезно разрешает мне сделать снимки.
Я благодарю ее, обхожу все камни, и по короткому тенистому проулку, ведущему на юг, точнее, по тупиковому проезду от ворот усадьбы, выхожу на уже знакомую мне поперечную ул. Сарьяна, на которой я сегодня уже дважды побывал.
Здесь на пыльном углу растет небольшое персиковое деревце.
Пыльные плоды висят на близких ветках.
Не удержавшись, срываю на ходу персик, долго тру бархатистую кожурку, пытаясь смахнуть въевшуюся пыль, наконец разламываю пополам – внутри ярко-желтая сладчайшая мякоть.
Много ли человеку надо? –  один случайный персик прямо с ветки.
*   
Около полудня я в хостеле.
Дима выспался и отдохнул, и через час, перекусив и заложив в сумку два крупных ярко-желтых яблока и ножик, мы отправляемся налегке к Сурб Вартану.
Белесые зигзаги тропы, ведущей к матуру Сурб Вартан, хорошо видны с края обрыва возле храма Митры, и когда мы были там, мы не упустили возможности внимательно вглядеться в них и запомнить те ее извивы, которые нам видны.
По ним понятно, куда сходит тропа и где именно начинается подъем снизу от реки.
Поэтому мы довольно уверенно спускаемся в ущелье к реке по крутой дороге от входа в музей (из тупичка в самом ее низу поворот вправо на пешую тропу),
Видим на берегу двух мальчишек-армян с этюдниками.
Подходим посмотреть.
Оба рисуют один и тот же горный мотив.
На обратном пути, через два часа, с их позволения переснимаю обе законченные работы и для сравнения сам пейзаж.
Смело переходим реку вброд по мелководью.
Вода не выше колен.
Милые армянские юноши, слегка опешив от нашей смелости, заранее  вежливо предупреждают нас, что вода очень, очень холодная.
Начинаем подъем от роскошных пирамидальных тополей по ложбине диагонально наверх, на запад, и почти сразу находим тропу.
*
К МАТУРУ СУРБ ВАРТАН
Восхожденья ладят наши дни.
На вершинке, к югу от Гарни…
Что там, в золотистом сентябре,
На левобережье, на горе?

Чтоб отведать восхожденья зелье,
Мы к реке спускаемся в ущелье,
Переходим, подвернув штаны,
Тот поток, которому равны.

Наши закидоны и загибы
По диагонали перейти бы,
Чтобы тропка вверх была видна.
Как вода Азата холодна!

Мы пересекаем реку вброд,
Далее тропа идет на взлет
К роднику под ивой у вершины –
Утоленья жажды именины
Нам дарует горных вод причастье,
Мирно обнимая за запястье.

На горе сияет словно ртуть
Крест напоминаньем: не забудь
Отражать как чистое зерцало
То, чего не много и не мало,
Чья структура – сущность всех структур,
Чья натура – корень всех натур.

Поднялась на гору тропка, встала.
К склону привалился без прогала
Неказистый низенький матур.

И построен он не сгоряча
В незабвенной форме кирпича,
Прообразуя Гроб Господень, Воскресенье;
Юдоль земную; душу, завершенье
Раздела тел через углы…

А формы древние – круглы
В знак звезд круженья, духа альма матер,
Таков матур Саргиса – круглый кратер,
Разрезанный подковкой входа,
Чтобы двуногая природа
Могла сюда себя внести,
Торя духовные пути.

В камнях устроены пещерки-лона,
Полости, прогалы пустоты –
Напоминаньем, что есть я и ты,
хотя мы в ней
завязли. Светочи огней
сознанья для очей
телесных теплим
образом свечей.
*
Последние строки – уже о матуре Сурб Саркиса (Св.Сергия), куда я попаду на 5-й день нашего пребывания здесь.
А пока мы поднимаемся по вьючной тропе к Сурб Вартану.
Это местный святой, военачальник.
Дима немного отстает, я нетерпеливо ухожу вперед.
Как описать заповедную пешую тропу к Сурб Вартану?
Это именно тот путь к горной святыне, те ощущения, что жили во мне долгие годы, отпечатанные в виде переживаний на вьючной тропе к Авуц-Тару и далее к Сурб Степаносу.
Какие горные травы!
Неожиданные, пронзительно голубеющие веточки кустов.
Звездчатые узоры жестких соцветий колючих растений.
Мягкие метелки и стелющиеся веера горных трав.
Какие непередаваемо тонкие переливы цветов, изысканно отобранные осенью в свой альбом!
Какое тонкое раскрытие горизонтов и вместе с ними – лепестков сознания.
*
Я вроде бы смотрю по сторонам – но как-то умудряюсь проскочить единственную на тропе развилку.
Она не то чтобы очень приметная, находится на небольшой перевальной седловине.
Я словно слепну и пропускаю отходящую вправо-вверх по хребту тропу.
А ведь в метре от тропы на седловине стоит еще и специальный указатель метровой высоты, с двумя стрелками. На стрелке, указывающей вперед, надпись по-армянски БЛУРАШЕН. На той, которая указывает вправо, тоже по-армянски СУРБ ВАРТАН, а для непонятливых и малограмотных изображен небольшой крест.
А я метеором проношусь мимо.
С седловины мне хорошо видна дальнейшая тропа, удобно террасирующая склон.
Она и утягивает мое внимание за седловину.
И я, слепо миновав седловину с развилкой, поспешаю вперед.
Я просто упиваюсь своим пешим перемещением.
О, это стремительное смещение с каждым новым шагом горной перспективы!
Однако слегка странно, что тропа начинает огибать гору с матуром (его уже видно наверху) понизу, у ее подошвы.
Но у горных троп свои законы, успокаиваю я себя, быстрым шагом продвигаясь по тропе.
Однако метров через двести тропа сужается, принимает весьма необжитый вид и входит в густые колючие заросли неглубокого распадка с отвесными стенками.
Здесь тропа заросла, приняла вид осыпи, лепящейся по склону.
Видно, что люди здесь появляются редко.
Я спугиваю барсука изрядного веса и округлости.
Барсук, недоуменно взглянув на меня, скатывается куда-то вниз по склону.
А из кустов порскает завидная стая перепелов.
Я уже с тревогой задираю голову и вижу, что матур остается вверху справа и позади.
Тропа явно уводит меня от него. Я сбился с пути.
Вместо того чтобы спокойно вернуться назад, смело начинаю штурмовать правый склон, решив срезать подъем напрямик.
Под ногой начинает течь гравий и песок.
Пучки скудной растительности как-то удерживают грунт от серьезных осыпей.
Я как муха леплюсь к склону, постепенно набирая высоту.
Тропы нет и в помине. Куда же это я забираюсь?
Наконец попадаю на широкую горизонтальную террасу, явно искусственного происхождения.
Она опоясывает склон где-то на середине высоты горы с матуром и заросла травой.
Наверное, здесь когда-то шла тропа.
Теперь ее нет и в помине.
Что ж, по крайней мере по террасе можно спокойно передвигаться, не рискуя сорваться вниз, что уже совсем неплохо.
Штурмовать склон дальше без тропы я уже не решаюсь.
Путь по террасе возвращает меня назад.
Но я рад уже и простой возможности шагать по ровному месту, а не висеть на сомнительном склоне над бездной как муха.
Но вот трава под ногой редеет, намечается тропка – и сбоку на мою террасу впадает та самая тропа к Сурб Вартану, развилку на которую я так лихо пропустил на седловине.
Вверху над собой вижу крошечную фигурку. Это же Дима!
Поднимаясь мерно и неспешно вослед за мной, он свернул где полагалось и, несмотря на всю мою спешку, намного обогнал меня, пока я практиковал бестропое карабкание по сыпучим отвесам.
Я счастлив. Я вновь на тропе!
Через 10 минут мы с Димой у Сурб Вартана, на вершине.
Отсюда хорошо просматривается Блурашен – заброшенное селение внизу под горой к востоку от матура.
Там видны миниатюрные живописные квадратики оснований каменных домов и остатки стен. Вот куда вела меня заброшенная тропа в лощине с барсуком и перепелами.
А вот блурашенское кладбище, сколько я ни вглядывался, не приметил.
Никаких наметок. Сохранилось ли оно?
Обычно могильные памятники в таких местах очень любопытны.
Кроме матура Сурб Вартан, на вершине горы еще и геодезический знак, армянский флаг на флагштоке, зеркальный металлический крест в 4 метра высотой, мемориал павшим в войне 1941-45 гг. в металлической оградке, и еще одна весьма любопытная вещь – жердь.
Пристроена она основательно, что говорит о ее неслучайности.
Снизу вставлена в нержавеющую трубку, трубка надежно примотана к металлическому столбику оградки мемориала павшим.
Сверху с жерди спускается прочная негнущаяся узкая полоска из чистой кожи, которая смотрится как обычная веревка.
На конце болтается мягкий тряпичный грузик.
Он распушен на конце и напоминает мягкую игрушку.
Грузик этот треплет и мотает ветер.
Однако «веревка»  имеет дополнительную растяжку, сделанную так, чтобы в любом случае вроде бы свободно болтающийся на ветру грузик не запутывался, не обматывался вокруг удилища.
В целом сооружение напоминает удилище, а грузик – наживку или блесну, заброшенную в океан горной праны в расчете на невидимый улов.
Такие же шесты или жерди можно увидеть по всей земле – в священных местах у кочевых народов, буддистов, мусульман.
Это протосимвол.
Шест – указка  пути возврата, напоминание о том, откуда пришел на Землю человек.
Веревка – леска кармы, привязавшая человека к Земле.
Грузик – груз воплощения, результат когда-то свободного игрового  выбора человеком тела.
А ветер, болтающий грузик – незримые силы бытия, теперь играющие человеком, попавшим на свой собственный крючок.
В одной из своих весьма кратких автобиографий Сергей Есенин вдруг неожиданно приводит краткое как вспышка описание: «…Прясло. Из прясла торчит высоченная жердь…» – он остро ощущает в себе, как неотъемлемую часть себя, это древнее знание о своем приходе на Землю, по-прежнему живущее где-то в глубинах сознания.
I.
Ость в земле, основа в небесах
Словно уд в невидимых руках,
На конце болтается наживка,
У нее распушенная гривка.
С ней играет, не ища изъяны,
Ветер на качелях горной праны.
Действо ветерка подобно сну,
Словно кто-то ловит на блесну
То, что встарь из наших рук уплыло,
То, что здесь в незримости застыло,
Но готово проявить свой лик.
Кто из нас ему равновелик?
II.
Тот кто грустен, как и тот кто весел,
Леской кармы сам себя подвесил,
Сам себя в телесность поместив,
Видя в этом игровой извив.
Грузик – наше тело воплощенья,
Следствие свободного решенья.
В теле мы болтаемся доныне
В тонкой невещественной пустыне,
Где парят лишь сонмы сил незримых
Оттиском следов неисследимых,
С тонкостью сознания равняясь
Там, где даль близка, соприкасаясь
Дымкой полудневною, пранавой
С изначальной плотию тончавой.
*
Сам матур Вартана у самой вершины, но как бы с краю, вписан в пологий склон так, что его плоская крыша одной стороною вровень с горой, без зазора подходит к ней, на нее можно шагнуть сверху.
Это прямоугольное сооружение высотой метр семьдесят, аккуратно сложенное из отесанных блоков разного цвета, некоторые с резьбой, балкой над дверью и тимпаном служит резной перевод с крестом, из желтого песчаника.
Внутри все черно от копоти, литографии, фотоиконки.
Хачкаров нет.
Здесь, на этом склоне, мы полной мерой вкушаем прелесть горной армянской осени и ее даров.
*
Мерно поднимаясь к Сурб Вартану,
Я как будто закрываю рану.
Путь ее баюкает, качает,
Пусть она скорее зарастает,
Пусть во имя матери-отца
Исчезает, даже без рубца.
Я смотрю – а краешки сознанья,
Словно вторя моему желанью,
Сходятся – ну кто б поверил в это!
Миг – и снова целостна планета.
Сделано сие в один прием
И нигде изъяна нет ни в чем.
Будет ли мой путь земной отныне
Восхожденьем на гору к святыне?
*
Спускаясь, мы неожиданно обнаруживаем аккуратный гранитный родник в  распадке под ивой чуть ниже матура, слева от тропы, где на склоне купа кустов и деревьев – чудесное место для стоянки, со столом для трапезы.
Во второй половине дня мы собирались сняться и уйти в горы, к Авуц-Тару.
Но после обеда из Еревана нагрянули астроархеологи.
Начались тары-бары.
Нам увлеченно повествовали об измерениях баоэнергетич. аномалий и биополей с помощью научных приборчиков со стрелками, а мы всё никак не могли уразуметь, для чего же надобна сия наука и в качестве кого же в нее встраивается человек.
Разговора на общем языке не получалось.
А время шло своим чередом.
Стемнело, и гости уехали, нам пришлось остаться в хостеле в Гарни еще на одну ночь.
Что ж, ночь так ночь.
Но мы, прихватив фонарики, отправляемся в романтическое путешествие на старое кладбище, о существовании которого днем я и не подозревал.
*
28 сент. 2015. Понедельник. 3-й день.
ГАРНИ. СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ НА УЛ. ЧАРЕНЦА (В РАЙОНЕ УЛ. АНАНИИ ШИРАКАЦИ).
Встав пораньше, я вновь отправляюсь на старое кладбище, чтобы при свете отснять впечатляющую руину часовни и хачкары – вчера ночью мы бродили здесь с фонариками, и было не совсем до снимков, хотя кое-что отсняли прямо ночью.
По пустой улочке Чаренца легким шагом быстро дохожу от хостела до кладбища, по дороге ненавязчиво заглядывая через заборы на усадьбы и наслаждаясь сельской утренней идиллией.
На кладбище сотни плит без резьбы и штук 50 стоячих хачкаров.
Это самое большое кладбище Гарни, которое удалось увидеть.
На нем до сих пор хоронят.
Расположено оно практически в центре селения.
Все хачкары ориентированы на запад, солнечное утро – худшее время для их съемки, из-за освещения на контражур, то есть засветки прямо в объектив.
Резьба безыскусная, на большинстве - просто крест с круглыми почками.
Однако есть здесь и весьма изысканный и утонченный по резьбе хачкар

Его своеобычная трубчатая вязь напоминает затейливые извивы завитков и плетений модерна начала 20 века.
На одном из надгробий - три взаимоналагающиеся, как бы просвечивающие друг сквозь друга шестирадиусные розетки (снимок 14-37
Но и одна розетка - уже отсылка к полю-кшетре, к сети мирового сознания (индуизм).
Их взаимоналоженность, как бы полупрозрачность – обычный в символике такого рода маркер нетелесности отсылки, указание, что графема отсылает за пределы видимости, в мир, где может помочь лишь духозрение, для которого всё прозрачно.
А вот такие кресты (14-45 я называю "крест с аурой" - плавная обводка креста создает образ ауры, духа, истинной формы сознания, всегда окружающей видимое тело.
Есть тут и традиционные для этого ареала надгробья.
На надгробной плите (снимок 14-42 ) прямоугольник (телос) и круг (сознание, дух, атман) вместе создают образ двуипостасного, то есть воплощенного, земного человека.
Прямоугольник это еще и образ длительности земной жизни, и здесь он имеет маркеры входа (т.е. рождения в человеческом теле - слева круговая фигура на бордюре) и выхода через голейль-голгофу или брахмарандру (макушку головы) - справа на плите полукружье.
Взаимовложенные "сельджукские цепи" как бордюры плиты отсылают к взаимовложенности тонких тел, устроенных как матрешка - напоминание об истинной, внутренней тонкотелесной структуре человека.
Есть на кладбище хачкар с тонкой резьбой «гехардского» типа (14-28,
На нем внизу под крестом не одна мандала, как обычно, а две равные, расположенные рядом друг с другом.
Может, здесь похоронен диофизит?
Я склонен думать, что это рудимент «языческого» двоеверия, древнего «двоебожия» (типа инь-ян).
Вряд ли он допустим в монотеизме.
Поэтому такие хачкары крайне редки.
Однако хачкар с двумя мандалами есть и в Авуц-Таре (снимок 19-5), стоит на почетном северо-западном углу перед «Курицей-в-дёгте».
В Дадиванке (Арцах), возможно, именно  идущее вразрез с каноном наличие нескольких мандал на замечательных по резьбе «хачкарах колокольни» привело к тому, что эти, ныне знаменитые, хачкары были долгое время замурованы (замечательно, что не уничтожены как ересь,а всего лишь замурованы).
Протосимволы нередко дублируют друг друга, свободно совмещаясь по законам синкретизма и/или комплексирования.
Вот условная запись слагаемых одного из примеров такого синкретизма Мандала хачкара ("держава", вся полнота сознания) + ортогональный мотив (сетка-кшетра) + плетение ("Я есмь лоза..."; ловушка для духа и его местообитание) + лучевая розетка (чакра, средоточие сознания), помещенная в центр круга (кутб, полюс, бог, нирвана, абсолют) + полусферическая форма этой розетки, отсылающая к сферосу как часть вместо целого (совершенство и вечность круговращения – по аналогу со звездным небом) + четыре (всеместность) прямоугольничка внутри круга мандалы (телос и/или душа – в отличие от духа!) со стрелками выхода из тела (порталы, «царские врата»), причем направлены стрелки к центру круга (к Богу, нирване, Абсолюту, полюсу, кутбу).
Как видим, поразительный по степени плотности синкретизма символический пирог, испеченный из протосимволов.
*
ГАРНИ. ХАЧКАР КАТРАНИДЭ 879 г.,
САМЫЙ РАННИЙ ИЗ ДАТИРОВАННЫХ ХАЧКАРОВ.
На обратном пути со старого гарнийского кладбища на ул. Чаренца надолго застреваю у белой металлической калитки дома 44 по ул. Джеммы Аликян.
Звонка нет, во дворе за калиткой никого, а беззастенчиво вломиться во двор без приглашения у меня не хватает духу.
Стою жду, может, кто-нибудь появится.
Здесь, на усадьбе этого дома, несколько лет назад открыт самый ранний из датированных хачкаров.
Хачкар принцессы Катранидэ.
Что ж, я смиренно стою у калитки и представляю себя в бесконечной веренице искателей, жаждущих увидеть знаменитый хачкар и непрестанно досаждающих обитателям усадьбы.
От этого слегка не по себе.
От этого я не тороплюсь проявлять настойчивость.
Я даже допускаю, что меня вполне могут отправить восвояси.
Но вот из дома выходит мужчина.
Отступать мне некуда, и я окликаю его, хоть это и не слишком вежливо с моей стороны.
Однако все не так плохо.
Меня пускают, проводят за дом, показывают.
Почти черный узкий камень высотой с меня.
На нем только вытянутый крест с круглыми почками цветения.
По краям камень опоясывает надпись на арм. яз. с посвящением и датой.
Мне рассказали, что хозяин усадьбы, надеясь найти также и захоронение принцессы, рассчитывая, что оно где-то здесь же, рядом с найденным хачкаром, произвел на свой страх и риск раскопки – а вокруг и вглубь только камень.
Он решился на взрывные работы – уж так хотелось открыть гробницу.
Но взрывы ничего не дали.
*
К АВУЦ-ТАРУ. Около девяти утра мы с рюкзаками уже на площади у входа в музей (50 м от хостела).
Отсюда круто вниз, в ущелье на восток сходит нижняя дорога, ведущая к Старому мосту.
Плакат возле музея рекомендует туристам сократить путь по ущелью, используя тропу, идущую через территорию водозаборной станции.
Решаемся последовать совету и, чуть спустившись по дороге, выложенной базальтовыми пяти- и шестигранниками «Гармонии» или «Rock Symphony», сворачиваем влево на пешую тропу.
Мы не прогадали.
Тропа замечательна.
Хоть и утро, а ощущается милость нахождения в тени огромных грецких орехов, растущих вдоль тропы.
Отвесы ущелья и горные виды тоже радуют глаз.
Но вот и впускные ворота водозабора.
Тут надобно поклянчить: «Дя-адь, пропустите нас пожалуйста, мы из дружественной России».
Нас пропускают, только просят пройти побыстрее, не задерживаясь, потому как ходить здесь посторонним вообще-то не полагается.
Пускают не одних нас. Всех пускают.
Хоть и не полагается.
Навстречу нам тянется гуськом длинная вереница интуристов,
С утра пораньше они уже успели посетить недалекую «Гармонию» – внушительные, базальтовые столпы-соты возле Старого моста, чем-то напоминающие органные трубы.
Водозаборная тропа траверсирует склон, постепенно снижаясь к реке на дне ущелья.
Внизу выпускные ворота.
Они прикрыты, но не заперты.
Тут уже самообслуживание – чтобы водозаборщикам не бегать туда-сюда попусту.
За нижними воротами проходит дорога, вьющаяся по ущелью вдоль реки.
Эта дорога уже для всех и разрешения на проход не требует.
Я подумал, что водозаборщики столь гуманно пускают народ для сквозного прохода через свою территорию, видимо, еще не забыв, что на самом-то деле они незаконно оттяпали у народа исконную, кратчайшую вьючную тропу, которой уже тысячи лет.
Такое сразу не выкинешь из народной памяти.
Потому-то они и миндальничают с народом, хотя перекрывающие ход ограда и ворота уже стоят.
Идем мимо «Гармонии».
По вертикальным столпам сочится вода, вьется сочная зелень.
Поглядев на реку, замечаю на островке в середине реки такие же выходы неправильных многоугольников, но идущих не сверху вниз (как кажется, когда смотришь на вертикальную стенку ущелья), а едва-едва выпирающих из земли.
Почему-то на меня эта подножная кристаллизованная твердь производит даже более сильное впечатление, чем вертикальная стена из этих же столпов у меня за спиной.
Отсюда уже рукой подать до Старого моста.
Но что это?! Это совсем не Старый мост.
Старого моста больше нет.
А есть некий урод, продукт реставрации.
Нам рассказали, что денег здесь уворовали немало.
По уровню топорности работы это видно.
После элегантной и лапидарной формы Старого моста, обтесанной временем и лишенной всего лишнего, к новому мосту привыкнуть нелегко.
Да и нужно ли? Мне-то что, я далеко.
И вполне могу полюбоваться старыми снимками, которых немало в Сети.
На мосту табличка на арм. и англ. яз., запрещающая проход.
На ней также сказано, что разрешение на посещение заповедника можно взять в турцентре (раньше это был просто домик егерей).
И указательная стрелка наверх, на хребет. Турцентр там.
Вот ведь как интересно – проход по мосту запрещен, а разрешение на проход можно взять, лишь пройдя по запрещенному к проходу мосту.
Выкручивайся как хочешь.
Нимало не медля, вступаем на запрещенный мост, проходим его и начинаем подъем.
Наверх вьется на редкость расхлюстанная тропа, неряшливая, неудобная, засыпанная случайным мелким камнем, едущим под ногой.
А если пройти по ущелью еще с полкилометра, то там теперь построен плавный асфальтированный автомобильный заезд наверх.
Он приводит к новенькой въездной арке ворот возле турцентра.
Это мы увидим, когда поднимемся наверх, к домику с розовой крышей.
*
В Турцентре нас встретили неласково.
Четверо мужчин, лет под пятьдесят, мирно сидят на веранде.
Все они в одежде защитного цвета.
Одежда неформенная, у каждого своя.
Рядом на лужайке УАЗик-вездеход, в нем дремлет молодой парень-водитель.
Услышав, что мы хотим осмотреть Авуц-Тар и Сурб Степанос, и дорогу мы знаем, нам категорически заявили, что это невозможно.
То есть нас не пропустят.
Я бы даже выразился сильнее: на нас наехали.
Причем ни с того ни с сего.
Начали нам выговаривать как мальчишкам: «Ага, потом, может, вы захотите и в Гиланлар спуститься, и к Какаваберду пройти!»
Я подумал про себя, что это было бы совсем даже и неплохо, но озвучивать свою мысль на всякий случай не стал.
А главное, мне была совершенно не понятна причина такого наезда на нас.
Мы пришли в Турцентр. Все как полагается.
Турцентр существует для туристов, именно таких, как мы.
Почему бы егерям не встретить нас с распростертыми объятьями?
Или как раз здесь нужно было начать бить себя в грудь, кричать, что ты искусствовед из Москвы, что всю жизнь занимаешься хачкарами, что тебе позарез нужно еще раз побывать в заповедных горных монастырях?
Но всего этого мы делать не стали.
*
Сложностей с проходом в заповедник никогда не было.
Уж где-где, но именно здесь встретить такой резко леденящий прием…
Я был просто потрясен. Я просто обомлел.
Не знал, что и сказать.
Но далее ситуация начинает постепенно проясняться.
До нас все-таки снисходят.
Нам все-таки делают огромное одолжение.
Нам говорят: «А вы знаете, что проход в заповедник платный?»
– Да, знаем.
– 3.000 драм с человека.
– Мы готовы заплатить.
Тут же вынимаем деньги.
С нас зачем-то берут обещание, что обратно мы вернемся той же самой дорогой, через домик егерей, и обязательно отметимся по возвращении.
Полдневная жара между тем набирает силу.
Ошеломленные егерским приемом, начинаем подъем по дороге к Авуц-Тару.
По дороге, а не по тропе.
Ибо тропы больше нет.
Вместо нее пыльная автомобильная грунтовка.
И наверное, рано или поздно ее зальют асфальтом – как дорогу к Нораванку.
*
АВУЦ-ТАР.  «Авуц» – курица, «тар» – деготь.
Название это местные почему-то не любят употреблять, говорят Аменапркич, Всеспаситель.
А храм действительно издалека похож чем-то на нахохлившуюся пегую птицу, может, еще и потому, что сложен он из блоков двух цветов, черного и оранжевого, в свободном их сочетании.
На расстоянии, перемешиваясь, цвета создают ощущение пегости.
Наверное, «тар» имеет и семантику вмещенности (не отсюда ли «тарелка»?), мне переводили «Авуц тар» и как «курица на гнезде».
По крайней мере, когда в поисковике я набираю «Авуц-Тар», я понимаю теперь, что вовсе не случайно в вывалившемся наборе снимки ванка чередуются с кусками курятины на тарелке.
«Наседка» хорошо видна из Гохта, находясь прямо напротив села, на другой стороне ущелья, она висит на краю, на самом отвесе.
Издали это такой компактный островерхий пестренький домик.
Действительно отчасти похож на наседку-пеструшку в гнезде.
На самом деле это достаточно внушительный храм Аменапркич (Всеспаситель).
Вроде бы прямой тропы из Гохта к Наседке теперь нет.
Тропа  – на другой стороне ущелья, идет по хребту вдоль реки, сверху – от Гехарда, снизу – от Гарни.
Я дважды ходил к Авуц-Тару от Гарни, переходя ущелье по Старому мосту (там где «Гармония») и от моста поднимаясь наверх на хребет по вьючной тропе.
После подъема от Старого моста на хребет тропа приводит сначала к трубе с бьющей из него питьевой водой.
Правее – платное место туристической стоянки для палаток, левее – тропка к домику егерей, это вход в заповедник.
Здесь развилка.
От домика егерей одна дорога уходит по ущелью на юг на Байбурд и Гиланлар, другая взбирается на хребет и по нему идет вдоль ущелья Азата на восток до Наседки (2 км), храм, кстати, виден от домика егерей, но потом, по мере приближения к нему, на какое-то время скрывается за складками местности.
Байбурд и Гиланлар – странные селения.
У них особый статус селений-невидимок, селений-призраков.
Их нет на картах Армении сейчас, не было и в советское время.
Знающие люди рассказали, что в 1-й половине 19 века эти селения основали армяне, жившие под Трапезундом и принявшие там ислам.
Во время гонений перебравшись на этническую родину, они дали своим новым селениям в Армении старые имена.
Так появился Байбурд и Гиланлар.
Местные стали называть их турками, относились к ним как к чужакам.
Но чужаками пришельцы не были. Это были армяне.
Но армяне «неправильные» в смысле вероисповедания.
Возможно, именно из-за этой сомнительной двойственности Байбурт и Гиланлар обрели статус  селений-призраков.
Тут жили не азербайджанцы-мусульмане, не езиды, не русские, и не армяне-монофизиты.
Тут нарушалась стройность и ясность идеальной картины межевания народов по полочкам этносов и строго соответствующих им вероисповеданий.
Насколько мы видели своими глазами, эти селения ныне по-прежнему существуют в своем привычном статусе призраков.
Их существование замалчивается.
Туда не ходит общественный транспорт.
Селения выглядят полуобитаемыми-полузаброшенными.
Ясно, что людей там живет немного.
Хотя мы видели довольно большое стадо, пасущееся в окрестностях Гиланлара.
*
Поднимаемся около часа.
Под ногами толстый слой тончайшей черной пыли, нога утопает в ней, и пыль вздымается при каждом шаге, как бы осторожно и аккуратно ты ни ступал.
Обочины у этой дороги нет.
Скоро мои джинсы напитываются снизу пылью и приобретают серый цвет.
Да, мои времена, когда к Авуц-Тару шла благодатная вьючная тропа, прошли.
Местные говорят, что пыль эта, между прочим, имеет целебные свойства.
Больные коровы приходили покататься в ней – и все как рукой снимало.
Еще и жарко, солнце печет.
Песок, точнее, мельчайшая пыль под нашими ногами – в мелких оспинах предутренней росы.
И еще дорогу то и дело пересекают гладкие извилистые линии.
Это следы змей.
Еще здесь отчетливые рубчатые отпечатки спортивной обуви.
С утра два человека прошли перед нами в том же направлении.
Может, они тоже идут к Сурб Степаносу?
Вместе было бы поваднее.
Хорошо еще, на дороге нет автодвижения – можно представить себе, какой пылевой самум тут встает за автомобилем.
И деться от него некуда: справа вертикаль склона вверх, слева – обрыв вниз в ущелье.
Окрест значительные кипарисы. Это и есть лес Хосрова.
Но вздымающаяся пыль и борьба с нею поглощает все наше внимание и стирает впечатление от окружающего пейзажа.
Наконец слева, метрах в двадцати от дороги, между двумя кипарисами – хачкар на постаменте.
Первая ласточка.
К нему намечена тропка – проходящие подходят посмотреть.
Подходим и мы.
Тропа здесь идет строго с запада на восток, и предстоя хачкару, мы видим в ста метрах ближайшую восточную горку, а на ней уже и Наседку.
Метрах в пяти далее от хачкара – ступенчатый стилобат и высокий пустой постамент для хачкара.
Нам сказали, что несколько придорожных хачкаров отсюда увезли на выставку в Германию, а потом вернули, но уже в ереванский музей.
И тут мы замечаем впереди две фигурки в ярких спортивных куртках.
Они спускаются нам навстречу.
Здороваются по-французски.
Интуристы, осматривали Авуц-Тар.
По отпечаткам их обуви ясно, что это те самые двое, которые прошли здесь сегодня перед нами.
Значит, на попутчиков до Сурб Степаноса рассчитывать нам не приходится.
До Наседки уже рукой подать.
С энтузиазмом шагаем вперед и выходим к роднику под высокими тенистыми ивами.
Здесь в стародавние, видно, времена была устроена поилка для скота в виде длинной железной ванны.
Сейчас стада вряд ли сюда заходят, но ванна по-прежнему заполнена проточной водой.
На дне нападавшие гниющие листья, шустрят водные обитатели.
От родника становится видно, что Авуц-Тар лежит чуть в стороне от тропы, севернее, на отдельном узком мысу, отделенном от нашего склона неглубоком лощинкой.
Обходя эту лощинку, тропа заворачивает на север, траверсируя склон.
В месте поворота на север у тропы стоит двухметровой высоты роскошный хачкар с полукруглым завершением-тимпаном и всадником в тимпане.
Исходящие из основания креста эманации божества (представленные как плетенка = обитель духа и святости) завершаются дланью – рука Божья своею тонкой силой держит крест в ауре – дух христианина.
Метрах в пяти не доходя до этого хачкара в колючие кусты юркает не слишком приметная тропка, ведущая дальше, к Ахчоц-ванку.
Она зигзагами взбирается вверх, поднимаясь по левому склону юго-восточной лощины, и затем устойчиво ведет путника по хребту вдоль ущелья к востоку, постепенно забирая все выше и выше.
Замечу, что грунтовка, то есть дорога для машин, ведет лишь до родника.
После родника тропа сужается и в какой-то степени становится уже похожей на традиционную вьючную тропу.
В последний раз я был в этих благословенных местах 25 лет назад.
За четверть века стираются детали, невольно обобщается пережитое когда-то, окутывается флером фантазии.
Остается лишь смутное ощущение, нерасчлененный уже слиток пережитого, горсточка прозрачности среди взвеси беспамятства.
За 25 лет я забыл Авуц-Тар.
Забыл, каков он.
Помнил лишь тропу, да и то весьма условно, и свое блаженное шагание по ней к святыне.
И вот я вновь вижу его!
Бог мой! Как он огромен! Как многосложен!
Как поразительно живописен!
Как органично прорастает из травы и кустов, песка и камней, осыпей и склонов, вместившись в них, слившись с ними. 
*
 «Наседка» – лишь одна, самая западная часть Авуц-Тара.
Это компактный храм на оконечности узкого мыса, повисшего над глубоким каньоном реки Азат.
Он облицован базальтовыми плитами двух цветов, черным и оранжевым.
Плиты набраны вразброс, создавая живую игру цветовых пятен.
А в ста метрах от него к востоку находится целый средневековый город, обнесенный крепостными стенами.
Дома в этом городе – храмы и кельи монахов, находящиеся на двух уровнях.
Нижний уровень за полторы тысячи лет уже ушел под землю.
Ходишь по зеленому выгоревшему лужку, а под тобой скрыт полуарочный свод «корабля» то ли трапезной, то ли скриптория, находящихся на нижнем ярусе.
Руины этого «города храмов» поразительны.
Там и здесь базальтовые резные детали облицовки не сохранившихся храмов, остатки стен, хачкары, бровки, тимпаны.
Уцелевшие храмы группируются вокруг просторной центральной площади.
Ее сакральный центр – две циклопические капители, может быть, ровесники храма Звартноц, а может, они здесь еще со времен язычества.
 Кажется, что эти капители созданы руками гигантов.
Самое поразительное – то, что не осталось никаких следов построек, равных по масштабам их циклопизму.
Они словно вывалились сюда из открытого космоса.
Их невмещаемость во все остальное вызывает внутреннюю ошеломленность, шок, испарение привычных мер и весов.
Подхожу и невольно трогаю их рукой.
Но этого мне мало, и я опираюсь о них всем телом, чтобы убедиться, что они действительно существуют.
Что это истина той поразительной реальности, с которой я сейчас соприкасаюсь.
Мое соприкосновение кратковременно, почти мгновенно.
Ныне капители превращены в жертвенник.
Одна из них залита свежей кровью, темнеющей на наших глазах.
О ее принадлежности говорит оставленная здесь отрезанная голова пестрого петушка.
 Что ж, армяне-монофизиты приносят петушков в жертву своему Богу, в то время как обычные мясоеды – в жертву своему желудку.
Про себя отмечаю, что циклопических капителей две.
Они образуют пару.
Парность в армянском духовном ландшафте проявляет себя в постановке свечек парой, в сдвоенных колонках украшений храмов, много раз я видел в матурах аккуратно составленные пары идентичных по виду и размеру сувенирных распятий,открыток, или одинаковых изображений девы Марии.
Это по-прежнему живые свидетельства древнего двоеверия.
Осматривая руины, нахожу еще пару капителей – каким-то странным образом они оказались внутри небольшой церкви, стесненность пространства которой лишь подчеркивает их невмещаемость в контекст.
Их сохранили. Их намеренно заложили именно сюда.
Или даже церковь выстроили вокруг них, так, чтобы они оказались внутри.
На одной из капителей высечен армянский крест.
Может быть, когда-то здесь стоял раннехристианский храм с циклопической колоннадой?
И тогда остатки этой древней колоннады вполне могли обрести статус особой святости, и уж конечно были достойны обережения и сохранения.
На западном фасаде (с правой, южной, стороны) храма (предположительно Аствацацин) изображен конь с всадником (18-15 ) – один из протосимволов ариев. 
Всадник сидит боком, значит, это женщина. Переход в тонкий план - всё равно что жертва всей вселенной (отсюда у ариев - редчайшее и наиболее действенное жертвоприношение коня, описанное в финале Махабхараты).
Но вселенная и есть конь, как описано в первых строках древнейшей упанишады, Брихадараньяки, «Лесной».
Это напоминание о пути, неизбежном для каждого.
К нему надо приуготовлять свой дух.
Вот почему всадник на коне изображается у индо-ариев на надгробьях, и здесь он на западном, самом видном портале храма Божьего.
В одной из построек я увидел две утилизированные половинки от двух разных хачкаров, распиленных вдоль. Видимо, достраивая келью (или иное нужное помещеньице) из руин, пришлось веке в 15-17-18-м использовать половинки в качестве перевода для дверного проема.
Видно, что Авуц-Тар до сих пор является почитаемым и посещаемым местом паломничества, уединенной и высоко ценимой горной святыней.
Помимо Наседки, наиболее сохранилась самая обширная церковь, не ее ли местные называют Аменапркич (Всеспаситель)?
Уцелели стены.
В ней, кстати, на одной из стен изображен «фаллический крест»  . 
В алтарной апсиде интересно простодушное граффити – голубок, несущий в клюве письмецо Господу.
Килевидное навершие одной из стрельчатых арок северной стены Аменапркич  дополнено (народными средствами процарапывания) двузубцем, отсылающим к древнему, дохристианскому двоеверию. *
АВУЦ-ТАР. ПРОСКОБЫ.
На наружной стене алтарной апсиды Наседки видны глубокие вертикальные пропилы в камне, сделанные, очевидно, в результате многочисленных повторов одного и того же движения руки, вооруженной чем-то острым.
Поэтому я называю такие пропилы проскобами.
Очевидно, это народный, очень древний обычай отмаливания грехов, когда верующий на каждое движение камнем по стене храма (а это алтарная апсида, самая святая, самая почитаемая часть храма) произносит молитвенную фразу, например, покаяние либо просьбу.
До сих пор в разных духовных традициях существует обычай молитвенного произнесения мантр по обету.
Например, прочитать у храма или в ином святом месте мантру 10.000 раз.
*
На центральной площади и в кельях, где сохранился свод, камни и обломки расположены так, что одни играют роль стола, другие – сидений вокруг него.
Эти спонтанно устраиваемые паломниками «каменные трапезные» могут сохраняться столетиями.
Они типичны для святых мест такого рода.
Обычно в укромном месте среди руин еще и припрятана огромная кастрюля для варки мяса, и пока я осматриваю Авуц-Тар, прыгая по каменным развалам и заглядывая во все закоулины лабиринтов стен, я натыкаюсь на эту кастрюлю.
При последнем посещении Сурб Степаноса в начале 1990-х я точно так же случайно обнаружил обычное оцинкованное ведро, вполне приемлемого вида, предназначенное для тех же целей.
*   
Помимо Наседки и «города храмов», у Авуц-Тара есть еще и третья часть.
В ста метрах к востоку от «города храмов» среди кустов видна часовня Сурб Карапет, рядом с ней живописный вормнапак с хачкаром (то есть хачкар, взятый в массивный каменный «иконостас», имеющий вид ниши с обрамлением, на высоком постаменте, что придает всему сооружению монументальный вид), за ним еще один хачкар.
Насколько я мог судить, здесь тропа кончается, это тупик.
Для продолжения пути к Сурб Степаносу вдоль ущелья на восток отсюда надобно вернуться к хачкару с полукруглым тимпаном, в котором изображен всадник, что на повороте тропы на север.
*
Направляет
К внутренней звезде
Авуц-Тар,
«Наседка-на-гнезде».

Изруинилась гордыня духа.
Там где было влажно, стало сухо.
Где тропилась к вечности тропа –
Осыпи развалин. Скорлупа.

След вулканов веры – или мелей? –
Друза колоссальных капителей,
Парность соблюдая, возлежит
Словно мы и небо, мир и скит.

Охладеть к скоту и изуверу,
Замереть, высиживая веру
Там где тропки
Гор возносит рой
Ровно между небом и землей.

Долго будет грезиться во сне
В высоте над Гохтом, в тишине
Образ и подобие ашрамов,
Авуц-Тар, и рядом – «город храмов».
*
Добравшись до Наседки, мы зависаем.
Дима без сил падает на могильные плиты и вскоре мирно засыпает в теньке у северной стены храма.
Солнце тем временем склоняется своею чередой с юга на запад.
Вокруг «Наседки» вскопана земля, есть и свежий вал из мелких ископаемых обломков – след недавно проводимых раскопок и частичной реставрации храма.
Природа еще не успела заровнять недавно причиненные ей раны.
Все более крупные обломки пронумерованы.
Традиционный куст с узелками перед северо-западным углом фасада Наседки, который можно видеть на недавних снимках, бесследно исчез.
Пока Дима спит, отправляюсь сначала к восточной часовне, потом к роднику за водой, затем проверяю начало тропы к Сурб Степаносу.
*
http:/vk.com/hasarakutyun
Новости Армении | «Hasarakutyun.am»
Монастырь Авуц-Тар – один из значительных духовных и культурных центров средневековой Армении.
Этот монастырь, упоминаемый еще в раннем средневековье, находится восточнее села Гарни, на высоком левом берегу реки Азат, на вершине горного отрога, напротив села Гохт.
Ансамбль состоит из расположенных друг от друга на расстоянии 100, 200 и 300 м трех групп памятников.
Названия главных церквей известны из библиографических источников, однако их местоположение в ансамбле точно не определено.
1-я группа памятников, состоящая из нескольких строений, окружена главной монастырской стеной.
Во время землетрясения 1679 г. этот участок сильно пострадал.
Католикос Аствацатур Амаданеци (1715-1725 гг.) решил на том же месте построить новую церковь (1721 г.), используя камни старой церкви и притвора-гавита.
Таким образом, руины древней церкви исчезли, а остатки с течением времени покрылись землей.
От построенной князем Геворгом церкви Катогике (Соборная, или Кафедральная) крепости Кегва сохранилась лишь южная стена, поскольку она примыкает к другому строению.
Можно предположить, что фундамент церкви Катогике находится с восточной стороны притвора-жаматуна.
Строительство купольного зала не было окончено.
Он представляет собой сохранившийся с южной стороны церкви участок с парой пилонов бывшего четырехстолпного жаматуна.
С северо-востока к нему примыкает маленькое строение, назначение которого неизвестно (возможно, это усыпальница или колокольня).
К юго-западной стороне монастырской стены пристроена обширная трапезная (ныне она оказалась на «нижнем», подземном ярусе), а к северо-восточной – монашеские кельи (частично сохранились даже своды).
2-я группа памятников находится в ста метрах к западу от 1-й, на холме, в центре – безымянная церковь, датируемая началом XIII в.
В литературе она обычно именуется “Блури екегеци” (церковь Холма, от «блур» – арм. «холм»).
Это крестово-купольное сооружение с угловыми ризницами, стены сложены из блоков двух цетов.
С юга к церкви примыкают две сводчатые часовни.
Вокруг – хачкары и надгробья.
3-я группа памятников – в 200 м восточнее главного, центрального комплекса, это часовня Св. Карапета, вокруг нее – хачкары и надгробья.
Сохранившиеся монастырские церкви Сурб Аствацацин (Св. Богородицы) и Сурб Арутюн (Св. Воскресения) впервые упоминаются в памятках 1423 г.
В памятке 1458 г. упоминаются лишь церкви Катогике и Сурб Аствацацин, а в памятке 1543 г. – Сурб Аменапркич (Св. Всеспасителя) и Сурб Аствацацин.
Отсюда следует, что монастырская церковь Сурб Аствацацин вторая по древности и значению, а эти данные, в основном, соответствуют церкви “Блри екегеци”.
Церковь “Блури екегеци” возведена в начале XIII в. и, судя по надписям, не одним меценатом, а общими усилиями многочисленных дарителей.
С южной стороны церкви находится часовня, на тимпане которой сохранилась поврежденная строительная надпись: отсутствует имя строителя.
Между церковью “Блри екегеци” и часовней находится маленькая часовня.
*
Интересно, что «Наседку» я снял несколько раз издалека, пока мы приближались к ней.
А подойдя к храму, уделил все свое внимание фрагментам и деталям, надгробьям и хачкарам. Хотелось разглядеть его «мелкоскопно», скрупулезно.
Обычно-то ограничиваются как раз общими планами, общим впечатлением.
А у меня, наоборот, впоследствии не оказалось ни одного снимка храма с достаточно близкого расстояния, на котором он вышел бы полностью. 
Если бы не оговоренная уже встреча с астроархеологами послезавтра в Ереване, мы бы остались здесь на ночлег.
Ведь наш изначальный план – забраться в горы и, не спеша никуда, провести дня четыре возле святынь.
Ереванские астроархеооги (они нашли меня по Сети, и видел я их впервые) предложили съездить в Мецамор, что заставило нас сжать наши планы до двух дней пребывания в горах.
И сегодня – первый день из этих двух.
Наш план – к вечеру добраться до Сурб Степаноса и заночевать там.

В лишенном сводов просторном притворе самого большого из полуразрушенных храмов средней части Авуц-Тара вдруг с изумлением натыкаюсь на палаточный колышек, вбитый в пол.
Здесь, в тени, отбрасываемой южной стеной притвора, кто-то изволил поставить свою палатку.
Мало того, что поставил – так ведь и колышек еще не вынул за собой!
Через пару часов, в четыре часа дня, мы покидаем Авуц-Тар и поднимаемся от ванка по вьючной тропе на хребет
Солнце подпекает.
Двигаемся мы слишком медленно.
Дима буквально разваливается на ходу, покачиваясь под тяжестью своего рюкзака.
В первый раз я приехал сюда рано утром, налегке, и даже не заметил, как дошагал до Сурб Степаноса.
Дорога показалась короткой и нетрудной.
Тропа шла, никуда не сворачивая, и в конце прямо упиралась в стены ванка.
А сегодня наш путь просто нескончаем и длится уже целую вечность, а конца тропы не видно.
Мы едва ползем по хребту, иногда минуя уютные зеленые ложбинки, поросшие кустарником и низкорослыми колючими деревцами.
После них тропа уступами, плавно набирает высоту.
Вокруг ни души. Травянистые склоны. Осыпи.
Величественные горы все выше.
По-прежнему по левую руку видны нескончаемые домики Гохта на той стороне ущелья.
Но вот мы выходим на перекрестье троп.
Оно находится на седловине небольшого перевала.
Нашу тропу пересекает вьючная тропа, идущая слева снизу из ущелья, со стороны Гохта (с севера) и уходящая вправо-вниз (на юг) по лощине с довольно крутыми склонами, террасируя ее левый, восточный, склон и постепенно снижаясь.
Этого перекрестья троп я совершенно не помнил.
В моей памяти тропа прямо доводила до ванка, никуда не сворачивая.
А время-то уже – шесть часов.
От Авуц-Тара мы добирались до этого перекрестка, непрестанно тормозя для отдыха, целых два часа.
Еще через час стемнеет.
Не хотелось бы, чтобы тьма застала нас на тропе, на ходу, врасплох.
Надо искать место ночлега, спускаться к воде – с собой у нас воды на готовку нет.
Поэтому решаем свернуть вправо и начать спуск с хребта по лощине на юг.
Минут через двадцать спуска тропа неожиданно вливается в автомобильную грунтовку, зигзагами спускающуюся откуда-то сверху, с горы.
Это меня крайне смущает, я начинаю думать, что мы сбились с пути к ванку, ведь раньше никаких автодорог здесь не было.
Скоро мы с радостью слышим шум падающей воды и выходим к веселому горному ручью, он пересекает нам путь, заливая камни дороги.
Просто везение! Вода!
Вокруг куртины боярышника, между куртинами роскошные травяные лужайки, на лужайках – масса сухого хвороста, нарубленного местными селянами.
Идеальное место для стоянки.
Ставим палатку возле очень приметной огромной ивы, обкладываем камнями будущее кострище, тросик удачно повисает над ним, зацепленный за ствол ивы и за близлежащий колючий куст, и скоро уже вода кипит в котелке.
Мы набрали немалую  высоту.
С нашей лужайки, прямо от палатки нам видны на западе висящие над ближними горными цепями песочного цвета две огромные горы – два Арарата, высвеченные закатным солнцем.
Над Большим Араратом курится белое облако, пушистым пером отгибаясь к северу.
Вокруг нас лужайки испещрены коровьими тропками, и некоторые проходы между кустами намеренно перегорожены срезанными колючими ветками.
По этим признакам ясно, что селение где-то недалеко.
На всякий случай и мы ограждаем палатку колючими ветками, чтобы рано утром ее невзначай не снесло проходящее стадо. 
Наша предосторожность напрасна, стадо утром не появилось, мы увидели его далеко внизу под нами, в долине.               
После ужина Дима тотчас упал и уснул, а я долго сидел у огня, привалившись спиной к стволу старой ивы, и слушал пенье цикады.
Она была одна на все горы, никто ей не помогал.
Исправно вновь и вновь она повторяла свою незамысловатую песенку, похожую на мягкое шуршанье.
Наконец устала, стала делать перерывы.
Потом опять вступала, но в конце концов умолкла.
Осталось мягкое журчанье близкой текущей воды.
Такой была эта ночь, проведенная нами в сердце гор.
* 
29 сент 2015. Вторник. 4-й день.
Наутро встаю на рассвете, до восхода солнца, чтобы быстро приготовить завтрак и поскорее тронуться в путь.
Наше положение незавидное.
До Сурб Степаноса мы вчера не дошли.
Дорогу потеряли. Куда идти, неизвестно.
Пока я вожусь с костром, за кустами вдруг раздается глуховатое позвякивание погремка, который обычно надевают коровам и козам.
Поднявшись, успеваю заметить лишь круп быстро прошедшей мимо нас вниз и уже скрывающейся среди кустов гнедой лошади с 20-литровым бидоном на спине.
Раньше в таких возили молоко с ферм.
Был ли с лошадью провожатый? Это вопрос.
Крикнуть, чтобы привлечь к себе внимание, я не решаюсь.
Примерно через час лошадь одна тем же шустрым шагом возвращается обратно, уже без бидона.
По уверенности ее движений видно, что дорога хорошо ей знакома.
Если лошадь все же шла с провожатым, то я упустил реальный шанс узнать дорогу и добраться до Сурб Степаноса.
От оклика меня удержала память о крайне негативной реакции егерей на наше пожелание пройти к Сурб Степаносу.
Они отреагировали так, словно наш план – чистая крамола, и они оказывают нам величайшее снисхождение, всё же пропуская нас (за наши же деньги).
Но уж постановка палаток и тем более разведение костров в заповеднике в любом случае строго запрещены.
Поэтому светиться и высовываться нам не стоит.
Взвесив ситуацию еще вечером у костра, в  результате утром я промедлил, а лошадь шла весьма шустро – и момент был упущен.
В Москве, пару месяцев спустя я наконец найду и открою давно рассекреченную, скачанную из Сети карту-километровку Генштаба этого района и обнаружу, что, в отличие от Авуц-Тара, Сурб Степанос и место нашего ночлега находятся вне территории Хосровского заповедника.
Егеря просто брали нас на пушку.
Мы вполне могли оказаться здесь, зайдя со стороны Гехарда или Гохта, тем самым избегнув заповедной территории и контактов с егерями.
Оказывается, спонтанный отъезд без подготовки имеет не только свои преимущества, но и некоторые недостатки.   
Я тороплю Диму.
Восходит солнце, и днем снова будет жарко.
А в жару по горам ходят… кто?
Небо с утра в облачной дымке, после вчерашней жары это воспринимается как милость.
Но к десяти утра, когда мы наконец снимаемся, облачка тают.
Выходит солнце.
Небо полностью очистилось.
Наши смещения в пространстве происходят не так шустро, как мне хотелось бы.
Решаем спускаться вниз в надежде встретить кого-нибудь из местных.
Ведь селение явно где-то недалеко.
Минут через десять спуска по тропе вдоль ручья выходим на крутой обрыв.
Отсюда видна огромная долина среди гор.
Внизу в нескольких километрах – ряд пирамидальных тополей, и это, видимо, Мец Гиланлар.
Тополя выглядят игрушечными, настолько они далеко.
Вниз вьется широкими зигзагами наша дорога, пластаясь по взгорьям и скрываясь в лощинах.
Складок местности между нами и Гиланларом столько, что кажется, что туда придется добираться много часов.
А уж об обратном подъеме в горы на занимаемую нами сейчас высоту – об этом  и думать не приходится.
Далеко внизу в долине пасется стадо, там ходит пастух.
До стада тоже немалое расстояние, но оно ближе.
И тут мы замечаем, что прямо под нами между купами грецких орехов виднеются крыши домов. Селение! Люди!
Сойдя с дороги, радостно спускаемся по козьим тропкам напрямик.
Да, целый ряд домиков, дачки, сараи.
Давно заржавевший, похожий из-за крыльчаток на самолет с пропеллером ветряной двигатель на обрыве.
Журчит облицованный мрамором родник.
На черной плите лицо армянина.
Ясно, что родник посвящен ему.
Видимо, товарищ погиб в Карабахе.
Бьет родниковая вода из прорванной трубы водоотвода в сарае с распахнутой настежь дверью.
И ни души. Никого. Ни единого человечка.
Двери домов просто приперты снаружи камнем – в знак того, что дома никого нет.
Мы призывно кричим – тишина в ответ.
Мне и в голову не приходит, что эти дачки возобновлены на месте старого селения Еллиджа, ближайшего к Сурб Степаносу.
Вновь обращаю взгляд вниз в долину – но стадо исчезло.
Пастух перегнал его куда-то за то время, пока мы искали здесь людей, и стадо скрылось с наших глаз.
Нигде его нет, как сквозь землю провалилось.
И что нам теперь делать?
Помня, что тропа прямо приводила к стенам ванка, предлагаю Диме вернуться на пересечение троп на седловине, откуда мы вчера свернули вниз (это недалеко, минут 20 хода).
Оттуда я намеревался, оставив Диму на перекрестке, налегке пройти по тропе дальше и посмотреть, куда она ведет.
Так мы и сделали.
Дима устроился в теньке под кустом, я налегке поскакал дальше по тропе.
Однако обнадеживающих признаков мало.
Продолжение тропы выглядит так, словно по ней давно уже не ходят.
Никаких следов. Никаких отпечатков. Все смыто давними дождями.
Весьма скоро тропа – впервые за все время, кстати, плавно отворачивает прочь от ущелья Азата, вдоль которого она все время шла, и повернула к югу, опустилась слегка в распадок, вошла, поднимаясь, в небольшую рощицу, миновала огромную старую иву – и вдруг вывалилась на грунтовку.
Я отошел от Димы всего минут на 10-15.
Дорога уходила вверх, куда-то в гору, к Гегарду, а в другую сторону спускалась к югу.
Это явно была та же самая дорога, на которую мы вышли вчера, когда искали воду, только теперь я был выше по склону.
Дорога на Еллиджу и далее в Мец Гиланлар.
Она зигзагами террасировала склон, а вдоль лощины шла более короткая, прямая вьючная тропа, по которой мы спускались вчера и поднимались обратно к перекрестью троп сегодня, только и всего.
В том месте, где тропа впадала в дорогу, стоял невысокий бетонный столбик. Он отмечал границу заповедной территории – мы прошли ее насквозь. 
Растерянно смотрю на бетонный столбик, на извивы дороги, уходящие от меня вниз к югу и поднимающиеся от меня вверх к северо-западу – и понимаю, что мы проиграли.
Мы сбились с пути.
Мы не нашли Сурб Степаноса.
Мы не попадем к нему.
*
Мы шепчем
Имена святынь

А эхо
Имена пустынь

Те мастера
Что нас вели

Они пришли
Они ушли

О сколько душ
И сколько встреч

И ни одной
Не уберечь

Беспечен
Вёсен хоровод

И жизнь –
Лишь капля а лоне вод
*
Потом уже мне припомнилось, что вышел я на перекресток, откуда в разные стороны уходило не две, а три дороги.
И третья, средняя, видно, как раз была продолжением тропы.
Она уходила вглубь гор, поднимаясь диагонально по склону куда-то к юго-востоку.
Это и была старая вьючная тропа к Серб Степаносу, теперь ставшая грунтовкой.
А такой заброшенный вид она приобрела, потому что к Сурб Степаносу теперь здесь не ходили и не ездили.
Ходить стало незачем, ибо есть подъезд на машине, а дорога теперь шла и сверху, и снизу через Еллиджу.
Всего этого я не знал.
Уверенный, что мы сбились с тропы, я повернулся и пошел назад, к Диме.
*
Спуск много шустрее подъема.
Через пару часов мы вновь у егерей.
Мы еще невольно слегка срезали путь, пройдя обратно по верхней тропе, идущей вдали от Авуц-Тара.
С неожиданно открывшимся интересом выслушав наш рассказ, егеря пояснили, что от пустующих дачек, к которым мы вышли, до Сурб Степаноса оставалось менее полукилометра.
Прямо до ванка теперь проложена грунтовка, проходящая через дачки, мимо родника с черной мраморной плитой, посвященной погибшему в Карабахе товарищу, и далее террасирующая склон в восточном направлении.
И ведь мы видели эту дорогу, стояли на ней.
А еще через полчаса, за 10.000 драм (это всего-то 1.500 руб., 25$, вот он, интерес) ангажировав видавший виды егерский УАЗик с водителем, по ужасной дороге, проходящей по ущелью вдоль реки через Байбурд и Мец Гиланлар, мы опять движемся к Сурб Степаносу, приближаясь к нему теперь уже кружным путем, со стороны внутренней горной долины, и уже отнюдь не на своих двоих.
Тряска неимоверная. Дорога – крутой экстрим.
Руки вцепились в боковые ручки-держалки,
Спуски неописуемы по крутизне.
Подъемы чудовищны и доступны только нашему вездеходу.
Дорога то усыпана валунами, то разрезана глубокими колеями, между которыми надобно лавировать.
То и дело встречаются альтернативные развилки, по одной удобнее съезжать вниз, по другой, наоборот, заезжать вверх.
Наконец начались знакомые места, виденные нами сверху, с крутого обрыва от пустующих дачек.
Переехали низкий ржавый мост через реку Гиланлар-чай.
Начали подниматься в гору – и скоро вновь оказались среди наших знакомых пустующих дачек на месте бывшей Еллиджи.
Отсюда по ужасно узкой, опасно петляющей над обрывами дороге, на которой мы стояли и откуда повернули обратно, еще полкилометра на восток, террасируя склон – и вот конец пути, неприметная серо-стальная руина Сурб Степаноса, укрытая от сторонних взглядов в небольшой лощине, на мыске, повисшем над бездной.
Скалы и склоны вокруг такого же цвета.
Это делает ванк неброским и незаметным.   
Всё же мы добрались. Мы здесь.
*
Полуарки.
Дальше – пустота.
Сурб Степанос
Это как мечта,
Оступанье
В то, что невесомо,
Дом сознанья
Вдалеке от дома,
Сливки духа,
Зеркало нирваны,
Замок майи,
Оплотненность праны.

Он – кувшин,
Налитый до краев,
Он един
Со всеми кто готов.
Он таит
Мистический настой,
Он хранит
Мистический настрой,

В чаше гор,
Ни высоко ни низко,
От мирян
Ни далеко ни близко
Не портал,
Не дверь, скорей порог,
Он доступен
Паре крепких ног.

Трапезой
Великого поста
Между стен –
Всего лишь пустота.
*
Дима просто потрясен видом руин и живописностью места.
В экстазе он умудряется подняться по уступам полуразрушенных стен на купол, к железному штырю с крестом, и долго взирает оттуда окрест, на широко расходящийся пологой чашей божий мир, воистину горний, не испытывая ни малейшего желания вновь спускаться вниз, к дольнему.
*
Точит душу
Тонкая огранка
В поле притяженья Ахчоц-ванка.
При настройке
На его волну
Тишина
Рождает тишину   
Вновь и вновь,
И в этой тишине
Оставляет
С духом наравне.
*
Наш водитель, развернув УАЗик, улегся в его тени.
*
Чуть больше часа мы с Сурб Степаносом.
Он вбирает, вплавляет нас в себя.
Они, эти руины, как бы открыты, отверсты нам навстречу, на запад, откуда к ним как раз и подходит дорога.
Эта отверстость возникает оттого, что гавит (притвор) Сурб Степаноса, то есть западная часть храма, как бы срезан ровно пополам.
Гигантский нож нехотя прошелся по нему сверху вниз и вскрыл его неровными, рваными вертикалями.
Лезвие этого ножа, отхватив заслоняющую взгляд стену, попало на арочные проемы боковых входов, северный и южный, оставив от них половинки арок, повисшие над бездной.
Поэтому при подходе к Сурб Степаносу видна не только его наружность (сохранился довольно целый, хоть и собранный из ничем не скрепленных камней, фасад пристроенной с севера часовни Петра и Павла с крупными рельефами апостолов по бокам входа), но и его внутренность, внутренность гавита, буквально заставленного хачкарами.
И это есть хорошо! Все видно!
Все ярко освещено.
Все играет красками.
Нередко в обычном гавите темновато, и хачкары, находящиеся там, бывает трудно даже толком разглядеть (вспоминается гавит Гандзасара в Нагорном Карабахе образца 2011 года, богато насыщенный любопытными хачкарами, надгробьями, отдельными камнями и фрагментами с изображениями и резьбой, которые безнадежно тонут в полутьме).   
Можно сказать, что в случае с Сурб Степаносом природа улучшила архитектурный оригинал, приведя к совмещению интерьер и экстерьер.
Кстати, средневековые европейские живописцы на своих картинах иногда изображали храмы, искусственно вводя разрез, а именно, снимая переднюю заслоняющую стену – чтобы было видно и то, что происходит внутри храма.
Так интерьер совмещался с экстерьером.
Кстати, этот прием использовал в «Цвете граната», в этом самом армянском из всех армянских фильмов, Сергей Параджанов.
В нашем случае это сделала сама природа, выступив в роли мудрого художника.
Раскрытость, распахнутость гавита Сурб Степаноса производит сильное впечатление еще и оттого, что уцелевшая его половинка висит над бездной.
То ли храм был построен на самом краю, то ли гора слегка обвалилась, но теперь именно половинчатый, урезанный вариант притвора смотрится как совершенно органичное творение зодчих, единственно возможным образом совмещенное с рельефом местности.
Трудно, просто невозможно представить себе на этом месте что-то иное.
И конечно же, выросшие там и сям среди стен и на бровках кусты, мхи, трава придают руине гораздо более естественный вид, передвигая или хотя бы частично смещая ее восприятие в область природных явлений.
Возникает непередаваемое двоение, ощущение соприродности рукотворной постройки – нерукотворному земному ландшафту.
Вот она, судьба творений рук человеческих, которые, неизбежно начиная разрушаться, руинизируясь, постепенно проходят свой путь обратно, мало-помалу возвращаясь в лоно творений матери-земли.
И здесь как раз этот процесс находится в области «золотой серединки», когда и уцелевшие архитектурные формы еще в достаточной силе, и архитектоника природы тоже глубоко внедрилась в творение рук человеческих, скорректировав проект в свою пользу.
Кстати, ведь руинизация, заглаживание следов, оставляемых человеком на теле матери-земли – один из глобальных природных процессов мира, в котором мы живем и самонадеянно называем своим, в то же время преступая его законы и идя поперек них, когда создаем артефакты разного рода.
Не менее удивительно и окружение Сурб Степаноса.
Он ведь не один здесь, на склоне.
Он – ядро, вокруг него расходятся круги.
Их немало.
Ближайшие откосы склонов вокруг стен буквально засыпаны обработанными блоками бывших здесь когда-то построек с декоративными элементами резьбы.
Едва ли не под каждым кустом хачкар.
Вот, к примеру, чакравартин (санскр. "вращатель чакры", снимок 21-22).
Откуда падают капли, от которых расходятся круги жизни?
Кто или что порождает т.н. автоволны в живой ткани?
Чакравартин, считают индусы.
И изображают его вихрем, whirling, плоским либо полусферическим.
А мудрые китайцы изображают его же (или т.н. радужное тело) полым полусферосом в центре потолка своих храмов, внутри также расписанным вихрями семи цветов.
Спутники чакравартина в нашем случае – плетенка (обитель духа, святость), ромбы (предельная полнота свойств сознания), бесконечный узел или «кишки будды» (взаимопереходность или отсутствие четкой границы между тем, что мы называем сознанием, и тем, что считаем телом), прямоугольник (возможность достичь нирваны, находясь в теле воплощения), и три вложенных друг в друга "ковчега"-обрамления (три  тонких тела, три кая буддизма).
Птицы духа внимают дождю жизни от его подателя.
Вот извивы греческого меандра (21-23).
У индо-ариев это вдохи-выдохи змея-шеши (санскр. "остаток") - образ сознания, сохраняющегося и между кальпами, в состоянии пралайи.
Извивы эти намеренно угловаты (прямоугольны) и тем самым не похожи на извивы тела реальной змеи.
Этим дается (как и в свастике) традиционная отбивка от телесной, физикалистской трактовки образа. 
А вот и портал (21-24), образ входа-выхода из этого мира, из этого тела.
То же самое обозначают царские врата в храме. Между двумя одинаковыми крестами (снова двоица!), высеченными в восточной стене Сурб Степаноса, внутри храма - круглый плод праведности (чистое сознание) как нисходящее с небес на землю.

Таким, чистым, когда-то пришел на Землю человек в нетелесной форме.
Сейчас Сурб Степанос (как и многие другие храмы Армении) стихийно являет собой матур, то есть народное святилище, место интимного, без посредников, общения человека со своей вечной природой.
Внутри храма много бесхитростных подношений верующих, поделок, подарков, простодушно подносимых  своему Богу.
В гавите на краю обрыва, у куста с узелками стоит редкостный хачкар.
Фоном для креста здесь является образ поля-кшетры, образ мирового сознания в индуизме, потихоньку, в качестве фона, на вторых ролях, перекочевавшего в христианство.

Поле здесь образовано регулярными ромбическими углублениями-выточками, поставленными на острый угол и в целом создающими покрывающий «сетчатый», ковровый орнамент с ясно читающейся ортогональностью, которая в то же время и есть и нет, обозначена и присутствует – но неявно.
Здесь тот же принцип disciplinae arcani, что и в киртимукхе (санскр.), образе неявного, нетелесного присутствия в буддизме.
Чуть не доходя до часовни Петроса и Погоса – заросшие травой и кустарником, засыпанные почти до полуциркульных арочных потолочных сводов парные кельи.
К северу, рядом с ванком – «корабль» небольшой базиликальной церкви, судя по архитектуре, 4-5-й век.
Сохранились стены и нижние части подпружных арок свода.
За «кораблем» – развалы архитектурных обломков и деталей, устилающие целое поле, которое выглядит весьма обжитым и напоминает выставочный лапидариум.
За этим полем, среди кустов и деревьев на склоне высятся огромные валуны и скальные утесы, также напоминающие руины древних часовен.
Подхожу ближе – но нет, это уже творения самой природы.
*
Тщательно обойдя все развалины и вспомнив о нашем водителе, поспешаем вернуться к нему.
Уже развернувшийся УАЗик стоит в самом начале площадки для разворота, готовый к отъезду.
Дорога здесь кончается.
Дальше вниз к ванку спускается по осыпи тропка.
По ней мы и возвращаемся к  машине, уже обрубив все корни и готовые ехать – и что же видим?
Наш водитель мирно спит, слегка похрапывая, прикорнув в тени своего железного коня на выгоревшей траве.
Мы поторопились вернуться – и выходит, напрасно.
У нас еще есть время.
Молнией пронзает мгновенное осознавание, что у нас всегда есть время.
Вот он, очередной урок.
Включаю внутренний тормоз, пытаясь погасить свою невольную спешку.
Замираю и оглядываюсь по сторонам новым, освеженным взглядом.
И что же вижу метрах в 20-ти ниже УАЗика? Целую кучу хачкаров.
Вот он, дар случайно возникшей, а значит, чисто кармической паузы.
*
С запада к ванку когда-то подходила старая вьючная тропа.
Она шла параллельно нынешней дороге, метрах в 20-ти ниже по склону.
Тропа эта, ныне не используемая и почти стертая временем, при подходе к ванку буквально усеяна живописными плитами древних хачкаров (их около 30-ти на небольшом протяжении уцелевшего отрезка тропы).
Мхи раскрасили их в разные цвета, и хачкары мимикрировали, идеально слившись с пейзажем, став почти незаметными.
Но если приглядеться и суметь их различить на откосе, то видно, что время и сдвиги почвы позаботились о составлении из них разнообразных своеобычных композиций.
Слетаю по откосу вниз.
Ходя от камня к камню, бережно впиваю их вкус и аромат. 
Сурб Степанос – настоящий космос.
Жаль, что мы вращались на его орбитах столь постыдно малое время.
*
Сурб Степанос
Властью горних сил
Чашу гор
Собой опустошил

И в отместку
За свою растрату
Нам оставил
Чистую шуньяту

Чтобы пить ее,
В нее влюбиться,
Чтобы к ней
Навеки прилепиться

Приоткрыть
Ее в себе, призреть,
Чтобы к ней
Навеки прикипеть.
*
На обратном пути у низкого железного моста через реку Гиланлар-чай тормозим, чтобы окунуться на жаре.
Это единственное место, где можно это сделать.
Дно – крупные валуны.
Глубина по колено.
Ледяная вода закрепляет пережитое во время свидания с Сурб Степаносом.
*
Незнание как идолов храним.
«Коль жить – так уж, пожалуй, бесконечно!»
И всё же никуда не убежим
От сущего, которое предвечно.
*
По той же экстремальной дороге УАЗик переносит нас обратно к турцентру.
Выбираемся из кабины едва живые.
Особенно досталось Диме, он сидел сзади.
Нас растрясло. Заныла голова.
Но надо жить дальше.
Надо где-то ночевать.
Не встать ли на оборудованной стоянке с водой недалеко от турцентра?
Осведомляемся о ней – стоянка платная, 2.000 драм.
Денег мы уже отдали егерям немало, пожалуй что и хватит.
По той же самой неухоженной вьючной тропе спускаемся от турцентра в ущелье Азата к Старому мосту.
Вдоль реки мимо Гармонии бредем в сторону храма Митры, присматривая удобное местечко для ночлега.
Везде по берегам в ущелье следы пикников, шашлыков, грилей.
Стоят столы, беседки. Много мусора. А места красивые.
Через полчаса стемнеет.
Этот простой факт, проистекающий из взгляда на циферблат часов, побуждает к немедленным действиям.
На том берегу вроде почище, на «стрелке» с лужайкой и деревьями, где сливаются воды Гохта и Азата.
Переходим реку вброд.
В одном месте два камня на разных берегах довольно близки друг к другу.
Лень снимать обувь, и Дима пытается перепрыгнуть, оступается, соскальзывает с мокрого валуна в воду.
Вода мелкая, по колено, зато течение бурное.
Перебрасываю Диме свой рюкзак, прыгаю сам, более удачно.
Ставим палатку у дерева на широкой коровьей тропе – очень удобное, идеально ровное место.
На всякий случай поперек тропы накатываем валуны – чтобы в темноте на нас кто-нибудь не налетел.
С другой стороны кострище, тросик цепляется за валун и растяжку из двух металлических ржавых штанг, найденных тут же.
Собираем сушняка на костер.
На склоне за нашими спинами – огромные грецкие деревья.
Склон вокруг них завален сухими сучьями.
Впервые доводится устраивать костер из сучьев грецкого ореха.
Кажется, все устроено.
Место очень приметное.
Если смотреть вниз по течению, то слева от нас течет по мелководью зеленоватая вода Азата, справа – среди крупных обливных камней более бурная и глубокая, идеально прозрачная вода Гохта (именно из него чуть выше по течению идет водозабор для Еревана).
Напротив нас, к западу, на том берегу Азата – рощица высоких пирамидальных тополей.
За спинами у нас вертикальная стенка уходит в небо.
Это западная оконечность того самого потрясающего плато, которое как узкий клиновидный остров вздымается вверх и разрезает собой надвое ущелье, на северном краю которого находятся и Гарни, и Гохт.
Мы еще не знаем, что завтрашняя встреча с астроархеологами и поездка в Мецамор сорвется, и мы напрасно торопились выйти из заповедника, подсократив наши планы на целых два дня.
Сижу у костра, как обычно, лицом к воде.
В огне потрескивают сучья грецкого ореха.
В сумерках по левому берегу Азата скользят две тени.
Тени движутся к слиянию рек.
Нанастороженное, но воспринявшее от гор дополнительную алертность сознание отмечает их присутствие.
Вот и берег Гохта.
Здесь одна из теней выпускает из себя тонкий луч фонарика.
Блуждающий огонек вброд пересекает реку и скрывается среди деревьев, уже на правом берегу Гохта.
Чуть выше по течению, на полянке минут через пять вдруг проявились задние красные огоньки ожившего «фиата».
Снова зажегся фонарик, выхватив открытую дверь авто и женские ножки в шортах.
Фонарик потух. Фиат бесшумно испарился во тьме.
*
30 сент 2015, среда. Предпоследний, 5-й день нашего пребывания в Армении.
Вопреки нашим планам, мы зависаем в Гарни.
Это ведь тупиковое направление.
Отсюда крайне сложно выбраться куда-то еще, для этого надобно вернуться в Ереван.
Но урбанизм – это не совсем то, ради чего затеяна наша осенняя поездка в горы.
Хочется сохранить сельский настрой.
Не переместиться ли куда-нибудь в Бжни?
Подходим к таксистам.
Дорога все равно кружным путем, через Ереван, и такси выходит слишком дорого.
Поэтому прикидываю, что же еще я не успел посмотреть в Гарни.
Да, есть такое место.
Снаряжаюсь для недальнего похода – предстоят поиски гарнийского матура Сурб Саргис (Св. Сергия).
Мне сказали, что находится он слева на горе (к северу) при въезде в Гарни со стороны Еревана.
У подножья горы газозаправочная станция для автомобилей.
Приметный знак – на вершине горы сразу четыре антенны-транслятора мобильных сетей связи.
Там же где-то возле и матур.
Иду по ереванской трассе к западной оконечности селения, вовсе не подозревая, что впереди меня ждет одно из самых глубоких касаний с тонкими полями Армянского нагорья.
Гарни – село большое, протянулось на два-три км вдоль трассы.
До моей горы от входа в музей и крепость чуть больше двух км.
 Двигаюсь не спеша, словно губка впитывая сельские виды.
По дороге нахожу пирожковую с пекарней – то, чего нам так не хватало все это время.
Отдаю должное местным пирожкам.
На всякий случай пару раз для верности спрашиваю у встречных про матур Сурб Саргис.
Показывают в разные стороны, в том числе машут рукой на юг.
«Э-э, – тяну я, качая головой, – там же Сурб Вартан».
Тогда тянут руку уже в другую сторону.
Гора с матуром все ближе.
Наверху у антенн действительно что-то такое…
Видно, это матур и есть.
Прямая видимость искомой цели успокаивает и вселяет уверенность.
Наконец селение постепенно отодвигается от трассы влево, к ущелью Азата.
Вдоль трассы слева остаются редкие дома, за ними море садов.
Подхожу к основанию горы. Она округлилась и выросла.
Склон покрыт травой. Высота ее немалая.
Склон не то чтобы пологий, но и не крутой.
Наверх идет плавными зигзагами грунтовка.
Ее длинные зигзаги увеличивают протяженность подъема как минимум втрое.
Решаю подниматься напрямик.
Тем более что вверх по склону тянется сад с оградкой, и вдоль оградки, с внешней стороны, намечается тропка вверх.
По ней я и начинаю подниматься.
Скоро тропка сходит на нет, и я поднимаюсь уже без тропы.
Это несложно.
Трава редкая, грунт под ногой не осыпается, склон не крутой.
Примерно на половине подъема выхожу на террасу с каналом-арыком, облицованным бетонными плитами.
Ложе канала глубокое, его дно опущено метра на полтора относительно уровня земли.
 Воды в канале сантиметров на 25, не больше.
Она прозрачная, на вид питьевая.
Медленно движется самотеком.
Слышу какой-то странный звук, этакое приглушенное бульканье.
Словно осторожно, с оглядкой квакает лягушка. Иду на звук.
Наклоняюсь над каналом, чтобы разглядеть интересно акустирующее животное…
Никого нет.
Вода прозрачна, бетонное ложе чистое, спрятаться совершенно негде.
Где же разгадка странного звука?
Ага, что-то там такое…
Наклоняюсь ниже – и вижу проделанную в дне канала небольшую дырку, которая частично залеплена некой затычкой из подручного материала и производит впечатление мусора, пластикового стаканчика, случайно попавшего в канал.
Но затычка пропускает воду.
Так рассчитано намеренно тем, кто это сделал.
В дырку с трудом вжимается вода.
Она-то и производит этот странный булькающий звук, когда затычка периодически чуть сдвигается меандрирующим течением и вода слегка засасывается в возникающую щель.
Оглядываюсь.
Чуть ниже по склону, сразу за террасой как раз проходит верхняя граница сада.
Там вовсю зеленеет трава и кроны плодовых деревьев.
Еще бы им не зеленеть.
Это явно контрабандное отверстие в бетонном ложе общественного арыка – невинная уловка владельца сада, чтобы обеспечить его полив
Умудряюсь сначала перепрыгнуть канал, потом, раздевшись под защитой крайних деревьев сада – их кроны защищают меня от посторонних глаз – не без труда спускаюсь вниз по бетонному бортику и быстро окунаюсь.
Вода просто ледяная, действует бодряще.
Я словно заново родился.
Теперь можно продолжать подъем.
*
Истинный колоброд
Не чурается лилы,
Превращаясь в оплот
Ходячего места силы.
*
Вот и антенны на вершине.
Я добирался сюда от входа в музей чуть больше часа.
Немного не доходя до антенн, у чахлых колючих кустиков – небольшие древние хачкары. Всего семь.
На них только кресты.
Среди них и камень неправильной формы с четырьмя небольшими крестиками, не образующими единой композиции.
Здесь же и постаменты для хачкаров с прорезями для их установки.
Они пусты. На постаменте лежит половинка расколотого надвое небольшого хачкара из белого, крупитчато искрящегося на солнце камня.
Вторую его половинку нахожу за постаментом.
Не соединить ли их воедино, чтобы вернуть композиции цельность?
Пыхтя, постепенно придвигаю половинки друг к другу.
Если бы хачкар был целым, я бы и пошевелить его не смог.
А половинка всё же поддается моим усилиям.
Ну вот, две половинки, пусть и разделенные трещиной, теперь воссоединены.
А вот и подарок – на земле лежит небольшой хачкар высотой в полметра, снизу у него прямоугольный зуб для установки на постаменте.
На хачкаре 4 креста в два ряда, в каждом ряду по два креста, без почек цветения, строго друг под другом.
Аккуратно смыкаясь концами, они образуют регулярную ортогональную решетку-кшетру.
Мотив реализован воистину с гениальной лаконичностью.
Хачкар невелик.
Пробую приподнять его и установить вертикально.
Камень слегка расширяется кверху, его центр тяжести смещен вверх.
Поэтому я легко устанавливаю его, но… «зубом» вверх.
Камень встает устойчиво и очень надежно.
В Армении множество раз мне доводилось видеть обломки хачкаров, установленные «корнем вверх».
Но то были обломки, а здесь – целый хачкар.
С какой стати ему стоять перевернутым?
И я, поднатужась, пытаюсь поставить его правильно.
Смещенный вверх центр тяжести не дает мне это сделать так же легко и просто, как у меня получилось с установкой «корнем вверх».
Хачкар встает неустойчиво, шатается, норовит упасть – выдающийся снизу «зуб» не дает ему встать ровно и надежно.
Приходится опять бережно опустить его на землю.
Подкатываю несколько небольших камней, вновь поднимаю хачкар и подкладываю камни снизу под неровное основание, чтобы выровнять его, сбалансировать и укрепить.
Не сразу, но дело идет на лад.
Хачкар встает как надо.
Стоит он, может, и не слишком надежно, но достаточно уверенно.
Не думаю, что в Гарни найдутся желающие от нечего делать толкнуть и опрокинуть его.
А чужие сюда не ходят.
Теперь можно и снимок сделать на память.
*
Чуть в стороне от моих хачкаров видны стены недостроенной новой часовни с торчащими вверх металлическими прутьями арматуры.
Часовня не имеет верха и предстает предо мной как бы в разрезе, и я вижу, что облицовка стен гладкая, а внутри забутовка раствором.
Перед часовней груды привезенного, но не использованного строительного камня, среди которых стоит заброшенный и проржавевший станок для резки камня.
Видно, что строительство часовни остановилось давно.
Деревянные леса за это время успели подгнить и частично обвалиться.
Ни на что больше особенно не рассчитывая и посчитав, что виденная мною группа хачкаров – это и есть матур Сурб Саргис, я миную станок и груды камня, не спеша приближаясь к недостроенной часовне – и вдруг замечаю перед ней невысокую каменную насыпь, как бы кратер, выложенный из некрупных диких валунов.
Подхожу ближе – и вдруг понимаю, что это вот и есть искомый мною матур Сурб Саргис.
Матур в его древнейшей форме!
Увидеть такое – об этом можно только мечтать.
Я и думать не думал о столь редкостном подарке, что напоследок припасли для меня армянские горы.
Матур обволакивает меня своим полем, вызывая блаженное ощущение эйфории.
Какое везение, что я здесь! Какое счастье!
*
Облекла
Дороженька как риза
Из Гарни
К матуру Сурб Саргиса.
На горе
Колодец из камней
Осушает
Жажду наших дней,
Примиряя
Тех, кто колобродит,
Сталкивая
С тем, что не преходит,
С беспокойством,
Что сулит движенье,
С заводью,
Где кончилось теченье.
*
Не веря своим глазам, обхожу «кратер» кругом.
Он высотой около метра.
Теперь мне видно, что здесь не только небольшие валуны и дикий камень, но и обломки древних строений с элементами декора.
Кратер раскрыт подковкой на запад, откуда в него можно зайти.
Перед входом установлен двухметровый роскошный хачкар с тонкой сложной резьбой, но более весомой, чем кружевные наружные хачкары Гехарда.
Они – изящны, он – красив и основателен без жеманности.
Внутри матура уровень земли немного ниже, чем снаружи.
Изнутри высота стен уже около полутора метров.
Здесь возникает пронзительное ощущение нахождения на дне колодца, одновременно раскрытого и в небо, и во все стороны.
Как в дольмене, сознание распускается цветком, но низкие стенки кратера не ограничивают его – и оно свободно уходит вверх и в то же время переливается, как из чаши, во все стороны, устремляясь к горам, окаймляющим горизонт со всех сторон.
*
Одолев подъема партитуру,
Я поднялся на гору к матуру
И не ускользнула от меня
Высота сегодняшнего дня.
*
Этому месту тысячи лет.
Слои сознания, накрывающие матур, бессчетны.
Бессчетны произнесенные здесь молитвы и просьбы, моления и взывания, благодарения и пролитые слезы.
Именно Сурб Саргис – главный матур Гарни.
В восточной части кратера установлены рядком  четыре небольших хачкара (один из них овальный), кресты на которых заплетены зелеными лозами хмеля, пробившегося сюда невесть откуда.
Вокруг пристроено несколько обломков. 
В стенах кратера изнутри естественным образом устроено или, скорее, оставлено несколько небольших ниш.
Это лона, или  обиталища духа, ведь в этом ареале слово «дух» – женского рода, как и во всех древних языках.
Здесь «дух» – женщина, а не мужчина.
И христианство с его мужской доминантой мало что в этом изменило.
*
Навит кольцом камней навал,
И это – горнего причал,
Точнее, лоно, матка,
Влагалище, всеобщая охватка.

В матуре лоно воспроизводя,
В матур входя,
Влагалище как матерь возлюбя,
В него влагаем мы себя
Как в то, где мы бывали прежде
Защищены, не предаваясь
Ни вере, ни надежде –
В ту крепь, в ту плавь,
Которую – представь –
Мы знали не рождаясь.
*
В нишах-лонах фотоиконки, обломки распятий, ярко-желтые огарки недогоревших свечей, прилепленных к камням и задутых ветром. Ниши-лона – они же еще и печурки, места для возжигания огня как подтверждение того, что светом своего сознания я по-прежнему освещаю материнское лоно – мир своего воплощения.
Над печурками – старые выцветшие литографии («Тайная вечеря»), неумело, словно руками ребенка вышитый крупными стежками на простом белом полотне цветными нитками лик Иисуса.
Крыши над кратером нет, и часть ниш накрыта сверху (от непогоды) листом гофрированного пластика.      
*
Немного придя в себя, иду к обрыву, что обращен на юг, в сторону ереванской трассы, и нахожу здесь еще несколько хачкаров – они возникают словно ниоткуда.
Покрытые разноцветным мхом, они мастерски мимикрируют под цвет окружающей их растительности и камней.
Вокруг двух из них выложены почетные подковки из небольших камней.
*
Чаша гор
Напоена водой,
Той, что нарекают пустотой,
Той, что мнится дымкою, сфумато,
Той, какою были мы когда-то,
На планете этой появившись,
Той, чем будем, снова утончившись.
*
Чуть в стороне от хачкаров вокруг плоского валуна-стола сгруппированы отдельные камни-седалища – самое что ни на есть первобытно или, скорее, каменнобытно обустроенное место общей, ритуальной трапезы, типичное для святых мест Армении.
Точно такие же мы видели в Авуц-Таре и у Сурб Степаноса.
*
Мне не хочется отсюда уходить.
Отсюда и некуда идти.
Разве что птицей невесомо в небо…
Солнце припекает, и я растягиваюсь на траве в теньке у недостроенной часовни.
*
Обращенный изнутри вовне,
Я лежу на левой стороне.
Невзначай сумев перевернуться,
Можно в сокровенность окунуться.
*
Пыль, горстка песку.
Мир застыл на бегу.
Будда ушел в нирвану,
Лёжа на правом боку.
*
Здесь прохладно, тянет свежим ветерком.
Удобно опершись на камень и подложив руку под голову, бездумно гляжу вверх, в синеву.
*
Незабвенной кармы коромысло
На последней ниточке повисло.
Мне бы расплатиться аккуратно,
Чтобы испариться безвозвратно.
*
Чуть ниже неба, у горизонтов – каемка складчатых гор желтого цвета, на их склонах лишь трава.
Складки нередко напоминают части огромного тела.
Их любит изображать на своих картинах мой знакомый художник Володя Лещенко, он тоже много раз бывал в Армении.
*
Шагая по пути
Мерцающей звездою,
Давать всему идти
Своею чередою.
*
Незаметно проваливаюсь в дрему.
*
Жизнь – просто заём,
Состоянье привета
Неугасимым огнём
Ходячего сгустка света.
*
Просыпаюсь от холода.
Солнце зашло за тучку, и сразу прохладно.
*
С щелканьем нирваны у виска
Снова наплывают облака
В сон, что переходит слишком быстро
В погремушку бытового систра.
*
У МАТУРА СУРБ САРГИС (СВ. СЕРГИЯ) В ГАРНИ
Отмыкая внутренний засов,
Я провел здесь несколько часов,
Тихо и бездумно созерцая
Горы и пустоты, им внимая,
Расправляя давешние складки,
Убирая старые закладки,
Отрешаясь от всего, что было,
Что несет бессилие и сила,
Сквозь мгновенье проходя туда,
Где едины мы и лебеда,
Взвесь тумана, галька на реке,
Свет звезды и ветка на песке,
Ярость вожделения и кротость,
Крик совы, пескарика немотность,
То что было, то что не случилось.

Все прошло.
Сравнялось.
Испарилось.
*
С горы высматриваю новое гарнийское кладбище – оно напротив матура, к югу, по другую сторону трассы, за садами.
Спускаюсь напрямик по склону, иду мимо яблонь – ветки ломятся под тяжестью плодов, яблоки прозрачнеют под лучами солнца.
Сады были колхозными теперь частные.




























Как раз сбор урожая, яблоки вывозят на легковушках, в основном почему-то на видавших виды фиатах-ладах  образца 1970-х.
На новом кладбище неуютно, тороплюсь уйти.
Попадаю на ул. Маршала Баграмяна.
От нового кладбища на западной оконечности Гарни она бесконечно тянется параллельно ущелью до центра.
Неторопливо шагаю, поглядывая по сторонам и любуясь всем тем, что уже завтра к вечеру станет для меня далекой, трудно досягаемой экзотикой.
От этого каждый мой шаг становится бесценным, а переживание самых простых мелочей, окружающих меня со всех сторон – глубоким и ярким.
Щелканье цифровичка выхватывает из потока восприятий мгновения вечности.
Пойманные и упроченные снимками, они пребудут со мной до конца воплощения.
*
Прохожу
Как проходил Ишвара
Тропами
Гохтанского гавара
Так же, как идет он и доныне
Шагом от святыни до святыни,
Так же, как ходил любой учитель.
Там – Вартан, а это – Всеспаситель,
Тут – объятье Саргиса живого,
Здесь – Степан лелеет Первослово.
Рядом – Погос с Петросом. Они
Благодатью полнят наши дни,
Убирая
Духа сокрушенье
И верша
Безмолвное служенье.
*
Здесь вершины
Как венец столпа,
Как молитва
Горная тропа,
Зодиак –
Животворящий крест,
Каждый шаг
К святыне – благовест,
Каждый вдох –
Парящей жизни слиток,
Каждый выдох –
Света преизбыток. 
*
1 окт 2015. Четверг. 6-й день. Утром уезжаем.
Из Гарни в Ереван выбираемся на общественном транспорте.
Маршрутка № 266 из Гарни до 1-го Массива (это север Еревана, там автостанция) – 250 драм с чел., около часа езды.
Оттуда городской фиолетовый автобус № 5 до Крытого (Центрального) рынка, где теперь торговый центр City (100 драм, 25 мин. езды).
От рынка берем такси до паракарской екереци Воскресения (Арутюн) (1000 драм, 8-10 мин. езды).
*
Поддавшись тяготам сближенья,
Переменяя воплощенья,
Мы ходим теми же путями,
Которыми ходили с вами,
Вместе приходя и уходя
Каплями двуногого дождя.
*
ПАРАКАР.
И вот наконец ставшее уже традицией, перед самым отлетом – касание Паракара как прощание с Арменией, с ее вещим духом.
Паракар – ближайшее к аэропорту (1 км) настоящее, коренное селение, с древним храмом.
Оно лежит на трассе «Ереван–Вагаршапат», прямо на перекрестке с отводкой дороги от трассы к аэропорту.
Я был здесь в 2010-м. С Димой мы колесили по этому шоссе на велосипедах в июле 2011-го. На этом паракарское время для нас остановилось и переплавилось в вечность пережитых мгновений.
И вот мы снова здесь – часы опять пошли.
*
ПАРАКАР. ИЗ ИЮЛЯ 2011 В ОКТЯБРЬ 2015
Правят пир
Сезонов атрибуты,
Мы висим
У цикла на застрехе.
В прошлый раз
Здесь собирали туты,
Ныне – яблоки и грецкие орехи.
*
Мы попили водички из фонтанчика в ограде храма Арутюн, зашли в храм, отдали должное чудесным цветам в райском садике у его стен, и затем по традиции отправляемся на старое паракарское кладбище, что затерялось в переулках за церковью.
В этот раз открываем для себя еще необжитые нами уголки – проходим кладбище насквозь.
Здесь за буйными кустами течет арык.
Место весьма дремучее, задворки.
На другой стороне арыка заборики и загородки, набранные невесть из чего.
Спокойная вода зеркалит, отражая прибрежные вавилончики оградок. 
Вдоль арыка выходим в проулок с противоположной стороны кладбища.
Тут пустырь, украшенный брошенной автоцистерной.
Техника, зарастающая травой – картина, которая назойливо повторялась почти везде, где мы побывали.
Здесь, у затрапезного бетонного заборика, под грецким орехом, мы с наслаждением и острым чувством грядущей утраты всей этой армянской благодати падаем на выгоревшую жесткую траву.
Светлая крона над головой с широкой зеленой листвой.
Выцветающая синева сентябрьского неба над Арменией.
Глоток родниковой воды.
Последние взгляды окрест.
*
Ну вот и все.
Мы готовы смириться с потерей и отпустить все это.
Разжать руки. Взглянуть на пустые ладони.
Отпустить – и бережно унести с собой, внутри себя, не расплескав ни капли, настой этой поразительной по плотности пережитого поездки.
*
Авиалайнер протрусил к «Звартноцу» в небе низком
И Паракар нас проводил цветущим тамариском.
*
В обратном самолете спрашиваю у пожилого соседа-армянина, весь полет мотавшего на планшете туда-сюда фильм «Mad Dogs», правильно ли перевести слово «айрапет» как «наставник» в контексте «матур Маштоца Айрапета». Он мне: «А что такое матур?»
*
Все капризы жизни, шлюзы, шхеры –
Просто мгла, иллюзии, химеры,
Череда картинок зоотропа,
Зрительный прикорм праксиноскопа,
Дрязги органических веществ,
Мяф зоологических существ.
*
ПОСВЯЩЕНИЕ ГОРНЫМ МОНАСТЫРЯМ
ГОХТАНСКОГО ГАВАРА АРМЕНИИ
АВУЦ-ТАРУ И АХЧОЦ ВАНКУ
*
Ванки бестелесностью чисты
Сами как трава или кусты.
Стопы, тело, кладка головы…
Храмы прорастают из травы.

Ванки – горной праны извлеченье,
И у них иное измеренье
Чуть яснее проступает вовне
В храме, и в гавите, и в часовне.

Эти излученья сердцу впору,
Для него они – бесценный дар.
Вижу, Авуц-Тар врастает в гору,
А гора врастает в Авуц-Тар.

Для прыжка –
Зашкаливает планка
Чистоты
Сознанья Ахчоц-ванка.

Сети невещественной ловитвы –
Петроса и Погоса молитвы.

Там, где нам с тобой всего одней,
Угляди-ка – что среди камней?
Без богатых, средних, голытьбы –
Что там, вне узоров и резьбы?

Чья бесплотность
Обретает вид
И пустотность
Кринкою звенит?

У предела
Нет определенья.
После дела
Вновь оцепененье.

Перед гротом – снова станет фок.
Так смотри – не зацепи порог
Храма, за которым алтари
Дарят светом внутренней зари.
*
РЕДКОСТИ И РАРИТЕТНЫЕ АРТЕФАКТЫ
АРМЯНСКОЙ ПОЕЗДКИ 2015 ГОДА.
1. ХАЧКАР БЕЗ КРЕСТА. На усадьбе д. 40 по ул.Геворга Марзпетуни в Гарни лежит нетолстая (15-20 см) плита с отношением сторон 2:1 (что типично для хачкаров), которую условно можно назвать хачкаром без креста. Лицевая часть плиты обращена вверх, большая ее часть имеет ярко выраженную неглубокую выемку с бортиками валиком  (так называемый «ковчег»). «Ковчег» этот гладок и совершенно пуст. Вверху плиты обозначен козырек в виде узкой полосы, в центре которой изображена шестирадиусная розетка. По бокам «ковчега» пущен бордюр, как это нередко делается на хачкарах. Владельцы усадьбы осторожно предполагают, что это исламская плита.
Заметим, что крайне редко в Армении встречаются хачкары без центрального креста, с пустым полем.
Такой камень может стоять среди хачкаров, наравне с ними, что может свидетельствовать о том, что подобная «пустотная» образность всё же отзывается в сознании армян, всё же сохраняет определенную актуальность.
Бытовое сознание в таких плитах нередко видит незаконченный хачкар.
Возможно, в некоторых случаях это именно так.
И всё же я ощущаю за этим отдаленные раскаты древнего знания.
Пустое, ничем не заполненное гладкое поле как образ может быть отголоском  древнейшей традиции отсылки к пустоте сознания как последней «истине» о вечной и несотворенной природе всего, в том числе и воплощенного человека.
Отсылкой к пустотной природе сущего, не случайно же в индуизме и буддизме кардинальное значение имеет термин шунья или шуньята, санскр. «пустота».
У храма Циранавор в Аване (Ереван) стоит вертикально надгробье, где обрамление обрамляет пустоту.
Такая же плита стоит среди хачкаров в Кармиргюхе на Севане, у храма Григора Лусаворича. В центре села Лчаван на Севане на небольшом старом кладбище можно видеть хачкар без центрального креста (он похож на незаконченную работу) На множестве мемориальных памятников с аркадами под «арками духа» оставлено пустое поле как образ вместилища  сознания (см., например, памятник в монастыре Кечарис в Цахкадзоре) Любой проём входа, световое окно, раскрытые царские врата в храме – всё это отсылки к пустотности как незримому присутствию сознания.
*
2. КАМЕНЬ С ПЯТЬЮ ОТВЕРСТИЯМИ.
В притворе у северной стены храма Катогике в Гехарде находится округлый камень с общей выемкой в середине или как бы утоньшением, в котором сделаны пять круглых сквозных отверстий (4 по углам, 5-е в середине).
По форме напоминает каменную крестчатую раму светового окна (что в принципе возможно – сравните с каменными рамами световых окон храма Иованнеса 10 века в Бюракане).
Возможно также, что это некий полуфабрикат.
Когда нужно сделать в камне обширную сквозную выемку, обычно сначала делают ряд близко отстоящих друг от друга отверстий (сравните с  просверленным, недоделанным хачкаром внутри храма Рипсимэ в Вагаршапате).
Возможность уточнить у местных служителей, что это такое, мы упустили второпях.
*
3. ФАЛЛИЧЕСКИЙ КРЕСТ В АВУЦ-ТАРЕ. На северной стене храмовой постройки центральной группы зданий в Авуц-Таре имеется крест с явными фаллическими мотивами.
Нижняя ножка креста конусообразно сужается и утончается, а ее вновь расширяющееся конусообразно продолжение внизу весьма прозрачно напоминает фаллос, у основания креста  по бокам два кружка, ассоциирующиеся с круглыми мужескими яичками.
*
4. ГАРНИ. АРХАИЧНОЕ ДРЕВО КРЕСТА. На старом кладбище на холмике за д. 50 по ул. Джеммы Аликян в Гарни находится небольшой (25 х 30 см) обломок верхней части изображения типа вытянутой стелы, с крайне архаичным орнаментом.
Линии резко и грубо прочерчены.
Он явно почитаем, его низ закопчен огнем свечей, вокруг из случайных камней выложена почетная «подковка священной территории» так, что предстоящий камню обращен лицом к северу.
Можно предположить, что это верхнее окончание сильно вытянутого и крайне условно изображенного древа креста с регулярно посаженными по обеим сторонам крошечными ромбовидными листиками цветения креста.
Древо имеет разделку двумя вертикалями на три полосы одинаковой ширины, очевидно, это простейшая имитация вспашки поля-кшетры, поля сознания (индуизм).
Задача человека (который именуется в «Бхагавадгите» кшетраджня, «переходящий поле») – взрастить в поле своего сознания семена Брахмана, божественности.
В самом верху вертикали дополнительно пересечены тремя горизонталями, образуя три квадратных ячейки ортогональной сетки или решетки – еще один, дублирующий, протосимвол поля-кшетры.
Дублирование важнейшей семантики различными протосимволами – отличительная черта древних духовных традиций.
В верхних углах плиты видны четвертные «уголки света», в каждом по две круглые «точки» – отсылка к духовному дуализму типа инь-ян.
Близкие по иконографии изображения можно видеть в Талине, в часовне девы Сандухт (предположительно 9-й век).
*
5. КАМЕНЬ С КРЕСТАМИ КАК ЧАСТЬЮ ОРТОГОНАЛЬНОЙ СЕТКИ ПОЛЯ-КШЕТРЫ. На старом кладбище на ул. Сарьяна в Гарни (справа, на небольшой горке, если идти от крепости на север по ул. Марзпетуни и далее налево по Сарьяна) лежит небольшой камень округлой формы (диаметр 30-35 см), на котором весьма грубо прочерчено несколько вертикалей и горизонталей  ортогональной решетки, которые как бы сами собой переходят кое-где в крестики.
Эти крестики являются в одних местах частью ортогональной сетки, в других – заполнением одной из ее клеток.
Так христианство полуинтуитивно вписывает себя в древнейший индо-арийский образ поля-кшетры всеобщего сознания и даже точно указывает в нем свое место.
В подобных заимствованиях из индуизма нет ничего удивительного.
Письменные источники сохранили сведения о том, что в Армении существовал индуистский храм, который  действовал вплоть до официального принятия в стране христианства, т.е. до 301 г.
А это говорит об активном присутствии и силе индуистской духовности в этом ареале.   
*
6.  ХАЧКАР С ОРТОГОНАЛЬНОЙ СЕТКОЙ ПОЛЯ-КШЕТРЫ, СОСТАВЛЕННОЙ ИЗ КРЕСТОВ МУК И РАСПЯТИЯ. На вершине горы, перед матуром Сурб Саргиса (Св.Сергия) в Гарни (в 50 м к востоку от него, немного не доходя до антенн сотовой связи) находится небольшой хачкар (высотой в полметра), на котором четыре непроцветших, «жестких» креста (это кресты мук и распятия – в отличие от процветающих крестов воскрешения), размещенные друг под другом двумя рядами, по два в ряд, аккуратно смыкаясь своими концами, образуют ясную и четкую ортогональную решетку поля-кшетры – древний протосимвол поля совершенного сознания (индуизм).
Покрывающая сетка или решетка в силу своей гомогенности и ячеистости равнодушна к верху и низу, правому и левому.
Но именно эти свойства входят в состав атрибутов совершенного сознания.
Видимо, также и по этой причине сетчатые покрывающие структуры (типа рыбьей чешуи, панциря черепахи, перьев, наборной кольчуги и т.п.) стали отсылками к полю-кшетре.   
*
7.  УДОЧКА КАРМИЧЕСКОЙ ПРИВЯЗКИ К ЗЕМНОМУ ПЛАНУ. У матура Сурб Вардана в Гарни на горе к югу от храма Митры укреплена высокая жердь с леской, на конце которой болтается мягкий матерчатый грузик – образ воплощенного человека, привязанного своей кармой-леской к земному плану бытия.
Сама жердь – указка-напоминание о пути возврата, о том, откуда пришел на Землю когда-то свободный от кармы человек.
*
8.  СИМФОНИЯ. В ущелье реки Гохт в районе старого моста можно видеть выходы базальтовых пород в виде вертикальных сомкнутых пяти-шестигранных столпов, горизонтальный срез которых напоминает пчелиные соты.
Эти природные образования называют «Гармония» или «Симфония».
Они наводят на мысль о природном первообразе одного из очень распространенных изводов поля-кшетры в виде покрывающего орнамента из шестигранников или  «пчелиных сот».
Часть дороги в Гарни, круто спускающейся от входа в музей вниз к реке в ущелье, вымощена срезами этих неправильных пяти или шестиугольников. 
Можно было ожидать, что этот природный архетип, находящийся «под рукой», приведет к тому, что образ «пчелиных сот» будет особенно часто встречаться на памятниках в этом районе.
Однако ничего подобного на уцелевших памятниках не наблюдается.
Наоборот, нам не попалось ни одного мотива «пчелиных сот».
Возможно, это чистая случайность.
А может местные иерархи намеренно избегали этого мотива, воспринимая его как сугубо языческий.
*
ЧТО УДАЛОСЬ УВИДЕТЬ ЗА 6 ДНЕЙ В АРМЕНИИ:
26 сент 2015
МОНАСТЫРЬ АЙРИВАНК (ГЕХАРД)
ГОХТ МАТУР СУРБ СИМОН
ГОХТ МАТУР БЕЗ НАЗВАНИЯ НА ДОРОГЕ К ЕКЕРЕЦИ
ГОХТ ЕКЕРЕЦИ (название не узнали)
ГОХТ Старое кладбище с надгробьями и хачкарами
ГАРНИ КРЕПОСТЬ (т.н. музей)
ГАРНИ ХРАМ МИТРЫ (ПЕРИПТЕР 1 ВЕК Н.Э.)
ГАРНИ ХАЧКАРЫ НА ТЕРРИТОРИИ МУЗЕЯ в крепости
ГАРНИ ЦЕРКОВЬ БОГОРОДИЦЫ 12 ВЕК
ГАРНИ МАТУР МАШТОЦА АЙРАПЕТА
27 СЕНТ
ГАРНИ ХРАМ СУРБ ХАЧ 2015 ГОДА
ГАРНИ БАЗИЛИКА 5 ВЕК «ХУММАРА ЖАМ»
ГАРНИ МАТУР СУРБ ВАРТАН
ГАРНИ СТАРОЕ КЛАДБ за д.50 по ул. Аликян
ГАРНИ СТАРОЕ КЛАДБ на ул. Сарьяна
ГАРНИ Хачкары на усадьбах к северу от ерев. трассы в районе ул. Марзпетуни
28 СЕНТ
ГАРНИ СТАРОЕ КЛАДБ И ЧАСОВНЯ на ул. Чаренца
ГАРНИ ХАЧКАР КАТРАНИДЭ (ул.Аликян д.44).
ГАРНИ «ГАРМОНИЯ» У СТАРОГО МОСТА
АВУЦ-ТАР
29 СЕНТ
АХЧОЦ-ВАНК (СУРБ СТЕПАНОС)
30 СЕНТ
ГАРНИ МАТУР СУРБ САРГИС (Св. Сергия)
1  ОКТ
ПАРАКАР ЦЕРКОВЬ АРУТЮН И СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ
***
Славный итог поездки в Армению.
Удавшееся путешествие вымывает из нас тягу к путешествиям.
Являет тщету наших устремлений.
Дает ощутить силу ветров, не зависящих от нашей воли и намерений.
***