Гардемарины. О маме

     Барсуков сидел на чердачной площадке своей казармы и перебирал струны гитары.  Он был в миноре. Все (кроме двоечников) ушли в увольнение, а его оставил без берега командир роты.  Обидно.  Было бы  за что.  Ну, подумаешь, со старшиной залупился.  Дело житейское.  А, ротный услышал --   и вот реакция.

      Конечно, можно было бы уйти в самоволку.  Но опасно. И так только что с губы вышел.  Трое  суток отмаялся. За самоволку же.  Снова на губу не хотелось.

     Барсуков взял пару аккордов, а затеи под собственный аккомпанемент стал тихо напевать про шаланды полные кефали. Напевал он не долго. Из роты на лестницу выглянул дневальный и проорал: «Лёха, кончай гнусить! Звонили с КПП. Там к тебе кто-то пришёл!»

      «Интересно, кому я понадобился в этот холодный, зимний вечер?», -- меланхолично подумал Барсуков и, отложив гитару, отправился на КПП.

       Понадобился он своей маме, которая на электричке приехала из Ленинграда. После поцелуев, Барсуков осведомился:

     -- Ты чего приехала-то?  Что случилось?

     -- Ничего не случилось. Просто я забеспокоилась. В ту субботу тебя не было и в эту не приехал. И не звонишь.

    -- У нас позвонить – проблема. Один автомат на всё училище. Очередь как за дефицитом.

    -- А, чего не приезжал домой?

     -- Да, тут в Пушкине были кой-какие дела.

     Не говорить же маме, что на губе сидел.  Тогда вообще расстроится.

    -- Ну ладно. Слава богу,  что всё в порядке, -- отлегло у мамы. – А я тебе пирожков привезла и яблок.

    -- С чем пирожки - то?

    -- С капустой и с творогом.

    -- У, с капустой это здорово! Спасибо.

    Наговорившись, наобщавшись мама с сыном расстались.  Барсуков шел через заснеженный плац и корил себя: «Ну, что тебе,  свинье,   стоило,  позвонить матери, оказать внимание?  Ведь ты ж единственное светлое пятно в её трудной жизни».

     Действительно,  назвать жизнь Нины Ивановны  лёгкой  -- язык не повернётся.  В тридцатых –  вечная нехватка всего,  непристанное шастанье по ленинградским врачам с больным Лёшенькой, унылое существование в тринадцатиметровой комнате, одной из четырнадцати комнат большой коммунальной квартиры. Правда, был большой плюс – муж непьющий.

      В конце тридцатых полегчало.  Сыночек радовал, приносил  из школы только  «отл.»,   муж стал прилично зарабатывать, но тут война.   Как выехала с сыном на дачу, так и осталась в деревне до конца войны.  Эвакуационная волна забросила её на Урал в Молотовскую область. Там на полях колхоза им. Чапаева прошла её молодость.  Сельский труд вообще труден. А для горожанки, в особенности.

      Сейчас на селе такая специальность как прицепщица отсутствует, а в прежние годы она была очень необходима. За трактором на прицепе сидела женщина и регулировала глубину вспашки. Пахали ночью и днём, в вёдро и в дождь. План!   Если тракторист был хоть как-то защищён от воздействий стихии,  то бедную прицепщицу и дождь полоскал, и ветры секли. Вот и Нину Ивановну секли ветры. Больше всего она боялась ночью уснуть на прицепе и свалиться под лемеха плуга.

     Летом сенокос.  На весь колхоз две косилки. А сенокосные угодья до горизонта. Вот и становились  с утра женщины в ряд и до вечера махали косой. Непривычный мужчина и часа косьбы не выдержит, а тут женщины, и целый день

    Осенью уборка зерновых, копка картошки и корнеплодов. Тоже не курорт. Но терпимо. Настоящее же испытание на прочность наступало зимой.

      Колхоз имел несколько открытых токов, на которых всю зиму шла молотьба. Сначала молотили пшеницу, затеи рожь и ячмень, потом овёс. Ближе к весне – горох.  И всё это на лютых уральских морозах, да ещё и с ветром.

      Нина Ивановна стала как тростинка. Лешка её очень жалел. Хотя жилось очень трудно, но было у неё одно  утешение: муж не на фронте. Его из-за болезни сердца не призвали в армию. После эвакуации в Краснокамск Монетного двора, где он работал, его оставили в Ленинграде комендантом опустевшего завода. Мама радовалась, что муж в городе, на зная, что в блокаде люди гибли чаще, чем на фронте: в среднем по 2 000 человек  в сутки. Ужас!  Но муж выжил.

       Самым несчастным годом для Нины Ивановны был 1945.  Все радовались: война закончилась, а ей было не до радости. Внезапно умерла мама, муж ушел к другой женщине  и самое горестное: любимый сыночек сбежал из дома и пропал. Нина Ивановна выпила отраву, но врачи её спасли.

        Когда через три года её мерзавец-сыночек всё-таки объявился, – это было для неё необыкновенны счастьем. Она на сына просто молилась. А когда Лёшка стал учится на морского офицера, Нина Ивановна даже похорошела от гордости за него.

        И сейчас жизнь Нины Ивановны была нелегкой.  Она трудилась на фабрике Гознак, работая на каландрах.  Работа физически тяжёлая, да ещё и во влажной атмосфере.  Уставала  безмерно. Но терпела. Нужно дотянуть до пенсии.

      Всё это в момент прокрутилось в Лёшкиной голове пока он шел по плацу и здесь он дал себе слово никогда впредь на огорчать свою маму и оказывать ей всяческое внимание и помощь до конца её жизни.

      Своё слово он сдержал. Хотя в конце было очень трудно.  Мало судьба отвалила женщине  бед, так в старости ещё поразила её тяжелая, мучительная  болезнь. И здесь Барсуков был бессилен как и лучшие ленинградские врачи.
     Люди, берегите своих мам! Они святые!